Расширение предмета исторических исследований и формулирование государственно-охранительной концепции

Накопление источников, создание системы подготовки кадров, создание в обществе и в государстве условия для развития исторической науки — все это само по себе еще не решало задачи выработки исторической концепции, соответствующей новому этапу развития национального самосознания в обстоятельствах нового европейского мировоззрения. Это мировоззрение действительно изменилось. Ни для Западной Европы, ни для России революционные и военные испытания конца XVIII — начала XIX в. не прошли бесследно.

Германская философская и историческая мысль первой откликнулась на задачу выработки идеологии нового германского государства, новой государственной германской идеи. Немецкие романтики дали импульс и другим историческим школам, направив интерес историков па изучение особенностей народного духа, исторического пути своего конкретного народа. Нет ничего удивительного в том, что каждая научная школа в поисках философии истории исходила из особенностей национального духовного опыта.

Российская историческая школа, являясь европейской, двигалась к пониманию смысла истории Российского государства, распознавая особенности социальных и нравственных институтов, формировавших стиль жизни огромной империи.

Русская мысль, заговорив, но образному выражению А. С. Пушкина на своем «метафизическом языке», начиная с 1830-х гг. стала высказывать собственные суждения о современных явлениях европейской философии. Прежде всего, это сказалось в полемике вокруг основной фигуры европейской науки того времени, Г. В. Ф. Гегеля. Так, знаток и почитатель философии истории Г. В. Ф. Гегеля А. С. Хомяков указал на грядущую судьбу этой философской системы. Он предсказал, что как только крышка гроба закроет грозный профиль «Учителя», первый же нерадивый ученик соединит гегелевскую диалектику с материей и тем закончится германская классическая философия.

Осторожничал с прямым следованием идеям Гегеля и видный правовед, философ, историк Б. Н. Чичерин. Он отмечал черты этой философии, свидетельствующие о ее ограниченности. Эта философия, как писал он, достигла высших пределов умозрения, охватывая весь мир и все явления. Она подвела их иод свою точку зрения, нанизывая факты на «нить ложных выводов», насильно подводя их под логические формулы. Порочность этого пути доказывается при углублении в действительность, при соприкосновении с реальным миром.

Таким образом, учение Гегеля, его философия истории были известны в России, но в русском обществе возник вопрос: можно ли это учение применять к сфере науки в России, в том числе к сфере исторической науки? Если да, то в какой мере? Если нет, то исходя из какой познавательной системы следует исходить для того, чтобы уяснить смысл и значение русской истории? Инструментарий исторической науки стремительно развивался, однако становилось все более очевидным, что само по себе накопление исторических фактов и совершенствование методики исторических исследований не могут обеспечить успеха в поисках истины.

Для многих отечественных мыслителей XIX в. становится актуальной тема соотношения «их» цивилизации и «нашей» культуры. Так, в русской общественной мысли появляется тема соотношения культуры и цивилизации как одна из основных проблем, требующих осмысления.

Отсюда и специфический взгляд на эпохи в истории России и Запада. По иному, чем западноевропейская историческая мысль, ставили наши мыслители вопрос о культуре и цивилизации. Произошло это еще и потому, что противоположность культуры и цивилизации была отечественной мыслительной традицией уловлена раньше. Цивилизация как буржуазная цивилизация Запада рассматривалась в контексте противоположности России и Запада многими, идея противоположности культуры и цивилизации отчетливо была выражена еще у революционных демократов первой половины XIX в. Так, В. Г. Белинский как бы предвосхищая грядущие споры скажет: «Пусть процветает в Северо-Американских Штатах гражданское благочестие, пусть цивилизация дошла до последней степени, пусть тюрьмы там пустые, трибуналы праздны, но если там, как уверяют нас, нет искусства, нет любви к изящному, я презираю это благоденствие, я не уважаю этой цивилизации, я не верю этой нравственности, потому что это благоденствие искусственно, эта цивилизация бесплодна, эта нравственность подозрительна. Где нет владычества искусства, там люди не добродетельны, а только благоразумны, не нравственны, а только осторожны; они не борются со злом, а избегают его не, но ненависти ко злу, а из расчета»^[1].

Победа над Наполеоном, «воскрешение» прошедших веков нашего народа Карамзиным, который уловил историческую потребность и открыл российскому обществу прошлое страны, помог найти историю в себе, себя в истории. Это событие дало российскому обществу осознание силы своей страны, способствовало развитию национального самосознания. Изменения в социальной структуре общества, начало политических движений заставили русское общество задуматься о себе самом, попытаться уяснить смысл и значение нашего исторического существования.

Итак, И. М. Карамзин завершил этап становления и развития исторической науки XVIII — начала XIX в. Его «История» явилась основой формирования нового исторического сознания, нового отношения к прошлому, настоящему и будущему. И это сделало его произведение образцом для подражания и исходным началом для многих поколений историков. Романтическое мировоззрение составляло главнейшую идею общественной и исторической мысли — историзм, в рамках которого исследователи желали понять и установить связь времен, связь прошлого, настоящего и будущего.

Главным преобразователем общества являлась совокупность нравов, обычаев, представлявших «народный дух», народ, воплощавший в своей культуре и исторической индивидуальности присущие только ему особенности. Происходило осмысление того, что каждая эпоха, каждое событие отличаются своим характером, все развитие протекает органично, прошлое входит в плоть и кровь народа. Как бы мы сегодня сказали, формирует сознание народа.

Так разрывались старые и складывались новые традиции в осмыслении истории. Отдельные идеи, замечания, наблюдения собирались постепенно в новое видение науки и воплощались в исторических концепциях, в том числе и русской исторической мысли. На первый план выходил поиск национальных особенностей, смысла русской истории, создание образа русского национального характера.

В исторических исследованиях начался отход от некоторых положений рационалистической философии, схематического представления о прямолинейности, непрерывности исторического процесса. На смену им приходило понимание разнообразия истории народов. В исторической науке и сознании общества складывался образ России — могущественного государства, сила которого состояла в наличии самодержавной власти, преданности народа древним традициям.

В 1820—1840-е гг. в историческую науку пришло поколение историков, получивших специальную профессиональную подготовку, приобщившихся к новым идеям западноевропейской философской и исторической мысли. В соответствии с этими идеями историческая наука должна была соединять в себе политическую историю (государственный строй, налоги, религию, просвещение), историю дипломатическую и всеобщую.

Все историки сходились во мнении о том, что главной составляющей жизни является «дух народный», проникающий все события прошлого. Он проявляется в языке, нравах, в явлениях бытовых, религиозных, художественных. История народа состоит в развитии духовной жизни. В ней основание и проверка всякого учреждения и закона. Главное проявление народного духа заключается в «Божественном промысле» и государстве, полагал М. П. Погодин. Главным фактом, выражавшим народную национальную идею, он считал законы движения души и чувств и государство.

Исторический процесс ученые представляли как сочетание двух элементов: свободного творчества человеческого духа и независимых от него природных условий. Свобода нравственных существ, таким образом, сочетается с действием необходимости, которую диктуют неизменяемые законы природы.

Проблема соотношения факта и теории в исторической науке была предметом дискуссии М. П. Погодина и К. Д. Кавелина. Главное в исторической науке — сознательное осмысление прошлого, основанное на определенном мировоззрении, теории, как утверждал Кавелин. История, основываясь на фактах, фундаменте исследования, должна выступить в форме внутренних причин, направить внимание историков на те или иные процессы, происходящие в жизни общества, открыть народный дух. Отсутствие «зрелой мысли» во взглядах на русскую историю и оценки исторических событий есть результат отсутствия «собственной теории». Поэтому задача исторической науки, заключал Кавелин, состоит в выработке твердого взгляда на отношение к фактам, т. е. создание теории русского исторического процесса.

Погодин исходил из приоритета факта. Если мы хотим построить здание, утверждал он, прежде всего, должны подготовить материалы: «обжечь кирпичи, обтесать камни», и только потом можно переходить к этапу исследовательской работы, собственно «повествованию».

Пока в истории, констатировал он, еще недостаточно сделано в области исследования для того, чтобы перейти к изложению собственно истории. В статье «О трудах гг. Бычкова, Калачова, Кавелина и Соловьева по части русской истории» (1847 г.) Погодин неоднократно высказывал свои опасения по поводу излишнего теоретизирования в исторической науке. Теорию, систему нужно органически выводить из самой истории, а не подбирать факты под определенную концепцию, что, по его мнению, имеет место в исследованиях Кавелина. Он был убежден, что никакая теория, даже самая блистательная, никакая система, даже самая остроумная, не прочны, прежде чем проверятся, утвердятся быт и идеи. Кавелин же считал Погодина «толкователем» фактов, а не историком в настоящем смысле слова, так как он не способен был подняться «до высшего исторического развития», т. е. теоретического осмысления прошедшего и сознания «ясной системы».

Во второй четверти XIX в. на одно из первых мест в исторической науке выдвинулась научно-познавательная функция, появилась вера в науку, в возможность использования ее данных для решения практических задач современности. Возрастали требования к научному знанию и прежде всего требование истинности представляемых событий прошлого.

Тема соотношения истины и добытого знания, вопрос приближения к истине ставились и решались историками по-разному. Так, М. П. Погодин шел к истине через веру и самосозерцание; Ю. Ф. Самарин считал истинным то знание, которое согласуется с «народностью»; для М. Т. Каченовского критерием истины исторического знания являлось соответствие конкретно-исторического развития общим законам, приложимым ко всем временам и народам. Потому не удивительно, что именно он стоял во главе школы «скептиков».

Каченовский Михаил Тимофеевич (1775—1842 гг.) — профессор Московского университета, с 1821 по 1835 г. — заведующий кафедрой истории, статистики и географии Российского государства, декан словесного отделения, с 1837 г. — ректор Московского университета, редактор и издатель одного из популярнейших журналов XIX в. — «Вестника Европы» (1804—1830 гг.). В университете читал курс лекций по риторике, теории изящных искусств и археологии, русской и всеобщей истории, статистике, географии и этнографии. Первый из отечественных историков ввел в лекционные курсы обзор источников по истории России.

В своем отношении к источнику М. Т. Каченовский опирался на критику текстов, предложенную Г. Ф. Миллером и А. Л. Шлёцером. Последний, но его мнению, заложил фундамент здания исторической критики, но при этом оставил в летописях много «сомнительных происшествий», что сделало необходимым новые изыскания.

В работах конца 1820—1830-х гг. («Мой взгляд на Русскую Правду», «О баснословном времени в русской истории» и др.) Каченовский сформулировал свои требования критики древнейших русских памятников. Он обратил внимание не только на восстановление подлинного текста летописей, так называемой «малой критики», но главное — на выяснение истинности сообщаемых в источнике исторических фактов, т. е. «высшей критики», или исторической. В основании разработанного им критического метода лежали представления об историческом процессе как цепи великих происшествий, имеющих свои причины и следствия. Это привело его к мысли о необходимости анализа содержания древних памятников в связи с реальными обстоятельствами места и времени их создания. Таким образом, исторические памятники он рассматривал как продукты определенной эпохи и требовал в связи с этим установления соответствия самого источника и фактов, в нем сообщаемых, с историческим ходом происшествий, с общим духом времени, к которому они относятся.

Представление Каченовского об историческом процессе как едином, взаимосвязанном, подчиненном общим законам развития истории, привело его к мысли о необходимости сопоставления данных источника со всеобщим ходом политического и гражданского образования западноевропейских народов. Сравнительно-исторический метод приобрел у него источниковедческое направление и служил для установления подлинности исторических источников и достоверности сообщаемых фактов.

Это была новая постановка проблемы. Ученые XVIII в. не сомневались в подлинности и достоверности источника, в то время как Каченовский поставил эту подлинность под сомнение и пришел к выводу о том, что понятия, употребляемые в летописях, в Русской Правде чужеродны для Руси.

Каченовский пытался доказать, что «Русская Правда» возникла под балтийско-немецким влиянием не ранее XIII в., поскольку только к этому времени сложилось городское самоуправление в европейских странах, и, следовательно, ранее его не могло быть в Новгороде. Таким образом, ученый утверждал, что из всех известных списков даже самые древние — не старее XIV в. Отсутствие их в IX—XIII вв. делало всю историю того времени недостоверной и баснословной. Так сравнительный метод лишил историка возможности оценить конкретно-историческую реальность.

Ученики М. Т. Каченовского П. М. Строев, Н. В. Станкевич (основатель известного в 1830-х гг. кружка), О. М. Бодянский (в будущем основоположник отечественного славяноведения) и другие восприняли идеи учителя и написали ряд статей в том же духе, опубликованные в «Ученых записках Московского университета» в начале 1830-х гг. Эта группа ученых во главе с Каченовским получила в исторической науке название скептическая школа.

Выводы скептиков вызвали критику со стороны ряда ученых. Так, М. П. Погодин написал несколько томов, опровергающих их. Основная полемика развернулась вокруг вопросов о времени написания летописей, об их авторстве, доверии к сообщаемым ими известиям. Погодин привел свидетельства, в том числе византийских ученых, в поддержку сообщений летописи. Ряд ученых — П. Г. Бутков. Н. И. Надеждин, А. Н. Полевой и другие — хотя и признавали скептицизм в отношении древних памятников естественным, тем не менее отвергли крайние выводы Каченовского и его учеников. Заслуги скептиков видели в том, что они закладывали основы исторической критики, направляли внимание на внутреннее содержание источников, рассматривали их в связи с общим развитием общества, анализировали юриспруденцию народов.

Наиболее последовательным в восприятии западноевропейских идей и на этой основе сформулировавшим общие положения, касающиеся новых подходов к изучению и осмыслению прошлого, был Н. А. Полевой.

Полевой Николай Алексеевич (1796—1846 гг.) — писатель, драматург, публицист, литературный критик, переводчик. Был редактором и издателем журналов «Московский Телеграф», соиздателем журнала «Русский вестник», редактором журнала «Сын Отечества», заведовал литературным отделом газеты «Северная пчела».

Просветительские устремления Полевого были обусловлены его верой в «третье сословие» и общие законы развития человечества. Он был поклонником европейской научной исторической школы, верил в ее непогрешимость. Его кумирами были Б. Нибур, Ф. Гизо, О. Тьерри, в их творчестве он черпал и методологические, и теоретические идеи для своих работ.

Полевой являлся автором шеститомной «Истории русского народа», четырехтомной «Истории Петра Великого», «Русской истории для первоначального чтения» и многих других работ.

Немецкая философия, французские историки, поставившие в центр изучения прошлого гражданскую историю, пришедшую на смену истории сильных личностей, идеи романтизма являлись основой для постановки и решения Полевым новых для русской исторической науки теоретических и методологических проблем.

Он отдал должное заслугам своих предшественников и современникам в изучении русской истории, в собирании и систематизации исторических материалов, отметив «незабвенные» заслуги перед исторической наукой Н. М. Карамзина, В. Н. Татищева, Г. Ф. Миллера, особенно А. Л. Шлёцера. Эпоху в истории изучения русских древностей, отмечал он, составили труды Н. П. Румянцева, К. Ф. Калайдовича, П. М. Строева, А. X. Востокова.

Именно на волне критики Карамзина за отсутствие «духа народного» Полевой и выступил собственно с «Историей русского народа» (первый том вышел в 1829 г.). Автор решительно отказался от изложения событий из «своего века, своего народа, самого себя». Понять истинную историю народов, пришел к выводу Полевой, можно только «обнимая весь мир», рассматривая каждое общество, каждого человека, каждое деяние его в связи с жизнью всего человечества. Как и многие до и после него в осмыслении прошлого Полевой исходил из представлений о единстве, закономерности, повторяемости всемирного исторического процесса.

Полевой подошел и к рассмотрению одной из важнейших проблем отечественной исторической науки XIX в. — соотношения исторической жизни России и стран Западной Европы. Россия и Запад для него — части мировой истории и, следовательно, подчинены общим законам развития. Россия прошла школу веков подобно Западу и жизнь ее совершалась в тождественных с западной историей явлениях. В этом состоял его основной вывод, хотя он признавал, что жизнь эта отличалась все же по форме, времени и месту, так как общие законы могут проявляться по-разному. Оставался открытым вопрос о пределах сходства и различия.

Полевой верил в прогресс, в развитие философии, религии, политики, образования. В соответствии с общей просветительской схемой он видел три основных фактора, определяющие жизнь человечества: природно-географический, характер народа, события в странах окружающих. Европу он предпочитал Азии. Европа для него олицетворялась духовностью и человеком, Азия — природой и вещественностью. История человечества представлялась ученому как борьба Азии и Европы. Постепенно идея единства исторического пути всего человечества подменялась у него различиями цивилизационными. Борьба заключалась в попеременном вторжении Азии в Европу и затем «вдвижении ее Европой обратно». Одним из последних этапов этого движения Запада на Восток Полевой считал «Великую Северную войну», вторжение Наполеона. Это начало новейшего периода в истории человечества. Вос ток устоял и приходит очередь двинуться ему в Европу.

Характер русского народа, сформировавшийся в условиях местоположения между Азией и Европой, определил его историческое развитие. Русский народ соединил в себе «воображение Востока с умом Запада и с твердостью северного характера», что и определило его потенциальные возможности. Вера русских являлась залогом силы и единства государства.

Полевой пытался осмыслить народ как субъект истории и определить характер взаимоотношений народа и государства. Государство для него являлось высшей формой выражения народного духа. В конечном итоге история России, история народа в концепции Полевого превратилась в историю государства, историю самодержцев.

Выдвигая тезис о том, что государство является высшей формой выражения духа народа, Полевой сосредоточил внимание на проблеме происхождения государства. Он исходил из понимания того, что государство создается постепенно, исторически. Древняя история России может быть только «историей русского народа, а не историей Русского государства». Это положение определило его схему русской истории. Первый период — время истории русского народа, второй — история Русского царства, третий — история Российской империи. Как и другие народы Европы, по его мнению, славяне были покорены выходцами из германских и скандинавских земель, которые «на мечах» положили начало общественным образованиям, т. е. все государства начинались одинаковым образом.

За критику Н. М. Карамзина и некритичное отношение к некоторым западноевропейским авторам Полевой получил несколько резких отповедей от А. С. Пушкина. «Спрашивается: кем и каким образом г. Полевой уполномочен назначать места писателям, заслужившим всемирную известность? …Нет ли тут со стороны г. Полевого излишней самонадеянности?» — писал поэт. И далее: «…Желание отличиться от Карамзина слишком явно в г-не Полевом, и как заглавие его книги есть не что иное, как пустая пародия заглавия Истории Государства Российского, так и рассказ г-на Полевого слишком часто не что иное, как пародия рассказа историографа» (т.е. Н. М. Карамзина. — Г. Я.)^[2].

Еще у И. Н. Болтина С. М. Соловьев увидел первые попытки смотреть на историю как на науку народного самопознания. Для историков XIX в. такое понимание явилось неотъемлемой частью их представлений о сущности и задачах исторической науки. «Полем действия» для русских ученых стало «национальное самосознание». Это определило последующие искания русской исторической науки, понимание ее предмета.

Итак, «Россия отделена от Европы». Этот пушкинский тезис доминировал в сознании многих историков того времени. В числе этих историков был М. П. Погодин. Он знаменит, в том числе тем, что Н. П. Барсуков составил беспрецедентную по своим масштабам 22-томную биографическую хронику «Жизнь и труды М. П. Погодина».

Погодин Михаил Петрович (1800—1875 гг.) — историк, педагог, собиратель старины, издатель «Московского вестника» (1828—1830 гг.) и «Москвитянина» (1841 — 1856 гг.). Сын крепостного крестьянина графа И. П. Салтыкова, получившего вольную в 1806 г., Погодин окончил историко-филологический факультет Московского университета. В 1828 г. он начал преподавать в университете, с 1835 г. — профессор русской и всеобщей истории, заведующий кафедрой российской истории. Академик Петербургской Академии наук по Отделению русского языка и словесности (1841 г.). В 1844 г. из-за конфликта с попечителем Московского университета С. Г. Строгановым вышел в отставку и сосредоточил свое внимание на научном исследовании истории России, на публицистической и издательской деятельности.

У современников Погодин пользовался уважением и авторитетом. Ему отдавали должное И. Д. Кавелин, Д. А. Корсаков, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, Г. В. Плеханов и другие. Однако оценки его как ученого, педагога и человека неоднозначны. Многие отмечали тонкость его критики источника, трудолюбие в собирании материалов, но в то же время, отсутствие широкого общего взгляда, в силу чего результаты его деятельности были ограниченными, имеющими только частное значение.

Его политические убеждения укладывались в формулу «Самодержавие, православие, народность». Погодин не был ни консерватором, ни националистом — он был сторонником русского политического согласия, как оно сложилось историей. Его можно определить как «свободного консерватора». Это подтверждает и сам Погодин: «Русская история — это мы сами, наша плоть и кровь, зародыш наших собственных мыслей и чувств… Изучая историю, мы изучаем самих себя, достигаем своего самопознания, высшей точки народного и личного образования. Это книга бытия нашего».

Диапазон научных интересов Погодина был широким. Но главным предметом его творчества была история древней и средневековой Руси. Его перу принадлежал ряд крупных исследований: «Происхождение варягов и Руси», «Исторические афоризмы», «Исследования, замечания и лекции о русской истории» в семи томах, «Историко-критические отрывки» и др.

Сам Погодин считал, что время, в которое он жил, предложило вопросы, прежде неслыханные, ответы на которые должна дать история. Найдено много новых источников, и в общих понятиях, в самой исторической науке произошли существенные изменения. Столбовую дорогу в отыскании истины в событиях прошлого проложил И. М. Карамзин. У него Погодин учился «и добру, и языку истории», «любви к Отечеству, уважению к народным традициям». Духом критики, по собственному определению Погодина, он «напитывался» у А. Л. Шлёцера; уточнял свои исторические позиции в полемике с М. Т. Каченовским, И. Ф. Г. Эверсом, К. Д. Кавелиным, С. М. Соловьевым. Погодин был в курсе новейших европейских исторических и философских идей. Ученый пытался осмыслить национальные идеалы и традиции, место русского народа в общечеловеческом развитии, определить собственное представление о смысле и содержании истории.

В истории, согласно Погодину, надо изучать явления, прежде всего, личные, бытовые, религиозные, художественные. Действия духа человеческого он представлял в виде цепи событий, где каждое кольцо необходимо держится всеми предыдущими и держит в свою очередь все последующие. Это историческая гармония как цепь событий требует исследования самых незначительных происшествий, их причин, требует «ловить звуки», тогда можно прочесть историю так, как «глухой Бетховен читал партитуру». Исходя из этого Погодин определял один из основных своих принципов изучения прошлого: «собирание, очищение, распределение событий». Свой метод исследования Погодин называл «математическим», имея в виду, что историк должен собрать все места из летописей, грамот и других источников об известном предмете, и потом, имея их перед глазами, делать выводы о его значении и отношении, в каком он находится к другим смежным предметам, и вообще ко всей истории, проверяя свои выводы прочими сведениями.

Убежденный в торжестве законов естественного и духовного мира, Погодин, одним из первых в русской исторической науке пришел к выводу о том, что поиск истины в истории может быть таким же, как и в других науках. Погодин сравнивал работу историка с работой коллекционера, например нумизмата, разбирающего монеты, но месту, времени чеканки, по материалам, из которого они изготовлены, и, подобно В. Н. Татищеву, с работой архитектора. Именно за эту работу взялся Погодин — работу «чернорабочего» в науке, как он ее называл, представив в своих исследованиях план, фасад строения и для себя, и для будущих времен.

«Россия — огромный мир», как писал Погодин, она обладает неизмеримыми пространствами и богатствами вещественных и духовных сил. Выяснить, как сложился этот «колосс», как «сосредоточились, как сохраняются в одной руке все сии силы» — главная задача исторической науки. При этом начало государства есть самая важная, самая существенная часть, краеугольный камень истории.

Погодин исходил из того, что как все существующее в мире, так и Россия начиналась с «неприметной точки». Такой точкой для России явилось призвание Рюрика новгородцами. Новое гражданское начало, положенное Рюриком, подверглось влиянию славян, оно «блеснуло и погасло». Главным результатом призвания Рюрика Погодин полагал начало династии. Роду Рюрика было предназначено основать впоследствии величайшее государство в мире. Судьба династии определяла последующее развитие русской истории, а ее сохранение было основным делом исторического развития.

Погодин выделял пять эпох в русской истории: Первая — от норманнов до князя Ярослава. Вторая — удельный период: господствовало право старшего в роде, земли Руси находились в общем владении княжеского рода, однако каждый князь стремился обособиться в своем уделе. Третья — Московское государство. Четвертая — эпоха европейско-русская, от Петра I до Александра I. Пятая эпоха — современная, национальносамобытная, определяющая будущее России.

Отвечая на вопрос о соотношении исторического развития России и стран Западной Европы, Погодин исходил из двух посылок. Первая: история России есть составная часть истории человечества, поэтому историк не может изучать историю России вне контекста истории Европы. Вторая: Россия всегда шла своим путем, и обязанность историка — отыскать этот путь, показать его своеобразие. Соотношение России и Европы он сам определил как «параллель русской истории с историей Западных Европейских государств». Это два процесса, идущие рядом друг с другом, но не пересекающиеся. Они могут пройти через похожие стадии развития, но это не будет означать, что они обязательны для их эволюции. В конечном итоге Погодин пришел к выводу, что «вся история России до малейших подробностей представляет совершенно иное зрелище». Корень различий ученый видел в «изначальной точке», «зародыше». Государство на Руси началось вследствие призвания, «полюбовной сделки». На Западе оно обязано своим происхождением завоеванию.

Подобная идея для российской историографии не новая, но у Погодина она становится доминирующей, определяющей судьбу и особенности развития русской жизни во всех ее аспектах. На Западе пришельцы побеждают туземцев, отнимают у них землю, обращают в рабство. Победители и побежденные образуют два класса, между которыми возникает непримиримая борьба. В России государь был «званным… мирным гостем» и имел дело с народом «лицом к лицу, как его защитник и судья». Все преобразования шли сверху, от государства, а не снизу, как в Европе. Таким образом, разница в первичной точке решила судьбу России.

К этому добавились и природно-географические, и религиозно-духовные факторы. Россия занимала огромные пространства, объединяла многочисленные народы, причем «не механически, силою оружия», а историческим ходом своего развития. При этом, подчеркивал он, Россия никогда не переставала быть единым целым. Принятие христианской веры из Византии смягчало нравы, способствовало сохранению доброго согласия в обществе. Духовенство в России подчинялось государям. Единство языка, единство веры и один образ мыслей народа, делал вывод Погодин, составляли силу Российского государства. Три начала действуют в истории России и предопределяют ее обособленность: историческое, физическое и нравственное.

Погодин сформулировал три основных отличия России от Запада.

• 1. Роль государя. Но его мнению, в то время как для стран Запада государь по существу враг, завоеватель, для России он — гость и защитник.
• 2. В то время, как на Западе действовало правило «вассал моего вассала — не мой вассал», в России вассалы в русском обществе представляли собой слой, находившийся между государем и народом.
• 3. В России общинная земля находилась у народа, но под властью князя и вассалов, в то время как на Западе земля принадлежала только вассалам.

Еще одной особенностью России историк считал также географический фактор, а именно огромность территории страны, которая делала невозможным ее завоевание.

Погодин утверждал, что Россию всегда спасало и спасет в будущем самодержавие, сильное государство, народ, носящий «во глубине своего сердца сознание объединенной Русской земли, объединенной Святой Руси»; вера православная, готовая на всякие жертвы; «язык живой», земля просторная, плодоносная. На них «Святая Русь удержалась, удерживается и удержится». Так он приходит к известной формуле — «Самодержавие, православие, народность».

Обращаясь к своим соотечественникам, Погодин неоднократно подчеркивал, что мы имеем собственную историю, удивительный богатый язык, собственное национальное право, собственные национальные обычаи, свою поэзию, свою музыку, свою живопись, свою архитектуру. Отказаться от этого — значит утверждать, что у «русских нет истории, нет предков… Руси нет». Он предупреждал об осторожности при попытках мерить Россию по масштабам западноевропейским, искать на Западе плодов, для которых нет семян.

Погодин отстаивал первенствующее значение национальной идеи, каковой считал образование и развитие государства, национального сознания как главных условий жизни русского общества. Историческая наука, как самопознание народа, был убежден Погодин, должна проникать в его национальный характер, помочь понять себя, чем были русские и чем стали.

Эти идеи получили признание и развитие в трудах других ученых. В частности, они были созвучны настроению славянофилов. Их особенно привлекали попытки М. П. Погодина разъяснить явления русской истории из нее самой.

Именно этот подход окрашивал творчество Н. Г. Устрялова.

Устрялов Николай Герасимович (1805—1870 гг.) — выпускник историкофилологического факультета Петербургского университета; несколько лет работай в канцелярии Министерства финансов. В 1830 г. начат читать лекции по русской и всеобщей истории в университете. После защиты докторской диссертации по философии был избран профессором и почти четверть века возглавлял кафедру русской истории в Петербургском университете.

Свою научную деятельность Устрялов обозначил подготовкой к изданию «Сказаний современников о Дмитрии самозванце» и «Сказаний князя Курбского». За эту работу он был удостоен ордена св. Анны 3-й степени. Интерес к источнику Устрялов старался передать своим ученикам, с источников начинал он всегда свой курс и открывал так сразу новый незнакомый для слушателей мир.

Расцвет творчества Устрялова пришелся на 1830—1840-е гг. Были изданы его двухтомная «Русская история», «Начертание русской истории для учебных заведений», «Руководство по русской истории» и др. Он получил статус официального историографа. Главной для него была именно преподавательская деятельность.

Свое изложение русской истории Устрялов предварял историографическими размышлениями. Все, что было сделано в XVIII в., воспринималось им с осторожностью. Он отдал должное Н. М. Карамзину, который, по его мнению, оказал величайшую услугу отечественной истории тем, что привел в известность почти все ее источники и приготовил материалы для «прагматического бытописателя». Вместе с тем Устрялов нс принял понимания Карамзиным предмета исследования и отсутствия исторической «нити» событий. Строго оценив своих предшественников, Устрялов изложил собственное видение русской истории с «прагматической» точки зрения.

По мнению Устрялова, главный предмет исторической науки — события, в которых проявляет себя собственно жизнь государства: «достопамятные» действия людей, управляющих внутренней и внешней политикой России; успехи законодательства, промышленности, науки и художеств, влияние религии, нравов и обычаев. Задача историка — не собирание биографий, а представление картины «постепенного развития жизни общественной», «изображение переходов гражданского общества из одного состояния в другое, раскрытие причин и условий изменений». История должна обнимать все, был убежден Устрялов, что имело влияние на судьбу государства, и указать место России в системе других государств.

Для решения этой задачи историк выдвигал два условия. Первое, самое подробное, верное и отчетливое: знание фактов и приведение их в систему. Второе: объяснение влияния одного события на другое, с указанием причин и следствий, рассмотрение каждого явления как следствие предыдущего и причину последующего. Это и есть, по его мнению, «прагматическое» изложение истории. Подобно Погодину он хотел видеть в истории непрерывную нить или цепь событий. Но при этом он ставил и новую задачу: определить точки, где общий ход событий получает иной характер.

Так наметилась методологическая тема соотношения развития и изменения в истории.

Чтобы узнать, что такое Русь, надо начинать изложение с «колыбели» русской жизни, с первых веков, считал Устрялов. Важно показать главные моменты, внутренние и внешние условия, дающие направление «судьбе государства». Устрялов делил историю России на два периода: древняя история — от начала Руси до Петра Великого (862—1689 гг.); новая история — от Петра Великого до смерти Александра I.

Возникновение у славян гражданского общества Устрялов связывал с установлением верховной власти норманнского князя. Принятие христианской веры способствовало слиянию разноплеменных областей русской земли в одно государство. Оно явилось основанием особенного, своеобразного быта народа и образовало отдельный, отличный от западного, мир. Окончательное устройство государства Устрялов относил ко времени Ярослава Мудрого. Затем борьба между потомками Рюрика за верховную власть привела к разделению Руси на уделы. Однако, обращал внимание Устрялов, это не привело к уничтожению Руси, а, наоборот, еще больше скрепило общественные узы, способствовало сохранению единой веры, одних гражданских уставов, мысли о единодержавии.

Покорение Русской земли монголами, по мнению Устрялова, не оказало влияния на внутреннее устройство Восточной Руси. В неприкосновенности остались главные элементы государства: вера, язык, гражданский быт. С самого начала русская история имела одно направление, одну идею — объединение Русских земель в единое государство. В начале XIV в. совершился «великий переворот» и определилась судьба России — образовалось сильное, самостоятельное русское царство. После потрясения русского царства самозванцами Устрялов видел цель русских царей в благоустройстве государства, в духе древнейших уставов и самодержавия, получившее окончательное образование при Алексее Михайловиче и сыне его, Федоре Алексеевиче.

Петр Великий совершил беспримерный в истории подвиг, «преобразовал и себя, и свой народ», сделав «все, о чем заботились, к чему стремились русские цари». Петр усвоил плоды европейской цивилизации, поставил государство на такую ступень, что оно явилось «внезапно исполином в кругу своих соседей». Петр I для Устрялова не просто преобразователь, он «определитель» будущего («Мы пожинаем плоды: сеял Петр»). Завершила дело Петра Екатерина II. Она соединила почти все русские земли, страна получила перевес над соседними народами. При этом Россия выстояла среди всеобщего потрясения западных государств французской революцией и избавила Европу от Наполеона, подчеркивал историк.

Современный ему период Устрялов начинал с восшествия на престол императора Николая I. С ним он связывал решение задачи необходимости органического устройства державы на началах народности и образования.

Итак, в XIX в. центральным элементом исторических концепций стала формула «Самодержавие, православие, народность». Можно утверждать, что ее в известном смысле выработала отечественная историческая мысль.

• [1] Белинский В. Г. Ничто о ничем, или Отчет к изданию «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы // Собрание сочинений: в 9 т. Т. 1. М., 1976. С. 254—255.
• [2] Пушкин А. С. Сочинения. С. 714—715.