Правовое положение дружины

При распадении бытовой основы древнейшего дружинного союза общая всем дружинникам связь с княжим двором переходила в новую форму собрания дружины в княжой гриднице на пиры и совещания, а «кормление» дружины князем сменялось заботами об ее обеспечении иными приемами и обычными «дарами» князя своим мужам. Постепенное изменение бытовых отношений должно было влиять и на характер той особой защиты, какую обязан был оказывать вождь дружины своим людям. Эту особую защиту княжих мужей находим в памятнике, который В. И. Сергеевичем выделен из состава старшей редакции Русской Правды как вторая редакция. Строго говоря, это не «вторая» редакция, а особый устав, выработанный на съезде старших Ярославичей — Изяслава, Святослава и Всеволода и их мужей: Коснячка, Перенега, Микифора Кыянина и Микулы Чюдина. «Правда уставлена Руськой земли», как назван этот памятник в дошедших до нас списках, возникла во время совместного правления старших Ярославичей, т. е. между 1054 и 1068 гг. В этой Правде видим охрану жизни огнищанина, указаны и частные примеры: ездовой княж, тивун княж, конюх старый у стада, 80-гривенной платой за его голову. Древнейшая Правда Русская знает лишь 40 гривен, уплачиваемых за убийство, если нет мстителя, а также статью: «…аще ли будеть русинъ, или гридЪнь, любо купцЪ, или ябетникъ или мечьникъ, аще ли изгой будеть, любо словенинъ, то 40 гривенъ положити зань». Эти постановления (статьи 2 и 3 Древнейшей Правды) не связаны друг с другом, так как третью статью нельзя подвести под оговорку: «аще не будеть кто мьстя». Наконец, III редакция (Пространная Правда, как ее называют), пользуясь двумя первыми и соединяя их статьи не всегда удачно, но располагая не дошедшими до нас источниками, они равны загродовой, загоновой шляхте. Фр. Буяк указывает на связь различия владык и шляхты с антитезой землевладельцев, сидевших in vicinatu (в опольном союзе), и nobiles (знатные), имевших bona hereditaria (наследственные владения) вне опольной организации. «Шляхта имела обособленную собственность, владыки принадлежали к опольному союзу, несли опольные повинности, имели земли, разбросанные среди ополя». Осторожный исследователь считает крайне рискованным делать вывод, что владыки были частью древнего сельского населения, сохранившего свою свободу. Но можно сказать с уверенностью, что его наблюдения ведут к пониманию владык как класса, созданного развитием специализации военного дела и дифференциации среды древних «воев», часть которых была захвачена организацией поместных войск на основе поземельной военной повинности. Ср. замечания автора о влиянии этой последней на социальный строй населения (Bujak Fr. Studia. S. 329, 219).

• 251 Первая ее статья — сокращение I, 1; вторая соединяет I, 2 с II, 1 и 4, причем неправильно; третья повторяет I, 3, заменяя «ябетника» «боярским тиуном» (это не совсем удачный перевод, хотя коренное значение ябетника —
• 1

добавляет указания на 40 гривен «въ княжи отроци, или въ конюсЪ, или въ поварЪ». Притом Древнейшая Правда не знает термина «вира», который встречаем в Правде Ярославичей (вирное ст. 2 и «поконъ вирный», ст. 24) и в Пространной.

Все эти данные надо рассматривать в общей связи. Но прежде чем касаться их по существу, необходимо привести некоторые справки относительно самих чисел, означающих размер уплаты.

Дело в том, что пеня в 40 марок имеет свою особую историю на скандинавском севере, не лишенную интереса и для русского историка. Ей посвятил особое внимание К. Леман в труде «Королевский мир у северных германцев»^[1][2][3]. Тщательное изучение датской, норвежской и шведской систем уголовных пеней приводит его к выводу, что на всем скандинавском севере первоначальной и исконной была высшая пеня в 12 марок и скала, построенная на основании 3, с его кратными и частями. Пеня в 40 марок стоит ребром в этой системе и вообще играет особую роль. Происхождение этой пени остается невыясненным; Леман оставляет открытым вопрос, возникла ли она на севере самостоятельно или заимствована. Но вне трех названных стран она нигде, по-видимому, не встречается, кроме, конечно, России, о чем Леман, впрочем, не имел сведений.

Раньше всего встречаем ее в Дании: Кнут IV (1076—1086) за измену (самовольно разошлись суда, собранные для экспедиции в Англию, в отсутствие короля, отозванного волнениями в Шлезвиге) наложил на начальников судов пеню по 40 марок, на матросов — по 3. Затем идет известие, что при короле Нильсе (1104—1134) старый суровый закон, налагавший полное лишение прав и мира (поток) на убившего или тяжело ранившего члена королевской дружины (Witherlag), был, по частному случаю, заменен новым, назначавшим уплату 40 марок королю, 40 марок, сверх двух унций золота, потерпевшему и 40 марок — товарищам. Отмечая, что в обоих случаях 40-марковая пеня заменяет полное исключение из общественного союза, объявление преступника вне закона, Леман устанавливает и общий вывод, что такова была историческая функция этой пени на всем скандинавском севере. Она стала карой за деяния, прежде не подлежавшие выкупу, ценой мира, за которую преступник мог его себе вернуть. Притом в Дании, если королевская пеня стоит рядом с вознаграждением потерпевшему, между ними нет никакого соответствия; если же кроме короля 40 марок получает и потерпевший, то сверх своего вознаграждения; последнее видно из приведенного известия, где вознаграждение потерпевшего составляют 2 унции золота, а также, например, из Ютского королевского закона, где наследник убитого получает как условие возвращения мира убийце 40 марок сверх «правой головщины» и сверх уплаты 40 марок королю.

В Норвегии и Швеции пеня в 40 марок носит черты нововведения, которое лишь постепенно завоевывает себе все большее значение в борьбе со старой пеней в 12 (15) марок. Общая черта ее истории — тесная связь ее распространения с успехами королевской власти. В Исландии, сохранившей старую свободу, она неизвестна. Как в Дании эта пеня есть чрезвычайное «jus regis» ["королевское право"), так в Норвегии ею карает королевская власть нарушение своих велений (своего bann [запрета)), ее ставит ценою мира за наиболее тяжкие преступления. В Швеции она усваивается более всего центральными землями — собственно шведскими (Svealand), причем здесь, где она утверждается, исчезают указания на головщину семье убитого. 40 марок — размер королевской дикой виры. Это, вообще, пеня по «regiae causae» ["королевским делам"), и носит она «публичноправовой» характер. Правда, в Швеции она не всегда идет королю; древнейшие упоминания делят ее на три части, между потерпевшим, сотней и королем: королевская власть сильно ограничена в Швеции и ее нововведения или не проникали, или проникали в измененном виде в действующее право отдельных земель. Характерно, что старейшее указание на пеню в 40 марок в Швеции связано с защитой жизни чужеземца. В Вестётском законе треть 40 марок — королевская пеня за убийство невестёта, причем убийца не платит головщины. Это обстоятельство, как и несоответствие самой суммы счетной системе в уголовных установлениях народного права, показывают, что пеня в 40 марок в него со стороны врезалась. Характерен и перечень преступлений, караемых 40 марками пени. Это, например, по закону короля Магнуса (1285 г.), убийство кого-либо в его доме, за что положены «поток и разграбление» с разделом имущества на три части между истцом, сотней и королем, но поставленный вне закона может, однако, вернуть себе мир по просьбе за него истца и уплате 40 марок королю; эта же пеня назначена за похищение женщины, убийство или нанесение ран в церкви или народном собрании, месть вопреки королевскому приговору и заключению мира, за неправильный арест свободного, за увечье. В Дании это прежде всего пеня за убийство с нарушением домашнего мира, нападение на дом, нанесение ран во время «королевского мира», насилие, чужеложество, удар ножом. Некоторые из этих преступлений прежде карались 12 марками, потом — 40.

Возвращаясь к вопросу о происхождении пени в 40 марок, Леман ее родину для скандинавского севера ищет в Дании. Только тут можно проследить ее в прошлое до середины XII в., а отчасти до конца XI в. Только тут не видно ее борьбы с иной системой, а вся скала кар строится на 40 и 3 марках. Отвергая мнение Стеенструпа, что основное и древнее значение этой пени — плата за убийство ввиду несоответствия ее другим данным о размере последней, Леман видит в ней кару за нарушение мира наиболее тяжкими проступками, и прежде всего, думает он, преступлениями против неприкосновенности чужого дома (Heimsuchung), затем кругом деяний, на которые направлено действие королевской власти как установительницы и охранительницы внутреннего порядка в земле. Как новая и повышенная кара эта пеня стала существенным орудием королевской власти в области охраны мира и права.

Нельзя не пожалеть, что Леман не знал Русской Правды. Он нашел бы в ней указание на существование 40-гривенной пени более раннее, чем все ему известные указания на пеню в 40 марок. И нашел бы ее в связи именно с охраной жизни, с платой за убийство, притом в такой форме, которая проявляется в шведских законах XIII в. как нововведение. Именно в Остётском законе читаем: «А будет убит королевский муж, то ценится он столько, как ранее было определено за свободного человека, и, кроме того, пеня королю за бесчестье: прежде это было 12 марок, но потом Биргер ярл так поставил в закон: это должно быть 40 марок; прежде было это так, что, был он убит у корабля или на корабле или в сотенном собрании, тогда получал король пеню за бесчестье, а не иначе; а после так установлено во времена короля Эрика: что всегда, где он будет убит, должны, кому это надлежит, взимать за то пеню за бесчестье»^[4]. В сопоставлении с древними нормами Русской Правды постановления Биргера получили бы больше интереса в глазах исследователя, как и связь, по старейшему Вестётскому закону, сорокового счета с охраной жизни иноземца^[5].

Обращаясь к Русской Правде, находим прежде всего те же две скалы денежных кар, которые привлекли внимание Лемана: скалу продаж — 3, 12, и вир — 20 (полувирье), 40, 80 гривен^[6]. У нас они не конкурируют, как в Норвегии и Швеции, а, подобно датским, стоят рядом, каждая в своей области. Принципиально тождественно и значение нашей 40-гривенной виры с тем, какое она имела на скандинавском севере: замены более суровых кар и княжого нововведения. Но область применения — значительно уже и, полагаю, ближе к первоначальному смыслу этой пени.

В Повести временных лет под 996 г. читаем следующий рассказ: «Живяше же Володимеръ в страсЪ Божьи и умножишася разбоеве, и рЪша єпископи Володимеру: се умножишася разбойници, почто не казниши ихъ? Он же рече имъ: боюся грЪха. Они же рЪша ему: ты поставленъ еси отъ Бога на казнь злымъ, а добрымъ на милованье; достоить ти казнити разбойника, но со испытомъ. Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбойникы. И рЪша епископы и старци: рать многа; оже вира, то на оружьи и на конихъ буди. И рече Володимеръ: тако буди».

В. О. Ключевский толкованию этого отрывка посвятил особое приложение в «Боярской думе». Слово «казнь» в древнем языке означает наказание вообще, в частности же правительственное возмездие. Из слов «отверг виры, нача казнити» В. О. Ключевский выводит, что при Владимире действовало иное уголовное право, чем в Русской Правде, где разбойник карается потоком и разграблением (III ред., ст. 10), и что вира при нем не была «штрафом в пользу князя»; Владимир впервые заменил эту старую виру за разбой казнью, т. е. правительственным наказанием (потоком и разграблением). Вторая половина отрывка, по мнению В. О. Ключевского, сообщает о другом постановлении, не стоящем в прямой связи с предыдущим: Владимир обратил все вообще виры в «казнь», в наказание правительственное, в ту плату князю, какой является вира в Русской Правде. Таковы текст первого известия о русской вире и наилучший комментарий к нему. Остается, конечно, открытым вопрос, насколько само летописное предание исторически достоверно. Его значение В. О. Ключевский определяет так: «Оба постановления Владимира ставят нас при начале законодательного процесса, создавшего Русскую Правду». Проверить само известие мы можем только сопоставлением его с Русской Правдой, которая содержит указания на несколько иные условия происхождения своих вир.

Исходным пунктом является третья статья Древнейшей Правды: «Аще ли будеть русинъ или гридЪнь, любо купцЪ, или ябетникъ, или мечникъ, аще ли изгой будеть, любо словенинъ, то 40 гривенъ положити зань». Из перечисленных лиц гридень, ябетник, мечник — люди княжие, члены княжой дружины, его двора; нападение на них есть прежде всего нападение на «княжих» людей, и естественный мститель за них — сам князь. Весь склад понятий и отношений, связанный с представлением о дружине как княжом дворе-огнище, заставляет признать, что 40 гривен тут вира, шедшая князю в случае убийства его мужа. То же надо сказать об изгое: с ним еще встретимся и найдем его под княжой властью и защитой внутри союза княжого мира. Остаются русин, купец и Словении. Договоры с греками под Русью разумели прежде всего княжую дружину; объединение в понятии дружины княжого двора и городской старшины, создание княжой властью городской организации могли привести к тому значению слова «русин», какое всего лучше подходит к смыслу данной статьи^[7]. Купца ее можно истолковать двояко. Если понимать под ним купца, гостя иноземного или иногороднего, то упоминание о нем среди лиц, состоящих под особой опекой князя, — обычная черта средневекового нрава; если же это купец местный, городской, то его можно сопоставить с словенином и связать обе эти черты нашей статьи с новгородской традицией о расширении прав и вольностей новгородских при Ярославе: как упоминалось выше, уравнение словенина (добавим: и купца) в охране его жизни вирой с княжими мужами дает некоторое объяснение, почему в Новгородской I летописи текст Русской Правды помещен вслед за рассказом о награждении новгородцев за киевский поход и получении ими особой грамоты. В этом смысле прав составитель III редакции, приписывая к статье об убийстве княжого мужа (ст. 5): «пакиль людинъ, то 40 гривенъ». Высокая вира, распространение которой на все население (города или земли?) могло первоначально иметь значение уравнения его с кругом мужей княжих, на деле оказалось орудием усиления княжой власти и увеличения княжого дохода: естественно было ей распространиться и на юге и удержаться в практике княжого управления.

Но о 40-гривенной вире говорит и вторая статья Древнейшей Правды: «аще не будеть кто мьстя, то 40 гривенъ за голову». Следуя за статьей, определяющей круг законных мстителей как ближайший круг родичей, она говорит о случае отсутствия мстителя. Не вижу возможности переводить с В. И. Сергеевичем: «когда нет желающих мстить», ни принять его замечание: «если некому мстить, то и выкуп платить некому». При дикой вире ни мстить, ни искать некому, а вира платилась. С этим позднейшим правилом о дикой вире естественно сопоставить и данную статью: нет мстителя, то 40 гривен князю^[8]. В 40-гривенной пене Древнейшей Правды вижу санкцию охраны прежде всего членов княжого двора-огнища, распространенную по мере развития роли князя как охранителя общего мира до значения виры — правительственной кары за всякое совершенное убийство.

Та же печать дружинного быта и княжого права лежит на пени в 12 гривен «за обиду». Это первоначально не «продажа», шедшая князю, но и не «частное вознаграждение». Ее значение представляется тождественным с теми 40 марками, какие получал член датского витерлага сверх двух унций золота (вознаграждения за рану), или тех 9 и 6 марок «оЬ шрпат» ["за обиду"], какие получали шведские герцоги, епископы и бояре при убийстве их человека. Она стоит рядом с возмещением нанесенного ущерба^[9].

Истинный ее смысл как платы «за обиду» виден из того, что эта плата за личное оскорбление^[10][11].

В. О. Ключевский отметил, что Русская Правда «оказывает усиленное внимание к чести людей, постоянно имеющих при себе наготове меч, т. е. военно-служилого класса, так что это внимание является не правом всех, а привилегией лишь некоторых», но полагает, что «эти тонкие различения оскорблений по их нравственному действию» внесены в Правду позднее^[12]. Но они особенно характерны именно для Древнейшей Правды, свидетельствуя о том укладе быта и воззрений, среди которых возникли ее древнейшие нормы, чтобы затем, видоизменяясь, войти в общенародное право.

Такое представление о древнейшей основе Древнейшей Правды тесно связано с развитым на предыдущих страницах мнением об организующей городской строй и городские области деятельности князей, кульминационный пункт которой естественно отнести ко временам Владимира и Ярослава. Так определится по совокупности данных время, к которому можно предположительно отнести первое значительное воздействие княжескодружинного права на обычное право восточного славянства, или, точнее, распространение некоторых норм первого на примкнувшие к городскому строю княжих городов элементы второго. Подобно тому как на скандинавском севере 40-гривенная вира стала орудием значения князей как защитников мира и права. Но ее происхождение следует искать в области специального княжого мира, охранявшего прежде всего княжих людей. Отсюда переходит она в более широкую область общего земского мира и права, как и пеня «за обиду».

Правда Ярославичей раскрывает нам дальнейшие судьбы специальной княжой защиты. В первых пяти ее статьях речь идет о защите княжого огнищанина. Вира за его убийство — 80 гривен, вира двойная. Трудно сомневаться, что это нововведение времени Ярославичей. За это говорит запись такого факта: «а конюхъ у стада старый 80 гривенъ, яко уставилъ Изяславъ въ своемъ конюсЪ, егоже убилЪ Дорогобудьци» (ст. 5). Конюх старый — княжой муж, тиун конюший 13-й статьи Пространной Правды, которая рядом указывает виру в 10 гривен за простого конюха, равного отроку или повару. Конюх старый — огнищанин, подобно ездовому или княжому тиуну (Пространная Правда — ст. 13 — видит в этом последнем, упоминаемом в ст. 14 Правды Ярославичей, тиуна огнищного, дворового). Но, с другой стороны, ездовой и тиуны отличаются от огнищанина, быть может, тем, что они — вспомним каженика, тиуна огнищного князя Изяслава, упоминаемого в Патерике Печерском, — могли быть и несвободными людьми. Если при этой вире платилась особо головщина, то она могла быть и различной для различных людей княжих при одинаковой вире. Но платилась ли особая головщина при 80-гривенной вире? На это Русская Правда прямого ответа не дает. Сравнительно-исторические данные говорят, однако, скорее в пользу утвердительного ответа, как и Пространная.

Правда. В этой последней находим повторение ст. 2 Правды Ярославичей относительно платежа 80 гривен за княжого мужаогнищанина вервью, если «убийца не изыщуть» («головника не ищють»), и следом ряд статей о платеже вир вервью. Правда, тут читаем только о 40 гривнах, платимых «вообчи», «из дружины», с упоминанием о том, что головничество платит сам головник. Но что 80-гривенная вира не разложима на 40 гривен виры и 40 гривен головщины, видно из «урока Ярославля» о «поконЪ вирном» в той редакции, какую находим в Пространной Правде ². Нет оснований предполагать, что при уплате 80-гривенной виры головник не платил головщины и что, стало быть, слияние их в одной сумме вызвано было тем, что обе суммы шли князю, да особым порядком взыскания: тут все платилось вервью как вира.

Кроме того, Русская Правда не дает никаких указаний на размер древнерусской головщины. Единственное упоминание о ней — указанная статья Пространной Правды^[13][14], и переносить на время Ярославичей позднейшее равенство виры и головщины (например, в Литовском статуте) нет основания. Как бы то ни было, перед нами двойная вира княжого мужа-огнищанина. Не думаю, чтобы эту двойную виру было правильно назвать привилегией княжих мужей. Не их это привилегия, а князя, которому шла вира; не в силу самодовлеющего общественного значения, а по личной связи с князем и его двором пользовались они усиленной защитой. Так князь и юрисдикцию свою над своими людьми охранял высокой пеней за наложение кары («муки») «без княжого слова» на огнищанина, тиуна княжого или мечника ^26э. Повышенная вира обнимала не все разряды княжих людей: отроки, детские, мечники остались, судя по указаниям Пространной Правды, при 40-гривенной. Лишь бытовое положение и равенство в вире с людьми свободными выделяли их как мужей княжих, да защита 12 гривен. пеней от «муки без княжого слова».

Самодовлеющая организация дружины развилась в древней Руси несравненно менее, чем, например, в меровингской Франции. Она не получила особого от князя вождя и не сливалась в рассматриваемый период (позднее отношения строятся на иных основаниях) с княжим двором, точнее сказать, чем дальше, тем больше от него отделялась. Слишком велико было значение организации, которую деятельность князей вносила в среду населения, слишком много уходило на эту организацию дружинных сил, чтобы дружина могла прочно сложиться в особое, самостоятельное целое, отграниченное от верхних слоев городского населения. Сильно поднявшая свое значение городская вечевая стихия в XI—XII вв. втягивает в себя дружинные, боярские элементы. Яркий пример тому — положение тысяцкого, правой руки князя, который не стал, однако, во главе дружины, не соединил в своей руке всех военных сил княжества. Князь остается сам вождем своей дружины, как сам держит и двор свой. Но это отсутствие в древнерусской жизни, насколько можем ее разглядеть сквозь призму наших источников, четкой обособленности и замкнутости дружины не устраняло особого характера дружинных отношений, влияние которых на положение князя среди населения, чем дальше, тем больше его преобразовывало, подготовляя превращение князя в вотчинника удела, политической единицы, в которой все отношения будут определяться личным отношением к князю составных ее элементов.

Особенно характерной чертой внутреннего уклада дружинных отношений в древнейшее время была выше признана принадлежность дружинника к княжому двору-огнищу как домочадца,^[15]

слившего с этим огнищем все свои личные и имущественные интересы. Быстро разлагается в ходе жизни русской бытовая основа этих отношений. Но следы ее живут, как мы видели, в солидарности князя и дружины в доле и недоле. И в конце XII в. могла дружина, как во времена Игоря, сказать князю: «а ты добудеши, и мы», добавив, в годину усобиц: «а ты погубиши — и мы». Но этим не исчерпываются пережитки прежнего положения огнищан, отразившиеся в чертах позднейшего быта. В их ряд надо поставить и статьи Русской Правды о боярском наследстве.

В составе Пространной Правды сохранилась статья: «О задницъ боярстЪи и о дружьнЪй: аже въ боярехъ любо дружинЪ, то за князя задниця не идеть; но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть»^[16]. Отрицательная форма статьи, противопоставляющая порядок наследования в боярских имуществах тому, какому подчинены смердьи статки, может быть принята за указание на видоизменение прежнего обычая.

Как в вышеупомянутых чертах средневекового западноевропейского и сербского права, вижу тут смягчение в пользу дружины, ставшей боярством, древнего права, не знавшего имущественной самостоятельности княжих мужей-огнищан. Статья — ибо это одна статья — говорит о наследстве дочерей^[17]. Расширять ее значение до наследования боковых нет прямого основания, хотя несомненно, что такое расширение принесено было жизнью, и в этом историческое значение нашей статьи; но едва ли возможно утверждать, что оно лежало уже в первоначальном смысле ее. Такое же ограничительное замечание следует сделать и по вопросу о том, какое имущество разумеет эта статья. Один из списков сохранил в варианте «остатках» указание, что речь шла о «статках», т. е. об имуществе движимом^[18]: нет прямого указания на отношение этой статьи к боярским селам; находим же в «Законнике» Душана рядом со статьей, ограничивающей права царя на ценные статки властелинские, признание наследства в земельных имуществах «до третьега братучада»^[19]. Каково было наследование в боярских селах в эпоху Русской Правды, она не говорит, но чтобы предполагать для древнерусского права такое же различие, как в постановлениях более позднего типа^[20] «Законника» Душана, нужно было бы иметь определенные основания. За неимением их наиболее естественным представляется предположение, что к вопросу о наследовании в земельных имуществах применялись в данном случае те же нормы, что и к «статкам». По крайней мере, в позднейшем западнорусском праве не видим различия в наследовании имуществ движимых и недвижимых. Нет основания предполагать его и для Русской Правды.

Чрезвычайно спорен вопрос об отношении статей Русской Правды, трактующих о боярском наследстве, к общему наследственному праву ее времени. М. Ф. Владимирский-Буданов решительно настаивает на том, что в этих статьях перед нами норма общего права, что касаются они наследства «бояр и людей» в отличие от смердов^[21]. В. И. Сергеевич, напротив, считает именно содержание ст. 117 о смердьей заднице «общим правилом о судьбе выморочного имущества»; а объяснению остальных статей Русской Правды о наследстве посвящает несколько страниц своих «Лекций и исследований»^[22]. Выводы В. И. Сергеевича резко расходятся с изложенным выше толкованием статей о боярском наследстве и основаны на ином чтении самого текста. «Единственно возможным» считает В. И. Сергеевич для 119-й статьи чтение списка Дубенского (Мус.-Пушк.): «аще въ боярстЪй дружинЪ, то за князя задница не идеть», отрицая всякую связь между нею и следующей (120): «но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть»; союз «но», связавший непонятным для В. И. Сергеевича образом эту статью с предшествующей, устраняется замечанием, что он встречается не во всех списках, и предположением, что союз этот вставлен некоторыми переписчиками «по непониманию старого текста». Такому исправлению текстов считаю необходимым противопоставить два утверждения: 1) что оценка варианта «аще въ боярстЪй дружинЪ» должна быть поставлена в связь с другими примерами, где Пространная Правда вставляет свои замечания о боярских людях взамен или в дополнение к первоначальным чтениям статей Русской Правды^[23], и 2) что связь между 119-й и 120-й ее статьями неустранима. Первое соображение заставляет признать вставку слова «боярстЪй» в тех списках, где оно есть, а не пропуск его в остальных. Второе, помимо того что чтение слов «оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть» как отдельной статьи, а не окончания предыдущей не дает ответа на вопрос, о чьих сынах идет речь и что «возмуть» дчери, вытекает из параллелизма ст. 117—118, 119—120 (о смердьем наследстве — о правах дочери смерда; о боярском наследстве — о правах дочери боярина) ²⁷ Притом сходные черты наследственного права на боярские имущества у других народов устраняют повод и надобность критики, отрицающей содержание нашего источника, критики, для которой нет опоры и в данных нашего отечественного исторического материала.

Таковы немногие черты, какими отразилось в источниках наших правовое положение древнерусского боярства. Они носят черты его дружинного происхождения. М. Ф. ВладимирскогоБуданова именно эта последняя печать побудила отвергнуть толкование ст. 119—120 как специальных норм боярского наследства, так как «в эпоху 3-й Русской Правды, т. е. в XII—XIII вв., класс этот должен быть признан вполне свободным от личной зависимости от князя»^[24][25]. Та характеристика эволюции дружины в боярское сословие, которая была выше намечена, лишает меня возможности принять это общее положение за критерий для оценки нашего источника: боярство до конца рассматриваемого периода оставалось, несмотря на глубокие перемены в его положении, классом княжих мужей. И в пользу этой точки зрения на древнерусское боярство говорит, полагаю, между прочим, и то, что она дает возможность более консервативного толкования статей Русской Правды.

Признание за боярскими дочерьми права на наследование отцовского имущества — крупный шаг в развитии прав боярского сословия. Вспомним, что в меровингской Франции право наследования дочерей и сестер ранее признано, точнее, введено) для наследования крестьянских имуществ, чем боярских^[26]. У нас признание боярской дочери наследницей стоит рядом с отрицанием женского наследования в статье о наследстве смерда и в ст. 125, формирующей общее положение народного права .

С этим нарастанием боярских прав, вероятно, связана любопытная черта Пространной Правды: те ее статьи, где встречаем слово «боярский». Статья о боярском населедстве в некоторых списках редактирована так: «А иже въ боярехъ или же въ боярьсгЬй дружинЪ, то за князя задниця не идеть» (Кар.), и даже: «аще въ боярстЪй дружинЪ, то за князя задниця не идеть» (Мус.- Пушк.). Что тут мы имеем дело не с первоначальным текстом, заставляет признать невозможность связывать эту форму статьи с дальнейшим: «но оже не будеть сыновъ, и дчери возмуть». Понятно, что В. И. Сергеевич, оказав ей предпочтение, должен был разорвать такую связь статей. Рядом с этим упоминанием о боярской дружине стоят такие черты, как упоминание боярского тиуна в двух статьях — 3-й и 89-й и приписка «такоже и за боярескъ» после статьи «о княжи мужъ» (13—14). И тут явно сказывается позднейшая рука. Третья статья Пространной Правды повторяет третью же Древнейшей Правды, заменив ее ябетника своим тиуном боярским. Полагаю, что ябетник выбыл не бесследно, а только перешел во 2-ю статью как тиун княжой, как оцененный (по 4-й статье Правды Ярославичей) в 80 гривен: первоначальное значение обоих слов было, быть может, и на русской почве равносильно^[27][28][29]. Заменивший его боярский тиун, по ст. 89 — холоп, на которого «по нужи» вскладают послушество, «оже не будеть свободнаго». Мысль, выраженная его упоминанием в ст. 3, что за его убийство плата 40 гривен, та же, что в ст. 14: «такоже и за боярескъ», пытающейся приравнять плату за боярских людей плате за людей княжих. Точный смысл этого приравнения остается, впрочем, неясным, так как ст. 13 говорит о плате 40 гривен за княжого отрока, конюха или повара, 80 гривен за огнищного и конюшего тиунов, 12 — за сельского и ратайного тиунов и 5 — за рядовича. В сущности, приписка ст. 14 имела в виду, скорее всего, только последние две цифры и должна быть отнесена к тексту «а въ сельскомъ тивунЪ … 5 гривенъ», который можно рассматривать и как отдельную статью, ведь ст. 3 не приравнивает боярского тиуна княжому. Боярский тиун в ст. 77 Карамзинского списка (=ст. 89 по изд. В. И. Сергеевича) определен как тиун «дворьский» (в отличие от сельского, ратайного); перед нами та же фигура в боярском быту, что тиун огнищный при княжом дворе.

Все эти черты — упоминание о боярской дружине, о боярских тиунах — могут иметь реальную, бытовую основу для поздних моментов рассматриваемой исторической эпохи, когда укрепившееся правовое и бытовое положение боярства выдвинуло вопрос о боярских людях, которых зависимость от бояр-вотчинников начинает закрывать от княжой власти. Не придавая, впрочем, особого значения этим предположениям, высказываю их прежде всего для выяснения, почему не считаю упомянутые черты Пространной Правды данными для изучения положения боярства в XI—XII вв., и усматриваю тут позднейшие редакционные наслоения в ее тексте.

• [1] ambaht. ambatt — равно значению слова «тиун» — слуга, а «боярский» —прибавка в силу тенденции этой редакции вставлять указание на бояр и боярское); тринадцатая статья черпает из II, 4 и 5, б и 7, добавляя из недошедшегоисточника, быть может более полного списка Правды Ярославичей, о княжихотроке, конюхе и поваре.
• [2] Lehmann К. Der K? nigsfriede der Nordgermanen.
• [3] Дания и Норвегия знают 15 марок пеню, ноем.: Ibid. S. 203—204 (15=12+3).
• [4] Ср.: «А будет убит королевский управитель в Упсальских имениях, оцененон в 40 марок, которые должен получить король, так уставил в законе Биргерярл. а прежде это было 12 марок» (Lehmann К. Die Konigsfriede. S. 32. 55).Тут же: 40 марок королю за убийство, совершенное, когда король был в даннойобласти, причем это должно было быть ведомо убийце; то же за нанесениетяжких ран при тех же условиях (Ibid. S. 46). Остётские законы присуждаютпеню за бесчестье герцогу и епископу (9 марок) и господину, «который имеетконюшего, повара и сорока весельное судно на собственный счет» (6 марок), приубийстве их людей. В позднейшем шведском законодательстве такая цена —привилегия короля.
• [5] Сопоставление скандинавских данных с Русской Правдой не поколебало быаргументации Лемана против Стеенструпа, но если бы он захотел сохранитьсвою теорию о нарушении неприкосновенности дома как основном предмете40-марковой пени, то причину пришлось бы искать не как у него — в связипреступлений этого рода с действиями скопом (Ibid. S. 245), а в охране королевских дома и домочадцев с постепенным ее распространением на всех вступавшихпод королевскую защиту.
• [6] Такую же двойственность в системе денежных кар находим и в старом польскомправе. Так, в Польской Правде XIII в., как можно назвать запись на немецкомязыке польского права в сборнике Эльбингской городской библиотеки, кромеархаической наименьшей пени в б и 12 марок (раз встречается 15 марок), находими другие — в 30, 50 и 70 марок — 70 марок за кражу из княжой конюшни илидома, как и за нарушение земского мира приводом в землю злодея (? — ст. XII), 50 марок — за кражу в кладовой или кухне князя; за сокрытие тела убитого (ст. VIII), за мир, который нарушен на большой дороге совершенным на нейубийством («большая дорога охранена миром князя и кто на ней кому причинитбеззаконие, тот нарушил мир князя: это поляки называют — княжая рука» —ст. XV), за насилие над девушкой (ст. XVII). За кражу из клети рыцаря иликрестьянина — 12 марок. Вообще 6 и 12 марок — «продажи» по нарушению правчастных лиц. 30 и 50 марок встречаем как плату за голову родне убитого: 30 марок — годовщина крестьянина и «немца, которого полякиназывают гостем» (это не купец, а колонист); годовщина рыцаря икупца — 50 марок (ст. VIII и XV). Княжие пени в 50 и 70 марок по значениюсродни 40 маркам скандинавского севера. Быть может, и по происхождению: сопоставление систем денежных кар крайне затруднено изменениями в денежномсчете (ср. ст. XX).
• [7] Некоторые списки Русской Правды поняли русина как горожанина, а словенинакак селянина. Это толкование позднейшего переписчика отражает весьмадревнюю традицию, выражение которой находим в терминологии договоровс греками или Константина Багрянородного и имеющей свой корень в представлении о городе как княжом и дружинном центре.
• [8] В. И. Сергеевич (Лекции. С. 382) сопоставляет с этой статьей постановлениесмоленского договора с немцами: «Оже имуть Русина вольнаго у вольное женывъ РизЪ или на Готьскомь бЪрЪзЪ, оже убьють, и тотъ убить; пакы ли не убьють, платити ему 10 гривенъ серебра», но эта статья идет в параллель не с 2-й статьейДревнейшей Правды, а ст. 17—19 Правды Ярославичей: убитый на местепреступления «той убить и есть», а не убили его на месте — то кара по уставу, а не самосуд.
• [9] Древнейшая Правда: «личьцю мьзда» — ст. 6: «изимати ему свой челядинъ» —ст. 15; «взяти ему свое» — ст. 17; получение «своего скота» — ст. 20. 12 гривен, по-видимому тоже «за обиду», платит по ст. 12 господин холопа, ударившегосвободного мужа за то, что не хочет его выдать. Этим дело не кончилось:
• [10] оскорбленный мог убить холопа, или «бити и розвязаше», или помиритьсяна гривне кун за сором (постепенное смягчение нормы — ст. 87—88 III ред.).Ср. любопытный вариант к ст. 47 Пространной Правды у Калачова, СУП:"А оже уведеть чюжь холопъ либо робу, платити ему за обиду 12 гривнЪ;а князю продаже 12 гривне, а челядинЪ или украдше или уведенъ есть"
• [11] Древнейшая Правда, ст. 7, 8. 11. В последней характерно, что 12 гривен назначены за ус и бороду, а за отрубленный перст — всего 3. Гривна за угрозу (ст. 12), 3 гривны, «.. .аще ринеть мужь мужа любо отъ себе, любо к собъ» (ст. 13; ср.ст. 36 III ред.), платы, вызванные скорее борьбою против насильничанья буйныхлюдей в среде городского населения, чем в среде дружинной: и в этой чертеможно видеть шаг княжой власти навстречу требованиям городского населения (ср. рассказ саги об Олаве, приведенный В. О. Ключевским во 2-м Приложениик «Боярской думе»). Вообще вся тенденция этих норм — борьба противсамоуправства. Раз на месте не разрешилось столкновение (ср. ст. 28 III ред.:"Не терпя ли противу тому ударить мечемъ, то вины ему въ томъ нетуть"), топотом обязательно удовлетвориться уставной платой: «аще сего (ударившего)не постигнуть, то платити ему, то ту тому конець». Княжие виры и пени"за обиду" — орудие против самоуправства и постепенно вытесняют местьи личную расправу. Вопрос об «отмене мести» спорен. Видят ее в указаниистатьи Пространной Правды: «отложиша убиение за голову, но кунами ся выку-пати». Но так как не вижу оснований двоить съезд Ярославичей из-за слова"паки", которое не значит вторично (ср. ст. 5), и вопреки словам «по Ярославі», то не знаю, видеть ли в этой статье след нормы, не сохраненной в дошедшемтексте Правды Ярославичей, или плод компилятивной работы, ненадежныйхарактер которой был выше отмечен. Ст. 9: «Аще утнеть руку и отпадеть рука, любо усъхнеть, то 40 гривны» — вознаграждение за увечье, заимствованноеиз цены мужа по вире, подобно тому как Литовский статут определяет платуза раны и увечье в некоторых случаях как за головщину или как за целогочеловека.
• [12] Ключевский В. Курс. Ч. 1. С. 292. Пространная Правда, черпая из Древнейшей, повторяет (ст. 27 и 25) ст. 7 и 8, но ее «за обиду» толкует, по своему времени, как"продажу". 3 гривны «за обиду», ст. II — тут (ст. 30) «продажа» рядом с вознаграждением гривной кун (последнее, вероятно, подразумевается и при ст. 11Древнейшей Правды, подобно «личьцю мзда» ст. 6). В продажу обратилисьи 3 гривны за обиду ст. 6 в ст. 34 Пространной Правды (см. чтение «продажи"Карамзинского списка). Любопытны платы «за обиду» ст. 78—80, защищающихзакупа от обид господина: за имущественный ущерб «все воротити» и «за обидуплатити ему 60 кун»; за залог закупа в кунах «за обиду платити ему 3 гривныпродажи»; за продажу закупа в рабство — то же. Последнее понятно: продажаидет сверх освобождения закупа от всех обязательств (а наймиту свобода во всехкунах), но в ст. 73 не ясно, чтобы куны взыскивались в пользу закупа, какполагает М. Ф. Владимирский-Буданов (Христоматия. Вып. 1. С. 61). Указанныесуммы — продажи, но не указывает ли выражение «за обиду» на первоначальноиное значение их? Более вероятным считаю, что тут перед нами только позднейшая терминология, отождествившая «за обиду» и «продажу» ввиду их исторической связи.
• [13] Ст. 12: поконы вирные указаны с 40 гривен вирнику 8, с 80 — вирнику 16.
• [14] Насколько она игнорирует головщину, видно из ст. 34—35: «Аже ударитьмечемъ, а не утнеть на смерть, то 3 гривны (продажи — Кар), а самому гривназа рану же лечебное; потнеть ли на смерть, а вира» — без прибавления «и голов-щина». Это особенно странно при множестве указаний на вознаграждениепотерпевших. Ср. замечания М. Ф. Владимирского-Буданова: «Высота головничества не определяется законом» (Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор. С. 317) и Н. А. Максимейко: «Литовский статут отступает от Русской Правды в томотношении, что головшина его имеет определенный размер, тогда как головничество Русской Правды не имеет такового» (Максимейко Н. Источники уголовныхзаконов Литовского статута. Киев, 1894. С. 38).
• [15] 2Ь5 Ст. 14 Правды Ярославичей. В позднейших списках встречаем статью, указывающую на вознаграждение потерпевшему неправильную кару: «Оже утяжутьн мукЪ, а посидить у дворянина, 8 ногатъ за ту муку, а у колоколницибьютъ кнутомъ, а за ту муку 800 гривень»: Эта статья, последняя в Карамзин-ском списке, понятна только в сопоставлении с 14-й статьей Правды Ярослави-чей. Ср. сопоставление княжой кары и вознагрждения потерпевшему в ст. 103Пространной Правды: «Аже смердъ (?) мучить смерда безъ княжа слова, то 3гривны продажи, а за муку гривна кунъ; аже огнищанина мучить, то 12 гривеньпродажі, а за муку гривна»: при равном вознаграждении потерпевшему —различная продажа.
• [16] Для меня не подлежит сомнению, что таково лучшее чтение статей 119 и 120 Пространной Правды, неразрывно связанных по содержанию. Ср. выше сходнуюстатью Законника Душана. Другой заголовок — «О боярских остатках (читай:статках) и о людских» или «О боярстей задници и о людстЪ» — распространяется и на следующие статьи (121 и далее), а вариант «любо в боярстъй дружинЪ"создан тенденцией этого свода вставлять — быть может, соответственно ростув XIII в. боярской силы — указания на боярские права.
• [17] Несколько иначе шло смягчение дружинного права в Польше: в упомянутойПольской Правде XIII в. читаем в ст. 21 о наследстве рыцаря: «Если мужне оставил сына, то жена владеет имуществом, пока остается без мужа; а когдаона умрет, то наследство берет господин мужа; если же он оставил дочь, то должен господин ее справедливо наделить и дать столько вещей, как имеламать, как сказано выше». А выше упомянуто, что мать, выходя замуж вторично, имеет право на двух лошадей с повозкой, на служанок, скот и вещи, что она принесла с собой в дом первого мужа или купила на деньги, вырученные от продажильна или другого зерна, принадлежавшего ей в собину.
• [18] «И дворъ зажгоша и статокъ его весь поимаша» (Ипат. С. 450, под 1190 г.).Судебник 1497 г., ст. 60: «статокъ весь и земли».
• [19] Законник Стефана Душана, ст. 100, 101.
• [20] «Более позднего типа» потому, что в «Законнике» речь идет только об определенных предметах, составляющих, как конь и оружие (эти идут царю), отличиевоенного слуги либо, как бисерная свита и золотой пояс (эти уступаютсядочери), отличие боярского звания. Русская Правда говорит вообщео «статкахъ».
• [21] Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор. С. 479—480.
• [22] Сергеевич В. Лекции. С. 537—548.
• [23] Так она вставила тивуна боярского в 3-й статье, замечание «такоже и забоярескъ» после 13-й.
• [24] Комментарий к этим статьям, предложенный В. И. Сергеевичем, предполагаетне только их случайную последовательность (против чего говорит указанныйпараллелизм), но и неправильное установление связи между ними компилятором, искусственно связавшим «по непониманию старого текста» разнородныенормы, переделывая и искажая свой источник, влагая в него по недоразумениюновый смысл. Но основание этой критики текста не в объективных данных каких-либо источников, а в несоответствии их точного смысла точке зрения, устанавливаемой исследователем.
• [25] Владимирский-Буданов М. Ф. Обозр. С. 480. В надписании 119 (104) ст. по Кара-мзинскому списку «О боярскомънаследствъ и олюдскомъ» Буданов хочет видетьуказание, что речь идет о порядке общем, но статья говорит о боярах и («боярской») дружине. Надписание можно отнести лишь ко всему дальнейшему рядустатей.
• [26] Эдикт Хильперика. См.: Glasson Е. Le droit de succession dans les lois barba-
• [27] res Nouvelle Revue historique de droit fran? ais et? tranger. P. 1885. T. 9; Idem. Histoire du droit et des institutions de la France. P., 1889. T. 3. P. 81; Gierke O. Erbecht und Vicinenrecht im Edict Chilperichs//ZSSR. GA 1876. Bd. 12.
• [28] Ст. 118 (см. о ней ниже); ст. 125: «Аже будеть сестра въ дому, то той задницЪне имати, но отдалять ю за мужъ братия, како си мог уть».
• [29] Сев-нем ambaht, сканд. ambatt — слуга и з челяди, как и тиун (готск. thius, сев.-нем. diu; ср. dienen). В феодальной Европе видим иногда названиеamtmann’oM препозита — тиуна в крупном землевладельческом хозяйстве частных владельцев.