Сплетение и слияние сюжетов

Разобрав чередование долей в законченном художественном целом, их однотемное соседство, обратимся теперь к новому способу их сочетания: к слиянию и соединению. Для анализа возьмем Пушкина: «Цыгане», «Полтаву» и «Медного Всадника». Во всех этих трех поэмах видны две линии: личная, любовная, и общественная, гражданственная. Среди этих трех вещей только «Полтава» уязвима в какой-то своей композиционной неслаженности. Об этом говорил еще Белинский: «Лишенная единства и мысли плана, а по тому недостаточная и слабая в целом, поэма есть великое произведение по ее частностям. Она заключает в себе несколько поэм, и потому самому не составляет одной поэмы. Богатство ее содержания не могло высказаться в одном сочинении, и она распалась от тяжести этого богатства. Третья песня ее сама по себе есть нечто особенное, отдельная поэма в эпическом роде. Но из нее нельзя было сделать эпической поэмы: если бы поэт и дал ей обширнейший объем, она и тогда осталась бы рядом превосходнейших картин, но не поэмою. Чувствуя это, поэт хотел связать ее с историей любви, имеющей драматический интерес; но эта связь не могла не выйти чисто внешнею. Несмотря на то что „Полтава“ была великим шагом вперед со стороны Пушкина, как архитектурное здание, она не поражает общим впечатлением, нет в ней никакого преобладающего элемента, к которому бы все другие относились гармонически; но каждая часть в отдельности есть превосходное художественное произведение».

Два основных сюжета «Полтавы», романтический и исторический, ощущаются неслившимися, потому что в поэме два центра: казнь Кочубея и Полтавский бой; первый удар идет по линии семейной мести, второй — по линии исторического возмездия. Сюжеты однотемны: месть и возмездие; но для единства этой однотемности мало, нужна слиянность. Когда мы читаем II песню, то казнь Кочубея звучит как удар, завершающий все события поэмы, он чувствуется как конец, и Полтавский бой звучит уже вторым ударом, отчасти непонятным и ненужным, потому что он никак логически не связан с казнью Мазепы.

В художественном организме та или другая сцена важны не столько сами по себе, сколько в отношении к остальным. Тот же пир Петра Великого в «Полтаве» значителен и торжественен, как пир после боя, это сцена, данная после предыдущей, после сражения, и перед последующей (бегство Мазепы и Карла). Логическое сцепление этих трех сцен — боя, пира и бегства — непреложно. Но связь между казнью и боем неощутима и вызывает те самые размышления, которые были высказаны Белинским.

И те же две линии, общественная и личная, сплетены и в «Цыганах», и в «Медном Всаднике» идеально. Мериме так говорит о «Цыганах»: «Это — ряд эпических отрывков и драматических диалогов, следующих друг за другом, по-видимому, без строгой связи и по временам пересыпанных лирическими отступлениями, а между тем стихи так крепко держатся друг за друга, что ни одного из них нельзя выбросить, не нарушив общей гармонии».

Приход Алеко выявляет две стороны его исканий: стать цыганом и любить Земфиру. Этим двум линиям поэмы отвечают два рассказа старого цыгана, первый, об Овидии, — на тему общественную, второй, об Мариуле, — на тему романтическую. Кульминация поэмы — это убийство. Одновременно этот поступок Алеко завершает его, как мужчину и как гражданина. Эпилог, речь старика, логически изо всего вытекает, это мудрое послесловие.

То же и в «Медном Всаднике» — идет сперва катастрофа в городе, на общественной площади, потом столь же сильная сцена в области личных переживаний, гибель Параши, сумасшествие Евгения, но ударная сцена поэмы, когда Всадник мчится за Евгением, — выявляет и заключает драму и человека и гражданина — одновременно.

На всех этих примерах мы видим, какую роль играет в поэтическом целом слиянность частей, и тут же мы ощущаем этот непреложный закон неизбежности начала и конца, без которых немыслимо произведение искусства. Двухчленное строение сюжета (сдвиг и удар), при необязательном соседстве вступления и послесловия, неизбежно присущи рассказу, роману, поэме.

Конечно, при сложности повествовательного целого этих сдвигов может быть десяток, могут быть и мелкие удары, подготовляющие основной, но мы всегда знаем и чувствуем его, эту основную точку сюжетного многочлена: убийство старого Карамазова, уход Лизы в монастырь, отповедь Татьяны Онегину, самоубийство Анны Карениной.

Можно было бы говорить, где и как помещается этот удар в анекдоте, в причте, в повести, в поэме, в романе, в десятках разновидностей повестей и романов. Но это пока все задания для будущего.

V.