Первые попытки регистрации и реставрации памятников

В белорусских землях первые попытки регистрации древних памятников относятся ко второй половине 1830-х годов. Так, в октябре 1837 г. генерал-губернатор Северо-Западного края получил в Вильне следующее предписание:

«На основании продолжения Свода законов 1 тома статьи 1360 в канцелярии МВД производятся, в числе прочих, дела по собиранию сведений о древних зданиях и вообще находимых древностях… Покорнейше прошу Ваше превосходительство доставить мне о таковых зданиях, находящихся в Виленской губернии, как-то: монастырях, церквах, замках, домах, водопроводах, мостах, развалинах стен, остатках других памятников древности… точные и полные сведения с означением настоящего их положения, и если возможно, то доставить рисунки таковым древностям и изложить вкратце историю существования оных или преданий, кои на их счет сохранились.

Министр внутренних дел граф Блудов"¹.

И «пошла писать губерния!» 27 октября 1837 г. виленский генералгубернатор разослал распоряжение всем уездным исправникам и гражданским губернаторам с указанием, чтобы «означенные сведения были бы доставлены ему»^[1][2]. Результат ожидался целый год, но (как и в случае с «Приглашением барона К.-И. Аша») оказался плачевным, ибо собрано почти ничего не было. Вот характернейший ответ одного исправника:

«Участковые заседатели рапортами удостоверяют: известнейших курганов, древних могил или сопок в Упитском уезде по собранным сведениям не обнаружено, кроме токмо Клаванского прихода, расстоянием 30 верст от Паневежа к северо-западной стороне существуют в двух местах древние могилы… но при оных, кроме огромных камней, примечательного не открыто. 5 ноября 1837 г.»^[3].

Сбор подобных сведений явно требовал людей образованных. Пришлось увещевать предводителей дворянства в уездах, но и это помогало мало. Россия все еще, видимо, не созрела для таких начинаний. Собирание подобных сведений, писал один из губернаторов предводителю, «возложено было на градскую и земскую полиции, но, к сожалению, одни из них доставили весьма немного… другие отозвались совершенным неимением таковых, тогда как мне самому известны немаловажные древности, которые полиция из виду упустила». «Озабочиваясь скорейшим и точнейшим по возможности исполнением поручения начальства, — пишет губернатор далее, — я признал нужным покорнейше просить Ваше превосходительство собрать и доставить в Виленский губернский статистический комитет без малейшего отлагательства времени… Я не сомневаюсь, что Вы, милостивый государь, — заканчивал он свое обращение к предводителю, — не только по долгу Вашего звания, но и по доказанному Вами усердию к пользам службы Его императорского величества и знанию дел обратите особенное внимание, дабы требуемые от Вас сведения о древностях вполне соответствовали желанию начальства…»^[4]. Как видим, к образованному классу приходилось обращаться с увещевательным письмом, весьма близким к просьбе. С подобной же просьбой и в том же просительном тоне («Не находя способнее Вас человека…») обратился тот же губернатор 31 октября 1838 г. и к издателю газеты «Литовский вестник»^[5]. Но все это давало мизерные результаты.

Подобное же предписание в октябре 1837 г. получил и витебский генерал-губернатор. История повторилась. Ответы полицейских чинов и… земских судов (куда, видимо, тоже пришлось обращаться гражданскому губернатору) сообщали самые общие сведения: в Режице есть развалины замка, в Люцине — крепость в развалинах. Анекдотичная отписка была получена от полоцкой полиции, сообщившей, что в этом древнейшем белорусском городе есть только дом, где, по преданию, останавливался Петр Великий, а других древностей не имеется. Потребовался грозный окрик губернатора с указанием на Евфросиниевский монастырь, чтобы усердие полиции утроилось и прислано было описание не только Спасо-Евфросиниевского, но и Бельчицкого монастырей [Слёзкин, 1910. С. 4—5]¹. Серьезно отнеслась к этому лишь Велижская уездная полиция (Витебская губерния): в ее ответе сообщалось, что в Велиже над Двиною и ручьем Коневцом «в древнее время был замок, около которого с одной стороны от ручья в Двину протекал и протекает теперь ручей, через окоп и ручей были мосты (последние существуют и теперь), а над ними со внутренности замка при выезде имеется с жилыми покоями о двух этажах две со въездными воротами башни. Из всего замкового строения уцелел один каменный, крытый черепицею дом, купленный от казны дворянином Павлом Яцкевичем» [Слёзкин, 1910. С. 5]. Но в целом казенные начинания в деле собирания сведений о памятниках древности тут же разбивались о тот же казенный чиновничий аппарат самодержавной России. Дело можно было сдвинуть с мертвой точки лишь частной инициативой отдельных подвижников.

Дело о регистрации памятников слабым огнем вспыхнуло еще через десятилетие — в 1846 г., по тем же каналам и с тем же успехом. Редактор «Виленского вестника» А. Марциновский, занимавшийся древностями, запросил за это 2 тыс. рублей «ежегодно и безотчетно». В ответ на сообщение об этом Министерство внутренних дел уведомило губернатора, что в Виленской губернии находится на службе «до 70 молодых людей, большей частью воспитывавшихся в казенных учебных заведениях»: «Я предлагаю Вам, — писал министр, — поручить опытнейшему из них доставление описания древностей, снабдив их для руководства надлежащими наставлениями и распределив между ними предметы занятий…» 24 января 1847 г. губернатор запросил А. Марциновского, где собирать древности (другого осведомленного в этом лица не нашлось). Тот ответил в самой общей форме с явной издевкой: в монастырях, костелах, церквах и т. д. Так все и кончилось^[6][7].

Если попытки регистрировать памятники по казенным каналам неминуемо терпели фиаско, то частная инициатива приводила к лучшим результатам. Еще в 1832 г. некто Я. Липоман издал в Вильне книгу о местных древностях [Lippoman J., 1832]. Через четыре года в Петербурге была опубликована статья о памятниках «литвинов» [Gory о groby…, 1836], а еще через год «Сын Отечества» писал о раскопках: «В 1833 г., услышав в первый раз такие чудесные рассказы, я не преминул отправиться к означенным горам, чтобы на опыте убедиться, действительно ли состоят они из одного песку. Приказал я разрыть на несколько саженей глубиною землю, и оказалось, что эти горы природные, а не изделие человеческих рук. Ибо первый слой был органический (почвенный. —Авт.), а следующие за ним состояли из песку и горшечной глины и содержали в себе множество камушков». Далее тот же автор говорил о раскопках на границе приходов Дорбянского и Лукожемского курганов со «склепом», вокруг которого якобы лежали «60 черепов в симметричном порядке». То же открыл будто бы и помещик Наркевич в имении Герджели, и т. д. [Юцевич, 1837. С. 292]. Год спустя «Сын Отечества» сообщал о «древних могилах Минской губернии и в Минске» [О древних могилах…, 1838].

В те же 1830-е годы на археологические памятники все больше обращают внимание путешественники по Белоруссии; о курганах, например, писал Ф. В. Булгарин, проезжавший здесь в 1835 г. [Булгарин, 1835. С. 856]. В 1837 г. делаются первые записи белорусских обрядов, легенд, песен, которые заносят на бумагу воспитанники Себежской гимназии¹. Археологическими памятниками заинтересовался смотритель Молодечненского училища В. Игнатович, стремившийся выяснить, «кто сооружал, когда и против каких врагов» распространенные в Вилейском уезде «земляные окопы» [Каханоуст Г. А., 1984. С. 41]. Напомним, что именно в это время, в 1838 г., в имении Н. А. Толстого Черногрязье (Звенигородский уезда) в Центральной России были произведены первые раскопки курганов и вышла первая публикация их результатов с точным воспроизведением найденных вещей [Чертков, 1838]. «Русский исторический сборник», где она была напечатана, пользовался достаточно широкой известностью.

К началу 1830-х годов относятся первые попытки ремонта древних архитектурных памятников Белоруссии, для чего делаются первые наблюдения над характером этих построек, составляются первые исторические справки о них, производятся первые подобия «обмеров». Центром внимания оказался, естественно, самый знаменитый храм Преображения Спасо-Евфросиниевского монастыря в Полоцке XII в. 10 февраля 1832 г. епископ Полоцкий и Витебский Гавриил обратился к генерал-губернатору с письмом: «При посещении моем в сем 1832 г. в истекшем генваре месяце города Полотска осматривал я Спасскую церковь, отстоящую от города Полотска в двух верстах. Церковь сия,^[8]

построенная преподобной Евфросиниею княжной полоцкою праправнукою равноапостольного князя Владимира в 12 столетии… Архитектура, необычайная толстота стен с малыми узкими окнами, внутреннее иконописное расписание всей церкви в старинном греческом вкусе с надписями древнерусского письма. При сей церкви, как из Степенных книг 273 страница видно, погребались православные полоцкие епископы, при сей церкви устроен был женский монастырь и в самой церкви на хорах ныне уцелели две маленькие крестообразные кельи, где преподобная Евфросинья с сестрою своею Градиславою [на самом деле Гориславою, в иночестве Евдокией. —Авт.], в инокинях Евдокиею, совершала иноческие подвиги прежде, чем отправиться в Иерусалим… Монастырь сей… существовал до времен польского короля Батория, который, покоривши вооруженной рукою город Полоцк, отдал его… во владение иезуитам" [Состояние Спасской церкви…, 1910]. Указав, что храм находится ныне в руках «арендатора поиезуитских имений»¹, что «иноверцы» за ним не следят и он «легко может от небрежения… или от недоброжелательства к правоверию потерпеть повреждение в стенах и в живописи, которая, к удивлению… сохранилась доселе с ясными признаками древнего несовершенного (!) российского искусства», архиерей просил о покрытии церкви «для сохранения ее от повреждения в ненастное время на щет казны» и передаче ее «в ведение полоцкого мужского Богоявленского монастыря». Как видим, местные церковные власти до некоторой степени интересовались историей памятника, читали кое-какую литературу (Степенную книгу), но художественная ценность их в то время для них была закрыта, к тому же за древнюю «несовершенную» живопись они принимали сравнительно поздние ее записи (раскрытие фресок памятника было осуществлено лишь в наше время и то далеко не полностью).

Впрочем, какие-то приготовления к ремонту его делались и ранее^[9][10], для чего была составлена и опубликована историческая справка о нем и о церкви (правда, с опозданием на год; см.: Г-в И-н, 1832). Годом позднее в «Журнале Министерства внутренних дел» были вновь сообщены краткие сведения о храме и впервые приложен рисунок-чертеж памятника. Там же сообщалось о «стенном писании в старинном греческом вкусе» и вкратце о переделках, которые были осуществлены перед освящением храма 7 августа 1833 г. Оттуда же мы узнаем об указании Николая I рассмотреть в Строительном комитете планы большого ремонта церкви [О Церкви…, 1833].

Ремонтные работы велись в Евфросиниевском храме весьма недолго. Архитектор Порт, руководивший ими, не понял сущности памятника, не уловил его первоначальный художественный образ (хотя данные для этого полностью сохранились): он повысил верх и скрыл чердаком такую важную для художественного восприятия памятника деталь, как массивный декоративный постамент под барабаном. Исключительную толщину стен и столбов храма замечали все, об этом писали, но для чего это было сделано (что это было связано с декоративным постаментом под барабаном), оставалось непонятным. Чердак окончательно закрыл все возможности к пониманию памятника, и лишь в 1924 г. все прояснилось благодаря аспиранту Н. И. Брунову, когда он открыл там этот декоративный постамент [Брунов Н. И., 1924; Бруноу Н. 1928]. Итак, ремонт храма архитектором Портом стал действительно только ремонтом, хотя памятник был, судя по опубликованной в 1833 г. гравюре, довольно точно «обмерен» и его историей занимались многие. Такова, видимо, судьба всякого научного исследования на самых первых порах.

• [1] ЛГИА. Ф. 388 (Виленской губернская квартирная комиссия 1811—1913). On. 1.№ 11. Л. 1.
• [2] Там же. Л. 4.
• [3] Там же. Л. 11.
• [4] Там же. Л. 20.
• [5] Там же. Л. 23.
• [6] Любопытно, что, получив нагоняй, полоцкая полиция где-то разыскала и приложила копию искового прошения Иосафата Кунцевича (?—1623) к Корсакам об именияхБорисоглебского униатского монастыря [Слёзкин Н. Ф., 1910. С. 5].
• [7] ЛГИА. Ф. 388 (Виленской губернская квартирная комиссия 1811—1913). On. 1.№ 11. Л. 67, 68, 75, 77, 78.
• [8] Обнаружено Г. А. Кохановским: НИАБ. Ф. 1430 (Канцелярия витебского гражданского губернатора. On. 1. Д. 14 455. Л. 14; НИАБ. ф. 2507 (Витебская дирекция народныхучилищ Министерства народного просвещения, город Витебск Витебского уезда Витебской губернии). On. 1. Д. 75. Л. 5462.
• [9] Поиезуитские имения — имения иезуитского ордена, отобранные в казну по удалении его из пределов Польши, а впоследствии — из России. После 1760-х гг. польскоеправительство реквизировало земли ордена и продало их в частную собственность. Приэтом вместо единовременной уплаты покупной суммы на каждом проданном именииоставлен в известных размерах долг, с которого владелец имения обязывался уплачивать на вечные времена определенные проценты; поступающие с имений суммы назначены были на содержание учебных заведений в крае.
• [10] НИАБ. Ф. 1297 (Канцелярия генерал-губернатора витебского, Могилевского и смоленского). On. 1. Д. 5891. Ремонт церкви Евфросиньи в 1831 г.