Образ Геракла в контексте этнополитической истории Средиземноморья II тыс. до н.э. — начала I тыс. н.э

Могучая фигура атлета, замершая в напряжении схватки, громада вздувшихся в нечеловеческом усилии мускулов, проступившие от натуги жилы — таким запечатлел его резец Лисиппа, таким его ваяли мастера Возрождения, таким вошел он и в наше сознание — воплощением мощи и силы, направленных на добро. Однако первое впечатление единства, слитности образа обманчиво. Еще Иннокентий Анненский, являясь переводчиком трагедий Еврипида, отмечал неоднородность фигуры Гераклато «подневольного работника», то «блестящего победителя», то «подвижника», берущегося за непосильные работы и разрешающего неразрешимые задачи1. Но и эти три ипостаси не исчерпывают его образ. Традиции известен и Геракл — персонаж комедии и народных фарсоввесельчак, кутила, обжора, и строгий аскет, отвергнувший наслаждения и роскошь. Мифологическая биография Геракла содержит и множество эпизодов, не вписывающихся ни в один из стереотипов, то возвышающих его до уровня божества, то уравнивающих с простым смертным. К таким эпизодам относятся, с одной стороны, «богоборческие» сюжеты, повествующие о конфликтах Геракла с олимпийцами и божествами более низкого ранга, с другой стороны, свидетельства традиции о ряде военных кампаний (против Трои, Пилоса, италийских племен etc), рисующие скорее могущественного правителя и талантливого полководца, чем сына Зевса. Приступы необузданной ярости, жертвами которых стали его собственные дети и племянники, три года в рабстве у царицы Омфалы, выполнение унизительных поручений, подобных чистке скотного двора Авгия, — вот далеко не полный перечень эпизодов, неоднозначных по сути, но вносящих существенные коррективы в представления о герое.

Впрочем, проблема заключается не в том, чтобы снять эти противоречия — любой мифологический персонаж поливалентен, — а в том, чтобы объяснить.

1 Голосовкер Я. Э. Логика мифа. — М., 1987.-С. 107. причины появления этих несоответствий в мифе, проследить, как изменялись представления о герое, выявить компоненты мифологического комплекса.

Сложность анализа источниковой базы по данной проблематике состоит в трудности применения стандартной источниковедческой методики, основанной на четкой схеме выявления авторства, времени возникновения, достоверности и т. д. В том случае, когда коллективным автором мифа является целый этнический массив, обозначаемый как пеласгический, хронологические и географические рамки существования которого стали объектом историографических баталий, следование этой формальной схеме утрачивает всякий практический смысл.

Кроме того, следует отметить, что составляющие значительную часть источниковой базы нарративные источники — сочинения античных авторов (драматургов, мифографов, историков) — являются результатом неоднократной переработки, стадиально более поздними вариантами сюжетов, вторичной и, в сущности, историографической традицией. Таким образом, проблема коллективного авторства дополняется проблемой индивидуальной интерпретации мифа, соответствия сведений источника мифу, бытовавшему de facto. Лишь учитывая своеобразие источниковой базы, можно правильно оценить и понять коррективы, вносимые на протяжении тысячелетия — от Гомера и Гесиода до Плутарха и Павсания — в облик Геракла.

Гомеровский эпос упоминает о «тяжких подвигах» Геракла на службе у Эврисфея, но из подвигов канона присутствует только один — нисхождение в Аид за Кербером (11. VIII.366−369). Гомер неоднократно возвращается к теме конфликта Геракла с богами, сообщая о столкновениях Геракла с Аидом, Герой и Ахелоем (II. V. 393−400- XX. 192), но в центре внимания отнюдь не герой-богоборец, а вполне лояльный по отношению к олимпийцам герой, возглавивший походы против Трои и Пилоса (II. V. 639−651- XI.670−760- XIV.249−26I). Это дает основания считать, что в VIII в. до н.э. в рамках.

2 Откупщиков Ю. В. Догреческий субстрат. — J1., 1988. — С. 9 и сл. нарождающейся олимпийской мифологии все еще фигурировали социально-политические реалии микенской эпохи, когда могли быть осуществлены подобные кампании.

Гесиоду известны деяния, объектами которых являлись немейский лев, лернейская гидра, коровы Гериона (Th. 313, 326, 979), «ближние подвиги», что свидетельствует о том, что на рубеже VIII—VII вв. до н.э. мифологическими мотивами начинает оформляться сфера реального политического интереса, направленного на соседние балканские территории. В поэме «Щит Геракла», приписываемой Гесиоду, рассказывается о поединке героя с Кикном в Фессалии. Значительную часть поэмы занимает описание щита, подарка Гефеста, в котором исследователи признают башнеобразный щит, подобный щиту Ахилла, применявшийся в ритуальной сфере3.

Этот же сюжет стал основой для одной из поэм Стесихора, уроженца Сицилии, чье творчество отражает процесс культурного взаимодействия греков-колонизаторов с местным населением. Из 15 фрагментарно сохранившихся произведений Стесихора 3 посвящены Гераклу, что говорит о популярности Геракла в западных колониях, где он почитался как покровитель колонизационного движения. Для Стесихора, как и для Гесиода, характерно то трепетное отношение к старине, которое заставляло его воскрешать в своих поэмах древние варианты мифов, забытые на материке, заслоненные более поздними эпическими наслоениями4. Мифологическое повествование, подчиняясь законам хорического искусства, стало более кратким, чем в эпосе, более подверженным свободному толкованию5.

Разрозненные упоминания о деяниях Геракла были систематизированы и объединены в рамках одного поэтического творения лишь в VI в. до н. э. Эпическая поэма Писандра Родосского «Гераклея» впервые доносит до нас упорядоченный двенадцатичастный канон6, изображающий сына Зевса в.

3 Цыбенко О. Вступительная статья к «Щиту Геракла» Гесиода // ВДИ. — 1985. — № 3. — С. 205.

4 Ильинская Л. С. Легенды и археология. — М., 1988. — С. 67- Page D.L. Stesichorus. The Geryoneis // JUS.-1973.-Vol. 93.-P. 152.

5Грабарь-Пассек M.E. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе. — М., 1966. — С. 20.

6 Зайцев А. И. Геракл//МИМ.-Т. I.-C.282. качестве бдительного охранителя установлений отца. Но путь закрепления Додекатлона как некоего стандарта был долог и тернист: в греческой традиции герой нередко фигурирует в качестве нарушителя божественных законов, а не в виде их блюстителя.

Дорийский герой не был популярен в ранних Афинах, однако, начиная с середины VI в. до н.э. резко увеличивается количество его изображений на вазах, появляется он и в творениях драматургов, что часто связывают с усиленным насаждением его культа Писистратом, который выбрал его как героя жестокого и агрессивного, предпочтя эти качества более мирным и связав его культ с культом полисной богини Афины7. Сюжет об освобождении Гераклом Прометея лег в основу трагедии Эсхила «Прометей освобожденный», входящей в состав драматической трилогии о наказании, понесенном титаном. Эсхил также является автором тетралогии, посвященной Гераклу, от которой сохранились лишь незначительные фрагменты трагедий «Алкмена», «Гераклиды», «Лев», «Вестники» (Frg. 40−43).

Среди обширного наследия Софокла, Гераклу посвящено несколько трагедий: «Геракл-младенец», «На Тенаре», «Кербер», но лишь трагедия «Трахинянки» сохранилась полностью. В ней Софоклом обработан сюжет, довольно популярный в античной драматургии, — смерть Геракла на вершине горы Эты. Предполагаемым источником для Софокла являлась трагедия Спинфара «Геракл сожигаемый».

В трагедиях Еврипида, посвященных Алкиду, в «Алкесте» и «Неистовом Геракле» в основу действия положены сюжеты, лишь отдаленно связанные с каноном, по-новому интерпретирующие фигуру героя. Самая ранняя из сохранившихся трагедий Еврипида — «Алкеста» — в составе тетралогии занимала место, отводимое драме сатиров, с которой ее сближала счастливая развязка. Несмотря на то, что Геракл в начале действия больше напоминает.

7 Boardman J. Herakles, Peisistratos and Sons // RA. — 1972. — № 1. — P. 58−59- Boardman J. Herakles, Peisistratos and Eulesis // JHS. — 1975. -№ 95. — P. I sq.- Тумане X. Идеологические аспекты власти Писистрата // ВДИ. -2001. — № 4. — С. 27 и сл. Однако Р. Кук считает, что рост популярности Геракла обусловлен социальными сдвигами в афинском обществе, а также необходимостью консолидации перед лицом врага под эгидой всеэллинского героя, с чем можно согласиться, поскольку с уходом Писистрата падения популярности не произошло (Cook R.M. Pots and Peisistratan propaganda//JHS. — 1987.-Vol. 107.-P. 169). персонажей мимов Софрона, простоватого силача, обжору и кутилу, чем героя трагедии, дальнейшее развитие драмы рисует героя, выходящего победителем из поединка с богом смерти. Герой отмечен богами и в «Неистовом Геракле»: он подвержен приступам безумия, во время которых убивает жену и детей. Оба сюжета находятся в разительном противоречии с устоявшимся образом блюстителя зевесова закона. Подобная трактовка образа связана с воздействием процессов, получивших название «ментального кризиса V в. до о н.э.», в полной мере отразившегося и в наследии Аристофана, чьи комедии «Лягушки» и «Птицы» рисуют сниженный смеховой образ Геракла. Герой изображен прожорливым, вороватым и пользующимся дурной славой в самом Аиде, где он уверенно ориентируется и куда указывает путь Дионису (Arist. Av. 1690−1695- Ran. 549−570).

Художественное credo греческих драматургов в отношении мифа сформулировано Аристотелем: «Хранимые преданием мифы нельзя разрушать., но поэту должно и самому быть изобретателем и пользоваться преданием как следует» (Aristot. Poet. XIV.23−27). Стагирит дает этот совет, а на основании наблюдения и изучения многих трагедий. Греческие драматурги, не формулируя для себя этого правила сознательно, поступали именно так: не изменяя развязки мифа, свободно обращались с завязкой и развитием сюжета, создавали цельные и разнообразные характеры на основе одного и того же мифа9.

Для эллинистической и римской литературы (кроме Сенеки) ни один из аспектов образа Геракла не представлял особого интереса — история его подвигов носила характер сказки и давала скудный материал для психологических наблюдений, особенно любовно-романического характера. Наследие Феокрита, связанное с Гераклом, ограничивается двумя эпиллиями — «Геракл-младенец» и «Геракл — убийца льва», из которых второй не считается подлинно феокритовским. Попытка внести чисто психологический момент в историю Геракла при сохранении трагического освещения его.

8 Суриков И. Е. Эволюция религиозного сознания афинян во второй половине V в. до и. э. — М., 2002. — С. 20.

9 Грабарь-Пассек М. Е. Указ. соч. — С. 24−25. судьбы сделана в стихотворении «Мегара» буколического поэта Мосха. Овидий в «Героидах» также максимально психологизирует известный мифологический сюжет о ревности Деяниры и смерти Геракла.

В эпосе и трагедии Геракл столь многолик, что простое соединение в одном произведении всех сюжетов, связанных с ним, должно было породить мифографический шедевр. Таким сочинением стала «Библиотека», дошедшая под именем афинского грамматика Аполлодора. В основу повествования положен генеалогический принцип. Деяния Геракла составляют содержание отдельных глав этого компилятивного произведения, обладающего всеми признаками научного изыскания эллинистической эпохи. Характерной чертой компендиума Аполлодора является стремление очистить мифологию от любых негреческих напластований, вследствие чего архаизирующая тенденция, присущая исследованиям его современников, практически не затронула «Библиотеку».

Если целью автора «Библиотеки» было лишь изложение мифов, но не их толкование, не примирение противоположных версий, то целью ряда мифографов являлась именно критика мифов в духе Евгемера. «Рационалистическая попытка сохранить богов Гомера и Гесиода"10, представив их качестве справедливых и мудрых правителей прошлого, чьи деяния были исторической реальностью, обращенной в миф ущербностью человеческой памяти, увенчалась успехом. Разделив богов на космических и социальных, евгемеризм на деле вообще отказался от первых». Влияние евгемеризма проявилось в той или иной степени в ряде более поздних мифографических сочинений, подобных работам Палефата «О невероятном» и Парфения «О любовных страстях». Как и более поздние «Превращения» Антонина Либерала, творения Палефата и Парфения, помимо изложения фабулы мифа, содержат попытки объяснения событий, казавшихся невероятными, своей искусственностью подчас превосходящие сам миф. Толкование происхождения мифа, как правило, сводится к двум установкам:

10 Элиаде М. Аспекты мифа.- М., 1995.-С. 156.

11 Торшилов Д. О. Античная мифография: мифы и единство действия. — СПб., 1999.-С. 101. искажение реального события молвой и «филологическое» объяснение.

12 возникновения мифа из созвучия слов. Появление подобных тематических сборников знаменует переход от генеалогического принципа повествования к фабульному, ставшему популярным в эпоху эллинизма. Ценность этих сочинений заключается еще и в том, что часто принципом отбора мифов являлась их малоизвестность и редкость, поэтому и степень «эндемичности» сюжетов довольно высока13. Геракл фигурирует в качестве вполне реального исторического лица: на службе у Эврисфея он усмиряет~*то мятежного лернейского царя, то одерживает победу над Герионом, царем Трехглавия (Palaeph. De incred. XXVIII, XXIV).

Кропотливое исследование мифа сменяются представлением о нем как о занимательном рассказе, не нуждающемся в объяснении. Именно целям увеселения служили «Мифы» Гигина, сумевшего соединить в своем сочинении басню, трагедию и каталог14. Внешняя беспорядочная композиция «Мифов» отвечает внутренней нелогичности их изложения: затушеваны этиологические аспекты мифа, нарушена его хронология.

В этом же ключе выдержано сочинение Фабия Планциада Фульгенция «Три книги мифологии». Для латинского грамматика понимать мифологию означало уметь извлечь из-под греческой поддельности латинскую подлинность. Его работа, повлиявшая на средневековую традицию, но обладавшая весьма скромными литературными достоинствами, была основана на следующем методологическом утверждении: миф — своего рода басня, посредник между природой и моралью, испытание для христианина15. Соответствующим образом Фульгенций истолковывает мифы о трех головах Цербера (трех степенях ненависти) (1.6), треножнике Аполлона (солнце в прошлом, настоящем и будущем) (1.17) и др.

12 Ярхо B.H. Вступительная статья к сочинению Палефата «О невероятном» // ВДИ. — 1988. -№ 3. — С. 222.

13 Торшилов Д. О. Об истории книги (вступительная статья) // Гигин Мифы. — СПб., 2000. — С. XXIII.

14Там же.-С. XXXII.

15 Гусейнов Г. Ч. Истолкование мифологии на рубеже античности и средневековья: из книги латинского грамматика V—VI вв. // Античность как тип культуры. — М&bdquo- 1988. — С. 325−326.

Античность не отделяла миф от истории и органично вплетала историзированную мифологию в канву реальных исторических событий. Примером неразрывного мифо-исторического единства может служить «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского. Выделяя в мировой истории три мегапериода, Диодор основные мифологические сюжеты включил в первый, «дохронологический» период, объединяющий события до Троянской войны. «Мифологический» период отличает принципиально иной способ изложения материала, предполагающий анализ сюжета с целью выявления смысла аллегории. Согласно Диодору, смысл легендарной истории состоит в том, что превосходство (fD7ceppo^f|) героя «облагодетельствовало» человечество. Автор вводит и единую шкалу ценностей: «герой» переходит на следующую ступень по достижению определенной «критической массы» 'vrceppo^fj 16. Неудивительно, что Геракл, являющийся ярким примером продвижения по лестнице совершенствования, был одним из центральных персонажей мифологической части «Библиотеки».

Подобно Диодору, располагавшему циклы мифов в соответствии с историко-географическим принципом, Страбон каждую из книг своей «Географии» посвятил описанию определенного региона. В отличие от Диодора, Страбон, демонстрируя подлинно рационалистический подход, противопоставлял миф истории, хотя и считал, что существует точка их соприкосновения. Древние поэты, сочинители мифов, по мнению географа, «не вымысливали всецело», но лишь «примысливали» к реально существовавшему (Strabo 1.2.19). «География» доносит до нас важные сведения о религиозно-культовых традициях народов эгейско-анатолийского круга. Несмотря на то, что автор считал Геракла персонажем сугубо мифологическим, это мнение не лишает ценности его свидетельства об отправлении культа Геракла или об отражении его имени в топонимике (Strabo V.2.8- 111.5.5).

16 Цыбенко О. Историзированная мифография в «Исторической библиотеке» // Диодор Сицилийский Историческая библиотека. Греческая мифология. — М., 2000. — С. 9 и сл.

Плутарх в своих произведениях, объединенных под общим названием «Моралии», обращается к ряду проблем мифо-исторического направления. Объединение этих разнородных работ носит во многом условный характер. Основное ядро составляют сочинения этического и философского содержания. Но, если сочинения «Об „8“ в Дельфах», «О том, почему пифия больше не прорицает стихами» представляют собой развернутое изложение философских размышлений, то «Греческие вопросы» и «Римские вопросы», а также «Параллельные греческие и римские истории», в которых Плутарх касается примечательных аспектов культа Геракла на Балканах, Апеннинском полуострове и в Малой Азии (Plut. Quest. Rom. 18, 28, 32- Quest. Gr. 45, 58), -скорее конспект материала, который мог бы быть развернут в диалог17.

В позднем памятнике периэгетического жанра «Описании Эллады» Павсания, точность информации которого подтверждена археологией, детальное описание памятника подчас соседствует с изложением обстоятельств его возникновения и легенд, связанных с ним. Павсаний неоднократно упоминает и Геракла. Но, осознавая сложность этого образа, он всякий раз поясняет о котором из Гераклов идет речь: о сыне Амфитриона, об идейском дактиле или о Геракле, выходце из Тира финикийского (Paus.V.7.6−7- VIII.2.4−5). Подобного дробления образа на составляющие античная традиция не знала со времен Геродота, писавшего о трех Гераклахфиникийском и египетском богах и эллинском герое (Hdt. П.42−44), и Цицерона, рассказавшего о шести Гераклах (Cic. De nat. deor. III. 16).

Взгляды автора, стоящего у истоков греческой историографии, перекликаются с мнением позднего историка эпохи любования прошлым Эллады. Традиция не пришла к единой точке зрения о божественном, героическом или человеческом статусе Геракла. Однако, эта проблема, занимавшая умы лучших историков Греции, совсем не являлась центральной для философов, привлеченных ореолом страдальца и труженика. В аллегории софиста Продика «Геракл на распутье» герой предстает в виде юноши,.

17 Боровский Я. М. Плутарх и его «Застольные беседы» // Плутарх Застольные беседы. — Л., 1990. — С. 390. сознательно отвергшего наслаждения и избравшего тернистый путь лишений и совершенствования18. Большинство кинических мыслителей, следуя Антисфену, рисует фигуру идеального киника, смертного, удостоившегося апофеоза за злосчастную жизнь, полную трудов (Dion Chrys. VII 1.28). В диалогах Лукиана из Самосаты, испытавшего влияние кинизма19, «святой» патрон киников, помимо традиционных кинических формулировок — «лучший из смертных», «справедливо признанный за бога» (Luc. Cin. 13), побеждавший силой духа, а не мускулов, — удостоился и нескольких весьма язвительных характеристик в духе автора.

Неоплатонизм развил и углубил аллегорическое видение мифа. В сочинениях императора Юлиана Геракл — не только смертный, с детства.

20 готовившийся стойко переносить невзгоды, но и богочеловек, изначально предназначенный, воплотившись, спасти людей, а затем слиться с мировым богом21.

Следует отметить, что грань между источниковой базой и историографическим осмыслением мифа в данном случае можно провести лишь условно. Отмеченная выше изначальная историографичность античной традиции предполагает, что подобное разделение может иметь лишь прикладное значение в рамках данного исследования. Безусловным ориентиром в этом отношении может служить только наличие или отсутствие такого мировоззренческого феномена, как мифологическое сознание, не имеющее четкой хронологической привязки.

Нарративные источники, безусловно, играют решающую роль в освещении данной тематики: мифологический сюжет невозможно восстановить лишь на основе археологических или эпиграфических источников. Но поскольку миф как исторический источник весьма g Зайцев А. И. Указ. соч. — С. 282.

19 Нахов И. М. Лукиан из Самосаты // Лукиаи Избранная проза. — М., 1991. — С. 21.

20 Попова Т. В. Аллегорическое толкование античной мифологии в сочинениях Юлиана// Проблемы античной культуры. — Тбилиси, 1975. — С. 450.

21 Штаерман E.M. Отражение классовых противоречий I1-III вв. до н. э. в культе Геракла // ВДИ. — 1949. -№ 2. — С. 67. специфичен, то соотнесение разных типов источников должно стать краеугольным камнем исследования.

К эпиграфическим источникам, полезным в данном тематическом ракурсе, относятся Гортинские законы — памятник, датируемый VII—VI вв. до н. э. Однако архаичные правовые нормы, зафиксированные в нем, свидетельствуют, что истоки этого законодательства принадлежат гораздо более ранней эпохе критской истории. Lex Gortina, по мнению исследователей, восходит к законодательству Миноса22, которое, согласно традиции, применялось до середины I тыс. до н. э. и оказало влияние на.

94 правовые нормы Спарты. Анализ этого памятника позволяет сделать выводы относительно социальной структуры критского общества и особенностей положения в нем женщины, что делает свидетельства мифа более конкретными и осязаемыми.

Паросский мрамор — эпиграфический памятник, содержание которого представляет собой своеобразный хронограф. Обнаруженный на о. Парос еще в начале XVIII в., он был введен в научный оборот только в конце XIX в. Marmor Parium — хронологическая сводка событий политической и культурной жизни Афин от эпохи легендарного основателя Кекропа (XVI в. до н. э.) до архонта Диогена (III в. до н. э.). Неоднократно отмечалась тенденциозность или неосведомленность анонимного автора. Указывая точную дату рождения Геракла (Marm. Par. 18), надпись умалчивает о последующих его деяниях. При всей спорности отдельных датировок, несовпадающих с датировками Эратосфена, Паросский мрамор представляет собой прекрасный пример взаимопроникновения мифа и истории.

Имя Геракла многократно запечатлено и в эпиграфике Северного Причерноморья. В эпиграфике Боспорского царства преобладают.

22 Струве В. В. Вступительная статья // Пендлбери Дж. Археология Крита. — М., 1950. — С. 19.

23 Молчанов А. А. Социальные структуры и общественные отношения в Греции во II тыс. до п. э. — М., 2000. -С. 133. посвятительные и почетные надписи IV в. до н. э. — II в. н. э., упоминающие о Геракле как об объекте посвящения или как о легендарном прародителе24.

Реалии эгейско-анатолийского мира II тыс. до н. э. могут быть воссозданы только на основе сопоставления нарративных и эпиграфических источников с археологическими, проанализированными в работах зарубежных и отечественных исследователей, посвященных археологическим раскопкам на территории Крита, материковой и островной Греции, Апеннинского и Пиренейского полуострова25.

Еще раз подчеркнем, что наше исследование базируется, в основном, на анализе мифо-исторической традиции. Скульптурная традиция изображения Геракла, широко исследуемая в отечественной историографии, в основном, на материалах Северного Причерноморья, иконографические памятники как совершенно особый вид источников26, не столь актуальны для данной тематики и имеют вспомогательное значение для реконструкции образа.

Проблему осмысления мифа как мировоззренческого феномена средневековье унаследовало от античности. Как уже отмечалось, античные.

24 Толстой И. И. Греческие граффити древних городов Северного Причерноморья. — М.- Л., 1953. — С. 75, 171, 178- Молева Н. В. О культе Афродиты в китейском святилище// Боспор и античный мир. — Нижний Новгород, 1997. — С. 104- Корпус боспорских надписей. — М.- Л., 1965. — С. 26, 60, 554, 559, 598, 608.

25 Пендлбери Дж. Указ. соч. — Блаватская Т. В. Ахейская Греция во II тыс. до н. э. — М., 1966; Колобова К. М. Из истории раннегреческого общества. — Л., 1951; Willetts R.F. The civilization of ancient Crete. — BostonLos Angeles, 1977; Андреев Ю. В. От Евразии к Европе. Крит и Эгейский мир в эпоху бронзы и раннего железа. — СПб., 2002.

26 Ростовцев М. И. Античная декоративная живопись на юге России. — СПб., 1914. — Т. I. — С. 51, 241, 333, 361- Waldhaucr O. Die antiken Sculpturen der Ermitage. — BerlinLiepzig, 1928. — S. 27, 29, 30−37, 48−49, 71−74, 80, 82- Вальдгауер О. Ф. Геракл // ТГЭ. — 1997. — XXVIII. — С. 60−62- Щеглов A.M. Светильник с изображением Геракла // СХМ. — 1960. — Вып. 1. — С. 21−24- Щеглов А. И. Терракота из эллинистической усадьбы в окрестности Прекрасной Гавани // Терракоты Северного Причерноморья. САИ. — 1970. — С. 66- Щеглов А. Н. Геракл отдыхающий // Херсонес Таврический. Ремесло и культура. — Киев, 1974. — С. 44−55- Щеглов А. Н. Геракл в статуарной скульптуре Херсонеса // Проблемы археологии. — 1994. — Вып. 3. — С. 136 148- Горбунова К. С., Передольская А. А. Мастера греческих расписных ваз. — Л., 1961; Горбунова К. С. Изображение борьбы Геракла с Тритоном на вазах Эрмитажа // ТГЭ. — 1976. — № 17. — С. 22−31- Неверов О. Я. Культура и искусство античного мира. — Л., 1981. — С. 63−71- Наливкина М. А. Кубок из Тиритаки с изображением подвигов Геракла // МИА. — 1985. — № 2. — С. 312−316- Шульц П. Н. Скифское изваяние, найденное у городища «Чайка» // Античная история и культура Средиземноморья и Причерноморья. — Л., 1988. — С. 324−331- Пругло В. И. Геракл в коронластикс Боспора // Античная история и культура Средиземноморья и Причерноморья. — Л., 1988. — С. 238−247- Давыдова Л. И. Пластическая интерпретация образа Геракла в творчестве Лисиппа // Жизнь мифа в античности. Ч. I. — М., 1985 — С. 157−163- Давыдова Л. И Статуя Геракла IV в. до н. э. из собрания Эрмитажа // ТГЭ. — 1997. — XXVIII. — № 7. — С. 54−59- Русяева А. С. Образ Геракла на произведениях торевтики IV в. до н. э. из Северного Причерноморья // АМА. — 2002. — Вып. 11.-С. 178−182. источники мифа уже являются историографической традицией, так как не исключалась его авторская обработка. Но средневековью в толковании античного мифа не удалось достичь прежних высот — эпоха творила собственную мифологию.

Апологеты христианства бичевали олимпийцев как порождение демонических сил. В сочинениях Тертуллиана Геракл — это скудельный сосуд греха и порока. «Где Диомед и кровавые стойла, где Бусирид и погребальные алтари? — вопрошает Тертуллиан в сочинении „О плаще“, — Где трехтелый Герион?» — и тут же не без иронии замечает, что Немея, если бы у этой местности был свой гений, застонала бы, когда львиную шкуру надела Омфала (4.3). В другом сочинении, «К язычникам», ни словом не упомянув о подвигах, Тертуллиан пишет о разврате Геркулеса с женами и девами, дезертирстве из-за Гиласа, безумии, убийстве жены и сыновей и, наконец, о вполне заслуженном, по его мнению, костре (II.14.7−9)27.

Суждения европейских средневековых теологов отличались поверхностным и примитивным подходом, дискредитируя миф попытками буквального или аллегорического истолкования. Блестящее владение сюжетом не предполагало, однако, глубины понимания.

Оригинальны метаморфозы мифологии и, в частности, образа Геракла в творчестве Данте Алигьери. Для его работ характерно соединение примитивных трактовок мифа средневековья с более изощренными идеями Ренессанса. Упоминания о Геракле рассеяны по всем произведениям Данте: в «Монархии» и «Пире» находим Антея (III.3.7) и Прометея (IV. 15.8). Данте воспринимал как вполне реальные рассказы о подвигах Геракла. Образы из этих сюжетов могли скрывать в себе аллегории (императора Генриха VII он уподобляет Гераклу, а многочисленных врагов императора — многоглавой лернейской гидре28) и даже некий высший смысл, но изначально они, по мнению Данте, являлись историческими фигурами.

27 Братухин А. Ю. Греческие мифы в изложении Тертуллиана // Древность и средневековье Европы. — Пермь, 2002. — С. 74.

28 Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. — М., 1971. — С. 59.

В эпоху Ренессанса мифологические образы трактовались подчас настолько произвольно и нетрадиционно, что Геракл мог соотноситься не только с Ваалом, но и одним из «свободных искусств» (риторикой)29. К. Салютати посвятил Гераклу отдельное сочинение30, но и он не смог преодолеть средневековый барьер символизации мифа, ограничившись лишь перестановкой элементов внутри системы и анализом содержательной стороны.

Миф Возрождения был предтечей мифа Просвещения, когда его, лишив былого богатства смыслов, свели к одной функции — объяснительной. Иначе миф понимали романтики. Отрицая аллегорию и расценивая миф-символ как эстетический феномен, основу творчества, они создали новую художественную мифологию, в которой нашлось место и Гераклу, сыну Зевса, брату Христа и Диониса, и Гераклу-Христу, и Алкмене-Марии31.

На волне исследовательского интереса к первобытному мышлению появились работы, посвященные частным проблемам, в том числе трактующие Геракла как ярчайшего представителя активного и удачливого типа героев, как антипода Эдипа — героя пассивного и несчастного32.

Фигуре Геракла уделяется внимание в работах М.Нильссона. Он подробно освещает праздник Гераклеи, связанный с героем, совместные праздники с Аполлоном, празднества мистериального типа, отмечает распространенность его культа в Аттике и почти полное отсутствие его в Лакедемоне, останавливается на подвигах канона, попутных подвигах и трудах, приходя к выводу о микенских корнях образа33.

29 Стерлигов А. Б. Античные сюжеты во французской книжной миниатюре конца XIV—XV вв. // Античное наследие в культуре Возрождения. — М., 1984. — С. 242- Ваганова Е. О., Мавлсев Е. В. Древнегреческая мифология и испанская живопись эпохи Возрождения // Там же.- С. 265. О поисках собственного героя для каждой эпохи см.: Егорова Е. Н. Подвиги Геракла. В поисках современного героя // Mvr]|Ht. Сборник трудов, посвященный памяти проф. В. Д. Жигунина. — Казань, 2002. — С. 529−533.

30 Мингалеева H.X. Четыре главы из первого трактата о преисподней в сочинении К. Салютати «О подвигах Геракла» // Миф в культуре Возрождения. — М., 2003. — С. 301−318.

31 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа.- М., 1976.-С. 284.

32 Brochcr Н. Le myth du heros ct la mentalite primitive. — Paris, 1932. — P. 13 sq.

33 Nillson M.P. Griechische Feste. Von religioser bedcutung mit ausschluss der Attischen. — Leipzig, 1906. — S. 445 453- Nilsson M.P. The mycenacan origin of greek mythology. — BerkleyLos AngelesLondon, 1972. — P. 187−220- Нильссон M. Греческая народная религия. — СПб., 1998. — С. 78, 108.

В конце XIX — начале XX вв. образ Геракла активно рассматривается в исследованиях филологов У. фон Виламовиц-Меллендорфа, П. Фридляндера, Б. Швейцера34.

В отечественной историографии существует несколько самобытных трактовок образа Геракла. Рассматривая дионисийские аспекты эллинской религии, В. В. Иванов отчасти под влиянием автора «Рождения трагедии из духа музыки» не только сопоставляет две божественные фигуры — Аполлона и Диониса, — но и отождествляет многих персонажей греческой трагедии с последним. «Божественных братьев» Геракла и Диониса В. В. Иванов считает лишь различными ликами умирающего и воскресающего мужского прабожества, сопрестольника оргиастической богини, называя религию Диониса религией диады35.

В ином свете видит фигуру Геракла О. М. Фрейденберг. Анализируя трагедии Еврипида «Геракл» и «Алкеста», она приходит к выводу, что природа этого образа двойственна — созидающе-разрушающая. В трагедии герой является воплощением огненной стихии, мирового пожара и несет функцию классического очистителя. Реконструируя доисторическую стадию сюжета, О. М. Фрейденберг выделяет в образе Геракла «доэтические» черты, относящиеся к сюжетному слою, связанному с Гераклом-очистителем земли от чудовищ, катартикой чисто физического, но не этического порядка36.

Работы отечественных исследователей, освещающие различные аспекты формирования образа Геракла, можно разделить на несколько тематических групп. Римский аналог балканского героя стал объектом исследования Е. М. Штаерман, увидевшей в культе Геркулеса отражение классовых противоречий римского общества. Двойственный культ Геркулеса в Римской.

34 Wilamovitz-Moellendorff U. Euripides Herakles. Der Herakles des Sage. — Berlin, 1895. — Bd. I-1IlYiedlander P. Herakles, sagengeschichtliche Untersuchungen. — Berlin, 1907; Schweitzer B. Herakles. Aufsatzc zur gricchischen Religions und Sagcngeschichte. -Tubingen, 1922.

35 Иванов В. Эллинская религия страдающего бога // Эсхил Трагедии. — М., 1989. — С. 344 и сл.- Иванов В. Дионис и прадионисийство //Там же. — С. 440,446.

36 Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М., 1998. — С. 529. империи II—III вв. н. э. соединял в себе аристократическое начало (образ идеального принцепса) с народным (хранитель фамилии) .

Грузинский исследователь И. Г. Шенгелия анализирует изображения то брака Минервы и Херкле на бронзовых зеркалах, наиболее активно исследуемых европейскими учеными (см. гл. Ill, § 1).

Л.С.Ильинская, рассматривая миф о Геракле, полемизирует с немецкой исследовательницей Э. Зимон, развивающей идеи Ж. Байе о финикийском происхождении культа Геракла в Италии и Испании. Л. С. Ильинская считает, что, несмотря на теокрасию Геракла, Мелькарта и Херкле на апеннинской и пиринейской почве, можно говорить не просто о микенском или финикийском влиянии, но и о некоем «историческом зерне» — фигуре ахейского правителя, побывавшего в землях Гесперии39.

Ряд исследований отечественных историков посвящен северопонтийскому культу Геракла. Особенности культа, обусловленные этногеографической и социально-политической спецификой региона, исследованы в работах Н. В. Пятышевой, И. И. Толстого, Г. Д. Белова, С. Ю. Сапрыкина, А. С. Русяевой, Э. И. Соломоник, В. Ф. Столбы, Н. В. Молевой,.

П.Д.Диатроптова, В. М. Зубаря .

Упоминания о герое в «Илиаде» проанализированы в статье Л. С. Клейна «Данайская «Илиада"41. Автор, как и в других своих работах42, придерживается той точки зрения, согласно которой события, изложенные в поэме, являются «литературной фикцией», не имеющей отношения к истории.

37 Штаерман E.M. Указ. соч. — С. 60.

38 Шенгелия И. Г. Этрусская версия теогамии Минервы и Геракла // Проблемы античной культуры. — Тбилиси, 1975, — С. 530−537.

39 Ильинская Л. С. Легенды и археология. — M., 1988. — С. 68, 75.

40 Пятышева H.B. О культе Геракла в Херсонесе // ВДИ. — I948. — № 2. — С. 198−204- Толстой И. И. Черноморская легенда о Геракле и змееногой деве // Статьи о фольклоре. — М.- Л., 1966. — С. 232−248- Белов Г. Д. Терракотовая голова Геракла из Херсонеса // СА. — I976. -№ 4. — С. 203−208- Сапрыкин С. Ю. О культе Геракла в Херсонесе и Гераклее в эпоху эллинизма // СА. — I978. — № I. — С. 38−52- Соломоник Э. И. Граффити с хоры Херсонеса. — Киев, 1984. — С. 12−17- Столба В. Ф. Новое посвящение из северо-западного Крыма и аспекты культа Геракла в Херсонесском государстве // ВДИ. — 1989. -№ 4. — С. 57−65- Русяева А. С. Религия и культы античной Ольвии. — Киев, 1992. — С. 123−126- Молева П. В. Греческое и варварское в религиозном мировоззрении городской общины Китея // Идеология и политика в античной и средневековой истории. — Барнаул, 1995. — С. 3−26- Диатроптов П. Д. Культ героев в античном Северном Причерноморье. -М&bdquo- 200I.-C. 24−35- Зубарь В. М. Боги и герои античного Херсонеса. — Киев, 2005. — С. 20−33.

41 Клейн Л. С. Данайская «Илиада» // ВДИ. — 1990. — № I. — С 33−43.

42 Клейн Л. С. Бесплотные герои. — СПб., 1994. — С. 13.

Троянский поход Геракла, в противовес мнению Л. С. Клейна, определен как мифологизированная история в работе Л. А. Гиндина и В.Л.Цымбурского43.

Таким образом, на современном этапе в отечественной историографии, что вполне закономерно, наиболее интенсивно исследуется культ Геракла в Северном Причерноморье на материале археологических данных. Анализируются отдельные аспекты его образа и культа, но попытки объяснить механизмы теокрасии практически отсутствуют. Масштабных попыток обобщения в отношении образа Геракла или частных аспектов этого образа, отечественными исследователями не предпринималось.

История изучения мифа как мировоззренческого феномена неоднократно становилась предметом внимания исследователей. В связи с этим не представляется необходимым детально рассматривать все некогда существовавшие теории мифа. Остановимся лишь на некоторых концепциях, имеющих актуальность для данной работы.

Таковой, в первую очередь, является теория архетипов К. Г. Юнга. Она перекликается с коллективными представлениями французских социологов и Л. Леви-Брюля. Под архетипом К. Г. Юнг понимал мифообразующие структуры бессознательного психе, постоянство наследуемых символов как «алфавит» коллективной фантазии44, структурный принцип, согласно которому.

Л S конструируется психический объект-образ. Теория архетипов, «форм без содержания», имела как предшественников, так и последователей. Среди первых к сути понятия «архетип» приблизились и Платон, и Аврелий Августин, и И. Кант с его «априорными идеями"46. Впоследствии теория архетипов стала методологической основой многих исследований, независимо от того, обозначались ли архетипы как универсальные схемы или мифологемы47.

41 Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. — М., 1996. — С. 287−288.

44 Юнг К. Г. Психология бессознательного. — М., 1998.-С. 114 и сл.

45 Евзлин М. Космогония и ритуал. — М., 1993.-С. 191.

46 Мелетинский Е. М. Указ. соч. — С. 81.

47 Гиндин Л. А., Цымбурский B. J1. Указ. соч. — С. 16- Элиаде М. Миф о вечном возвращении. — СПб., 1998. -С. 64, 70.

В определенной степени К. Г. Юнг предвосхитил и структурализм французского этнолога К. Леви-Стросса. Согласно его концепции, смысл мифа — не в отдельных его элементах, а в связи их между собой. Основной логический смысл мифа — в постепенном опосредовании противоположностей. Значение отдельных элементов не универсально,.

48 универсальна лишь логика связи этих элементов .

Наиболее весомым пробелом в построениях К. Леви-Стросса, чаще всего, считается отсутствие понимания исторической обусловленности структур и их смены, неясность в вопросе их возникновения49. Упрек в «антиисторизме структурализма» отчасти справедлив. Для К. Леви-Стросса миф — часть распавшейся системы, которая должна быть реконструирована исследователем. Безразлично, поднимаемся ли мы или опускаемся по течению времени. На том общем уровне, где происходит исследование, важность исторических трансформаций стирается или сильно уменьшается. Миф — то, что уничтожает время, стирает настоящее, прошедшее и будущее. Мифбезвременье вечности. Мифы «амортизируют» социальную историю бесписьменных народов с ее миграциями, войнами эпидемиями, дружественными или враждебными связями. Будучи поколеблена в одной точке, социальная система реагирует всей своей целостностью и находит равновесие в системе мифологического мышления, которая разрешает эти противоречия посредством перевода исходной оппозиции в план других, более дробных оппозиций, являясь деятельностью расчленения и упорядочения спонтанного потока жизненных переживаний. В этом логический смысл мифа противостоит ритуалу — практическо-магической деятельности, смысл которой — в том, чтобы воссоединить произведенные мифологической мыслью расчленения и вновь ввести их в континуум живого восприятия. Ритуал — ответ не на саму жизнь, а на мышление о жизни, на его дискретный по отношению к непосредственному жизненному переживанию.

48 Автопомова Н. С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. — М., 1977. — С. 115,117.

49 Дьяконов И. М. Архаические мифы Востока и Запада. — М., 1990. — С. 50. характер. Ритуал — попытка осуществить обратный ход — от мышления к жизни.

У К. Леви-Стросса отсутствует объяснение смене структур в историческом процессе. Но есть многое для понимания действующих механизмов культуры, обеспечивающих ее воспроизведение в течение некоторого обозримого исторического периода50.

Важным аспектом изысканий К. Леви-Стросса является выявление особенностей первобытного мышления. По К. Леви-Строссу, оно принципиально метафорично, оперирует бинарными оппозициями, не примитивно, как у Л. Леви-Брюля, но по-своему логично и даже «научно"51.

Определенным своеобразием обладают взгляды М.Элиаде. Считая миф философией архаического человечества и постулируя антиисторичность коллективной памяти, М. Элиаде развивает уже знакомую схему, по которой миф состоит из мифологемы, способной воплощаться во множестве мифов разных эпох, и ее конкретного воплощения, несущего приметы исторически неповторимого комплекса. Исследователь четко определяет временной период, по прошествии которого историчность перестает сопротивляться мифологии, — два столетия. М. Элиаде исследует функционирование мифа в ритуале, следующем архетипу. Одним из важнейших направлений его изысканий стали обряды инициации и посвящения53.

Инициационная тематика привлекла внимание и французского исследователя П. Видаль-Накэ. Представители «Парижской школы» -Ж.П.Вернан, М. Детьен, П. Видаль-Накэ — перешли от изолированного изучения образа того или иного мифологического персонажа к анализу взаимоотношений между ними. Они строят свои исследования на анализе греческих ритуалов и мифов, обнаруживая в них систему кодов, через.

50 Автономова Н. С. Указ. соч.-С. 121.

51 Мелетинский Е. М. Указ. соч. — С. 83.

52 Барг М. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. — М., 1987. — С. 20−21- Элиаде М. Указ. соч. — С. 64.

53 Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения. — М., 1999. которые выразились категории, пронизывающие мифологический космос54. Методологический алгоритм Ж. П. Вернана сводится к последовательному анализу логического, лингвистического, семантического и социо-культурного контекста55. Подобная методологическая система, включая в себя элементы структурализма, дополняет их, продвигаясь от абстрактного к конкретному, апеллируя к конкретной исторической ситуации.

Чтобы мифология в условиях ороакустического общества могла сохранять свой характер формы общественного сознания, выступать в роли миропознающей концепции всего коллектива, в ней должно существовать инвариантное ядро, реализуемое через множество повествовательных вариантов. Основные выводы, к которым пришел структурализм, относятся именно к этому ядру, отбрасывая как ненужную шелуху вариантные формы, несущие на себе неизгладимый отпечаток исторической эпохи.

Системность присуща любой мифологии вне зависимости от уровня развития данного общества, от степени распространения в нем тенденции к сознательной кодификации религиозно-мифологических текстов. Системность является ее внутренней характеристикой, но не исчерпывает мифологии как живого явления: конкретная реализация богаче по содержанию и включает элементы, выходящие за пределы охарактеризованной инвариантной системы56.

Изучение мифологии как системы акцентирует внимание на ее социальном бытии и социальной функции. Фактор «предварительной цензуры коллектива» гарантирует укоренение в традиции лишь тех форм и образцов, которые функционально пригодны для общества и оказывает на мифологию системообразующее воздействие. Действительность и потребности отражаются в обобщенной форме, прежде всего, в сознании людей — в кодифицированных нормах, идеологиях и общественных идеалах, художественных образах и научных теориях. Образ — результат отражения.

54 Лопухова О. Б. Изучение древнегреческой религии: проблемы и перспективы // Всеобщая история: дискуссии и подходы. — М., 1989. — Вып. 2. — С. 235,236.

55 Vernant J.-P. Myth and society in ancient Greece. — London, 1982. — P. 168.

56 Раевский Д. С. Модель мира скифской культуры. — М., 1985. — С. 12−13. объекта в сознании человека, возникающая в условиях общественно-исторической практики, на основе и в форме знаковых систем. Образ имеет своим объективным источником предметы и явления материального мира. В этом смысле задача исследователя — декодификация. Однако такой подход, с точки зрения социума как носителя опыта, должен быть обращен к личностному опыту отдельных представителей социума57. В данном случае такими представителями являются мифограф, историк, драматург. Их творения представляют особый интерес в ситуации межкультурного взаимодействия.

Рецепция мифологического наследия предполагает приспособление к себе, перетолкование. Основным условием освоения мифа, инкорпорирования его в культурно-социальный мир своего времени является понимание мифологического наследия58. Архаическая мифология обрела новую жизнь в античных мифах. Вторичное воссоздание архаических мифов, в основном, не сохранившихся, предполагало использование прежнего инвариантного содержания в новом конкретно-историческом обрамлении59.

Обозначенная выше методологическая основа предполагает обращение к ряду методических приемов, нацеленных на выявление отношений образов внутри мифа, а также взаимодействия с мифом исторической действительности: выяснение органичности фигуры в системе образованализ дублетов, выполняющих сходные функциианализ сюжетных ходов, связанных с образом, их места и необходимости в мифеизучение функционирования мифа и образа в культе героя, его участия в генеалогии племен и родовисследование генеалогических связей в мифе, истории их созданияпоиск параллелей между мифологическими образами и конкретно-историческими реалиями определенной эпохи.

Данное исследование не претендует ни на заполнение всех пробелов в рассмотрении образа Геракла, ни на разрешение всех связанных с ним.

57 Чиглинцев Е. А. Рецепция античного культурного наследия в XIX—XX вв.: Методологические основы х исследования // Mvi^a. Сборник трудов, посвященный памяти проф. В. Д. Жигунина. — Казань, 2002. — С. 520.

58Там же. — С. 526.

59 Ермолаев И. А., Захаров А. А. Миф и мифологическое сознание// ВФ. — 1986. -№ 7. — С. 149−150. вопросов. М.Е.Грабарь-Пассек отмечала, что особенностью мифов о Геракле является то, что он не принадлежит ни к одному крупному циклу и в то же время принадлежит ко всем60. В связи с этим в рамках одной работы не представляется возможным охватить всю проблематику, имеющую отношение к Гераклу61. Отбор сюжетов для анализа в данной работе произведен на основе их наибольшей яркости и рельефности в отношении противоречий в образе Геракла, вариативные формы которого в различных социо-культурных и этногеографических ситуациях являются объектом исследования. Предметом исследования являются отдельные противоречивые черты этого образа, свидетельствующие о его многовековом развитии.

Цель нашего исследования состоит в анализе тех изменений, которые претерпел образ Геракла в результате межкультурных контактов населения Балканского полуострова и Эгеиды с народами Средиземноморья и периферии античного мира. В этом контексте культурное взаимодействие в Северном Причерноморье является логическим следствием соответствующих процессов в греческом мире. Широкие хронологические рамки исследованияII тыс. до н.э. — рубеж II—III вв. н.э. — позволяют с наибольшей глубиной раскрыть суть и истоки изменений в образе, чему способствует постановка следующих задач:

— выявить критские истоки образа Геракла и проанализировать отразившиеся в образе социо-культурные реалии минойского Крита;

— исследовать греко-кельтское культурное взаимодействие на материале мифа о калидонской охоте;

— сопоставить образы балканского Геракла и апеннинского Херкле;

— раскрыть специфику северопонтийской версии культа Геракла и воздействия на него социо-культурной ситуации в колониях.

60 Грабарь-Пассек М. Е. Указ. соч. — С. 136.

61 За рамками исследования остался круг проблем, связанный с соотнесением образов Геракла и финикийского Мелькарта, активно разрабатываемый в европейской науке.

Введение

в работу этой тематики в качестве одной из магистральных линий кажется нам невозможным без соответствующей лингвистической подготовки в области семитских языков.

Структура работы в своей основе имеет индуктивную схему. По мере продвижения от частных эпизодов, связанных с образом, к общим выводам о его месте и роли в греческой мифологической системе в работе освещается ряд мифологических сюжетов.

В основе первой главы лежит сопоставление свидетельств мифо-исторической традиции о роли критской составляющей в его образе, связанной с культом критских куретов, в котором прослеживаются элементы шаманизма, с данными о социально-политической структуре минойского Крита и его теократических институтах. Материалом для дальнейшего анализа избран миф о калидонской охоте, позволяющий не только провести параллели между кельтскими и греческими сюжетами, но и продолжить раскрытие образа Геракла в контексте обозначенных межэтнических контактов, соотнести его с образом кельтского Огмия, бога-связывателя. На италийском материале, ставшем базой третьей главы исследования, на примере слияния культов этрусского Херкле и балканского Геракла, аргейских праздников и ритуалов жреческой коллегии салиев показано, что этнокультурное взаимодействие италийской и микенской культур предполагает столкновение двух пластов в образе Геракла — мифологического и исторического. Рассмотрение культа Геракла в Северном Причерноморье своей целью имеет еще раз отметить его двойственный характер, а также подчеркнуть особенности почитания Геракла в различных регионах. Особое значение имеет анализ мифа о браке Геракла со скифской змееногой богиней, благодаря которому можно сделать выводы о взаимодействии двух культурскифской и греческой.

Заключение

.

Противоречия, заключенные в образе Геракла, объясняются тем, что в основе своей этот образ многокомпонентен. На протяжении всего процесса эволюции, длившейся многие века, он вобрал в себя черты множества фигур как вполне мифологических, так и имеющих отношение к историческим реалиям микенского времени.

На существование в образе Геракла значительного доолимпийского пласта, существовавшего в олимпийскую эпоху в виде отдельных рудиментов, указывают некоторые ипостаси этого образа. Не последнее место среди них занимает Геракл — предводитель коллегии куретов, о котором повествуют мифы, связанные с критским Зевсом-младенцем. Детальное рассмотрение ритуалов и атрибутов критских куретов позволяет обнаружить в них ряд пережитков шаманизма. Образ Геракла как главы коллегии несет основную смысловую нагрузку, концентрируя в единой фигуре коллективные реликтовые черты. Геракл опекает своего будущего родителя, возглавляя куретов мифологических. Зафиксированный в мифах образ главы куретов и его подчиненных имеет непосредственное отношение к социально-политическим реалиям минойского Крита, а именно к влиятельной жреческой коллегии, имевшей отношение ко многим вопросам политической жизни (возможно, выполнявшей функции чиновничьего аппарата на местах), просуществовавшей в полисах, затронутых критским влиянием, вплоть до V—IV вв. до н. э. Одной из важнейших социальных функций куретов-жрецов являлась посвятительная обрядность. Геракл как глава куретов был связан с системой мужских союзов и со сферой инициационных таинств, что еще более выпукло рисует его причастность к стихии шаманизма. Выступая в роли руководителя посвящения, он неоднократно спускался в Аид, вызволяя оттуда то Алкесту, то Тесея, сражаясь с божествами смерти Танатосом и Аидом. Миф рисует главу куретов, история — главу жреческой коллегии, правителя, отождествлявшегося с верховным мужским божеством Крита.

Божественная составляющая образа Геракла непосредственно связана с политическими и религиозными институтами минойского Крита. Мужская ипостась божественной диады представлена в образе умирающего и воскресающего бога, сына-супруга вечно пребывающей Великой богини. Связь Геракла с верховным мужским божеством двойной секиры, земным воплощением которого считался верховный правитель критской державы, прослеживается при анализе мифа о травестии Геракла у Омфалы. Эпоха критской истории, когда женское начало играло значимую роль не только в религиозной сфере, но и в политической жизни государства, заявляет о себе в мифе достаточно отчетливо: Геракл передает царице лабрис, знак верховной царско-жреческой власти. Женщина, как и в мифе о скифской змееногой богине, связывает два поколения правителей, передавая инсигнии от отца к сыну.

Миф о калидонской охоте позволяет раскрыть феномен близнечества и его значение для этно-социалыюй истории, выявить процесс этнокультурного взаимодействия с кельтским миром, провести греко-кельтские семантические параллели, сконцентрированные вокруг мотива охоты на вепря, обладающей всеми признаками сакрального ритуала. Кельтским прообразом «галльского Геракла» является Огмий, божество-связыватель, сопряженное с функцией магизма, чья улыбка, равно как и смех Геракла, феномен сарданского смеха дают представление о значимости обрядового смеха в шаманских ритуалах, отпечаток которых несут мифологические свидетельства о безумии Геракла. Комические черты в образе Геракла появляются в эпоху, когда изначальный образ божества, а с ним и смысл божественного смеха были забыты. Вопрос о природе этого образа может быть прояснен лишь после выявления более четкой этнической картины региона. Ряд явлений социально-политической и религиозной жизни Кельтики и Балканского полуострова заставляет предположить, что основой сходства двух мифологических фигур является их дивергентное развитие в разных этнических средах.

Значительным своеобразием обладает образ Геракла в мифах, бытовавших на территории Апеннинского полуострова. Отождествление его с героем этрусской мифологии Херкле имело под собой благодатную почву: истоки обеих фигур принадлежали к единому мифологическому субстрату. Изображения мантиса Калханта и Геракла-Херкле на этрусских зеркалах вновь воскрешают представления о шаманских корнях этрусской культуры, которая складывалась из соответствующих компонентов культурно-религиозного наследия этносов, участвовавших в этногенезе этрусков. Италийская специфика образа еще резче обозначает выделение в нем разнородных пластов — от смертного до божества. Соприкосновение двух таких пластов — исторического и божественного — отражено в ритуале аргейских праздников, соединяющих воедино древнейшие традиции культа Херкле-Геракла на Апеннинском полуострове и их преобразование ахейским басилевсом, возглавившим кампанию ахейских греков в Сицилии и Италии, условно именуемым «историческим Гераклом». Сопоставление греческой мифологической традиции и хеттских письменных источников также говорит в пользу сближения мифологической фигуры с собирательным историческим лицом, аргосским правителем микенской эпохи, военные кампании которого в Малой Азии были зафиксированы в мифах как «троянский поход Геракла». Отдельным вопросом является проблема соотнесения греческой, этрусской, финикийской, а также римской религиозных традиций. Наше исследование не ставило своей целью разрешение задач подобного масштаба. Целесообразно исходить из некоего компромиссного предположения, согласно которому в рамках эгейско-анатолийского круга в минойскую эпоху существовала обширная культурная общность, к религиозным установлениям которой восходят и балканские, и апеннинские культы. Проблема финикийского присутствия на Балканском и Апеннинском полуострове, вопрос о финикийской составляющей в образе Геракла, вероятно, станут предметом дальнейших изысканий в этом направлении.

Присутствие в том или ином мифологическом комплексе Геракла в функционально разных обличиях — свидетельство трансформации изначальных мифологических конструкций под влиянием новой идеологии, привнесенной в пеласгическую среду новыми этносами. Эволюция образа сводилась к постепенному урезанию его первоначальных функций, явившемуся результатом столкновения двух идеологий, при котором так называемая «миноритарная» идеология сохранилась в виде отдельных черт и пережитков в мифологии. Параллельным процессом являлось взаимодействие с другими мифологическими персонажами, типологически близкими Гераклу, и постоянное обогащение его образа за счет их черт.

Анализ образа Геракла вскрывает ряд глобальных проблем, связанных с межкультурным взаимодействием в рассматриваемых регионах. Одним из основных выводов, является заключение о значимости шаманских черт в этом образе. Пережитки шаманизма в греческой культуре являются признанным фактом в мировой историографии. По теории «паншаманизма», сферой распространения шаманской практики являлась вся ойкумена. Согласно другой теории, традиции шаманизма передавались путем этнокультурных контактов.

Последнее предположение вновь делает актуальным вопрос о культурном взаимодействии между этносами средиземноморского круга и скифскими племенами. По гипотезе В. И. Абаева, именно скифский мир мог стать той культурой, через которую средиземноморские этносы восприняли отдельные элементы шаманизма, наличие которых в греческой культуре не вызывает сомнения. Представление о скифском влиянии на греческую культуру, привнесшем в нее шаманскую практику, имеет в своей основе серьезную аргументацию. Рельефнее всего это влияние можно показать на примере все того же Геракла, раскосоглазого и скифоподобного, изображаемого в скифской одежде и рядом со скифами без особых к тому поводов. Особенности культа Геракла в Северном Причерноморье говорят о том, что под воздействием ряда этносоциальных факторов были реанимированы отдельные архаичные черты в его образе. Скифское влияние затронуло и кельтскую культурную общность, этническое единство которой еще не оформилось, которая, отделившись от праиндоевропейской языковой общности вместе с праиталийцами, сохранила и преобразовала ритуальное наследие шаманизма.

Однако возможно и иное объяснение присутствие пережитков шаманизма в греческой культуре. Постулируя принадлежность «пеласгического» языка к палеобалканской группе и учитывая, что религии фракийцев, язык которых принадлежит к той же группе, отмеченные пережитки были в высшей степени свойственны, можно предположить, что религиозно-культовая сфера носителей палеобалкапских языков унаследовала некоторые архаичные черты общеиндоевропейского ритуального пласта.

Возможно, именно столь богатое мифологическое прошлое объясняет причастность Геракла ко всем крупным мифологическим циклам (что отмечалось выше). Именно оно сделало этот сплав различных образов под именем «Геракл» настолько жизнеспособным, что он сохранял свою популярность и харизматический ореол столетия и тысячелетия спустя после того, как этническая общность, породившая его, сошла с исторической сцены. Геракл считался прародителем дорийцев (гиллеев), родоначальником лидийских и македонских династий. Он стал своего рода моделью, образцом монарха в греко-римской эллинистической традиции. Писистрат и Александр Македонский, Митридат Евпатор и Савромат II стремились походить на Геракла в своих деяниях и облике. В Риме в нем традиционно видели идеального принцепса.

Миф о Геракле пережил своих создателей. Ярким свидетельством актуальности этого образа в наши дни служит появление новых, в духе времени, замешанных на эзотеризме концепций, подобных сочинениям А.И.Печенкина577, трактующих подвиги Геракла как зашифрованную информацию об эпохах развития человечества.

577 Печенкин А. И. Двенадцать подвигов Геракла. — М., 2001.