Социальная адаптация российских ученых-эмигрантов в 1920-1930-е гг

Актуальность темы

диссертационного исследования. Русская эмиграция 1920;1930;х годов сыграла очень важную роль в истории нашей страны. Возникнув в результате революционного катаклизма 1917;1920 годов, она повлияла на многие политические события внутри страны, надолго изменила социальный облик последней, сохранила в зарубежье отдельные черты и традиции дореволюционной культуры, создала своего рода анклав российской цивилизации — «Россию вне России». Передавая молодому поколению патриотические настроения, любовь и уважение к русской культуре, эмигранты, и, в первую очередь, интеллигенция, смогли создать единое социокультурное пространство, объединенное общими истоками, языком, ментальными и поведенческими характеристиками, воспитать и сохранить свою национальную идентичность. Феномен российского зарубежья по праву считается уникальным явлением не только отечественной, но и мировой истории, поскольку он оказал существенное влияние на культурную, политическую и социально-экономическую жизнь стран-реципиентов.

История зарубежья — это драматическая история миллионов людей, волею судеб превращенных в эмигрантов, беженцев-апатридов, все силы которых были направлены на физическое выживание в инокультурной среде, а мысли, память и чувства большинства из них тянулись к Родине. Русское зарубежье накопило многообразный опыт адаптации и сохранения национальной идентичности. После распада СССР, когда за рубежами России оказались 25 миллионов русских1, а на ее территории — миллионы представителей бывших союзных республик, изучение и использование этого опыта стало одной из важнейших задач современного общества. Проблемы, связанные с адаптацией эмигрантов актуальны не только для России и стран ближнего зарубежья. Они имеют глобальный характер, поскольку постоянно по разным причинам значитель.

1 Поляков Ю. А. Адаптация и миграция — важные факторы исторического процесса // История российского зарубежья: проблемы адаптации мигрантов в XIX — XX вв. сб. ст. / под общ. ред. Ю. А. Полякова. М., 1996. С. 4 ные массы людей перемещаются из страны в страну. От условий и степени их адаптации к новой среде зависит не только их психологическое и материальное благополучие, но и социально-политическая стабильность в принимающих странах.

Настоятельная потребность скрупулезного анализа всего спектра социально-психологических проблем адаптации в условиях эмиграции человека вообще и ученого в частности диктуется также изменениями в исторической науке, произошедшими за последние десятилетия. Антропологизация исторического знания, интерес к роли человеческой субъективности в историческом процессе явились основными признаками этих изменений. Это дает возможность посмотреть на проблемы социально-психологической адаптации эмигрантов не на макро, а на микроуровне, сквозь призму «персональной истории».

Степень научной разработанности проблемы. В советской историографии тематика, связанная с русской эмиграцией послеоктябрьского периода, долгое время отсутствовала. Лишь с 1960;х годов начинаются первые исследования по вопросам политической истории зарубежья.1 Интерес к теме, конечно, существовал, но в силу ее излишней политизированности и закрытости архивных материалов широкое изучение проблем, связанных с ней, было невозможным. Со второй половины 1980;х годов в условиях перестройки и гласности, когда в обществе происходит пересмотр приоритетов в советской истории и вспоминаются ранее забытые имена, возникает публицистический бум вокруг причин, породивших массовую эмиграцию соотечественников, и их судеб. Эмоциональные выступления журналистов и литераторов буквально будоражили общество, 2 заставляя его отказаться от прежних негативных оценок послеоктябрьской эмиграции. Профессиональные историки до начала 1990;х годов на эти темы практически ничего не писали, поскольку серьезным препят.

1 Комин В. В. Политический и идейный крах русской мелкобуржуазной революции за рубежом. Калинин, 1977; Мухачев Ю .В. Идейно политическое банкротство планов буржуазного реставраторства в СССР. М, 1982; Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. 2-е изд. испр. и доп. М., 1986.

2 Костиков В. В. Не будем проклинать изгнание. (Пути и судьбы русской эмиграции). М., 1990. ствием в научном осмыслении феномена русского зарубежья было отсутствие источников. Вместе с тем, на фоне роста общественного интереса происходило рассекречивание архивов и спецхранов библиотек, велась публикация отдельных документов и архивных коллекций. Отечественные исследователи получили, наконец, доступ в иностранные архивы и библиотеки. В 1990;е годы стали выпускаться полные путеводители по архивным фондам, появились библиографические справочники по периодической печати зарубежья, биографические словари, и, наконец, труды ученых-эмигрантов. С начала 1990;х годов регулярно стали проводиться научные конференции различного уровня, которые способствовали формированию активного диалога между отечественными и зарубежными специалистами. Неоценимый вклад в организацию изучения проблем истории русского зарубежья вносят «Нансеновские чтения» (СПб.) и международные конференции, проводимые академическими институтами российской истории (ИРИ РАН), славяноведения и балканистики (Москва), Домом Русского Зарубежья имени Солженицына (Москва). Накопленная теоретико-методологическая и источниковая база, неугасаемый интерес исследователей к этой проблематике обусловили в конце 1990;х годов появление эмигрантоведе-ния, как отрасли исторического знания, изучающей историю российской эмиграции.

Можно говорить о том, что с этого времени изменился взгляд на историю и культуру зарубежья в целом. Во-первых, теперь послеоктябрьская волна эмиграции рассматривается как часть общего закономерного интеграционного процесса в истории человечества, а значит, ей присущи те же свойства, что и процессу в целом. Во-вторых, русская культура, единая по истокам и национальной сути, развивалась в двадцатом столетии в двух пространственных формах. Поэтому при оценке эмигрантской культуры, как правило, отмечается, что «это та же самая национальная культура, но развивавшаяся в особых условиях, исторически отстраненная от основного массива этой культуры"1. Она,.

1 Новиков А. И. Методологические проблемы изучения культуры русского зарубежья. // Наука и культура русского зарубежья. СПб., 1997. Т. 146. С. 6. являясь неотъемлемой частью российской истории, унаследовала многие культурные традиции, общественные и социальные коммуникации, а также неразрывную духовную связь с исторической Родиной. В-третьих, стремление к сохранению национальной идентичности характерно не для всех потоков русской эмиграции в XX веке, а лишь для первой «послеоктябрьской» волны, имевшей место в 1920;1930;е годы. Именно в это время формируется русское зарубежье как единый социокультурный феномен. В-четвертых, культура русского зарубежья, хотя наследовала и продолжала традиции «серебряного века», все же отличалась от него, поскольку существовала в иной среде и подверглась влиянию революционных катаклизмов 1917;1920;х годов. Выезд из России для большинства беженцев сопровождался, зачастую, утратой всего имущества и резким изменением в сторону ухудшения социального статуса. И, наконец, в-пятых, сохранив свою культурную и языковую идентичность, русское зарубежье стало существенным фактором влияния на политическую, социально-экономическую и культурную жизнь стран-реципиентов. В российской диаспоре была внушительная группа деятелей культуры и науки, которые считали необходимым для преодоления психологического дискомфорта эмигранта в чужой стране не только сохранять национальные ценности, но и ближе узнавать культуру и традиции местного населения. При этом они стремились показать Россию как полноправного члена мирового сообщества, а её историю как фактор всемирной истории1.

Первоначально проблемы возникновения и функционирования эмигрантского научного сообщества в эмигрантоведении практически не ставились. Они рассматривались в контексте культурного наследия русского зарубежья. В известной степени, этот взгляд был заимствован из зарубежной историографии,.

1 Культура Российского Зарубежья. / под ред. А. В. Квакина и Э. А. Шулеповой. М., 1995; Культурная миссия Российского Зарубежья: история и современность. М., 1999; Культурное и научное наследие российской эмиграции и в Великобритании (1917;1940;егг.) М., 2002. в частности, из обобщающих монографий П. Е. Ковалевского и М. И. Раева1, а также из работ справочного и публицистического характера самих эмигрантов, Л оценивающих вклад русских ученых в мировую науку. Эта оценка деятельности эмигрантов, безусловно, оправдана. Будучи вынужденными изгнанниками, они долгое время искренне надеялись на скорое возвращение домой. Главной задачей они считали сохранение, развитие и распространение традиций многовековой русской культуры, особенно среди молодежи. Такое понимание исторической миссии послеоктябрьской эмиграции интеллектуальной элитой в целом, и научным сообществом в частности, делало актуальной активную культурно-просветительную деятельность и рефлексию по поводу прошлого и будущего России. При этом создание единого культурного пространства становилось способом выживания в инокультурной среде. Однако правомерность выделения ученых в самостоятельную социальную категорию доказывается хотя бы тем, что сами они осознавали и позиционировали себя как некое единое национальное научное сообщество, что и было материализовано ими, во-первых, в обширной национальной научной инфраструктуре, а, во-вторых, в системе личных и профессиональных коммуникаций.

В отечественной историографии пионерами изучения истории научного зарубежья могут считаться В. П. Пашуто3 и М. Г. Вандалковская4. В. П. Пашуто.

1 Ковалевский П. Е. Зарубежная Россия: История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920;1970). Париж, 1971; Раев М. И. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции. 1919;1939 г. М., 1994.

2 Новиков М. М. Русская научная организация и работа русских естествоиспытателей заграницей. Прага, 1935; Пио-Ульский Г. Н. Русская эмиграция и ее значение в культурной жизни других народов. Белград, 1939; Абданк-Коссовский В. Русская эмиграция. Итоги за тридцать пять лет // Возрождение. 1956, № 51, С.127−137- Русские в Праге 1918;1928 / ред.-изд. Постников С. П. Прага, 1928. Материалы для библиографии русских научных трудов за рубежом / под ред. Е. В. Спекторского. Белград. Вып 1 (1920;1930 гг.) 1931; Материалы для библиографии русских научных трудов за рубежом / сост. Е В. Спекторский, В. X. Даватц. Белград. Вып. 2 (1930;1940). 4.1,1941; и др.

3 Пашуто В. П. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992.

4 Вандалковская М. Г. Задачи изучения эмигрантской исторической науки // Проблемы изучения истории российского зарубежья. М., 1993. С. 29−41- Она же. Историческая наука российской эмиграции: «Евразийский соблазн». М., 1997; Она же. Историческая наука российской эмиграции в Европе в 20−30-е гт. (Основные центры, направления, проблемы) // Культурное наследие российской эмиграции 1917;1940: В 2 кн. М., 1994. Кн. 1. С. 71−79- Она же. Исторические взгляды A.A. Кизеветгера // Очерки истории отечественной исторической впервые обратил внимание на то, что в эмиграции оказалось несколько сотен российских историков, которые продолжили традиции дореволюционной исторической науки. Несомненной заслугой М. Г. Вандалковской является то, что она не только охарактеризовала историографические аспекты в развитии исторической науки зарубежья, но и указала на многоплановость адаптации ученых-историков. Нельзя не согласиться с ее утверждением о том, что проблемы адаптации «следует рассматривать не только в их привычном измерении (социальном, этническом, правовом, культурном и т. д.), но и в конкретно-историческом плане, зависимом от данной реальной обстановки, замыслов и психологического состояния, которые определяли жизненные устремления эмигрантов».1.

В проблематике истории научной эмиграции можно выделить два направления: история конкретных отраслей науки, в том числе судьбы ученых, и история эмигрантского научного сообщества в отдельных регионах как части социально-культурного феномена российской эмиграции. Такое разделение, конечно, весьма условно, поскольку направлено на выделение имеющихся ракурсов исследования и вовсе не исключает их комбинирования.

Первое направление, на мой взгляд, наиболее разработано. У его истоков стоял известный общественный деятель, историк и библиограф зарубежья П. Е. Ковалевский. Еще в начале 1960;х годов он в качестве генерального секретаря входил в комиссию по сбору материалов для «Золотой книги» русского зарубежья. Первоначально П. Е. Ковалевский смог опубликовать только часть собранного материала под названием «Наши достижения, роль русской эмиграции в мировой науке», а затем в 1971 году издал свой фундаментальный труд «Зарубежная Россия: История и культурно-просветительная работа русского науки XX века. Омск, 2005; Она же. Некоторые аспекты адаптации научной и политической эмиграции (1920;1930;е гг.) // История российского зарубежья: Проблемы адаптации мигрантов в XIX — XX вв. сб. ст. / под ред. Ю. А. Полякова. М., 1996. С. 61−72- Она же. П. Н. Милюков, А. А. Кизеветтер: история и политика. М., 1992; Она же. Русская эмигрантская историческая наука в Чехословакии // Духовные течения русской и украинской эмиграции в Чехословацкой республике. Прага, Б.г. С. 96−117 и др.

1 Вандалковская М. Г. Некоторые аспекты адаптации научной и политической эмиграции (1920;1930;е гг.). С. 61. зарубежья за полвека (1920;1970)"1. В нем он описал большинство русских научных, культурно-просветительных организаций и учебных заведений, действовавших в зарубежье. Хотя в его работе преобладает материал нарративного характера, все же она заложила основу для дальнейших исследований и позволила сохранить в памяти потомков почти забытые на родине имена и заслуги многих ученых, обобщить культурное наследие русского зарубежья.

На рубеже XX — XXI веков подготовлены и изданы справочные издания по русской эмиграции, включающие, в том числе персоналии ученых и библио.

— у графические сведения об их творческом наследии. Опубликован ряд историко-биографических исследований, посвященных отдельным деятелям науки и их вкладу в определенную отрасль знаний3. Особенно «повезло» философам и историкам. Работы Л. А. Андреева, А. В. Вадимова, С. С. Неретиной, В. Н. Аку-линина, В. Н. Сагатовского, Г. П. Выжлецова и др., посвященные вкладу в развитие философской мысли представителей русской религиозной философии, позволили не только выявить характерные черты и особенности воззрений этой философской школы, в частности, историософичность и антропоцентричность,.

1 Ковалевский П. Е. Наши достижения, роль русской эмиграции в мировой науке. Вып. 1. Мюнхен, 1960; Он же. Зарубежная Россия: История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920;1970). Париж, 1971.

2 Русское Зарубежье. Золотая книга эмиграции: Первая треть XX века: энциклопедический биографический словарь. М., 1997; Деятели русской науки Х1Х-ХХ вв. СПб., 2000. Вып. 2- Сухарев Ю. И. Материалы к истории русского научного зарубежья. В 2 кн. М., 2002; Шмаглит Р. Г. Русская эмиграция за полтора столетия: биографический справочник. М., 2005; Ширинкина Т. Г. История философии в контексте мировой культуры: справочно-библиографическое пособие. 4.2. Омск, 2009; Общественная мысль Русского зарубежья: энциклопедия /отв. ред. В. В. Журавлев. М.: РОССПЭН, 2009; Российское зарубежье во Франции, 1919;2000: биографический словарь. В 3 т. / под общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. М, 2008;2010.

3 Антощенко А. В. «Евразия» или «святая Русь»: Российские эмигранты в поисках самосознания на путях истории. Петрозаводск, 2003; Крылов В. В. Его страстью был архивизм // Отечественная история. М. 1995. № 3. С. 25−36- Рогалина Н. Л. Борис Бруцкус — историк народного хозяйства России. М., 1998; Российские ученые и инженеры в эмиграции / под ред. В. П. Борисова. М., 1993; Российская научная эмиграция: Двадцать портретов / под ред. Г. М. Бонгард-Левина и В. Е. Захарова. М., 2001; Российская интеллигенция на родине и в зарубежье: новые документы и материалы, сб. науч. статей. М., 2001; Пайпс Р. Струве: правый либерал, 1905;1944. Т. 2. М., 2001 и др. но и проследить их жизненный путь в эмиграции1. Значительный вклад в изучение исторической науки зарубежья внесли работы Е. П. Аксеновой, М. Г. Вандалковской, М. Ю. Досталь., Ю. Н. Емельянова, Г. М. Бонгард-Левина, Н. Н. Болховитинова, Т. Ф. Павловой, В. П. Пашуто, В. И. Цепиловой и др.2 Судьбам представителей естественных наук и инженерной мысли посвятили свои исследования В. П. Борисов, Б. И. Козлов, Е. М. Макаренкова, М. Б. Мирский, В. Р. Михеев, Л. П. Муромцева, Д. А. Соболев, Т. И. Ульянкина и др.3 Среди вопросов, включаемых в проблемное поле представителями данного направления, можно назвать причины эмиграции отдельных ученых, их научную и образовательную деятельность, раздумья о судьбах родины, вклад в отечественную и мировую культуру. Деятельность ученых при этом преимущественно рассматривается как часть истории определенной отрасли научного знания.

1 Акулинин В. Н. Философия всеединства. От В. С. Соловьева к П. А. Флоренскому. Новосибирск, 1990; Сагатовский В. Н. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? СПб, 1994; Выжлецов Г. П. Аксиология культуры. СПб, 1996 и др.

2 Аксенова Е. П. Русские ученые-эмигранты первой волны в Югославии (по материалам архива А. В. Флоровского) // Русская эмиграция в Югославии: сб. ст. М., 1996. С. 148−166- Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «евразийский соблазн» М., 1997; Досталь М. Ю. Российские слависты-эмигранты в Братиславе // Славяноведение. 1993. № 4. С. 49−62- Емельянов Ю. Н. История в изгнании: историческая периодика русской эмиграции (1920;1940;егоды). М., 2008; Павлова Т. Ф. А. Ф. Изюмов в РЗИА // Отечественные архивы. 1996, № 4. С. 28−37- Пашуто Т. В. Русские историки — эмигранты и ученые в Европе. М., 1992; Цепилова В. И. А. А. Кизеветтер в эмиграции (1922;1933) // Известия Уральского университета. 2005. № 34, С. 108−114- Она же. Историческая наука русского зарубежья. Проблемы историографии (1920;2004 гг.). Екатеринбург, 2005. и др.

3 Российские ученые и инженеры в эмиграции: сб. статей / под ред. В. П. Борисова. М., 1993; Козлов Б. И. Творческое наследие российских ученых и инженеров зарубежом в контексте отечественной и мировой культуры // Культурное наследие российской эмиграции. 1917;1940. Кн. 1. М., 1994. С. 411−421- Макаренкова Е. М. Д. П. Рябушинский. Из истории русской зарубежной науки // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 28. М., 2009, С. 327−334- Мирский М. Б. Российское медицинское зарубежье //Культурное наследие российской эмиграции: 1917;1940. ЬСн.1. М., 1994. С.383−397- Михеев В. Р. Русская авиационная эмиграция в Америке //Вопросы истории. 1997. № 5. С.134−139- Волкогонова О. Д. Образ России в философии русского зарубежья. М., 1998; Муромцева Л. П. Ректор Московского университета М. М. Новиков в России и эмиграции // Московский университет — российское зарубежье — мировая культура, междунар. «кругл, стол», посвящ. 250-летию МГУ. 28−29 ноября 2002. М., 2002. С. 23−28. Соболев Д. А. Наши соотечественники в зарубежном авиастроении. М., 1996; Ульянкина Т. И. «Дикая историческая полоса.» Судьбы российской научной эмиграции в Европе (1940;1950). М., 2010 и др.

Второе направление представлено рядом обобщающих книг и статей о научном сообществе зарубежья1. Составлены также хроники научной и культурной жизни эмиграции в странах Европы. В работах этого направления, в свою очередь, тоже можно выделить два подхода. Первый заключается в изучении институций научного сообщества (Союз русских академических организаций за границей, региональные академические группы, съезды, научные общества, семинары и кружки, исследовательские структуры, библиотеки и т. п.) и форм его жизнедеятельности (научно-исследовательская, издательская, культурно-просветительская работа, подготовка научных кадров и т. п.) Такой подход представлен, например, в коллективной монографии «Русские без Отечества», в статьях В. П. Борисова, В. А. Волкова, М. В. Куликовой, А. Н. Горяинова,.

Т. Миленкович, В. И. Оноприенко, М. Ю. Сорокиной, В. Л. Соскина, Е. И. Тил монина и др. Исследователями собран и проанализирован богатейший материал, позволяющий говорить об активной деятельности ученого сообщества за границей. Однако в целом тема институциализации научного зарубежья разработана недостаточно. В частности, нет обобщающих исследований о деятельности Союза Русских Академических организаций за границей и его региональных академических групп. Отсутствуют хотя бы относительно полные библиографические списки трудов большинства ученых-эмигрантов и верифицированные биографические данные многих из них, нет полной библиографии.

1 Оноприенко В. И. Русская наука в изгнании // Вестник Академии наук СССР. 1990. № 5. С. 65−75- Сухарев Ю. Н. Материалы к истории русского научного зарубежья. М., 2002. Историческая наука российской эмиграции 20−30-хгг. XX века (Хроника) / сост. С. А. Александров. М., 1998; Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни, 1920;1940. Франция: В 4 т. / под общ. ред. Л. А. Мнухина. М., 1995;1997; Хроника культурной, научной и общественной жизни русской эмиграции в Чехословацкой республике В 2 т. / под общ. ред. Л. Н. Белошевской. Прага, 2000 и др.

2 Русские без Отечества. Очерки антибольшевистской эмиграции 20−40-х годов / под ред. С. В. Карпенко. М. 2000; Соскин В. Л. Высшее образование и наука в Советской России: первое десятилетие (1917;1927). Новосибирск, 2000; Тимонин Е. И. Национальная культура русского зарубежья. Омск, 1997; Борисов В. П., Волков В. А. Куликова М. В. Формирование научного центра российской эмиграции в Чехословакии // Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами. Результаты и перспективы исследований.: сб. докл. В 2 ч. Прага, 1995. Ч. 1. С. 354−360- Оноприенко В. И. Русская наука в изгнании // Вестник АН СССР. 1990. № 5. С. 6575- Горяинов А. Н. Учебные заведения русской эмиграции в Болгарии // Культура российского зарубежья.: сб. ст. / под ред. А. В. Квакина, Э. А. Шулеповой. М., 1995. С. 140−153- Миленкович Т. Общество русских ученых в Югославии 1920;1941 // Русская эмиграция в Югославии: сб. ст. М., 1996. С. 136−147. периодики русских научных институций за рубежом. В настоящее время Библиотекой-фондом «Русское зарубежье» ведется разработка научно-исследовательской программы «Российское научное зарубежье: Биобиблиографический словарь» В рамках этого проекта предполагается выявление, концентрация и верификация биографической и библиографической информации о российских ученых, покинувших Родину в XIX и в XX веках. Но работа не закончена, и пока опубликованы лишь некоторые фрагменты словаря1.

Второй подход заключается в освещении социальной истории науки зарубежья. Он очевиден в работах, посвященных изучению центров эмиграции, в том числе, высшего образования и академической науки, правда, последняя здесь не является самостоятельным предметом изучения. Исследователи, акцентируя внимание на самобытности культуры русского зарубежья, подчеркивают, что защитить ее от влияния времени и среды позволило создание, своего рода, «культурных гнезд» — своеобразных, локальных территориально-поселенческих образований со специфической культурно-исторической средой2. С этой точки зрения правомерно изучение таких «гнезд» как «русский Белград», «русский Берлин», «русский Париж», «русская Прага», «русский Харбин» и т. п. В этой связи нельзя не назвать работ Е. Е. Аурилене, Н. Е. Абло-вой, М. Йовановича, С. С. Ипполитова, С. В. Карпенко, В. И. Косика, Е. Б. Куд-ряковой, Г. В. Мелихова, С. Ю. Нечаева, Э. Л. Нитобурга, Е. П. Таскиной, С. Ю. Танина, В. А. Тесемникова, Л. С. Флейшмана, С. И. Фокина и др.3 Конечно, ус.

1 Сорокина М. Ю. Снова востоковеды .: материалы для библиографического словаря «Российское научное зарубежье» // Диаспора: новые материалы. Т. 17. СПб., Париж, 2005. С.619−680.

2 Шулепова Э. А., Селезнева Е. Н. Социокультурные аспекты формирования историко-культурной среды // Культурология: от прошлого к будущему: К 70-летию Российского института культурологии, 2002. С. 61.

3 Тесемников В. А. Белград как один из научных центров зарубежья // Культурное наследие российской эмиграции 1917;1940: Кн. 1 М., 1994, С. 325−331- Кудрякова Е. Б. Российская эмиграция в Великобритании между двумя войнами. М., 1995; Русская эмиграция в Югославии: сб. статей. М., 1996; Русский Париж / сост. Т. П. Буслакова. М., 1998; Русский Харбин / сост. Е. П. Таскина. М., 1998; Савицкий И. П. Прага и зарубежная Россия. Прага, 2002; Мелихов Г. В. Белый Харбин: Середина 1920;х. М., 2003; Русский Берлин / сост. В. В. Сорокина. М., 2003; Шлегель К. Берлин, Восточный вокзал. Русская эмиграция в Германии между двумя войнами (1919;1945). М., 2004; Аблова Н. Е. КВЖД и российская эмиграция в Китае: международный и политический аспекты истории (первая половина XX века). М., ловия проживания, правовой статус и процесс адаптации эмигрантов в каждом из вышеназванных центров имели особенности, но активное взаимодействие регионов расселения позволяло сохранить духовно-культурную целостность русской диаспоры. Соглашаясь с М. И. Раевым, исследователи видят причины возникновения этого феномена в том, что в короткий срок за пределами страны, «в среде цивилизационно инородной оказалось огромное число носителей русского культурного самосознания, которые не только не могли органически вписаться в окружающую жизнь, но и в новой социальной среде почувствовали свою национальную самобытность"1.

В рамках современной историографической модели, характеризующейся междисциплинарностью и антропологическим подходом, происходит не только теоретическое осмысление такого сложного феномена как эмиграция, 2 но и сложился устойчивый интерес исследователей к проблемам социально-экономической, правовой и культурной адаптации изгнанников. Инициатором теоретической разработки их стал Центр изучения территории и населения России ИРИ РАН под руководством академика РАН Ю. А. Полякова. В 1995 году под эгидой Института российской истории была проведена конференция, вперл вые посвященная разнообразным аспектам адаптации эмигрантов. С доклада.

2005; Йованович Мирослав. Русская эмиграция на Балканах: 1920;1940. М., 2005; Нитобург Э. Л. Русские в США: История и судьбы. Этноисторический очерк 1870−1970. М., 2005; Ау-рилене Е. Е. Российская диаспора в Китае. Хабаровск, 2008; Дом в изгнании. Очерки о русской эмиграции в Чехословакии. Прага, 2008; Танин С. Ю. Русский Белград. М., 2009; Нечаев С. Ю. Русские в Латинской Америке. М., 2010; и др.

1 Булычев Ю. Ю Пореволюционная эмиграция как фактор русского культурного самосознания // Наука и культура русского зарубежья. СПб., 1997. С.63−64.

2 Пивовар Е. И. Российское зарубежье: социально-исторический феномен, роль и место в культурно-историческом наследии. М., РГГУ, 2008; Сабенникова И. В. Российская эмиграция (1917;1939) сравнительно-типологическое исследование, Тверь, 2002; Тарле Г. Я. История российского зарубежья: некоторые понятия и основные этапы // Проблемы изучения истории российского зарубежья.: сб. ст. М., 1993. С. 14−24- Бочарова 3. С. Российское зарубежье 1920;1930;х г. как феномен отечественной истории: учеб. пособие. М., 2011. и др.

3 История российского зарубежья. Проблемы адаптации мигрантов в Х1Х-ХХ вв.: сб. ст. / под ред. Ю. А. Полякова. М., 1996; Вандалковская М. Г. Некоторые аспекты адаптации научной и политической эмиграции (1920;1930;е гг.) // Там же.- Квакин А. В. Некоторые вопросы изучения истории ассимиляции российской интеллигенции в эмиграции III Там жеСелунская В. М. Проблемы адаптации эмигрантов из России в европейском зарубежье 20−30-х гг. XX в. (По материалам эмигрантской мемуаристики) // Там жеТарле Г. Я. Об особенностях изучения истории адаптации российских эмигрантов в Х1Х-ХХ вв. // Там же. ми здесь выступили такие известные ученые как М. Г. Вандалковская, А. В. Квакин, Ю. А. Поляков, В. М. Селунская, Г. Я. Тарле и др., Важной проблемой изучения адаптации, безусловно, является поиск и репрезентативность источ-никовой базы. Результаты наработок ученых в этом направлении вошли в сборник «Источники по истории адаптации российских эмигрантов в Х1Х-ХХ вв."1. В нем предпринималась попытка выявления характера и особенностей, доступных исследователям источников, как в отечественных, так и в зарубежных хранилищах, подчеркивалась значимость изучения источников личного происхождения, которые в конкретно-исторических работах использовались прежде в качестве иллюстративного материала.

Анализ правовых основ социальной адаптации россиян в межвоенный период сделан в монографии 3. С. Бочаровой. В ее работе, наряду с другими социальными группами эмигрантов рассматриваются и ученые. Исследовательница характеризует ситуацию с применением к российским беженцам правовых норм в разных странах как правовой хаос. Большая часть русских беженцев составила категорию лиц без гражданства. Формальным признаком «безграждан-ства» стала выдача нансеновского паспорта, в котором фиксировалось, что он выдан лицу «русского происхождения, не принявшему никакого другого подданства». В вопросах трудоустройства и социальной защиты лишь Югославия и Болгария оговаривали особый статус русских, оказавшихся без покровительства страны происхождения. В целом страны-реципиенты относились к беженцам как к обузе и стремились соблюсти исключительно собственные интересы, стояли на позициях национальной безопасности2.

Исследователи обращают внимание на различия адаптации по социально-демографическим группам, отмечая, что проблема профессии приобретала в эмиграции порой решающее значение. Следует признать все же, что, несмотря на актуальность, в эмигрантоведении непосредственно изучению проблем.

1 Источники по истории адаптации российских эмигрантов в Х1Х-ХХ вв.: сб. ст. / под ред. Полякова Ю. А., Тарле Г. Я. М., 1997.

2 Бочарова 3. С. «.не принявший иного подданства»: Проблемы социально-правовой адаптации российской эмиграции в 1920;1930;е годы. СПб, 2005. С. 238. адаптации эмигрантского научного социума посвящено немного работ. К их числу можно отнести, названные выше работы М. Г. Вандалковской и книгу А. Б. Ручкина. В последней на примере Экономического Кабинета С. Н. Прокопо-вича в Праге рассматриваются проблемы профессиональной адаптации ученых-экономистов1.

С конца 1990;х годов новым направлением в эмигрантоведении можно считать изучение повседневности русского зарубежья, под которой понимают всю жизненную среду человека, сферу непосредственного потребления, удовлетворения материальных и духовных потребностей, связанные с этим обычаи, ритуалы, формы поведения, привычки. Интересные сведения и размышления о повседневной жизни русской диаспоры в Чехословакии содержатся в работах чешской исследовательницы русского происхождения А. В. Копршивовой Она обращает внимание, например, на то, где и почему селились русские эмигранты в Чехословакии, как их воспринимало местное население. Уникальная коллекция фотографий русских эмигрантов, собранная ею, существенно дополняет представление о быте и коммуникативных практиках русской диаспоры в этой стране. Изучению научного быта русских историков-эмигрантов посвящена кандидатская диссертация М. В. Ковалева. Ее предметом стали формы повседневной организации научной жизни русских историков, межличностные и групповые отношения, профессиональная этика, практики конкуренции и сотрудничества, работа ученых, научных и культурных организаций, научное творчество в их исторической динамике4. Однако в данном случае вне исследовательского поля оказались вопросы, связанные с бытовой сферой жизни ученых-эмигрантов.

1 Ручкин А. Б. Российское зарубежье 1920;х гг. Проблемы адаптации ученых-экономистов на примере Экономического кабинета С. Н. Прокоповича. М., 1999.

2 Лелеко В. Д. Повседневность в исторических исследованиях: материалы междунар. науч. конф. «Историзм в культуре». 24−25 нояб. 1997 г. СПб., 1998. С. 161−167.

3 Koprivova A. Strediska ruskeho emigrants Keho zivota v Praze (1921;1952). Praha, 2001. P. 47−57- Дом в изгнании: Очерки о русской эмиграции в Чехословакии 1918;1945. Прага, 2009.

4 Ковалев М. В. Научный быт русских историков-эмигрантов в Праге в 1920;1930;е годы: автореф. дисс. канд. ист. наук. Саратов, 2009.

Несколько работ по этой проблеме касаются «русского Харбина». Так, в работах известного исследователя дальневосточной ветви русской диаспоры Г. В. Мелихова, родившегося в Харбине, наряду с рассмотрением истории этого города, его общественной и культурной жизни, рисуется образная картина повседневной жизни русского населения в Манчжурии1. На основе собственных воспоминаний и воспоминаний своего отца, иных богатейших документальных источников он характеризует внешний вид города, бытовые условия, досуг, одежду, жилье, кулинарные пристрастия русских и т. п. Он подчеркивает, что, хотя у большинства бытовых традиций и привычек сохранились русские корни, все же в 1920;е годы на них большое влияние оказали внешние условия проживания. По его мнению, в повседневной жизни многонациональной колонии в Харбине активно осуществлялся диалог культур. Это объяснялось, во-первых, тем, что здесь были представители различных конфессий (православия, католичества, лютеранства, иудаизма и ислама), а во-вторых, влиянием Японии и Китая. Автор обращает внимание, например, на то, что «праздничные дни были русские, китайские, еврейские, японские, польские и другие (в Харбине проживали представители 35 различных национальностей). После 1924 г. — перехода КВЖД в совместное советско-китайское управление — к ним добавились еще и государственные праздники СССР. И все они — русские православные, китайские, советские — входили в Табель праздничных дней на КВЖД, который в 1928 году, например, насчитывал 90(!) таких дней». Этот вывод подтверждается также исследованием И. К. Капран, в диссертации которой предпринята реконструкция повседневной жизни русской колонии в Харбине с момента ее возникновения до середины 1950;х годов. Исследовательница отмечает, что в результате межэтнического взаимодействия в длительном процессе адаптации Л русских харбинцев произошла аккультурация в виде сепарации и интеграции. Культурологический аспект изучения повседневной жизни Харбина представ.

1 Мелихов Г. В. Манчжурия далекая и близкая. М., 1991; Он же. Российская эмиграция в Китае. М. 1997; Он же. Белый Харбин: Середина 1920;х. М., 2003.

2 Он же. Белый Харбин: Середина 1920;х. С. 219.

3 Капран И. К. Повседневная жизнь русского населения Харбина. Конец XIX — 50-е гг. XX в. :автореф. дисс. канд. ист. наук. Владивосток, 2007. С. 25. лен в диссертации Е. В. Вороновой. Рассматривая обыденное восприятие эмигрантами окружающей действительности, автор отмечает излишнюю мифологи-зированность, что свидетельствовало, по ее мнению, «о болезненно-трагическом переживании эмигрантами распада, разрушения повседневности и в то же время способствовало преодолению этого переживания"1. Несомненный интерес представляет книга Н. Д. Старосельской. Несмотря на описательный характер, она содержит большое количество интересных фактов и свидетельств. В последнее время появился ряд работ, посвященных повседневной жизни русского Парижа. Хотя они касаются только сюжетов, связанных с театральной и литературной средой, все же дают представление о жизни в этом регионе диаспоры в целом. Исследований, предметом которых была бы повседневная жизнь наших соотечественников в других регионах русского рассеяния, не проводилось. Но сюжеты, связанные с ней, присутствуют в качестве иллюстративного материала, в уже упомянутых работах Н. Н. Болховитинова, М. Йовановича, Е. Менегальдо, Е. П. Серапионовой и др. Первая попытка обобщающего исследования проблем социально-психологической адаптации научного сообщества русского зарубежья в контексте истории повседневности была предпринята в монографии автора этих строк4.

Устойчивый интерес историков к роли человеческой субъективности в историческом процессе привел в последнее время к появлению так называемой «индивидуальной» или «персональной» истории. Наиболее ярко такой подход представлен в исследованиях Центра интеллектуальной истории ИВИ РАН, публикуемых на страницах альманаха «Диалог со временем», главным редактором которого является Л. П. Репина. В отличие от существовавшего издавна жанра исторической биографии, исследователи, работающие в этом направле.

1 Воронова Е. В. Мифология повседневности в культуре эмиграции 1917;1939 гг. (на материале мемуаристики): автореф. дисс. канд. культурологии. Киров, 2007. С. 18.

2 Старосельская Н. Д. Повседневная жизнь русского Китая. М., 2006.

3 Менегальдо Е. Русские в Париже. 1919;1939. Изд. 2-е. М., 2007; Литаврина М. Г. Русский театральный Париж: 20 лет между войнами. СПб., 2003 и др.

4 Волошина В. Ю. Ученый в эмиграции: проблемы социальной адаптации ученых эмигрантов сквозь призму «персональной истории». Омск, 2010. нии, обращают внимание не столько на жизненные вехи того или иного индивида, сколько через призму его судьбы, личных переживаний, приватных отношений стремятся познать включающий его и творимый им исторический социум, проясняя, таким образом, исторический контекст1.

В историко-антропологических исследованиях превалирует стремление понять, как формируются «индивидуальные стратегии», как человек ищет и находит свою идентичность в окружающей его действительности2. Это заставляет по-новому взглянуть на жизнь «простых людей», мотивация поведения которых связана не столько с социально-политическими и экономическими приоритетами, как это предполагалось ранее, сколько с личными и корпоративными коллизиями. В связи с этим утверждается дифференцированное прочтение культуры индивидуумов, отдельных социальных групп в разных местах и в разное время, растет интерес к повседневной, частной жизни человека, к его индивидуальному существованию. Существенную помощь в этом могут оказать наработки омских исследователей под руководством В. П. Корзун. Предметом изучения этой историографической школы стало научное сообщество историков в антропологическом ракурсе. Здесь активно исследуются такие вопросы как типология научных сообществ, историографическая персонология, «профессорская культура» и межличностные коммуникации как фактор развития науки, историографическая повседневность, культурно-цивилизационный ландшафт исторической науки и т. п. Результаты поисков представлены в историографических сборниках «Мир историка», которые регулярно выходят с 2002 года. В русле «новой социальной истории» находится исследование H.H. Нике, в котором изучение научно-педагогической и культурно-просветительской деятельности московских профессоров проведено в контексте анализа системы их ценностных ориентаций, социально-психологических установок и структуры повседневной жизни, традиций общения и взаимодействия в межличностном и социокультурном пространстве Москвы второй половины XIX — начала XX.

1 Репина JI. П. «Новая историческая наука» и социальная история. М, 2009. С. 286.

2 Пивовар Е. И. Указ. соч. С. 27. столетий.1 В этой работе автор «рисует» социальный портрет московской профессуры, дает социокультурную характеристику последней и исследует повседневную жизнь этой части российской дореволюционной интеллигенции.

Антропологизация исторического знания существенно расширила проблемное и предметное поле исследований и стимулировала интерес современных ученых к семейной истории. Тема семьи и брака, детско-родительских отношений в эмигрантской среде становится, по словам Е. И. Пивовара, «едва ли не ключевой при изучении внутренней истории диаспор, при восстановлении истории жизни и психологического портрета любого эмигранта и, следовательно, не может быть проигнорирована в силу одной только своей сложности"2. В ряде исследований, посвященных судьбам ученых-эмигрантов, их творческий путь рассматривается в контексте семейной жизни3. Однако думается, что неоправданно забытыми оказались жены ученых, общественных и политических деятелей, которые просто поддерживали своих прославленных мужей и помогали им не только выжить, но и продолжить научные изыскания. В этой связи необходимо отметить статьи Н. А. Родионовой, которые посвящены тендерной проблематике истории зарубежья4. Очевидно, что традиционные роли представителей разных полов, как и многие стереотипы, нарушаются в условиях эмигрантской жизни. Женщина-мать в эмиграции должна была не только сохранять и поддерживать национальные языковые, бытовые, кулинарные особенности прежнего образа жизни, семейный порядок и уют, воспитывать детей в духе сложившихся традиций, но и зарабатывать на жизнь. Это в эмиграции приобретает исключительное значение, поскольку роль матери не могут продублиро.

1 Нике Н. Н. Московская профессура во второй половинеХ1Х — XX века. Социокультурный аспект. М. 2008.

2 Пивовар Е. И. Указ. соч. С. 34.

3 Емельянов Ю. Н. С. П. Мельгунов: в России и в эмиграции. М., 1998; Российская научная эмиграция: Двадцать портретов / под ред. Г. М. Бонгард-Левина и В. Е. Захарова. М., 2001; Болховитинов Н. Н. Русские ученые-эмигранты (Г. В. Вернадский, М. М. Карпович, Т. М. Флоринский) и становление русистики в США. М., 2005; Корзун В. П. Профессорская семья: отец и сын Лаппо-Данилевские. СПб., 2011.

4 Родионова Н. А. Россия Советская в записках Н. В. Брусиловой // Мемуары в культуре Русского Зарубежья: сб. ст. / отв. ред. А. Данилевский. М., 2010. С. 276−286- Она же. «Свои» и «чужие» в записках Т. И. Лещенко-Сухомлиной // Мы и они. Конформизм и образ другого. Сборник статей на тему ксенофобии. М., 2007. С. 200−217. вать или заменить никакие государственные и общественные воспитательные инстанции. Но может ли справиться со своей задачей мать, связь которой с детьми в значительной мере ослаблена языковыми барьерами, на каждом шагу встречающимися за пределами домашнего очага? В свою очередь и мужчинамуж, отец — теряет в эмигрантской среде свое древнее предназначение защитника и добытчика, он сам оказывается в тяжелейших условиях1. Эти изменения приводили к психологическим срывам и душевным коллизиям. Несмотря на то, что в эпистолярном наследии эмигрантов, в их мемуарах, периодической печати зарубежья существует масса свидетельств огромных моральных потрясений, переживаемых изгнанниками в процессе адаптации, научное изучение последней через судьбы конкретных людей еще только начинается.

Наряду с мужчинами и женщинами, в качестве неотъемлемых участников истории стали рассматриваться и дети. В исследованиях «детская» проблематика присутствовала и прежде, но она либо являлась второстепенным фрагментом в биографии того или иного исторического деятеля, либо изучалась в психолого-педагогическом контексте. В качестве самостоятельной темы в исторических исследованиях «детская история» возникает лишь в последнее время2. В историографии русского зарубежья эта проблематика практически отсутствует. Весной 2009 года она впервые была обсуждена на международных культурологических чтениях «Мир русского зарубежья», прошедших в Доме-музее Марины Цветаевой (Москва). При этом актуальность ее весьма очевидна. Присутствие детей оказывало колоссальное воздействие на жизнь изгнанников, делая более активной борьбу за выживание и ускоряя процессы адаптации к инокуль-турной среде. Без изучения трансформации феномена детства в изгнании невозможно составить полную картину повседневной жизни русской диаспоры. «Детский фактор» повлиял на выбор исторической миссии послеоктябрьской эмиграции. Как выше отмечалось, одной из основных особенностей культурной.

1 Пивовар Е. И. Указ. соч. С. 34.

2 Сальникова А. А. Российское детство в XX веке: История, теория и практика исследования. Казань, 2007. С.32−33.

3 Мир детства в русском зарубежье: III культуролог, чтения «Русское зарубежье XX века (Москва, 25−27 марта 2009 г.): сб. докл. / сост. И. Ю. Белякова. М., 2011. жизни диаспоры 1920;1930;х годов было стремление не допустить «денационализации» молодежи и сохранить культурные и духовные традиции дореволюционной России, в том числе, определенный жизненный уклад и соответствующий ему «мир детства».

Анализ методологических проблем, опирающихся на постоянно расширяющуюся эмпирическую базу, позволяет говорить, что в изучении зарубежья в целом и научного сообщества в частности в последние годы произошел серьезный сдвиг. Наряду с традиционными методологическими подходами (проблемно-хронологическим и сравнительно-историческим) все большее распространение получают новые — антропологический, культурологический, историко-психологический и т. п. С позиций междисциплинарности историки стали изучать вопросы, которые прежде составляли предмет таких наук как психология, социология, культурология, философия и т. п. Сложившиеся внутринаучные предпосылки, таким образом, позволяют в комплексе рассматривать проблемы социально-психологической и профессиональной адаптации ученых-эмигрантов, и их повседневной жизни в контексте истории научной эмиграции зарубежья как самостоятельного феномена.

Объектом данного диссертационного исследования является научное сообщество русского зарубежья в 1920;1930;е годы как социум, т. е. общность ученых, обладающих высокой научной подготовкой, как правило, подтвержденной научными степенями и званиями, единых в понимании целей науки, находящихся в сходных условиях жизнедеятельности и придерживающихся общих нормативно-ценностных установок.

Предмет исследования составляет социальная адаптация российского научного сообщества в целом и на уровне его отдельных представителей в 1920;1930;е годы.

Цель исследования — выявить условия, формы и результаты социальной адаптации российских ученых-эмигрантов в 1920;1930;е годы.

Для достижения данной цели необходимо решить ряд исследовательских задач:

— выявить факторы, влияющие на психологическую адаптацию ученых-эмигрантов;

— определить роль семьи в адаптации эмигрантов;

— показать влияние личных связей на процесс психологической адаптации ученых и складывание единого коммуникативного пространства научного сообщества;

— охарактеризовать бытовую сферу адаптации ученых (материальное обеспечение, жилье);

— раскрыть специфику процесса институциализации научного сообщества русского зарубежья;

— систематизировать формы профессиональной адаптации ученых;

— установить основные направления деятельности эмигрантского научного сообщества в зарубежье;

— выявить трансформацию дореволюционного феномена «профессорской культуры» в зарубежье;

— определить значение культурно-просветительной работы научной общественности зарубежья в социально-психологической адаптации и формировании национальной идентичности русской диаспоры.

Особо следует оговорить, что в задачи исследования не входит анализ теоретического наследия представителей научного сообщества русского зарубежья.

Хронологические рамки работы обусловлены тем, что научное сообщество зарубежья как социокультурный феномен возник и существовал именно в 1920;1930;е годы. Хотя ученые стали покидать Родину еще в годы Гражданской войны, процесс институциализации сообщества начинается с 1920 года, с появления первых русских академических групп (РАГ). В целях координации их деятельности в 1921 году был создан «Союз русских академических организаций за границей», объявивший себя единственным представительством русских ученых. По сути, он взял на себя функции Академии наук. С этого времени процесс формирования и институциализации научного сообщества зарубежья приобретает планомерный и организованный характер. Об окончательном складывании эмигрантского научного сообщества можно говорить с середины 1920;х годов, когда возникли его основные институции (академические группы, ученые советы высших учебных заведений зарубежья, научные институты и общества, семинары, кружки, лектории, музеи, издательства, народные университеты и т. п.). Pix появление происходило на фоне мучительной социально-психологической адаптации всех без исключения представителей научного сообщества.

Верхние хронологические рамки исследования (конец 1930;х годов) весьма условны, поскольку прекращение деятельности научных образований в каждой конкретной стране происходило не одновременно, и было вызвано различными причинами, в первую очередь, сложившейся внутриполитической ситуацией и начавшейся второй мировой войной. Кроме того, к концу 1930;х годов в основном завершился процесс адаптации эмигрантов и интеграции их в общество стран проживания, что сделало ненужным существование национальных научных институций. Там же, где последние остаются, они утрачивают свои прежние функции (трудоустройство ученых, оказание им помощи в продолжении научных исследований, подготовка научных кадров и п.т.) и превращаются в культурно-просветительные объединения.

Территориальные рамки исследования достаточно условны. Известно, что беженцы из Российской империи оказались более чем в 40 странах. Как отмечает 3. С. Бочарова, их разбросало «от островов Св. Павла в Беринговом море до г. Ушуая на Огненной Земле, от Лиссабона до Новой Зеландии1. Что же касается ученых, то они преимущественно приезжали туда, где была надежда на продолжение научной деятельности, в частности в странах Европы, США и Манчжурии. В 1920;е гг. русские академические группы существовали в 16 странах (Болгария, Великобритания, Германия Италия, Китай, Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), Латвия, Польша, США, Турция, Фин.

1 Бочарова 3. С. «.не принявший иного подданства»: Проблемы социально-правовой адаптации российской эмиграции в 1920;1930;годы. СПб., 2005. С. 21. ляндия, Франция, Чехословакия, Швейцария, Швеция и Эстония). В таких странах как, Австрия, Бельгия, Венгрия, Греция, Дания, Литва, Канада, Япония, хотя и были отдельные представители дореволюционной российской науки, научных институций по разным причинам не сложилось. «Русским Оксфордом» принято считать Прагу. Сюда, благодаря «Русской акции» Чехословацкого правительства под руководством Т. Масарика было приглашено из числа эмигрантов более ста профессоров и доцентов и свыше 2 тысяч студентов В Праге работали 6 русских высших учебных заведений, научно-исследовательские структуры, библиотеки, издательства, научные общества и институты. Хотя более полно в источниках представлена деятельность ученых, находящихся в Чехословакии, КСХС, Франции и Маньчжурии, все же изученный мною корпус источников, позволяет говорить о жизнедеятельности научного сообщества зарубежья во всех странах, где существовали русские академические группы.

Научная новизна работы определяется тем, что впервые в рамках одного исторического исследования систематизированы психологические, социально-бытовые, профессиональные условия и формы адаптации научного сообщества в целом и на уровне его отдельных представителей в 1920;1930;е годы. Выявлены характерные черты институциональной и социальной структур эмигрантского научного сообщества зарубежья, которое представлено как самостоятельный социокультурный феномен русского зарубежья.

В диссертации использована совокупность разнообразных методологических подходов (историко-антропологический, микроисторический и культурологический), не применявшихся ранее в эмигрантоведении для изучения научного сообщества зарубежья. Сквозь призму «персональной истории» рассмотрены условия, влияющие на социально-психологическую адаптацию научного социума, и выявлена специфика последней.

1 Борисов В. П., Волков В. А., Куликова М. В. Формирование научного центра российской эмиграции в Чехословакии // Русская. Украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами. Результаты и перспективы исследований: сб. докл. В.

2 ч. Прага, 1995. Ч. 1.С.355.

Впервые была прослежена трансформация в эмиграции дореволюционной «профессорской культуры». Выявлена типичная модель адаптации представителей научного социума зарубежья в 1920;1930;е годы.

В процессе исследования обнаружены и привлечены новые, неопубликованные или неиспользуемые ранее для изучения проблем социальной адаптации источники, которые позволили показать изменения в морально-психологическом состоянии ученых, реконструировать процесс институциали-зации научного сообщества русского зарубежья, представить и систематизировать основные направления его деятельности. Отмечено влияние культурно-просветительной работы научной общественности зарубежья на социально-психологическую адаптацию русской диаспоры.

Положения, выносимые на защиту:

1. В 1920;1930;е годы в едином социокультурном пространстве русского зарубежья, несмотря на его территориальную разобщенность, существовало единое научное сообщество, имевшее самостоятельную организационную структуру и сохранявшее аксиологические признаки дореволюционной «профессорской культуры».

2. Социально-психологическая адаптация ученых, наряду с общими для всех эмигрантов чертами, имела ряд особенностей, связанных со специфичностью интеллектуального труда и ролью науки в жизни общества. В системе ценностей представителей профессорской культуры материальные стимулы, как правило, уступали место научным. Возвращение к полноценному интеллектуальному труду являлось залогом восстановления психологического равновесия ученых. Продолжить полноценные научные изыскания было невозможно вне научного сообщества. Представители научного социума, в отличие от других социальных категорий эмигрантов, имевшие более высокий адаптационный потенциал (уровень образования и квалификации, знание языков), очень тяжело переживали понижение своего общественного статуса. Вместе с тем, ориентация на возвращение на Родину стала существенным психологическим тормозом их адаптации.

3. В эмиграции большинство ученых, несмотря на ухудшение уровня жизни, настойчиво следовали дореволюционному домашнему и семейному этикету, игравшему роль маркера в социальной самоидентификации.

4. Большинству представителей российской науки не удалось интегрироваться в научную среду стран проживания. Несмотря на интернациональный характер научных знаний и высокий уровень подготовки, они испытывали серьезную конкуренцию со стороны национальных кадров стран проживания. В научной и повседневной жизни круг общения ученых-эмигрантов в основном состоял из соотечественников. Сложившаяся в русском зарубежье система формальных и неформальных научных структур привела к образованию достаточно широкого коммуникативного пространства, в котором ученый дольше сохранял свой прежний общественный статус. Процесс его адаптации при этом проходил медленнее, но менее болезненно.

5. Специфичной формой институциализации научного сообщества стали региональные академические группы, созданные для решения проблем социальной адаптации ученых. Объединенные в Союз русских академических организаций за границей, они явились основной структурной единицей научного сообщества зарубежья.

6. Приоритетными направлениями в деятельности научного сообщества зарубежья можно считать: трудоустройство и материальное обеспечение нуждающихся ученыхпомощь студентам-эмигрантам в получении образованиясоздание русских исследовательских и учебных заведенийпропаганда дореволюционной русской культуры. На протяжении 1920;1930;х годов менялась актуальность каждого из этих направлений. В начале формирования сообщества, когда были велики надежды на скорое возвращение, акцент делался на решение проблем выживания ученых и студентов. В рамках сложившегося научного сообщества последовательно осуществлялись все перечисленные направления. С конца 1920;х годов, осознав невозможность возвращения на Родину, эмигранты все более сосредотачиваются на культурно-просветительской работе как внутри диаспоры, так и среди местного населения. В 1930;е годы новым направлением в работе научного сообщества становится объединение усилий всех эмигрантских организаций в сохранении за рубежом традиций русской культуры и исторической памяти диаспоры.

7. Активная культурно-просветительная работа, проводимая научным сообществом, играла особую роль. Будучи одновременно формой психологической адаптации и способом выживания, как в материальном, так и в духовном смысле, она способствовала созданию единого духовного пространства и появлению на его основе социокультурного феномена русского зарубежья. Гражданственность и чувство ответственности за происходящее в стране, свойственные большинству представителей русской интеллигенции, заставили их в эмиграции развернуть активную просветительскую работу, направленную на поддержание морального духа диаспоры. На протяжении рассматриваемого периода менялись задачи и содержание культурно-просветительской работы. Если в начале она была направлена на поддержание морального духа изгнанников и ознакомление стран-реципиентов с достижениями русской культуры, то в конце его акцент переносится на сохранение исторической памяти диаспоры и установление «диалога культур».

Теоретико-методологическая основа. Для реконструкции жизни научного сообщества в качестве опорных мною взяты историко-антропологический, микроисторический и культурологический подходы.

В основе историко-антропологического подхода лежит феноменологическое представление об историческом прошлом как совокупности его восприятий в сознании действовавших в этом прошлом людей, поэтому объектом исторического познания является то, что порождено сознанием и им объективизировалось, а историческим источником — продукт культуры, определяемый как «реализованный продукт человеческой психики, позволяющий понять индивидуальность его творца"1. В этом смысле можно говорить о феномене «профессорской культуры» как об интеллектуальном конструкте, продукте коллектив.

1 Медушевская О. М., Румянцева М. Ф. Методология истории: учеб. пособие. М., 1997.

С. 20. ного воображения, существующем в массовом и индивидуальном сознании. Закрепившись в определенных правилах, нормах, институтах и механизмах социального контроля, он оказывает большое влияние на поведение людей. Французский медиевист Жак Ле Гофф обратил внимание на то, что «жизнь человека в обществе определяется не только осязаемыми реалиями, но и образами и представлениями», поэтому «изучать образы, порожденные воображением общества, означает добраться до глубин его сознания"1. Использование истори-ко-антропологического подхода в изучении феномена «профессорской культуры» позволяет также поставить в центр исследования ученого с его проблемами и нуждами и рассмотреть его реакцию на широкомасштабные социально-политические процессы как внутри диаспоры, так и в ее окружении.

В последней четверти прошлого века итальянские историки К. Гинзбург, Э. Гренди и Дж. Леви попытались изменить масштаб изучения прошлого и прибегли к его микроанализу, заложив тем самым основы нового направления, получившего название микроистории. Микроисторический метод позволяет прояснить «конкретный облик» глобальной истории. Он продуктивен тогда, когда исследования идут «от частного, в особенности от такого частного случая, который необычайно индивидуален и невозможна его редукция к типичному, который трудно подогнать под определенные правила, нормы, чтобы его нормализовать, его следует интерпретировать с учетом специфики контекста, из которого это частное было извлечено». Он дает возможность, словно под увеличительным стеклом, разглядеть существенные особенности изучаемого явления, которые обычно ускользают от внимания историков.

По выражению одного из сторонников микроисторического метода исследования Жака Ревеля, это дает возможность «за наиболее очевидными общими тенденциями выявить социальные стратегии, к которым прибегали разные действующие лица в зависимости от их положения и от их личных, семейных, групповых и других возможностей и написать «целостную историю», вы.

1 Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М., 2001. С. 11,13.

2 Леви Дж. К вопросу о микроистории // Современные методы преподавания новейшей истории: материалы из цикла семинаров при поддержке ТАС1Б. М., 1996, С. 181. строенную «снизу"1. Важным постулатом «микроистории» считается то, что «каждый исторический актер участвует прямо или опосредованно в процессах разных масштабов и разных уровней, от самого локального до самого глобального и, следовательно, вписывается в их контексты. Здесь нет разрыва между локальной и глобальной историей и тем более их противопоставления друг другу"2. Пожалуй, самой сложной в использовании «микроисторического метода» является проблема репрезентативности объекта исследования. Однако сам по себе факт социальной жизни может служить предметом рассмотрения не только в строго статистическом смысле, он несет в себе также информацию об определенной модели поведения. Представители данного направления исходят из принципа единообразия психофизической природы человека3. Это позволяет говорить о наличии типичных черт, присущих представителям одного социума. Анализируя книгу известного итальянского историка Дж. Леви «Нематериальное наследство», которая посвящена истории трех семей испольщиков итальянского села Сантены, Ж. Ревель подчеркивал, что «трех весьма различных семейных биографий достаточно, чтобы выявить закономерности в коллективном поведении определенной социальной группы, не упустив из виду то специфическое, что есть в каждой из них. Для того чтобы определить пригодность модели, ее нужно не проверять статистически, а испытывать в экстремальных условиях, когда одна или несколько входящих в нее переменных величин подвергаются сильным деформациям"4.

Соглашаясь с утверждениями представителей данной школы, я предлагаю рассмотреть проблемы психологической и социально-бытовой адаптации научного сообщества русского зарубежья в контексте трансформаций «профессорской культуры» в эмиграции через судьбы отдельных ее представителей. Понимая, что процесс социально-психологической адаптации индивидуален, я все же стремилась привлечь к исследованию биографический материал, во-первых,.

1 Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Одиссей. 1996. М., 1996. С. 114−115.

2 Там же. С. 118. л.

Медушевская О. М., Румянцева М. Ф. Методология истории. С. 19.

4 Ревель Ж. Указ. соч. С. 121. наиболее знаковых представителей научного сообщества, авторитет которых был достаточно высоким в этой среде, а, во-вторых, выходцев из разных сословий, что позволяет составить более полное представление о состоянии и образе жизни членов данного социума. При этом я не стремилась найти «типичного представителя» этой субкультуры. Правомерно говорить лишь о выявлении типичных черт «профессорской культуры» у того или иного члена научного сообщества. Применение микроисторического метода позволит в данном случае рассмотреть феномен русского зарубежья, так сказать, изнутри, с точки зрения тех «маленьких людей», которые вольно или невольно содействовали его становлению и эволюции. Понять, каким образом сложившиеся стереотипы определяют поведение людей в специфических исторических обстоятельствах, невозможно без выхода на уровень анализа «персональной истории» конкретных участников эмигрантского сообщества. Любое историческое событие является совокупностью массы «незначительных» событий на уровне индивидов, поэтому к традиционной нарративно-аналитической модели исследования должна быть добавлена эмоционально-психологическая составляющая. При этом речь идет не только о выявлении фактов биографии того или иного человека, что само по себе уже интересно, но и об изучении культурно-исторической среды, в которой он находится, условий его существования, ближайшего окружения, внутреннего мира, эмоционально-духовной жизни и т. п. Все это позволит представить историю научного сообщества как совокупность форм повседневной жизни ученых и сохранить «равновесие между специфичностью частной судьбы и совокупностью общественных условий"1.

Актуальность культурологического подхода объясняется спецификой объекта и предмета исследования. Научное сообщество существует на разных уровнях. Коллективный характер производства знаний предполагает наличие разветвленных коммуникаций ученых, сложившейся системы оценок вклада каждого из участников сообщества и сохранения научных традиций. Внутри.

1 Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история. Изд. 2-е, испр. и доп. М, 2009. С. 287. научного сообщества складывается разделение ученых на группы, занимающиеся непосредственно производством новых знаний, их систематизацией и передачей молодому поколению, организацией познавательного процесса, и т. п. Изучить адаптацию научного сообщества невозможно без рассмотрения всего спектра социальных практик его конкретных представителей, включая практику выживания и контакты с местным населением, готовность или неготовность сохранения отдельных частей прежней культуры и образа жизни для своих детей. В результате адаптации ученых к инокультурной среде происходит и трансформация научной повседневности, которая включает в себя уклад жизни, совокупность обычаев, привычек и нравов ученых. Культурологический подход позволяет не только рассмотреть социальные аспекты становления и жизнедеятельности научного сообщества в их взаимосвязи, но и представить данный социум, как часть русской диаспоры в 1920;1930;е годы. Этот подход необходим также при анализе источников, поскольку каждый из них доносит до нас стилистику времени и должен быть рассмотрен как явление культуры определенной эпохи.

Все социальные страты в Русском зарубежье имели не только свой аналог в дореволюционной России, но и пытались воссоздать присущий данному социуму образ жизни и стереотип поведения. Говоря о научном сообществе зарубежья, следует иметь в виду, что оно обладает несколькими признаками. Во-первых, способностью к самоорганизации, позволяющей сообществу долгое время оставаться самодостаточнымво-вторых, наличием организационной структуры, направленной на поддержание научной деятельности ученых-эмигрантов и воспроизводство научных кадровв-третьих, функционированием системы социальной защиты своих членов, помощи им в трудоустройстве и т. п.- в-четвертых, общностью самоидентификации его представителей с российской национальной культуройв-пятых, существованием в рамках единого интеллектуального пространствав-шестых, сохранением корпоративной субкультуры, так называемой «профессорской культуры». Под последней следует понимать всю совокупность идейного и нравственного состояния данного социума, выражающуюся в идеологии, воспитании, образовании, ценностных ориентациях, мотивации поведения, быте, коммуникативной практике т.п.

Безусловно, данная субкультура не существовала изолированно. Представители науки были выходцами из различных сословий и, поэтому «профессорская культура» испытывала влияние других субкультур. Кроме того, при ее рассмотрении речь должна вестись о наиболее типичных чертах субкультуры, которые не обязательно могут присутствовать в образе жизни и воспитании ее отдельных представителей. Поскольку черты любой культуры определяются материальными, политическими и социальными условиями существования, то логично предположить, что изменение таковых в экстремальных условиях эмиграции должно было повлиять на культуру изгнанников в целом, и дореволюционную «профессорскую культуру», в частности.

Одним из ключевых в данном исследовании является понятие «социальная адаптация». Оно означает процесс взаимодействия личности или социальной группы с социальной средой, в ходе которого происходит активное приспособление субъекта к изменившимся материальным условиям, нормам, ценностям социальной среды. Этот процесс предполагает взаимное воздействие друг на друга социальной среды и социального субъекта. В результате активного взаимодействия, в том числе, общения, человека с окружающими его людьми, и усвоения им новых социальных норм и способов решения социальных проблем происходит не только его социализация, но меняется и отношение окружающих к нему. Обычно психологи и социологи в социальной адаптации выделяют три этапа: адаптационный шок, под которым понимается общее расстройство функций социального субъекта или системымобилизация адаптационных ресурсов, когда происходит осмысление ситуации и концентрация усилий на сознательном поиске выхода из неереализация избранной модели поведения1. Нельзя не отметить при этом, что выбор модели поведения зависит от.

1 Кузнецова JI. П. Основные технологии социальной работы // URL. http.//yourlib.net/content/view/206/14 (дата обращения 30.08.2011) — Ромм М. В. Социальная адаптация личности в социуме: теоретико-методологический аспект. Новосибирск, 2002. С. 64- Социология: энциклопедия / сост. А. А. Грицанов, В. Л. Абушенко и др. М., 2003. С. 941. адаптивных ресурсов личности (уровень образования, квалификация, социальный статус, социально-психологические и демографические характеристики и т. п.), соответствует целям и представлениям личности о происходящем, но не всегда может соответствовать требованиям среды. О завершении процесса адаптации свидетельствует интеграция личности в новую среду обитания, которая сопровождается повышением ее социального статуса и удовлетворенностью данной средой.

Следует подчеркнуть также, что в диссертации для обозначения всех выходцев из России, в качестве синонимов используются понятия «русская эмиграция» и «российская эмиграция». В таком значении они употребляются в эмигрантских и зарубежных источниках, документах международных беженских организаций и в большинстве исследований, посвященных данной тематике. Нельзя забывать также, что термин «россиянин», дошедший до нас из XVIII в., и прежде, и теперь служит для обозначения жителя России, независимо от его этнической принадлежности. Близкая по звучанию дефиниция «русское зарубежье» была введена в оборот еще П. Б. Струве. «Я не люблю слова «эмиграция», — писал он в статье «Наши задачи» на станицах газеты «Россия» в 1928 году, — это слово, по усвоенному ему и им историко-культурному смыслу и значению, неприложимо к нашему положению и нашим задачам <.> Зарубежье — есть великий и беспримерный исход — Exodus, (здесь и далее курсив автораВ.В.) вытекший из величайшего исторического катаклизма, не приведшего или не пришедшего еще ни к какому, хотя бы относительному, хотя бы временному равновесию. Поэтому Зарубежье не есть вовсе отрезанный от Внутренней России ломоть, и исторические судьбы Внутренней России не только интересны для Зарубежья, они суть и его судьба"1. Он был убежден, что русские люди, оказавшиеся за рубежом, являются не просто изгнанниками, они остаются Россией — входят в состав соборной личности, объединенной тесной религиозно-духовной, культурной и идейно-политической связью. В этом смысле о зарубежье можно говорить как об интеллектуальном конструкте, мысленном.

1 Струве П. Б. Наши задачи // «Россия». Париж, 1928. № 33. С. 1−2. образе, возникшем в русской диаспоре в 1920;1930;е годы на основе осознания общности исторической, общественно-политической и личностной судьбы каждого из ее представителей. В диссертации под термином «русское зарубежье» понимается социокультурное пространство, особый мир, который создали во/ круг себя россияне, вынужденно покинувшие Родину, но не потерявшие духовной связи с ней.

Источниковая база исследования представлена широким кругом источников, которые по видам можно разделить на делопроизводственную документацию научных, общественных и культурно-просветительных организаций русского зарубежьяпублицистические и научные произведения эмигрантовисточники личного происхождения (письма, мемуары, дневники) — периодические и повременные издания зарубежья.

Значительное место в источниковой базе диссертации занимают неопубликованные материалы, представленные документами из 40 фондов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (ОР РНБ), Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), и Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН (РО ИР ЛИ).

Основу архивной базы диссертации составили материалы Пражской коллекции ГАРФ, из которой были исследованы документы 31 фондов. Это фонды научных, учебных, культурно-просветительных и других общественных организаций зарубежья, а также личные фонды ученых и общественных деятелей, связанных с эмигрантской наукой. К сожалению, не были образованы или не сохранились фонды Правления Союза русских академических организаций, а также региональных академических групп, за исключением парижской. Сведения о них, хотя и разбросаны по различным фондам, все же дают представление об их работе. Наиболее информативными в этом смысле можно считать фонды Земгора (Ф. 5764), Русского юридического факультета в Праге (Ф. 5765), Русского Народного (Свободного) университета в Праге (Ф. 5899), Русского научного института в Белграде (Ф. 6820), Русского Заграничного исторического архива (РЗИА) (Ф. 7030), Союза русских педагогов средней и низшей школ в Чехословацкой республике (Ф. 5900). В них содержится обширная делопроизводственная документация (уставы, протоколы заседаний, отчеты, сметы, списки и личные дела ученых, информационные бюллетени и справки, деловая переписка с научными организациями, программы преподавания различных курсов, конспекты лекций, рукописи научных работ, и т. п.), характеризующая работу научного сообщества. Разнообразную информацию о его жизни и деятельности можно получить из личных фондов. Для изучения данной темы наиболее интересны фонды А. Ф. Изюмова (Ф. 5962), П. Н. Милюкова (Ф. 5856), М. М. Новикова (Ф. 6767), П. Б. Струве (Ф. 5912), А. Н. Фатеева (Ф. 6427) и Е. Ф. Шмурло (Ф. 5965). Документы, собранные в них, касаются не только активной общественной и научной работы этих ученых. Здесь отложились отдельные экземпляры протоколов собраний РАГ и РЗИА, статистические сведения о них и т. п.

Богатая информация об эмигрантском научном сообществе содержится в опубликованных материалах его пяти съездов и в отчетах региональных групп1. Имеются также опубликованные материалы заседаний и совещаний различных общественных эмигрантских организаций, в которых принимали участие предч ставители научного сообщества зарубежья. Так, в октябре 1924 года состоялось совещание, созванное по инициативе Педагогического бюро по делам.

1 Русская Академическая Группа в Болгарии. 35-летие ученой деятельности профессора Н. Н. Глубоковского. София, 1925; Русская Академическая Группа в Париже. Экономические беседы. Очерк 5-летней деятельности семинара по теории политэкономии, основанного проф. А. Н. Анциферовым. Париж, 1930; Русская Академическая Группа в Эстонии. Очерк деятельности Академической Группы за 10 лет (декабря 1920;1930 гг.). Юрьев, 1931; Съезды русских академических организаций. Прага, 1923; Труды русских академических организаций за границей: сб. Академической группы в Берлине / под ред. проф. А. И. Каминка. В 2 т. Берлин, 1922; Четвертый съезд русских академических организаций за границей в Белграде. (16−23 сентября 1928 года). Белград, 1929; Труды V съезда Русских Академических Организаций заграницей. Ч. I. Приложение 1. София, 1932.

2 Совещание по борьбе с денационализацией, созванное Педагогическим бюро по делам средней и низшей школы за границей. Прага, 4−5 окт. 1924 г. Прага, 1924; Русская молодежь в высшей школе за границей. Деятельность ЦК по обеспечению высшего образования русскому юношеству за границей. 1922;1923 -1931;1932 учебные годы. Париж, 1933. средней и низшей русской школы за границей, по вопросам борьбы с денационализацией молодежи. По итогам совещания было принято воззвание «Русским людям за рубежом», в котором звучал страстный призыв не допустить забвения молодежью родного языка и культуры. Впоследствии материалы этого совещания во многом определяли направления культурно-воспитательной работы ученых среди молодежи.

Одной из форм этой работы в зарубежье стали Русские народные университеты (РНУ). Поскольку они действовали по опыту дореволюционного университета им. А. Л. Шанявского в Москве, в диссертации для сравнения использовались документы, характеризующие создание и работу этого просветительного заведения1. В зарубежье РНУ существовали в Праге, Берлине, Париже, Белграде и др.2 Документальную основу изучения их деятельности составили ежегодные отчеты Советов. Особенно подробными являлись отчеты университета в Праге. Они издавались в виде отдельных брошюр и представляли собою целый комплекс отчетной документации, включающей отчеты ректора, заведующих отделениями (общественных наук, историко-философское, естестI венных наук, прикладных знаний и специальных курсов), статистические данные о составе и количестве преподавателей и слушателей, о лекциях, семинарах и просветительных мероприятиях в стенах университета и за его пределами, финансовые отчеты. Эти материалы, подготовленные по определенной форме, дают информацию не только об истории РНУ, но и позволяют говорить о степени социально-психологической адаптации эмигрантов. Её можно проследить, в частности, на изменениях численного состава слушателей, переключении их.

1 «Начинание на благо и возрождение России» (Создание Университета им. А.Л. Шанявского): сб. документов. М., 2004.

2 Пятнадцать лет работы Русского Свободного Университета в Праге. Прага, 1938; Русский Народный университет в Белграде. Отчет за 1925;1926 учебный год. Белград, 1926; Русский Народный университет в Париже. Обзор деятельности за первые 10 лет существования. Париж, 1931; Русский народный университет в Праге. Отчет о деятельности за 19 231 924 уч.год. Прага, 1925; То же. Отчет о деятельности за 1924;1925 уч. год. Прага, 1926; То же. Отчет о деятельности за 1925;1926 уч. год. Прага, 1927; То же. Отчет о деятельности за 1926;1927 уч. год. Прага, 1928; То же. Отчет о деятельности за 1927;1928 уч. год. Прага, 1929; Устав Русского Народного университета. Чикаго, 1918. интереса с тем по новейшей истории России на изучение европейских языков и других прикладных знаний.

Разветвленная структура научного сообщества русского зарубежья включала в себя также научные институты и кабинеты (в Белграде, Берлине, Праге, Париже и др.), различные научные общества (археологическое, историческое и пр.) семинары (им. Н. П. Кондакова, зоологический и др.) и т. п. К сожалению, их отчетная документация, помещенная, как правило, в юбилейных изданиях, не столь подробна, но всё же позволяет составить представление об их деятельности1.

Мною были привлечены ежегодные отчеты, за 1925;1929 годы, о проведении «Дня русской культуры», составляемые Педагогическим Бюро по делам средней и низшей школы за границей, одним из учредителей этого праздника. Отчеты, подготовленные членом оргкомитета ДРК, известным публицистом зарубежья, Николаем Александровичем Цуриковым (1886−1957), позволяют судить об общей концепции и программе этих ежегодных праздников в различных странах. Они содержат кроме прочего подробные статистические данные о проведении торжеств, о массовости мероприятий и участии в них представителей научной общественности. Материалы о проведении этого праздника и эмигрантской Пушкинианы дополнили документы фонда Союза ревнителей чистоты русского языка в Белграде (Ф. 2481), хранящегося в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ).

Уникальная коллекция архивных документов и газетно-журнальной периодики по истории эмиграции была собрана в 1920;1930;е годы Русским заграничным историческим архивом (РЗИА). Возникнув в 1923 году, как архив русской эмиграции при культурно-просветительном отделе Земгора, он с 1924 года превратился в самостоятельное научно-исследовательское заведение. Сохранились несколько отчетов Совета РЗИА и его отделов. Они издавались в ви.

1 Русское Археологическое общество в Королевстве СХС. Правила Русского Археологического общества. Белград, 1921; Памятка к десятилетию основания Русского Археологического общества в Королевстве Югославии. Белград, 1931; Русский научный институт в Берлине. Первый семестр 1923 г. Берлин, 1923; Русское Историческое Общество в Праге за 10 лет существования. 1925;1934. Прага, 1934 и др. де отдельных брошюр и охватывали все стороны деятельности архива, начиная от поисков документов и переговоров с их владельцами до финансовых и хозяйственных вопросов1. Значительная часть неопубликованной отчетной документации РЗИА находится в отдельном фонде ГА РФ (Ф. 7030), содержащем более 900 единиц хранения. После окончания второй мировой войны чехословацкое правительство передало в дар Советскому Союзу основную часть документальных фондов РЗИА. Она составила так называемую «Пражскую коллекцию» ГА РФ, которая насчитывает 590 фондов и свыше 90 тысяч дел2. Что же касается книжной, журнальной и газетной коллекций, то в СССР были отправлены только дуплетные экземпляры. Богатейшее собрание эмигрантских печатных изданий осталось в Праге в закрытом фонде Славянской библиотеки. Только с 1991 года оно стало доступным для исследователей.

Нельзя не отметить, что значительная часть вышеперечисленной делопроизводственной документации научных, общественных и культурно-просветительных организаций русского зарубежья публиковалась в 1920;1930;е годы малыми тиражами для информирования региональных академических групп о текущей работе. До настоящего времени сохранились лишь отдельные экземпляры этих изданий, ставших теперь библиографической редкостью. Они разбросаны по центральным отечественным и зарубежным библиотечным и архивным хранилищам, в комплексе практически недоступны для большинства современных отечественных исследователей. Наиболее полно они представлены в Славянской библиотеке, с материалами которой мне посчастливилось работать.

Различная делопроизводственная документация эмигрантских организаций, советских и партийных органов (протоколы заседаний, аналитические.

1 Русский Заграничный Исторический архив в 1928 году. Прага, Б.г.- Русский Заграничный Исторический архив. Прага, 1929. Русский Заграничный Исторический архив при МИД Чехословацкой Республики в 1929 году. Прага, 1929; Русский Заграничный Исторический архив при МИД Чехословацкой Республики в 1931 году. Прага, 1932; Русский Заграничный Исторический архив при МИД Чехословацкой Республики в 1936 году. Прага, 1937.

2 Райхцаум А. Л. Документальные материалы РЗИА по истории адаптации российской эмиграции // История российского зарубежья. Проблемы адаптации мигрантов в Х1Х-ХХ вв., С. 35. справки, резолюции, служебная переписка и т. п.), хранящаяся ранее в закрытых отечественных или недоступных иностранных архивах, опубликована в последнее время в ряде сборников1. Она касается взаимоотношений интеллигенции с Советской властью и причин и обстоятельств их отъезда из России. Эти документы проливают дополнительный свет на душевную драму многих ученых, связанную с раздумьями по поводу отъезда из России, на настроения в интеллигентской среде в первые годы эмиграции. Далеко не все покидали Родину добровольно. Важным событием в формировании научного сообщества русского зарубежья стала высылка из России известных ученых, инженеров, литераторов и журналистов на так называемых «философских пароходах». На основе опубликованных в последнее время данных, можно сказать, что высылке подверглось 228 человек, в том числе 41 человек — профессора и педагоги, 22 — писатели, литераторы и журналисты, 12 — инженеры2.

Расширение исследовательского поля за счет новых источников вовсе не означает игнорирования материалов, опубликованных в советское время. Без их учета невозможно составить полной картины происходящего в прошлом и приблизиться к объективному пониманию его. Речь должна вестись лишь об ином ракурсе прочтения источников. Еще М. Блок писал, что «тексты или археологические находки, внешне даже самые ясные и податливые, говорят лишь тогда, когда умеешь их спрашивать. <. .> Всякое историческое изыскание с первых же шагов предполагает, что опрос ведется в определенном направлении. <.> Нам, естественно, необходим этот набор вопросов, чрезвычайно гибкий, способный по пути обрастать множеством новых пунктов, открытый для всех неожиданностей — и все же такой, чтобы он мог сразу же служить магнитом для.

1 Документы к истории русской и украинской эмиграции в Чехословацкой республике (1918;1939) / сост. 3. Сладек, Л. Белошевская. Прага, 1998; Политическая история русской эмиграции. 1920;1940 гг.: документы и материалы: учебное пособие / под ред. А. Ф Киселева. М., 1999; Русский Берлин / сост. В. В. Сорокина. М., 2003; Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК — ГПУ. 1921;1923 / вступ. ст. сост. В. Г. Макарова, В. С. Христофорова. М., 2005; В жерновах революции. Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: сб. док. и м-лов / под ред. проф. М. Е. Главацкого. М., 2008 и др.

2 Высылка вместо расстрела. С. 41. опилок документа"1. Это в полной мере касается документов, помещенных в сборнике «Организация науки в первые годы Советской власти (1917;1925)"2. Несмотря на тенденциозность и политизированность материалов, они дают представление не только о характере взаимоотношений научного сообщества и государства в первые годы существования последнего, но и о нравственных императивах поведения ученых в экстремальной ситуации. Таким образом, материалы, опубликованные в вышеперечисленных сборниках, позволяют существенным образом расширить круг источников для изучения данной темы.

При рассмотрении проблем, связанных с социально-психологической адаптацией ученых-эмигрантов, одним из самых значимых видов являются источники личного происхождения. Они позволяют выявить целый ряд особенностей социально-психологической адаптации, ценностных и мотивационных установок, составить представление об условиях существования и изменении образа жизни представителей этого социума в инокультурной среде. Источники личного происхождения позволяют проникнуть во внутренний мир человека, осуществлявшего выбор жизненных идеалов, профессиональных и нравственных ценностей. Они помогают восстановить эмоциональный колорит эпохи, проникнуть в систему межличностных коммуникаций.

Безусловно, к источникам личного происхождения необходим критический подход. Не всегда можно доверять воспоминаниям, написанным, как правило, на закате жизни мемуариста. Со временем человек забывает многие детали жизненных коллизий, он переоценивает многие факты жизни с точки зрения своего последующего опыта и приоритетов эпохи. Мемуары, пожалуй, как ни один из источников личного происхождения, субъективны и претенциозны. Автор пишет их не только для того, чтобы реконструировать прошлое, зафиксировав в нем те или иные события, но и с целью оправдать и переосмыслить свою жизнь. Все достоинства и недостатки мемуариста неизбежно переносятся и в воспоминания. Мемуары, написанные и опубликованные за рубежом в разные.

1 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 38−39.

2 Организация науки в первые годы Советской власти (1917;1925): сб. документов. Л., годы, стали доступными для отечественных исследователей лишь в последнее время. К исследованию мною были привлечены мемуары ученых-эмигрантов, членов их семей и людей, не принадлежащих к научному сообществу, но близко знавших многих ученых и живущих рядом с ними.1.

Хотя воспоминания Александра Александровича Кизеветтера (1866л.

1933), и Павла Николаевича Милюкова (1859−1943) не касаются эмигрантского периода жизни мемуаристов, все же они существенно дополняют представления о феномене «профессорской культуры», ее ценностных ориентирах и нормах повседневной жизни. Обстоятельства и мотивация отъезда из России представлены в воспоминаниях Никодима Павловича Кондакова (1844−1925)4 и Сергея Петровича Мельгунова (1879−1956)5.

Особую ценность для изучения данной темы представляют мемуары известного историка, филолога и искусствоведа зарубежья Николая Ефремовича Андреева (1908;1982)6. Оказавшись в эмиграции ребенком, он получил в Эстонии и Чехословакии хорошее образование, защитил докторскую диссертацию по истории русской культуры, затем работал в исследовательских учреждениях Праги, преподавал в Кембридже на отделении славистики. Повествование автор заканчивает 1948 годом. Из-за болезни он не мог писать воспоминания сам и наговаривал их на магнитофон. А уже после его смерти родные и близкие довели начатое до конца. Изначально воспоминания задумывались как семейная хроника, но профессионализм ученого-историка, анализирующего процессы,.

1 Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих / вступ, ст., сост, подгот. текста и коммент. А. И. Рейтблата. В двух кн. М., 2004; Коровин К. А. «То было давно. там. в России.»: Воспоминания, рассказы, письма. В двух кн. / сост., вступ, ст. Т. С. Ермолаевой. М., 2010; Лутохин Д. А. Зарубежные пастыри. / вступ ст. и публ. Ю. И. Комболина/ Д. А. Лутохин // Минувшее: ист. альманах. Вып. 22. СПб., 1997. С. 7−111.

2 Кизеветгер А. А. На рубеже двух столетий (Воспоминания 1881−1914) / вступ, ст. и коммент. М. Г. Вандалковской. Прага, 1929.

3 Милюков П. Н. Воспоминания (1859−1917). В 2-х томах / сост. и авт. вступ, ст. М. Г. Вандалковской. М., 1990.

4 Кондаков Н. П. Воспоминания и думы / сост. И. Л. Кызласовой. М., 2002.

5 Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники / сост., примеч. и подгот. текста Ю. Н. Емельянова. М., 2003.

6 Андреев Н. Е. То, что вспоминается. Из семейных воспоминаний Николая Ефремовича Андреева (1908;1982) / под ред. Е. Н. и Д. Г. Андреевых. СПб., 2008. происходящие в среде русской диаспоры, стремящегося осветить те стороны ее жизни, которые были забыты или малоизвестны, сделал их уникальным источником изучения жизни русской эмиграции. Последнее, в полной мере, относится также к мемуарам известного богослова, исследователя православной культуры Николая Михайловича Зернова (1898−1980)1. До революции он учился на медицинском факультете Московского университета, участвовал добровольцем в гражданской войне. В 1921 году его семья эмигрировала из России вначале в Константинополь, а затем в Белград. В 1925 году он переехал в Париж и работал в Свято-Сергеевском православном богословском институте. Получив в 1934 году степень доктора философии в Оксфорде, он обосновался в Англии. В конце жизни преподавал богословие в американских университетах. Уникальность «Хроники семьи Зерновых» заключается еще и в том, что в ней представлен широкий пласт эмигрантской культуры в различных странах.

Изучение проблем, связанных с повседневной жизнью русской научной эмиграции в 1920;1930;е годы невозможно без привлечения воспоминаний профессоров Михаила Михайловича Новикова (1876−1965), Николая Онуфрие-вича Лосского3 (1870−1965), Питирима Александровича Сорокина4 (1889−1968) и Степана Прокопьевича Тимошенко5 (1878−1972). Хотя они написаны на закате жизни авторов, все же содержат очень ценную информацию, позволяющую не только уточнить детали, но и прояснить внутренний механизм процессов, происходящих в эмигрантском сообществе. В них интересна как событийная часть так и раздумья известных ученых о судьбах России и русской эмиграции. Использованы также воспоминания Петра Николаевича Савицкого (1895−1968).

1 За рубежом: Белград — Париж — Оксфорд (Хроника семьи Зерновых) Париж, 1973.

2 Новиков М. М. От Москвы до Нью-Йорка. Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк,.

3 Лосский Н. О. Воспоминания: жизнь и философский путь / предисл. и примеч. Б. Н. Лосского. М., 2008.

4 Сорокин П. А. Дальняя дорога. Автобиография / П. А. Сорокин / пер. с анг., общ. ред, сост., предисл. и примеч. А. В. Липского. М., 1992.

5 Тимошенко С. П. Воспоминания. Париж, 1963. об Алексее Степановиче Ломшакове (1870−1960), председателе Союза русских академических организаций за границей1.

Среди прочего комплекса использованных мемуарных источников можно назвать воспоминания Алексея Борисовича Евреинова, сына известного истол рика Бориса Алексеевича Евреинова (1888−1933), Татьяны Альфредовны Рей-зер-Бем, дочери литературоведа Альфреда Людвиговича Бема (1886−1945?), и Лидии Юдифовны Бердяевой, жены философа Николая Александровича Бердяева4 (1874−1948).

Среди источников личного происхождения важное место занимают дневники. В отличие от мемуаров, они более точны, поскольку писались по горячим следам событий и отражали настроения человека на момент их свершения. К исследованию привлечены дневники известного общественного деятеля зарубежья, доктора историко-филологических наук Петра Евграфовича Ковалевского (1901;1978). Он вел дневниковые записи с 1918;1959 годы, но, к сожалению, пока опубликован только первый том, включающий материалы 1918;1922 годов5. При жизни автор сам отредактировал «Дневники» и сделал несколько копий их рукописи, что свидетельствовало о его серьезном отношении к этому источнику. В настоящее время оригиналы практически недоступны для отечественных исследователей, поскольку хранятся в библиотеке Международного института социальной истории в Амстердаме, в Национальном архиве Франции и библиотеке Бенедиктинского монастыря в Шеветони (Бельгия)6, поэтому их публикация имеет большое значение.

О жизни русской диаспоры на Дальнем Востоке дают представление дневники супругов Ивана Иннокентьевича (1882−1953) и Александры Никола.

1 Савицкий П. Н. Воспоминания о А. С. Ломшакове // Записки русской Академической Группы в США. Нью-Йорк, 2001;2002. Т. 31. С. 562−567.

2 Евреинов А. Б. Между двумя эмиграциями. Торонто — Санкт-Петербург, 2005.

3 Рейзер-Бем Т. Русская Прага (Отрывки из воспоминаний) / Т. Рейзер-Бем // Записки русской Академической Группы в США. Нью-Йорк, 2001. Т. 31. С. 359−401.

4 Бердяева Л. Ю. Профессия: жена философа. / сост. авт. предисл. и коммент. Е. В. Бронникова. М., 2002.

5 Ковалевский П. Е. Дневники. 1918;1922. / предисл. и коммент. Н. П. Копаневой. Т.1. СПб., 2001.

6 Там же. С. 12−13. евны Серебренниковых (1883−1975)1. Записи касаются 1919;1934 годов. Их оригиналы хранятся в Гуверовском институте революции, войны и мира. В них детально прорисованы бытовые сцены, приводятся сведения о деятельности различных русских общественных организаций и т. п.

Хотя академик Владимир Иванович Вернадский (1963;1945), известный естествоиспытатель, философ и общественный деятель, жил в эмиграции недолго (1922 -1926 гг.) и вернулся в Россию, его дневниковые записи, необычайно интересны с точки зрения изучения проблем адаптации научного сообщества зарубежья2. В них отразились мучительные раздумья самого ученого и многих его коллег о роли науки в обществе, о самоидентификации личности в условиях социальных катаклизмов, их представления о значении в жизни человека таких понятий как «родина», «долг» и т. п. Большой личной драмой для В. И. Вернадского было то, что его дети — Нина и Георгий остались в эмиграции. Отчасти эту коллизию раскрывают дневники невестки Вернадских Нины Владимировны, прожившей со своим мужем в эмиграции 50 лет3.

В сравнении с мемуарами и дневниками личная переписка более объективна, поскольку не предназначалась для публикации и имела приватный характер. Она может рассматриваться как материализованный диалог между двух лиц. Зачастую для эмигрантов она представляла собою единственную возможность связи с друзьями, разбросанными по разным странам. Её интенсивность опосредованно может свидетельствовать о моральном самочувствии участников диалога, их желании и возможности общаться с соотечественниками и т. п. Письма несут в себе не только информацию о каких-то событиях, но и характеризуют язык, стиль общения, систему ценностей, принятых в данном социуме и т. п. Работа с такого рода архивными документами вызывает особый благого.

1 Китай и русская эмиграция в дневниках И. И. и А. Н. Серебренниковых. В 5 т. Т.1.: «Пока же мы счастливы тем, что ничто не угрожает нам.» (1919;1934). / вступ. ст. и ком-мент. А. А. Хисамутдинова. М., 2006.

2 Вернадский В. И. Дневники: март 1921 — август 1925. М.: Наука, 1998; «Кто может, Спасается и Уходит»: дневник В. И. Вернадского / публик. М. Ю. Сорокиной // Источник, 1994, №. С. 12−20- № 3. С. 23−30.

3 Вернадская Н. Записки обывательницы / публик. М. Ю. Сорокиной // Диаспора: новые материалы. Вып. III. Париж, СПб., 2002. 629−637. вейный трепет, понятный каждому историку, поскольку позволяет дотронуться до прошлого, почувствовать стилистику и колорит эпохи. Вместе с тем, она требует скрупулезной работы по расшифровке и систематизации рукописных текстов. Приватная переписка, не предназначенная для публикации, если и не уничтожалась впоследствии адресатом или его потомками, не всегда бережно хранилась, поэтому неизбежны определенные пробелы и зачастую можно говорить лишь о фрагментах переписки.

Для изучения межличностных коммуникативных связей как фактора психологической адаптации ученых чрезвычайно информативным оказался фонд Александра Филаретовича. Изюмова (1885−1950) в ГА РФ. Фондооснователь, будучи заведующим отделом документации РЗИА, вел активную деловую и личную переписку с членами Совета и Ученой комиссии РЗИА, его корреспондентами в различных странах, с друзьями и знакомыми. Профессиональный историк-архивист, он, понимая ценность исторического документа, оставлял копии некоторых своих писем различным адресатам, облегчив, тем самым работу по систематизации переписки для будущих исследователей. В его фонде хранятся как копии его писем, так и автографы писем-ответов. Это касается, прежде всего, переписки с историком Михаилом Михайловичем Карповичем (18 871 959), с которым они учились вместе в Московском университете. Сохранились их письма за 1929;1939 годы. В этом фонде хранятся также 22 письма, пожалуй, самого яркого историка зарубежья, Александра Александровича Кизевет-тера (1866−1933), полученные адресатом с 1923 по 1932 год. Все они написаны от руки. Первое из них датировано 10 апреля 1923 года, а последнее 30 декабря 1932 года, т. е. написано за 10 дней до смерти автора. Письма полны остроумия, оптимизма, иронии и очень искренни. Они содержат информацию о близких и знакомых, о душевных переживаниях и раздумьях ученого, свидетельствуют о высоких нравственных чертах его личности. Читая эти письма, мы не только попадаем под обаяние их автора, но и погружаемся в мир повседневности научного зарубежья.

К сожалению, личного фонда самого А. А. Кизеветтера в ГА РФ нет, его письма к друзьям и знакомым разбросаны по различным фондам. Так, в фонде «Розенберг Владимир Александрович и Наталья Федоровна» (Ф. 5978) отложилось несколько десятков писем прославленного историка и его близких к семье Розенбергов за 1923;1938 годы. С Владимиром Александровичем Розенбергом (1860−1932), известным публицистом, историком и экономистом зарубежья, А. А. Кизеветтера связывали не только сотрудничество в газете «Русские ведомости» с 1905 года, но и высылка из России в Берлин на одном пароходе в 1922 году, совместное проживание в Германии, работа в РЗИА в Праге и личная дружба. Переписка дает представление о психологическом состоянии эмигрантов в новой среде, об их повседневной жизни и взаимоотношениях с местным населением.

Интересная информация о быте профессорской семьи содержится в фонде «Кудрявцевы и А. А. Кизеветтер» (Ф. 566), хранящемся в научно-исследовательском отделе рукописей РГБ. В нем отложились разнообразные документы (переписка, дневники, фотографии, программы домашних концертов и т. п.) о жизни семьи Кудрявцевых — Кизеветтер в конце XIX — первой половине XX века. Для моей темы наибольшую значимость имеет переписка А. А. Кизеветтера с родными и близкими, которая дает представление о повседневной жизни в профессорской среде, ее традициях и устоях.

Значительным вкладом в расширение источниковой базы данной темы можно считать публикацию писем А. А. Кизеветтера, хранящихся в архиве университета штата Индиана1. Их адресатами были Николай Иванович Астров (1868−1934), с которым Кизеветтера связывали дружеские отношения и совместная работа в ЦК кадетской партииМарк Вениаминович Вишняк (1883−1976), соредактор и секретарь журнала «Современные записки», с которым тесно сотрудничал автор писемГеоргий Владимирович Вернадский (1887−1973), известный историк, один из идеологов евразийства. Опубликованные письма А.

1 Письма А. А. Кизеветтера Н. И. Астрову, В. И. Вернадскому, М. В. Вишняку / публик. М. И. Раева// Новый журнал. Кн. 172−173. Нью-Йорк, 1988. С. 462−527.

А. Кизеветтера, как и переписка Альфреда Людвиговича Бема с его коллегой и другом Всеволодом Измайловичем Срезневским (1867−1936)1, дают яркое представление о культурной жизни эмиграции в 1920;1930;х годов в целом и, в Праге в частности.

Личные фонды Е. А. Ляцкого (Ф. 163) и Д. А. Лутохина (Ф. 592), хранящиеся в Пушкинском доме (ИРЛИ РАН), также содержат активную деловую и личную переписку, свидетельствующую о насыщенной культурной жизни русской диаспоры в Германии и Чехословакии. Евгений Александрович Ляцкий (1868−1942) играл важную роль в общественной и культурной жизни русского зарубежья рассматриваемого периода, возглавлял в Праге издательство «Пламя», был редактором газеты «Огни», профессором Карлова университета и РНУ в Праге. Далмат Александрович Лутохин (1885−1942), экономист и литератор, тесно связанный дружескими отношениями со многими учеными и общественными деятелями, был выслан из России в 1922 году. В эмиграции жил в Берлине и Праге, но в 1927 году ему удалось вернуться в СССР. В его фонде особенно интересна переписка, с П. А. Сорокиным.

Очень интересными с точки зрения изучения психологического состояния эмигрантов и их повседневной жизни оказались хранящиеся в отделе рукописей РНБ фонды Алексея Васильевича Пешехонова (Ф. 581), экономиста и общественного деятеляакадемиков Сергея Федоровича Платонова (Ф. 585) и Петра Бернгардовича Струве (Ф. 753), современного литературоведа Татьяны Львовны Никольской (Ф. 1278) и вдовы Георгия Валентиновича Плеханова Розалии Марковны Плехановой (Ф. 1278). Две последние фондоосновательницы, хотя и не входили в эмигрантское научное сообщество, все же вели активную переписку со многими эмигрантами, поэтому накопили богатый материал о повседневной жизни зарубежья.

Дополнительную информацию о воспроизводстве научно-педагогических кадров в зарубежье дает переписка Петра Николаевича Савицкого (1895−1968),.

1 Бем А. Л., Срезневский В. И. Переписка 1911;1936. / сост., М. Бубеникова и А. Н. Го-ряинов. Брно, 2005. работавшего над диссертацией в 1921;1922 годах, и Петра Бернгардовича Струве (1870−1944), который был у него научным консультантом. Письма, хранящиеся в ГА РФ в их личных фондах, демонстрируют уровень требований к соискателю, содержание программ магистерского экзамена, этику взаимоотношений, принятых в научной среде, между учителем и учеником и т. п.

Использовался также опубликованный фрагмент личной переписки видного российского слависта академика Владимира Андреевича Францева (18 671 942) с историками Антонием Васильевичем Флоровским (1884−1968) и Владимиром Степановичем Иконниковым (1841−1923)1. В письмах содержатся впечатления В. А. Францева о состоянии русской эмигрантской среды, сведения об отдельных ученых, его размышления о связи отечественной и эмигрантской науки, о представительстве последней в международных организациях и т. п.

Отдельную группу опубликованных источников составляет периодическая печать русского зарубежья, которая являлась не только самым массовым средством информации в рассматриваемые десятилетия, но и важнейшим инструментом структурирования общественного мнения диаспоры, оказывающим на нее колоссальное идеологическое воздействие. В соответствии с исследовательскими задачами мною был проведен фронтальный просмотр следующих газет русского зарубежья за 1920;1930;е годы: «Последние новости» (Париж), «Возрождение» (Париж), «Руль» (Берлин), «Дни» (Берлин, Париж). «Воля России» (Прага), «Огни» (Прага), а также журнала «Современные записки» (Париж). Все перечисленные издания пропагандировали либеральные и демократические воззрения, которые разделяло большинство представителей научной общественности зарубежья, поэтому они были популярны в их среде. На страницах этих изданий регулярно печатались статьи ученых, публиковалась информация о жизни научного сообщества, его культурно-просветительной деятельности. Существовали также постоянные рубрики («Из жизни эмигрантов»,.

1 Досталь М. Ю. Из переписки В. А. Францева (Письмо В. А. Францева В. С. Иконникову, письма А. В. Флоровского В. А. Францеву) // Славяноведение, 1994, № 4. С. 102−107.

Зарубежная Россия", «Русский труд за границей», «Русская жизнь», «Вести из России» и т. п.), которые позволяют определить наиболее актуальные для эмигрантов вопросы.

Особый интерес вызывает еженедельная газета культуры, науки и искусства «Огни», выходившая в Праге в издательстве «Пламя» с января по июнь 1924 года. Всего вышло 22 номера. Ответственным редактором и издателем газеты был Ф. В. Рихтер. В ее возникновении и деятельности приняли участие профессора С. И. Гессен, С. В. Завадский, А. А. Кизеветтер, И. И. Лапшин, Е. А. Ляцкий и др. Уже в первом номере от имени редакции было заявлено, что «Огни» будут стремиться отражать на своих страницах культурную жизнь вообще и главным образом славянских народов. Основной задачей газеты стали пропаганда и распространение русской культуры. Сам факт появления такой газеты свидетельствовал об огромном значении, которое придавали деятели эмигрантской культуры вопросам расширения просветительства. При этом, конечно, учредители газеты преследовали и чисто утилитарные цели. Эмигрантам приходилось задумываться о поиске средств. Много места в газете отводилось рекламе. Однако газета живо откликалась на события в зарубежье и в советской России, печатала публицистические статьи, литературные произведения, рецензии на книги, и т. п. В настоящее время она является поистине библиографической редкостью, поскольку издавалась небольшим тиражом, и полностью комплект подшивки сохранился только в Праге. В отечественных библиотеках имеются лишь отдельные номера газеты.

Нельзя сказать, что журнал евразийцев «Версты», издававшийся в Париже в 1926;1928 годах, был популярен среди эмигрантов. Хотя само по себе учение евразийцев не входит в предмет исследования данной диссертации, я обратилась к данному изданию, поскольку идеологи этого оригинального течения исторической мысли были частью научного сообщества зарубежья. Интерес к изданию объясняется также и тем, что особенно с 1928 года на его страницах все чаще стали появляться материалы, оправдывающие революцию национально-исторической предначертанностью и особым путем России. Это вызывало ожесточенные дискуссии на страницах эмигрантских изданий и одновременно свидетельствовало о ностальгических настроениях части общества, готовой примириться с новой Россией.

Мною был изучен также комплекс повременных изданий научных и просветительных обществ зарубежья. Обладая разной степенью информативности, они, тем не менее, дают представление о многообразных формах научных институций и их участниках. Так, очень подробные сведения о возникновении и деятельности Юридического факультета в Харбине (ЮФХ), фактически являвшегося единственным самостоятельным русским высшим учебным заведением в Манчжурии можно получить из «Известий Юридического факультета в Харбине». Они практически ежегодно издавались с 1925 по 1937 годы. В каждом томе, наряду со статьями профессоров факультета и рецензиями на их работы помещался подробный отчет декана (на этой должности последовательно сменяли друг друга В. А. Рязановский и Н. И. Никифоров), звучавший на ежегодном заседании Совета профессоров. К отчетам прилагались стенограммы заседаний различных комиссий, списки преподавателей и сотрудников, разнообразные статистические данные.

Для изучения данной темы интерес представляют сборники «Научные труды Русского народного университета в Праге», пять выпусков которых было осуществлено в 1928;1933 годах. После реорганизации РНУ с 1933 года вместо этого издания стали выходить «Записки Научно-исследовательского объединения при Русском свободном университете в Праге». Всего опубликовано 16 сборников. Все они дают представление о сфере научных изысканий сотрудников университета, и степени адаптации каждого из них.

Изучая деятельность ученых, направленную на становление и развитие высшего образования в зарубежье, нельзя обойти такой источник, как информационные Бюллетени «Объединения русских эмигрантских студенческих организаций» (ОРЭСО). Эта организация возникла в 1921 году в Праге по инициативе I съезда русского эмигрантского студенчества при поддержке Союза русских академических организаций за границей для защиты академических, правовых, культурно-национальных и материальных интересов русского студенчество в зарубежье. В 1923 году в правлении ОРЭСО было создано два от/ дела: международный и информационный. В задачу последнего входило информирование общественности о положении студенчества. С этой целью и издавались информационные бюллетени. Жесткой периодичности в их выпуске не было, они выходили «по мере накопления материала» и рассылались бесплатно во все региональные союзы русских студентов. На страницах этого издания, как правило, печатались материалы об условиях приема в те или иные учебные заведения, о сборе средств нуждающимся студентам и других благотворительных акциях, о возможностях трудоустройства и т. п. ОРЭСО существовало до 1931 года. К этому времени большинство студентов, покинувших Россию, уже получили дипломы. Подрастающее поколение эмигрантов связывало свое будущее с европейским образованием, поэтому членство в русских студенческих организациях потеряло смысл. Очень важную группу источников составили опубликованные публицистические и научные произведения эмигрантов. Они, во-первых, позволяют очертить сферу профессиональных интересов и пристрастий каждого конкретного ученого. Во-вторых, дают представление о различных аспектах научного дискурса русского зарубежья, как наборе символов и знаков, связанных определенной содержательной согласованностью. В-третьих, научное и публицистическое наследие эмиграции во многом определяло задачи и содержание культурно-просветительной работы, направленной на формирование исторической памяти и воспитание чувства национальной идентичности, в первую очередь, у молодежи. Именно поэтому в поле диссертационного исследования были включены не только работы ученых, но и других видных представителей эмигрантской интеллигенции (литераторов, журналистов, общественных деятелей), слова и действия которых служили доминантой в культурной жизни диаспоры. В-четвертых, печатное творчество является одной из основных форм самовыражения представителей научной интеллигенции, и игнорировать данную группу источников при изучении социально-психологических аспектов адаптации ученых невозможно. В этих сочинениях важно все — от научных аргументов до индивидуальных наблюдений и эмоций. Как правило, тональность той или иной статьи определяется личностью автора, его образом мышления и отношением к происходящему.

Характеризуя эмигрантскую публицистику в целом, можно сказать, что она первоначально (в начале 1920;х годов) была очень эмоциональной, поскольку отражала то шоковое состояние, в котором пребывало большинство изгнанников, характеризовалась неистовым антибольшевизмом и уверенностью в скором возвращении, ненависть к «Совдепии» сочеталась в ней с идеализацией дореволюционной России. Но постепенно обида и боль проходили и уступали место спокойному анализу происшедшего. Стержневые вопросы интеллектуальной жизни зарубежья касаются судеб России, ее вклада в мировую культуру и исторической миссии эмиграции. Прямо или косвенно эти вопросы затрагивали в своих произведениях практически все представители духовной элиты зарубежья. На мой взгляд, постоянное обращение к российской тематике позволяло им поддерживать духовную связь с Родиной, ощущать свою причастность к ней, что, в конечном счете, являлось необходимым условием обретения психологического равновесия, и сохранения чувства собственного достоинства. 3. Н. Гиппиус писала: «Русская эмиграция вовсе не «людская пыль», беспомощная толпа, обреченная жить со дня на день чужими подачками. Русская эмиграция — явление, которое близкого примера в истории мы не знаем. Напрасно сравнивать даже с «еврейским рассеянием» Но одно есть у них общее: «исход» евреев был исходом народа [здесь и далее подчеркнуто автором — В. В.]- русские, ушедшие из своей земли, тоже есть народ. Многомиллионная Русь на своей земле и миллионная Русь на чужой — та же Русь, как та же будет океанская вода, сколько не зачерпнуть"1. Эмигранты отрицали принцип: «как можно быстрее забыть прошлое, чтобы обеспечить настоящее и будущее». Они не хотели.

1 Гиппиус 3. Н. Наше прямое дело // Гиппиус 3. Н. Кочаровский К. Р. Что делать русской эмиграции. Париж, 1930. С. 11. расставаться с прошлым России, поскольку не мыслили без нее своего будущего.

Значительная часть архивных материалов, в первую очередь из личных фондов, введена в научный оборот впервые. Существенную помощь в понимании психологии эмигрантов оказали личные беседы автора с представителями второго и третьего поколений русской диаспоры в Праге. Особенно интересными были беседы с Иваном Петровичем Савицким, сыном основателя евразийства Петра Николаевича Савицкого и Анастасией Васильевной Копршиво-вой, внучкой директора Русского кооперативного института в Праге в 1920;е годы Сергея Владимировича Маракуева.

Практическая значимость диссертации определяется тем, что в ней исследуется научно и социально значимая проблема. Полученные результаты позволяют, вопреки сложившимся стереотипам, представить научную жизнь зарубежья как единый феномен, а не как механическую совокупность разбросанных географически и по научным направлениям ученых. Материалы диссертации могут быть использованы для дальнейших исследований в области социальной истории науки, повседневной и культурной жизни русского зарубежья, а также в процессе преподавания основных и специальных вузовских курсов по отечественной истории. Значимость исследования определяется также общественным интересом наших современников к судьбам русских ученых, вынужденных по разным причинам покинуть Родину.

Достоверность и обоснованность научных выводов обеспечивается широкой источниковой базой исследования, выбором адекватных исследуемой теме методов и принципов, учетом достижений отечественной и зарубежной литературы, а также многосторонним анализом поставленных вопросов.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации изложены в монографии, 65 статьях, в том числе в 7 статях в ведущих рецензируемых журналах и изданиях по списку ВАК РФ, докладах и других материалах. Отдельные аспекты и положения исследования были освещены в выступлениях и докладах на 16 международных, 17 всероссийских и 7 региональных конференциях, коллоквиумах и чтениях. Наиболее значимые из них — «Нансеновские чтения» (СПб., 2007, 2008, 2009, 2010), «Мыслящие миры российского либерализма» (Москва, 2009, 2011), «Русский Париж» (Москва, 2010), «Мир детства в русском зарубежье» (Москва, 2009), «Русская акция помощи в Чехословакии: история, значение, наследие» (Прага, 2011). «История и историки в пространстве национальной и моровой культуры XVIII — начала XXI вв.» (Челябинск, 2011) и др. Теоретические и прикладные аспекты диссертации включены в лекционный курс по отечественной истории и спецкурсы по истории культуры, о феномене русского зарубежья и Белого движения, читаемые для студентов Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского. Они вошли также в опубликованное учебное пособие по советскому периоду российской истории и в 2 мультимедийные учебника по истории культуры русского зарубежья и советскому периоду российской истории. Общий объем публикаций по теме диссертации составил около 48 печ. л.

Структура диссертации обусловлена содержанием поставленных в ней задач. Первая глава предусматривает освещение условий, влияющих на социально-психологическую адаптацию ученых: эмоциональное состояние человека, оказавшегося вдали от родины, семья, межличностные коммуникации, наличие материальных средств и жилья. Специфика тематики этой главы требует рассмотрения всех сюжетов сквозь призму «персональной истории». Во второй главе анализируются специфические формы профессиональной адаптации: создание академических групп и Союза русских академических организаций за границей, выполняющего, по сути, функции Академии наук, восстановление практики подготовки научно-педагогических кадров, организация научных библиотек. В отдельном параграфе этой главы рассматриваются основные направления деятельности научного сообщества. Выделение культурно-просветительной работы в самостоятельную главу оправдано, на мой взгляд, ее огромной значимостью в социально-психологической адаптации не только самих ученых, но и диаспоры в целом. Она стала способом борьбы за выживание и благоприятствовала осознанию эмигрантами национальной самоидентичности, без чего было невозможно возникновение русского зарубежья как социокультурного феномена.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Социокультурный феномен русского зарубежья 1920;1930;х годов сложен и противоречив. Огромная толпа беженцев очень скоро превратилась в ирреальную «Россию в изгнании». Многие эмигранты независимо от места пребывания воспринимали себя представителями единого общества, а русское зарубежье — своей страной. Для большинства беженцев эмиграция рассматривалась, как некий ковчег духовного и национального спасения. Но изгнанники не просто спасались от гибели. Свою историческую миссию они видели в сохранении преемственности культуры и традиций дореволюционной России, которые коммунистический режим внутри страны решительно истреблял. Без этой преемственности, считали они, невозможно будет возродить Россию после падения большевиков.

В пестрой социальной палитре русской диаспоры достойное место занимала научная интеллигенция. Использование в диссертационном исследовании разнообразных методологических подходов позволило выявить в судьбах многих ученых-эмигрантов зарубежья наиболее типичные черты морально-психологического состояния научного социума и сквозь призму «персональной истории» рассмотреть факторы, влияющие на социально-психологическую адаптацию. Среди психологических факторов, оказываю- ' щих наибольшее воздействие на сознание и духовный мир большинства русских эмигрантов, было чувство утраты и тоски по родине, одиночество и ощущение своей ненужности. Независимо от причин отъезда и личной установки, все эмигранты переживали психологический шок, вызванный страхом перед неизвестным, новыми условиями существования и т. п.

Социально-психологическая адаптация ученых при этом имела ряд особенностей, связанных со специфичностью интеллектуального труда и ролью науки в жизни общества. Во-первых, прослеживается ее тесная связь с профессиональной адаптацией. Вызвано это не только необходимостью получения средств к существованию, но и внутренней потребностью заниматься научным творчеством. В системе ценностей представителей дореволюционной профессорской культуры материальные стимулы, как правило, уступали место научным. Возможность заниматься любимым делом среди них всегда ценилась выше материального благополучия, последнее, правда, было само собой разумеющимся, поскольку их труд достаточно высоко оплачивался в дореволюционной России. В отличие от основной массы эмигрантов, ученым нужно было не просто найти заработок, но и получить возможность продолжать научные изыскания. Возвращение к полноценному интеллектуальному труду было залогом восстановления психологического равновесия. Именно это актуализировало создание особого интеллектуального социокультурного пространства, в рамках которого сложилась устойчивая система коммуникаций научного сообщества. Во-вторых, ученые, имеющие в дореволюционной России высокий общественный статус, острее переживали невостребованность в чужом обществе, невозможность интеллектуальной самореализации. Гражданственность и чувство ответственности за происходя- ' щее в стране, свойственные большинству представителей русской интеллигенции, заставили их в эмиграции развернуть активную просветительскую работу, направленную на поддержание морального духа диаспоры. Научная интеллигенция оказала огромное влияние на облик и поведение русской диаспоры. В-третьих, в отличие от других социальных категорий эмигрантов, профессура находилась в более выгодном положении, т.к. была образована, знала европейские языки, имела давние связи с европейской культурой. Значительное число русских ученых через научные институции получало, хотя и незначительную, финансовую поддержку различных благотворительных фондов и государственных организаций в странах пребывания, тогда как основная масса изгнанников была лишена такой помощи. Но даже и эти преимущества не избавили ученых от тягот изгнаннической жизни. Отсутствие четкого правового статуса, ограниченность или дефицит денежных средств, неудовлетворительные жилищные условия затрудняли адаптацию к новым условиям и не позволяли, несмотря на интернациональный характер научных знаний, безболезненно интегрироваться в науку стран проживания.

Анализ повседневной жизни, материальных и жилищных условий русских ученых, их личностных коммуникаций, свидетельствует о трансформации дореволюционной «профессорской культуры» в эмиграции. Особенно это касается бытовой жизни членов научного сообщества. При этом система ценностей в эстетических вкусах и во взглядах на устройство быта осталась прежней. Несмотря на ухудшение качества жизни, в семьях настойчиво следовали дореволюционному домашнему и семейному этикету, ревностно сохраняли нравственные и эстетические ценности. Связано это, думается, не только с феноменом «привычности», но и тем, что последние играли роль маркеров в социальной самоидентификации эмигрантов и позволяли сохранить психологическое равновесие.

В ходе исследования был выявлен ряд особенностей профессиональной адаптации большинства ученых-эмигрантов. Во-первых, она была невозможной вне научного сообщества. Для продолжения научных изысканий необходимо наличие научной инфраструктуры (библиотеки, архивы, лаборатории, типографии и т. п.) и системы корпоративных коммуникаций. В зависимости от сферы научной деятельности труд ученых был востребован неодинаково. Представителям точных наук в чужих странах было легче найти применение своим знаниям, чем ученым-гуманитариям, специализирующимся на изучении русского языка, литературы и истории. Но все они одинаково испытывали конкуренцию со стороны национальных кадров, которым отдавалось преимущество при устройстве на работу. В создании научного сообщества в зарубежье, таким образом, были заинтересованы все российские ученые-эмигранты.

Во-вторых, как и большинство российских эмигрантов, ученые, не желали ассимиляции, идентифицировали себя с дореволюционной культурой и наукой. В учебных, научных и исследовательских заведениях, создаваемых в зарубежье, они стремились повторить аналогичный дореволюционный опыт. Однако добиться этого не удалось, поэтому, в-третьих, особенностью профессиональной адаптации ученых стало то, что все создаваемые научные институции зарубежья, в первую очередь, были нацелены на социальную поддержку ученых, оказание им помощи в трудоустройстве. Пребывание за границей рассматривалось изгнанниками как временное, поэтому главным было выживание в экстремальной ситуации.

В 1920;1930;е годы в едином социокультурном пространстве русского зарубежья, несмотря на его территориальную разобщенность, было создано и успешно функционировало единое научное сообщество. (Приложение 1.) Оно имело самостоятельную организационную структуру, основу которой составляли региональные русские академические группы, обладавшие, по сути, правами советов факультетов дореволюционных российских университетов. С 1921 года группы объединились в Союз Русских Академических организаций за границей, объявивший себя единственным официальным представителем российской науки за границей. В отличие от дореволюционного Академического союза эта организация стремилась дистанцироваться от по-* литики. Ее деятельность была направлена преимущественно на облегчение социальной адаптации ученых в новых условиях. Это определило приоритетные направления работы: во-первых, материальное обеспечение нуждающихся русских ученых заграницей и предоставление им возможности работатьво-вторых, устройство и поддержка русских студентовв-третьих, создание и поддержка русских научных и учебных организаций за границей.

Исходя из этого, строилась соответствующая инфраструктура научного сообщества. Она состояла из научно-исследовательских (институты, кабинеты, лаборатории, семинары, станции и т. п.), учебных (факультеты, вузы, курсы) заведений, научных обществ и кружков, библиотек, архивов, типографий и др. В зарубежье также была предпринята попытка реконструкции дореволюционной системы воспроизводства научно-педагогических кадров, в частности института аспирантуры («приготовления к профессорскому званию»), приема магистерских экзаменов и защиты диссертаций. Все это способствовало появлению единого коммуникативного пространства научного сообщества, в рамках которого действовала многоуровневая система коммуникаций личностные, внутрикорпоративные и международные связи с мировой научной общественностью). Специфичность этой системы заключалась в том, что она была направлена не только на функционирование и репрезентацию научного сообщества, но, в первую очередь, на скорейшую адаптацию ученых-эмигрантов.

Исследование позволило выявить три периода в истории научного сообщества зарубежья, на протяжении которых постепенно менялись задачи и функции его институций:

I. (1920;1924) — период становления сообщества, когда все институции создавались с единственной целью — обеспечить выживание ученых и студентов вдали от родины. В своей деятельности члены сообщества ориентировались только на будущую Россию. Они позиционировали себя единственными представителями российской науки. К 1924 году научное сообщество в основном сложилось. Доказательством тому, на мой взгляд, служит то, что на «III съезде Союза Русских Академических организаций за границей (Прага, 1924), вопросы организационного оформления сообщества, преобладавшие на первых двух съездах, уступили место научным докладам и сообщениям.

II. (1924;1928) — наиболее плодотворный период функционирования сообщества. Оно было представлено различными институциями, деятельность которых осуществлялась по трем направлениям: научному, учебному и культурно-просветительному. О самодостаточности сообщества свидетельствует сложившаяся система воспроизводства научно-педагогических кадров и единое коммуникативное пространство. Хотя по-прежнему сохранялась ориентация на Россию, уже в этот период предпринимаются отдельные попытки интеграции в науку стран проживания. Укрепление международного положения СССР и успех нэпа, демонстрировали незыблемость власти большевиков, меняя отношение к русским эмигрантам в странах проживания. Свертывание «Русской акции», закрытие русских вузов, приводят в конце этого периода к отказу от учебной работы. IV съезд Союза Русских академических организаций (Белград, 1928) в качестве приоритетных направлений сообщества назвал научную и культурно-просветительную работу и деятельность, направленную на сплочение сил русской диаспоры.

III. (1928;1939) — просветительский период деятельности. Научная работа на уровне отдельных представителей и сообщества в целом ориентирована на интеграцию в науку стран проживания. В деятельности РАГ она отходит на задний план, а акцент переносится на культурно-просветительную работу. К концу рассматриваемого периода РАГ фактически превращаются в землячества ученых. Одним из направлений работы научного сообщества становится объединение усилий всех эмигрантских организаций в сохранении за рубежом традиций русской культуры и исторической памяти диаспоры.

Большинство представителей научного сообщества зарубежья идентифицировало себя с дореволюционной отечественной наукой и высшей школой. Это проявлялось в приверженности к дореволюционным учебным программам и делопроизводственной документации в создаваемых ими вузах, в продолжении исследовательских программ, но главное, в сохранении основных аксиологических признаков дореволюционной «профессорской культуры». Важное место в системе ценностей данной корпоративной субкультуры, наряду со свободой личности и творчества, занимали просветительские ценности, связанные с распространением знаний. Русская профессура была убеждена в возможности самосовершенствования личности, поэтому ученый в России всегда выступал в трех ипостасях: исследователя, педагога и просветителя. В эмиграции меняется роль научной интеллигенции в культурной жизни. В дореволюционной России профессура, в силу ряда причин (малочисленность, отсутствие реальных политических свобод и т. п.), почти не имела доступа к решению практических задач государства и поэтому не оказывала определяющего влияния на культурную жизнь страны, оставаясь в роли генератора и транслятора научных и научно-популярных знаний. В эмиграции к научной интеллигенции переходит главенствующая роль. Теперь, когда способом выживания эмигрантов становится сохранение национальной идентичности и исторической памяти диаспоры, культурно-воспитательная работа, проводимая научным сообществом, создает единое духовное пространство и способствует формированию социокультурного феномена русского зарубежья. Научное сообщество стало, своего рода, «мозговым центром» и организатором культурно-просветительной работы. Кроме того, само существование феномена профессорской культуры оказывало большое влияние на повседневную жизнь диаспоры, став ее составной частью.

Во всех крупных центрах зарубежья возникают русские народные университеты, синтезировавшие в своей деятельности учебную и просветительскую сферу. В отличие от подобных учреждений дореволюционной России, где главной задачей было повышение культурного уровня слушателей, РНУ зарубежья сосредоточили внимание на пропаганде достижений российской культуры и презентации её в странах проживания.

Если в дореволюционной России большинство научной интеллигенции, придерживаясь либеральных воззрений, выступало против тезиса об излишней самобытности России, то в эмиграции наоборот ученые пропагандировали возрождение национальных традиций и обращали внимание диаспоры на необходимость сохранения национальной культуры. В значительной мере * этому способствовала, начатая с 1925 года, практика ежегодного проведения общего эмигрантского праздника «День русской культуры». Он играл не только консолидирующую, но и важную морально-психологическую роль, поскольку демонстрировал причастность каждого эмигранта к великой русской культуре. Одной из действенных форм воспитания национальной идентичности становится празднование юбилейных дат. Выбирали те из них, которые способны были сплотить диаспору и заставить ее хотя бы на время забыть о политических разногласиях. Величайшим событием и главной темой культурной жизни зарубежья стала Пушкиниана, проведенная в 42-х странах на пяти континентах в связи со 100-летней годовщиной гибели великого русского поэта. Она явилась ярким доказательством существования единого социокультурного пространства русского зарубежья.

Культурно-просветительная работа научного сообщества стала одной из форм борьбы за его выживание. Направленная на формирование национальной идентичности и воспитание исторической памяти диаспоры, она способствовала преодолению психологического дискомфорта эмигрантов в чужой стране и ускоряла социально-психологическую адаптацию изгнанников.