Мир на грани распада (Вера Галактионова)

Наибольшей противоречивостью в определении творческого метода отличаются мнения критиков о произведениях Веры Григорьевны Галактионовой (р. 1948): «скифская проза», «дикие тексты», «архаический модернизм», «исконный реализм», «порочный, платоновский символизм», «деревенская проза», «русский модерн», «традиционализм в его развитии». Наиболее верным в отношении ее творчества представляется все же определение «русский неомодернизм» — новый, национальный модерн, вырастающий из традиций Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. М. Леонова.

Самые значительные произведения Галактионовой — повесть-сказ " Большой крест" (2001), романы " На острове Буяне" (2003) и " 5/4 накануне тишины" (2004), повесть " Спящие от печали" (2010). Однако можно заметить, что перед каждым этапным произведением писательница проводит публицистическую разработку темы. Так «Большому кресту» предшествует «Тайна храма Христа Спасителя» — документальная повесть об исторических причинах раскола православия. Историю создания, разрушения и возрождения храма она прослеживает со времен никонианской церковной реформы, которую определяет как «грандиозный слом религиозно-психологического строя народной соборной единой души», в результате которого неизбежной стала братоубийственная революция 1917 г. Восстановление храма, согласно Галактионовой, символизирует возрождение русского человека в его православной сути.

Очевидна связь между романом «На острове Буяне» и очерком «Черная быль — Белая Русь». Сохранение жизни славянских народов в условиях всепроникающего радиоактивного воздействия — основная тема очерка о зараженных чернобыльских зонах, выживающих вопреки всему. Точно так же роман о глухом таежном поселке, который держит оборону от всех тех, кто несет будущим поколениям наркотики, всеразрушающую власть денег и растление душ, утверждает идею общенационального сопротивления болезням нынешней цивилизации.

Очерк «Народ, разделенный в доме своем», в котором Галактионова исследует механизмы разрушения советской цивилизации и определяет пути консолидации многонационального общества на постсоветском пространстве, явно подготавливает появление в ее романе «5/4 накануне тишины» героя нового типа. Электронщик Цахилганов (сын полковника из системы ГУЛАГа, обогатившийся на порнобизнесе) всеми силами стремится уйти от «несения креста» — от признания преступлений отцов перед своим народом. Однако постепенно происходит прозрение героя, чему способствуют все художественно-эстетические средства произведения.

" 5/4 накануне тишины" можно назвать романом-поэмой или романом-симфонией. Последнее определение, по всей видимости, вступает в противоречие с вынесенным в заглавие джазовым размером. Главный герой — «новый русский» Цахилганов — погружен в «обжитой, немного печальный усложненный симфоджаз — музыкальный продукт приятной духовной дезориентации». Эта «приятная дезориентация» героя-гедониста сменяется резким авторским отрицанием «дикого африканского ритма» как «духовного наркотика». Из «симфоджаза» вытесняется, изживается — всей материей сверхнапряжениого романного действия — облегченное начало: остается симфония, высокая полифония, слиянность разноликих голосов, которая и приводит к выделению философской доминанты в споре конкурирующих музыкальных стилей. Это древнее церковное песнопение, которым увлекается юная дочь героя, ненавидящая образ жизни отца, но вынужденная существовать в выстроенном им мире. В ее альтернативной реальности царствует слиянность как идеал духовной гармонии:

" В русских древних церковных песнопениях соблюдался один такой неукоснительный завет исполнять их [стихири] одноголосно. А не двоить и не троить. Ибо крамольное двухи трехголосье разобьет затем непременно и единство людей, а значит — и общую. Неделимую силу народа!" .

Слияние и противоборство стилей отвечает единой авторской цели: воссоздать напряжение мира на грани распада — противоборство неизжитого прошлого «страны мучеников и насильников», «страны принудительной святости» и расколотого настоящего, неясного будущего («завтра она станет страной принудительного всеобщего греха»). Отсюда и заданное названием романа состояние «накануне» — конца? Апокалипсиса? Или новой, неведомой гармонии? Романное напряжение несет в себе явные идеологические смыслы, пафос предупреждения:

" Россия все время затыкала творческие вены своего народа страшными тромбами нужды! И ведь не от бедности. А так… И это гигантское русское напряжете, не находящее выхода при жизни, оно еще ударит, но благополучным" .

" Умирает Любовь", «пока жива Любовь…» — этот рефрен пронизывает все повествовательное полотно. Любовь здесь — и вечная жизненная категория, и имя женщины, жены главного героя. Все романное действие, неистовая рефлексия, поступки и воспоминания Цахилганова сосредоточены в едином, длящемся уже несколько лет миге ожидания, бесконечного поддержания угасающей жизни в прикованной к больничной койке смертельно больной жене.

Новаторство этой экспериментальной поэмы в прозе определяется не только нарочитой — до резкого неправдоподобия — контрастностью запечатленного здесь-бытия, но и отчетливым силовым смещением центра в некую малую периферийную точку, которая оказывается — в онтологическом, экзистенциальном смысле — жизненно сущностной. Эта точка и есть место, где-то умирает, то воскресает Любовь, где борется за жизнь заблудший герой нашего времени. Ведь, согласно геодезистам, именно туда, в больничный центр, смещается центр нынешней Евразии:

" Но вновь переместилось все во времени, и новые люди сообщили о новых подземных неведомых сдвигах, и все перемеряли и пересчитали — и — центр — Евразии — сошелся — на той — самой — точке — где — умирает — Любовь…"

Роман, пронизанный такими специальными речевыми отступлениями, где игра со словом обретает феноменологический смысл, высвечивая философскую сущность слова произносимого, — непрост для чтения, постижения. Цифровая символика, графическое выделение фраз и слов, раскрывающее их внутренне амбивалентный смысл (например, «недальновидно» = «не — даль — но — видно»), сочетается со звукописью, ритмико-музыкальными дискурсами, образуя соцветия расчлененного, но единого бытия — бытия- ???-оно-самоесть.