Об отношении свидетельства к его интерпретациям

Отношение к прошлому настоящее выражает, интерпретируя его. При этом настоящее интерпретирует не само прошлое, а лишь свидетельства прошлого, которые являются его материальными следами. Поэтому, чтобы понять характер отношения между прошлым и настоящим, необходимо исследовать характер отношений между свидетельством и его интерпретациями. Вальтер Беньямин попытался это сделать, обратившись к одной из историй Геродота, в которой тот описывает пленение персидским королем Камбузом египетского фараона Псаменита^[1].

Пленение Камбузом Псаменита

Камбуз, чтобы унизить плененного им египетского фараона Псаменита, приказал выставить его перед победным шествием персов, в котором принимали участие также и, схваченные в плен, египтяне. Псаменит вынужден был увидеть в толпе пленных свою, находящуюся в унизительной ситуации, дочь, а также узнать, ведомого на смертную казнь, сына. Но Псаменит, сдерживая себя, долго не показывал никаких чувств, пока мимо него не провели старого и бедного мужчину из его прислуги. Только тогда он, схватившись за голову, продемонстрировал глубокую горечь, оставив, надо сказать, в глубоком недоумении не только своих истязателей, но и будущих читателей этой истории, которые до сих пор задают себе вопрос: Как объяснить подобную реакцию Псаменита? Почему он продемонстрировал свою горечь и свои эмоции только в тот момент, когда мимо него провели его старого слугу, но не тогда, когда он увидел в толпе пленных свою дочь или же своего сына?

Геродот, скупо описывая случившееся, совершенно отказывается от его интерпретации, не давая нам никаких пояснений. Почему он поступает таким образом, задает вопрос Беньямин. По мнению Беньямина, искусство свидетельства как раз и заключается в том, чтобы «описывать, не объясняя». Историческое свидетельство лишь сообщает нам то, что должно сообщить, оставляя интерпретациям возможность объяснять и интерпретировать сказанное им. Свидетельство не расходует себя на объяснения и пояснения, дистанцируясь от своих интерпретаций. Оно не скатывается до их уровня, сохраняя по отношению к ним независимость и достоинство исторического свидетельства, которые не позволяют поставить себя в один ряд с собственными интерпретациями.

Разумеется, хотя свидетельство и само — интерпретация определенных событий и процессов прошлого, оно является и очевидцем тех событий, которые оно зафиксировало и «зацементировало» в себе или собой и тем самым, надо сказать, четко определило рамки и границы будущего диалога об этих событиях. Но определив рамки исторического диалога, само свидетельство в этом диалоге не участвует. Продолжение и развитие этот диалог находит не в свидетельстве, а в его интерпретациях или же в историческом рассказе, который, по образному выражению Беньямина, «как бы погружает событие в жизнь повествователя для того, чтобы потом опять извлечь его оттуда. Так что событие это, наподобие глиняной чаши, сохранившей отпечаток руки гончара, несет всегда в себе и след своего рассказчика»^[2].

Рассказ, считает Беньямин, это своего рода «ремесленная форма сообщения», которая несет в себе не только следы прошлого события, но и отражает индивидуальное восприятие этого события рассказчиком.

Индивидуальное восприятие накладывает отпечаток на интерпретацию любого следа или источника прошлого — слова, текста, знака и изображения. Созданная в 1512—1513 гг. картина Рафаэля «Сикстинская Мадонна», казалось бы, навечно запечатлела одних и тех же персонажей: Мадонну с младенцем, двух ангелов, папу Сикста II и Святую Варвару. Может ли современный наблюдатель увидеть в ней нечто новое, чего современники Рафаэля в ней видеть не могли? Может. Ибо современный наблюдатель может узнать в ангелах Рафаэля, например, рекламные образы, которые он не раз видел на упаковках конфет, посуде, одежде и сувенирах. Из такой перспективы видеть ангелов современники Рафаэля никак не могли.

Современный наблюдатель воспринимает свидетельства прошлого в особом контексте и в специфической среде своего времени, в которую эти свидетельства погружаются. Эта среда оказывает, надо сказать, самое прямое и активное влияние на восприятие свидетельства. Ведь если памятник христианской культуры будет помещен в абсолютно нетолерантную или даже агрессивную среду радикально настроенных исламистских экстремистов или фундаменталистов, то никакого диалога между прошлым и настоящим в этом случае не получится. Диалогичное отношение между настоящим и прошлым предполагает наличие толерантности, интереса и стремления понять и познать человека прошлого.

Не претендуя на исчерпывающую характеристику отношений между свидетельством и интерпретацией, попытаемся описать их в самых общих чертах:

• • никакой четкой границы между историческим свидетельством и исторической интерпретацией нет и быть не может. Свидетельство является человеческим способом субъективной фиксации действительности и субъективной формой ее интерпретации. Однако свидетельство, в отличие от интерпретации, — это прямой очевидец прошлых событий, их непосредственный участник, а потому — «источник прошлого»;
• • как источник прошлого, свидетельство позволяет себя излагать и комментировать, но никак не менять или корректировать, потому что написанное, как, впрочем, и случившееся, принадлежит одному только прошлому и никаким изменениям не подлежит;
• • фундамент исторического диалога образуют одни лишь неизменные свидетельства, а не их изменчивые интерпретации. Но свое продолжение исторический диалог находит не в застывших свидетельствах, а в их динамичных интерпретациях.

В историческом диалоге свидетельство, по образному выражению Беньямина, погружаясь то в одно, то в другое настоящее, порождает прикосновением к нему новые интерпретации одного и того же прошлого, вовлекая его тем самым в бесконечную «интерпретационную игру» или же в диалог «большого времени», имя которому история.

• [1] Benjamin W. Illuminationen. Frankfurt am Main, 1977. S. 314—315.
• [2] «Die Erzahlung […] gleichsam handwerkliche Form der Mitteilung […] Sie senkt dieSache in das Leben des Betrachtenden ein, urn sie ivieder aus ihm hervorzuholen. So haftet ander Erzahlung die Spur des Erzahlenden wie die Spur der Topferhand an der Tonschale». Cm.:Benjamin W. Illuminationen. S. 393.