Риски, обусловленные космополитическими парадоксами и ловушками

Парадоксальность космополитизации прежде всего проявляется в том, что она, с одной стороны, объединяет, казалось бы, необъединяемое, а с другой — исключает то, что изначально считалось атрибутом той или иной реальности. Так, на формирование коллективной или индивидуальной идентичности в отдельно взятом пространственном социуме ныне может влиять самый неожиданный фактор синтеза культур всего мира. Поэтому ошибочно сегодня определять идентичность исходя из конкретно ограниченного социального пространства, территории, где родился человек, отгораживая пространство его социализации от остального мира. Так, в Германии много немцев, имеющих, например, азиатскую внешность, азиатские корни родства, при этом говорят они на чистом немецком языке и идентифицируют себя немцами. Из подобных фактов, получающих все более распространение, вытекает, что прежняя принципиальная дуальность коренной — чужак-иностранец более не адекватно отражает реальность. Социолог приходит к утверждению: «Все методы исследования, которые оперируют с такими статистическими концептами, как „иностранец“ и „коренной“, не годятся для реальностей жизни, которая все более становится транснациональной и включает плюрализм присоединений, выходящих за границы стран и национальной принадлежности»^[1]. Отсюда велики риски лишь по внешним данным делать выводы об этнической идентификации человека.

Другой пример парадоксального синтеза — соединение самого космополитизма с национальным, что предполагает переоткрытие и переопределение национального. Под влиянием интернализированной глобализации «национальное более не остается национальным. Национальное должно быть переоткрыто как глобальное интернализированное»^[2]. Аналогично — осуществляется соединение космополитизма с национализмом, образуя новую реальность, которую Бек определяет понятием «неонационализм».

Неонационализм (по Беку) — стирание различий между национальным и интернациональным в условиях космополитизации, что приводит к интерпретации национальных интересов вне границ нации-государства (пример тому — «американский национализм интернационального»).

Так появились «граждане мира», «глобальные менеджеры», путешествующие по всему свету и, в принципе, толерантно относящиеся к самым разным культурам, которые функциональны для их деятельности и жизни. Тем не менее на уровне бессознательного «граждане-космополиты» выступают против потоков мигрантов в свою страну (по рождению или более частому проживанию), производя риски соционациональных конфликтов.

Возник и парадоксальный «гибрид неправовой легитимной войны». Пример тому — война в Косово, оказавшаяся «легитимной», хотя она велась с нарушением международного права за пределами собственных границ^[3]. Уроки иракской войны также парадоксальны: «мы переживаем парадоксы политики военных угроз как средства утверждения глобального мира, ибо очевидно, насколько трудно выиграть мир после того, как была выиграна война, если последняя имеет бренд неправовой (не)лигитимности»^[4]. Бек заключает: «Если космополитическое право не может быть установлено, то из этого следует отсутствие права вообще»^[5]. Возможно, данное суждение слишком радикально, но риски «легитимной войны» действительно пришли в нашу жизнь.

Возникают рискогенные парадоксальные реалии, исключающие границы как таковые. Социолог считает, что, если терроризм первого (индустриального) модерна находился в границах нации-государства («Страна Басков и свобода» — в Испании, Ирландская республиканская армия — в Ирландии), то ныне возник принципиально новый, «негосударственный терроризм» рефлексивного модерна, который, по существу, не имеет границ и конкретного пространства («Аль-Каида» — первая многонациональная, транснационально ориентированная организация, функционирующая на всех континентах)^[6]. Войны в Ираке и Афганистане — первые в истории человечества войны, олицетворяющие риски «глобально-внутренней политики», в которой принимает участие все человечество одновременно посредством массмедиа. При этом социолог особо подчеркивает, что исчезают нс только пространственные, но и временные границы: «„Война“ против террора не имеет декларируемого начала и декларируемого конца. Разграничение между войной и миром аннулируется как в пространстве, так и во времени»^[7]. Новые риски терроризма ведут к парадоксальным изменениям привычных форм жизнедеятельности: «восприятие глобальной террористической угрозы привело к тому, что принцип активного доверия был заменен активным недоверием»^[8]. Активное недоверие, в свою очередь, порождает невиданные ранее риски для свободы и демократии, рыночных отношений и управления: «Систематическая потеря доверия заставляет потребителей видеть риски повсюду. Чем меньше доверия, тем больше появляется рисков. Чем больше осведомленность о риске, тем более нестабильными становятся глобальные рынки. Чем более нестабильны глобальные рынки, тем сильнее бумеранговые риски для каждого, включая корпорации и правительства»^[9].

При этом возникают и принципиально новые возможности противодействия рискам космополитизации. Во-первых, развивается и утверждается космополитическая этика, основанная на «истинном прощении», состоящем в «прощении ненрощаемого». Причем «не только Бог должен прощать, но люди должны прощать людям»^[10].

Во-вторых, зарождается космополитическая ответственность, ибо «растет осведомленность, что мы живем в глобальной сети ответственности, из которой никто из нас не может выйти… мир и безопасность Запада более не совместимы с существованием кризисно-бедствующих регионов в других частях мира»^[11].

В-третьих, осуществляется «политизация перспектив», что связано с «созданием новых политических форм, способных разрешить проблемы космополитизации»^[12].

При этом в условиях рефлексивного модерна все акторы могут оказаться в ловушке риска.

Ловушка риска (но Беку) — парадоксально патовая ситуация, при которой даже эксперты по риску не имеют ясных представлений об управлении рисками: и бездействие, и действие могут усугубить степень рискогенности в контексте латентности отложенных опасностей.

Другая сторона ловушки риска проявляется в том, что «все попытки минимизации или уничтожения риска технологически просто умножают неопределенность, в которую мы ввергаем мир… мы ожидаем неожиданные последствия. Ожидание неожиданного изменяет, однако, качество технических объектов»^[13].

Естественно, весьма актуально социологически исследовать эти новые парадоксы и ловушки риска, равно как и сами космополитические реалии.

• [1] Beck U. Cosmopolitan Version. P. 26.
• [2] Beck U. Cosmopolitan Version. Р. 88.
• [3] См.: Ibid. Р. 120.
• [4] Ibid. Р. 129.
• [5] Ibid. Р. 127.
• [6] Ibid. Р. 40, ИЗ.
• [7] Reck U. Cosmopolitan Version. Р. 146.
• [8] Beck U. Power in the Global Age. P. 90.
• [9] Ibid. P. 104−105.
• [10] Beck U. Cosmopolitan Version. P. 46.
• [11] Ibid. P. 73.
• [12] Ibid. P. 75.
• [13] Beck U. Power in the Global Age. P. 102.