Мотивация преступления как субъективное отражение объективных причин

Исследование мотивации уголовно наказуемых деяний в качестве специфической формы психического отражения криминогенных влияний подводит нас к истокам преступного поведения, его главным и определяющим причинам, коренящимся в социальных условиях жизни и деятельности субъекта. Следовательно, речь здесь пойдет о внешних условиях мотивации преступного поведения, включающих в себя социологический (социально-экономический, организационно-управленческий и идейно-воспитательный) и социально-психологический уровни. Их рассмотрение завершит криминологический анализ мотивации преступного поведения как системы.

Исследование мотивации преступного поведения в качестве субъективного отражения объективных явлений и процессов не противоречит причинности и не подменяет ее, поскольку, устанавливая генетическую и содержательную связь причинности и отражения, не следует их отождествлять. Причинные связи хотя и необходимы, но недостаточны для понимания отражения. Отражение является процессом всеобщим, через него осуществляются всеобщая связь и взаимодействие явлений в мире, в том числе и причинная генетическая связь. На всех уровнях существует и причинность как одна из форм всеобщей связи явлений, но связи каузальной. Таким образом, причинность и отражение, будучи механизмами всеобщей связи явлений, не тождественны между собой. Применительно к нашей проблеме первая отвечает на вопрос о причинах мотивации преступного поведения, а второе — о свойствах личности правонарушителя в субъективной форме, в форме мотивации отражать объективные причины преступного поведения.

В то же время мотивация преступного поведения не может рассматриваться вне причинно-следственных связей. Отступление от этого ведет к субъективизму.

Согласно материалистическому пониманию, любое поведение человека, в том числе и преступное, причинно обусловлено.

И эти причины заключены не в самом субъекте, а в тех общественных отношениях, в которые он включается в процессе своей жизни и деятельности. Разработка проблем причинности в криминологии показала, что причинная зависимость преступного поведения от социальных условий многозначна и вероятностна. Она регистрируется лишь на статистическом уровне. Связь между криминогенными явлениями и правонарушителем носит информационный характер^[1]. А поскольку причины преступления «растворены» в общей массе информации, получаемой личностью в процессе жизни и деятельности, и «распределены» во времени и пространстве, то действие той или иной причины можно обнаружить лишь в большой массе случаев, на основе закона больших чисел и теории вероятностей. Это приближает криминологию к таким наукам, как статистическая механика или статистическая физика, изучающим макроскопические системы с огромным количеством элементов, начальные координаты и другие параметры которых известны, а условия, от которых они зависят, постоянно меняются.

Однако если в естественных науках неоднозначность и вероятностность последующих соотношений изучаемых макросистем связаны с их незамкнутостью, множественностью и изменчивостью условий и т. д., то в криминологии в круг дестабилизирующих моментов входит еще и высшая форма отражения объективного мира — сознание субъекта, которое «не только отражает мир, но и творит его» . Это обстоятельство существенно осложняет исследование причинности человеческого поведения вообще и преступного поведения в частности. Современные методы пока не позволяют уловить и в строгой научной форме описать глубинные закономерности субъективного аспекта мотивации, множественные искажения объекта в субъективном образе, способность человеческого сознания к опережающему отражению действительности и т. п. Эта трудность заключена не в том, что причинность как центральное ядро детерминизма не в состоянии охватить субъективные явления, и тем более не в толковании субъективного как беспричинного или надпричинного. Известно, что человеческие понятия субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге, в тенденции, в источнике. Указанная сложность связана с ограниченными возможностями отдельных наук в исследовании такого сложного явления, как мотивация преступного поведения.

В отечественной криминологической литературе, например, обоснованно считается, что криминогенные факторы воздействуют на сознание правонарушителя информационным путем. Однако мотивацию как субъективное отражение объективных причин нельзя уложить в рамки информации. Между отражением и информацией имеется известное сходство, но не абсолютное тождество. «Этот момент связи между информационным процессом и психическим отражательным процессом, — как заметил болгарский академик Т. Павлов, — еще недостаточно исследован современными физиологами, психологами и гносеологами. И все же диалектическое единство остается фактом, который подтверждается тем, что информация как информация не содержит в себе никаких элементов или признаков субъективности, в то время как психический образ или сознание — это не просто образ, а именно субъективный образ объективно реальных вещей»^[2]. П. К. Анохин, достигший значительных результатов в исследовании психического отражения через информационные процессы, писал, что момент превращения последних кодов внешнего мира в субъективный образ остается малоизученным, «крепким орешком»^[3].

Аргументированное мнение различных специалистов о том, что информационные процессы лишь в связи и в диалектическом единстве с психическим отражением формируют субъективный образ объективного мира, имеет существенное значение для углубления понятия причинности в криминологии. Это особенно важно в решении проблемы мотивации преступного поведения как субъективного отражения объективных причин и условий, ибо «субъективность», хотя и отражает реальность, но далеко не соответствует ей. Поэтому глубокое криминологическое исследование субъективной причинности преступления и в настоящее время является задачей чрезвычайной трудности, хотя современная наука достаточно точно определила контуры этой проблемы — социально детерминированная сознательная человеческая деятельность.

Социологизация и биологизация преступного поведения связаны с поиском жестких прямых корреляций преступления с условиями социальной среды или с природными особенностями преступника. И «теория среды», и «теория наследственности» превращают человека в послушную марионетку, только в одном случае жестко зависящую от внешних условий, а в другом — от внутренних. Сближение этих позиций ничего не изменяет, поскольку проблема лежит не посредине, а на новом и более высоком уровне их диалектического единства — в сознательной человеческой деятельности, где в рамках социального детерминизма нет места ни социальной, ни природной предопределенности (фатальности) к совершению преступлений. А сознание человека возникает в процессе социальной деятельности. Природные предпосылки служат лишь материальной основой, на которой возникает и формируется сознание, но вне общества эти предпосылки не реализуются.

Человека воспитывают не только и не столько нравственные наставления, сколько сама жизнь. На какую почву, внутреннюю и внешнюю, попадут слова воспитателя — вот в чем вопрос. А внутренняя и внешняя почва — это среда личности, только в одном случае интериоризированная и переплавленная, в другом — еще полностью не освоенная. Ч. Амирэджиби в своем романе «Дата Туташхиа» писал: «Если ты видишь плохого человека, не спеши бороться против него, бороться нужно против обстоятельств, которые сделали его плохим». Именно поэтому причины и условия, способствовавшие совершению преступления, могут существенно повлиять на уголовную ответственность преступника.

Рассмотрение мотивации преступного поведения в качестве субъективного образа объективного мира требует освещения по крайней мере трех важнейших моментов:

• 1) можно ли считать мотивацию как систему в качестве специфической формы субъективного отражения криминогенных влияний;
• 2) каким образом отражаются в мотивации причины и условия преступления;
• 3) какие социальные явления и процессы находят отражение в мотивации преступного поведения.

Итак, можно ли рассматривать мотивацию преступного поведения как специфическую форму отражения криминогенных факторов? Как соответствующие формы отражения действительности исследуются инстинкты, рефлексы, ощущения, восприятия, эмоции, чувства, потребности, интересы, представления, понятия, взгляды, побуждения, цели, память, мышление, воля и т. д., т. е. практически весь субъективный мир человека. Следовательно, все элементы мотивации: исходные побуждения (потребности, интересы, чувства, привычки, взгляды, убеждения и др.), мотивы, цели, выбор путей, прогноз, решение и т. д., взятые в отдельности и в совокупности в виде образуемой ими целостной системы, можно рассматривать как специфические субъективные единицы отражения объективных условий жизни и деятельности правонарушителя. Как точно заметил И. М. Сеченов, «тождеству чувственных знаков от внешних предметов должно соответствовать тождество реальностей, сходству знаков — сходство реальностей и, наконец, разнице знаков — разница в действительности»^[4].

Мотивация преступного поведения как система является комплексным интегральным феноменом. В социальной среде, которая в ней отражается, мы не находим целостного явления, хотя бы в основных чертах могущего быть оригиналом данного субъективного образа, тогда как ее отдельные элементы — потребности, цели, пути их достижения — могут иметь в социальной жизни соответствующие аналоги. Некоторые из них даны субъекту в восприятии, другие — в эмоциях, третьи — в понятиях, четвертые формируются в процессе его мыслительной деятельности. Следовательно, синтетичность отраженного предполагает синтетичность отражающего. С. Л. Рубинштейн писал, что «мотивационное значение приобретает каждое отраженное человеком явление… Поэтому мотивация заключена не только в чувствах и т. д., но и в каждом звене процесса отражения, поскольку оно всегда заключает в себе и побудительный компонент»^[5].

Криминологами давно установлено, что причины и условия преступления диффузно растворены в позитивной социальной действительности нашего общества. Вплетаясь в отношения субъекта, они отражаются в его сознании (подсознании) и постепенно, чаще всего стихийно, но избирательно синтезируются, интегрируются, обобщаются и систематизируются в его памяти. Такая стихийная подготовка к преступлению, как правило, является продолжительной. На каком-то этапе, когда информация о них достигает некой критической массы, под воздействием той же социальной среды (нередко это бывает в сложной ситуации) разрозненные криминогенные вкрапления, интериоризированные субъектом, формируются в более или менее целостный субъективный образ преступного поведения. Он представляет собой логическое, оценочное обобщение отраженного, подведенное под удовлетворение актуальной потребности. Именно поэтому отличительной чертой мотивации как комплексного и многопланового отражения криминогенной действительности следует признать ее активный характер.

Она не пассивно отражает окружающий мир во всей его многозначности, а в плане активного избирательного освоения и приспособления для удовлетворения потребностей субъекта.

Каков же механизм отражения причин и условий в мотивации преступного поведения? Отражение человеком, будучи осознанным, абстрактным, опосредованным через понятия, мышление, языковое выражение, зависимым от деятельности человека и субъективным, существенно отличается от всех других видов отражения. Механизм этого отражения своеобразен.

Взяв за основу разработанные в философской литературе признаки человеческого социального отражения, можно констатировать, что оно:

• а) не моментально, а постепенно и дискретно; отраженное отстает от отражаемого во времени и пространстве;
• б) не непосредственно, а опосредованно; между отражаемым объектом и отражающим субъектом вплетается множество других явлений и процессов, в том числе философские, научные, правовые, нравственные, религиозные, эстетические понятия и представления, официальное общественное мнение, мнение референтной группы и т. д.;
• в) не полно, а частично и фрагментарно, поскольку отражается постепенно и с личностных, избирательно «заинтересованных» позиций. П. К. Анохин, раскрывая влияние личностной значимости на отражение параметров чайной чашки, писал: «Если мы испытываем сильную жажду, то ведущим ее параметром будет емкость, если же мы покупаем чашку для преподнесения ее в качестве подарка, то ее форма, антикварность и другие параметры приобретают главнейшее значение»^[6];
• г) не пассивно, а активно и относительно самостоятельно, с обратным воздействием на объект отражения, в результате чего объект и субъект взаимодействуют;
• д) не натурально, а модифицированно, с определенными отклонениями, несоответствиями, деформациями и опережением отражаемой реальности;
• е) не однозначно, а вариативно. Субъективное отражение не может не быть вариативным. Вариативность, изменчивость — это его существенная характеристика, вытекающая из самой его отражательной природы;
• ж) не безлично, а нормативно и оценочно, субъективно и индивидуально, чем, собственно, и обусловлена неполнота, частичность, фрагментарность и модифицированность человеческого отражения;
• з) не поверхностно, а сущностно, поэтому оно по своему содержанию является глубоким, познавательным, обобщающим, где отбрасывается все то, что кажется случайным, побочным и несущественным с точки зрения данного субъекта. Хотя последнее может быть ошибочным.

Одно лишь перечисление данных особенностей показывает, как тонка, хрупка и сложна высшая форма отражения действительности. Обладая с точки зрения гносеологии реальной способностью познать глубинную сущность природных и социальных явлений, человек в своем конкретном воплощении имеет большое множество " возможностей" впасть в ошибку, ввести самого себя в заблуждение. Некоторые из этих заблуждений в совокупности с объективными криминогенными явлениями могут способствовать формированию ошибок в выборе целей, путей их достижения, вероятностном прогнозе и принятии решения. В этом плане, как сказал А. П. Чехов, «субъективность — ужасная вещь»^[7].

В чем же заключаются источники субъективности психического отражения действительности? Интересное объяснение этого явления дает В. К. Вилюнас. Он предполагает, что объекты в сознании человека отражаются с некоторой различной «непознавательной» окраской эмоционального происхождения. «Добавляясь к отражаемому содержанию и выражая специфическое отношение к нему субъекта, оценивающие и побуждающие переживания вместе противостоят познанию как субъективный полюс отражения, как пассивная и активная форма пристрастности, как модификации или способы идеального существования вещей в индивидуальном сознании»^[8]. Нет сомнения в том, что эмоциональные переживания вносят существенный вклад в субъективность отражения. Однако они, как убедительно доказал П. В. Симонов, находятся в прямой зависимости от потребностей^[9], а последние, по свидетельству А. Н. Леонтьева, являются порождением человеческих деятельностей^[10].

Не углубляясь в сущность всех источников, коснемся лишь индивида, а точнее личности преступника. Отражение действительности происходит в процессе его деятельности, направленной на удовлетворение потребностей. Следовательно, любое отражение, преломляясь через его психику, непременно проходит обязательный фильтр мотивационной сферы. Ее иерархическая структура и накладывает печать смыслов на любое формируемое отражение сообразно иерархии потребностей, т. е. «измеряет их». Но мотивационная сфера, представляющая иерархическую структуру потребностей, сама является отражением иерархии объективных общественных отношений, связей и ролей субъекта. Таким образом, в итоге все источники субъективности отражения лежат в предшествующих влияниях социальной среды.

Какие же социальные явления и процессы находят отражение в мотивации преступного поведения? Наличие у человека разнообразных форм отражения действительности позволяет ему отражать объективную реальность как непосредственно, так и опосредованно — через общение и другие средства передачи информации. И в этом отношении правонарушители потенциально не имеют никаких отличий от всех остальных граждан. Хотя мы и не исключаем случаи «неразвитой субъективности» или «примитивного интеллекта» как результата природных и социальных условий.

В мотивации преступного поведения могут отражаться базисные и надстроечные явления и процессы нашего общества, ближайшее окружение и личность самого правонарушителя, их прошлое, настоящее и будущее, но не абсолютно, а только в той мере, в какой они прямо или косвенно включены в отношения субъекта. К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали: «Сознание… никогда не может быть чемлибо иным, как осознанным бытием… а бытие людей есть реальный процесс их жизни»^[11].

В последние десятилетия особенно явно обнажились социальноэкономические детерминанты преступности: жестокий экономический кризис, выразившийся в стагнации производства, росте безработицы, инфляции, дефиците товаров и общей массы неотоваренных денег у населения; социальное расслоение народа; удержание незаслуженных привилегий бюрократией, которая путем отчаянного сопротивления и прямого саботажа стремится ухудшить социально-экономическое положение страны, чтобы доказать необходимость своего существования. Это заметно коррелирует с беспрецедентным ростом опасных антиобщественных посягательств корыстной, насильственно-эгоистической, анархической, националистической направленности.

Указанные искажения могут не только существенно усиливать криминогенную суть объективных причин социально-экономического характера, но и извращать их позитивное содержание, выливаясь в мотивацию преступного поведения. Социально-экономические явления открываются субъекту преступления через противоречия свойств его мотивационной сферы с требованиями окружающей действительности, его потребностей и возможностей, его целей со средствами их достижения. И в этих противоречиях в субъективной форме отражаются объективные противоречия общественного развития, с которыми связано человеческое поведение любой социальной направленности. С противоречиями в обществе отечественные криминологи связывают существование преступности как социального явления.

К объективным причинам культурного характера, которые отражаются в мотивации преступного поведения, относят недостаточную общую и правовую культуру, культуру быта, досуга и человеческих отношений, социальную и правовую незрелость, невысокую сознательность отдельных слоев населения, пороки и недостатки воспитания и обучения. Эти негативные стороны общественного сознания представляют собой следующий уровень причин преступного поведения. Они в основе своей определяются явлениями социально-экономического характера, но, отражая их, обладают относительной самостоятельностью и развиваются по своим законам. Идеология, политика, право, нравственность, взаимно дополняя друг друга, имеют свои углы отражения реальной действительности, свои критерии, свои нормы, законы собственного развития и отражения бытия. Не углубляясь в эти проблемы, заметим лишь, что в криминологическом плане особое значение приобретает степень соответствия идеологических, политических, правовых, нравственных норм, оценок, взглядов, официально принятых в обществе, реально существующим в определенной групповой среде.

Нередко все наше прошлое цинично отвергается, в результате чего перечеркивается жизнь и деятельность (в том числе и продуктивная) нескольких поколений. Только сейчас мы начинаем осознавать культурные и нравственные потери от разрушения царской России, в том числе и великой, самобытной и многонациональной культуры. Однако снова складывается недифференцированный стереотип «проклятого прошлого», но уже в отношении советского времени. Смута и растерянность в душах современной молодежи нашей страны — фактор криминогенный и долговременный. Надо сказать, что в последнее время эти искажения получают объективную оценку. Великий Петр Капица в свое время констатировал: «Средства массовой информации не менее опасны, чем средства массового уничтожения» .

Следующим уровнем отражения объективных причин, ближе всего стоящих к мотивации преступного поведения и представляющих собой специфическую причину преступности, является социально-психологический10. Отрицательные взгляды, традиции, привычки, отражая «по вертикали» базисные и надстроечные явления, а «по горизонтали» — психологию прошлых и настоящих поколений, непосредственно воспроизводятся в мотивации преступного поведения. Усваиваются они субъектами преступления стихийно, в процессе их деятельности и социализации через непосредственное наблюдение и общение с людьми, где решающую роль играют групповое мнение, приспособление, внушение, подражание, мода, конформизм, взаимное психологическое «заражение» определенными настроениями. Негативные социально-психологические явления консервативны, с трудом поддаются критическому пересмотру.

Проблема эта давняя. Самые веские аргументы в их защиту: «так было всегда», «так делают все», «чем я хуже (лучше) других?» и т. д. Фрагмент из произведения И. Гете «Фауст»: «А ты куда? — Туда, куда и люди» — точно выражает содержание социально-психологических аспектов мотивации преступного поведения. Базисные и надстроечные явления отражаются здесь со сдвигом к личностному, частнособственническому, индивидуалистическому и эгоистическому. Этому способствуют недостаточный уровень культуры и образования, неблагоприятные условия жизни, деятельности, службы, быта и отдыха субъектов отражения.

В связи с межнациональными и иными массовыми столкновениями в нашей стране в последние годы особо следует сказать о детерминирующем влиянии (специально организованных и стихийно возникающих) слухов на мотивацию террористических, бандитских, разбойных, хулиганских, насильственных, вандалистских и иных массовых преступлений. Будучи локальными, региональными или межнациональными, они мгновенно распространяются среди «своих», обрастая по принципу «снежного кома» невероятными подробностями и деталями. По своей экспрессивной характеристике они могут быть «слухом-желанием», «слухом-пугалом» и «слухом-агрессией»^[12]. «Слух-желание» представляет собой попытку выдать желаемое за действительное. На первый взгляд, в этих слухах нет ничего криминогенного, но они превращаются в детерминанты антиобщественного поведения, когда населению становится ясно, что его ожидания не оправдались. Возникшая фрустрация порождает либо озлобленность и агрессивность, либо апатию, недоверие к власти и даже гражданское неповиновение. «Слух-пугало» — это предсказание о грозящих бедствиях, нападениях, взрывах и погромах. Такие слухи вводят в состояние психологического напряжения большие массы людей, сеют панику, приводят к бегству, к упреждающим ответным мерам. «Слух-агрессия», являясь разновидностью «слуха-пугала», или «слуха-провокации», противопоставляет людей, разделяет общество на «мы» и «они», «наших» и «чужих», провоцирует агрессивные действия, погромы и убийства.

В реальной жизни эти разновидности слухов переплетаются, наслаиваются один на другой, дополняются и усиливаются фантазиями населения. Слухи особенно быстро распространяются там, где их содержание существенно затрагивает интересы населения, где имеется дефицит надежной информации, где, по меткому выражению И. А. Шерковина, «нет гласности, процветает „устность“», где отсутствует доверие к официальным сообщениям и властям, где существует длительная социальная напряженность. Особенно малокритична к слухам фанатичная толпа. «Убить слухи» в толпе практически невозможно. Ее конформизм достигает наивысшего предела. Она верит лишь тому, кто разделяет ее заблуждения. Все остальное — пусть даже самое рациональное и достоверное — отметается. В толпе легко потерять контроль над своим поведением. Она может спокойных превратить в несдержанных, трусов — в агрессивных, смелых — в паникеров, гуманных — в жестоких. Поэтому охлократия опасна. Преступления, совершаемые в толпе, отличаются особой жестокостью и даже зверством. Толпа может растоптать и растерзать ни в чем не повинных людей, перенося на них накопившиеся обиды и злобу. Такие преступления кажутся безмотивными и нелогичными, их мотивация объясняется лишь социально-психологическими закономерностями. Однако это весьма распространенное явление — мы наблюдаем его в США, Франции, Великобритании, Германии, Италии и других странах.

Таким образом, социально-экономические, культурные, социально-психологические криминогенные явления, взаимодействуя между собой, отражаются в мотивации преступного поведения как непосредственно, так и опосредованно. Непосредственно в мотивации отражаются неблагоприятные условия нравственного формирования личности, конкретная жизненная ситуация и другие обстоятельства, способствующие совершению преступления. В мотивации преступного поведения находят прямое отражение личность самого правонарушителя, его возможности и особенности, его мотивационно-потребностная сфера. Прямо определяя мотивацию преступного поведения, личность правонарушителя опосредует и преломляет через себя все предшествующие криминогенные влияния.

• [1] Кудрявцев В. Н. Причинность в криминологии. С. 8−9.
• [2] Теория отражения и современность. София, 1969. С. 18.
• [3] Там же. С. 121.
• [4] Сеченов И. М. Избранные произведения. М., 1952. Т. 1. С. 469.
• [5] Рубинштейн С. Л. Человек и мир … С. 369−370.
• [6] Теория отражения и современность. С. 114.
• [7] Чехов А. П. Собр. соч.: в 12 т. М., 1986. С. 15.
• [8] Вилюнас В. К. Психология эмоциональных состояний. С. 55.
• [9] Симонов П. В. Указ. соч. С 24
• [10] Леонтьев Л. Н. Деятельность. Сознание. Личность. С. 188−189.
• [11] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 25.
• [12] Шерковин Ю. А., Назаретян А. П. Слухи как социально-психологическое явление и как орудие психологической войны // Психологический журнал. 1984. № 5. С. 43.