Лекция VIII ВНЕШНЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ В XI—XII вв. БОРЬБА СО СТЕПЬЮ И ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ

Предыдущее изложение было посвящено общему обзору тех элементов, из которых строилось Киевское государство: его этнографической основы — восточного славянства, создавшего характерные формы своего племенного быта по расселении в ВосточноЕвропейской равнине и вступившего в ряд сложных торговых, культурных, политических отношений, предопределенных международным положением этой территории, и тех учреждений, которые стали основными силами, творившими новую организацию: княжеской власти и дружины в их древнейшей форме и церкви в условиях ее водворения на Руси в первые времена по принятии христианства.

Теперь перед нами другая задача: изучить, по возможности, выросший на указанных основах исторический организм Киевской Руси.

Жизнь восточного славянства сильно усложнилась рядом новых элементов, и основная черта дальнейшего исторического процесса — их кристаллизация в новых формах социально-политического строя.

Анализу этих форм необходимо предпослать обзор внешних условий, в которых суждено было слагаться общественному и государственному быту Киевской Руси в течение XI—XII вв., так как их давлением определилось многое во внутренней жизни древней Руси. На первом плане среди этих внешних условий — борьба со степью.

Среди условий, вызвавших создание в Киеве сильной военной княжеско-дружинной организации, большую роль сыграла в свое время, как мы видели, печенежская опасность. Господство в южных степях печенежской орды продолжалось, однако, лишь до первой половины XI в.: к середине его они уже вытеснены дальше на юго-запад новыми пришельцами из Азии, и та «рать без переступа», которую пришлось вести с ними Владимиру Святославичу, была напором их на русские границы, который явился следствием необходимости отступать к западу перед восточным врагом. Энергичная военная деятельность Владимира, сумевшего привлечь для обороны Южной Руси северные силы новгородцев и кривичей и сконцентрировать около Киева все силы восточного славянства, построение им ряда укрепленных военных поселений-городов по южной и юго-западной границе отразили движение печенегов, свернувшее на юг, в дунайские земли.

В 20-х годах XI в. печенеги затихают. Их набег на Киевщину в 1036 г. — последний порыв замиравшей энергии. Дальнейшая судьба печенегов прослежена В. Г. Васильевским ⁶⁷. Судьба отбросила их к Дунаю и за Дунай, в пределы Византийские, пока разгром их орды в долине реки Марицы в 1092 г. половецкими ханами Боняком и Тугорканом не положил конец их историческому существованию. Их остатки либо примкнули к половцам, либо вошли в состав служилых варваров Византийской империи.

По следам печенегов шли другие орды того же обширного турецкого племени — узы-торки и половцы. Торки сыграли роль лишь половецкого авангарда и как самостоятельная сила лишь мелькнули на русском горизонте. Борьба на два фронта — с печенегами, которых они теснили к западу, и половцами, которые их теснили с востока, — была не по силам этой сравнительно немногочисленной орде. И поход на них русских князей в 1060 г. нанес им, по-видимому, окончательный удар: торки, говорит летописец, убоявшись русской силы, «пробЪгоша и до сего дни и помроша бЪгающе, божимъ гнЪвомъ гоними, овии отъ зимы, друзии же гладомъ, инии же моромъ, судомъ божиимъ: и такъ богъ избави крестьяны отъ поганыхъ» ⁶⁸.

Их дальнейшая судьба подобна судьбе печенегов. В 1064 г. они появляются на Дунае и переправляются на византийский берег грозой для Византии; но гроза эта, действительно, была рассеяна поразившими узов бедствиями — голодом и эпидемией. Остатки их видим потом военными поселенцами в Малой Азии. Однако и с русского горизонта они ушли не бесследно. Тюркский элемент значителен в ряду тех турецких поселений на южнорусской почве, какие устраивали князья в Переяславщине, южной Киевщине, в Черниговщине, начиная с 60-х годов XI в., для усиления военной обороны границ против половцев. Эти турецкие колонисты русских земель встречаются под разными названиями: черные клобуки (каракалпаки), берендеи, турки, ковуи, торки, печенеги, половцы и играли позднее видную роль в истории Киевской Руси.

После этих событий на полтора столетия водворяется в черноморских степях господство половцев. Остатки печенегов и торков примкнули к ним, подчинившись половецкой власти, иногда переходя к Руси или пробуя даже восстать против новых владельцев степи.

Радость летописца по поводу гибели торков, что «богъ избави крестьянъ отъ поганыхъ», была преждевременна. Со следующего, 1061 г. идет ряд половецких набегов: в 1061, 1067, 1071 гг. Но особенно сильной становится половецкая опасность в 80-х и 90-х годах XI в.: половцы громят Переяславщину и Киевщину.

Русь в эту эпоху была еще достаточно сильна, чтобы внешние удары вызвали подъем энергии на решительный отпор. В начале.

XII в. наблюдаем переход ее в наступление против степи⁶⁹. Под 1103 г. записан первый большой поход русских князей на половцев. Затем следуют три других— 1109, 1111 и 1116 гг. Все эти походы, созданные энергией и настойчивостью Владимира Мономаха, отбросили половецкие кочевья в область Дона, а про сына Мономаха и его преемника на киевском столе летопись говорит, что он «наслЪди отца своего отъ Володимера Мономаха Великаго» и, послав мужей своих, «загна Половци за Донъ и за Волгу, за Яикъ», — с обычным припевом: «и тако избави богъ Рускую землю отъ поганыхъ» ⁷⁰.

По-видимому, половцы были действительно отброшены за Дон, и часть их ушла на Кавказ, так как известие летописи, что хан Сърчан жил на Дону в нужде, питаясь рыбой, а хан Отрок ушел в о$езы, подтверждается упоминанием в грузинских источниках о пребывании Атерака, сына Шарукана, в Закавказье В 1120 г. другой Мономашич, Ярополк, ходил искать половцев в бассейн Донца и Дона: западнее их уже не было.

И по мере этих успехов все больше колен и племен выражают готовность служить русским князьям — торки, печенеги, половцы.

Но со смертью Мстислава Мономаховича (1132 г.) усиление до крайних размеров внутренней борьбы на Руси, княжеских усобиц позволило половцам снова придвинуть свои кочевья к западу. Их ханы снова начинают, как во времена Олега Гориславича, вмешиваться в русские дела, а с 60-х годов XII в. идет ряд известий о половецких набегах на русские области, а в 80-х и 90-х годах снова идет «рать без перерыва» до появления татар.

Этот сухой перечень внешних черт борьбы Южной Руси со степью сам по себе красноречив. В течение всего своего исторического существования древняя Киевщина была на боевом положении. В ее истории не было сколько-нибудь продолжительного мирного периода, который дал бы возможность сосредоточить все национальные силы на внутреннем строительстве. Велико общеисторическое значение Киевщины в истории тех веков: она стоит на рубеже европейского и азиатского мира, принимая на себя и упорно отражая удары турецких орд на север от Черного моря, как Византия стояла оплотом против натиска того же турецкого племени по южным путям в лице сельджуков, быстро расширявших свои завоевания в Малой Азии. Но за свое служение делу европейской культуры Киевщина заплатила ранним надрывом своих сил: огромная историческая задача легла на нее в эпоху, когда Киевская Русь была еще непрочно построенным, вышедшим из периода внутреннего брожения организмом и молодой в социологическом отношении средой, постепенно переходившей от слишком элементарных условий разрозненного племенного быта к более сложным формам социально-политического строя. Этим противоречием между необходимостью напрягать силы для непрерывной, тяжелой борьбы за существование и недостаточной еще организованностью этих сил многое объясняется в трагической судьбе Киевского государства.

Указанные внешние условия киевской истории необходимо иметь в виду при изучении внутренней жизни Киевщины: основные процессы этой исторической жизни развивались под постоянным давлением борьбы со степью.

Представление о Киевщине XI—XII вв. как о форпосте европейского мира против азиатских сил получает еще больше рельефности, если припомнить тесные и разнообразные связи ее с Западом. В этом отношении значительный интерес представляет работа В. Г. Васильевского «Древняя торговля Киева с Регенсбургом», остающаяся до сих пор лучшим сводом известий о западной торговле Киева ⁷². Регенсбург был в то время главным торговым центром Южной Германии, и два торговых пути были основными артериями, укреплявшими это значение. Один вел на юг, в Италию, другой — на восток, через Паннонию, на Русь. По отрывочным свидетельствам источников можно проследить, что движение торговых караванов по этому пути совершалось в течение трех столетий (X—XII вв.) и что он имел для Средней Европы крупное, первостепенное значение до эпохи преобладания венецианской и генуэзской торговли в XIII в. Торговля между Регенсбургом и Киевом — обоюдная: и отпускная, и привозная. Особенно ценны привозные из Киева товары — меха и драгоценные произведения восточной и византийской промышленности. Недаром в знаменитом трактате о технике художественных ремесел (Schedula diversa rum artium) пресвитера Теофила, писателя XII в., говорится о янтарных изделиях, эмалях и черни русских; они названы рядом с греческими и, быть может, должны быть признаны русскими изделиями. Вспомним, что позднее Плано Карпини и Рубрук видели при дворе татарских ханов русских ювелиров. Недаром в средневековой западной поэзии говорится о русских дорогих тканях (Soie de I’oeuvre de Rouzi, pales de Rosie). Предметы восточной и византийской роскоши шли на Запад через Киев, и самое техническое определение их как «русских» свидетельствует о значительности этого торгового движения. Этим же путем шли вина, пряности.

Тем же путем шли, конечно, и сношения дипломатические. Я упоминал уже по другому поводу о посольстве Ольги к Оттону, о сношениях Владимира с Римом, которые не вижу основания считать мнимыми. Международное положение Ярослава характеризуется его сношениями с императором Генрихом III: он ищет его союза против поляков, а в 1043 г. отправляет посольство, предлагает ему руку одной из своих дочерей. Генрих Капет высватал за себя Анну Ярославну. Вообще, известий о родственных связях Рюрикова дома с западными династиями можно набрать довольно много, хотя они не всегда нам ясны, не встречая поддержки в наших источниках, как, например, известия о браке Святослава Ярославина с сестрой епископа трирского Бурхардта, Изяслава с какой-то принцессой Гертрудой; дочерей саксонского маркграфа Одона и графа штадтского Леопольда с русскими князьями и т. д. Сами по себе известия эти совсем бессодержательны. Но они ценны, так как указывают на участие Киевской Руси в западноевропейской жизни, на постоянные отношения, которые только и делали возможным подобное свойство. Вспомним известную историю Изяслава Ярославина. Изгнанный из Киева, он бежит в Польшу к Болеславу, а в 1075 г. мы видим его в Майнце при дворе императора Генриха IV, и тот отправил послов к Святославу. чтобы поддержать претензии старшего брата. И посол, Бурхардт трирский, привез, по рассказу современника, столько золота, серебра и дорогих тканей в дар от Святослава Генриху, сколько никогда еще никто в Германию не привозил. Киевщину знали на Западе, считали богатой и культурной страной и отнюдь не смотрели на нее свысока, как на варварскую окраину. В те времена молодое русское государство было хоть отдаленной и обособленной, но частью европейского мира, а Киев — существенным для него оплотом и пунктом торговой связи с Черноморьем.

В XIII в. положение Киева меняется. Когда итальянцы основали складочные пункты для восточных и северных товаров в Каффе — Феодосии и в Тане (в устьях Дона), то германская торговля и другие сношения Средней Европы с Черноморьем пошли, минуя Киев, на Львов через Галицию, по Днестру, на Аккерман.

Дополним эту картину международного значения Киева в XI—XII вв. указаниями на отношения к нему скандинавского севера и Византии.

В начале русской истории, в IX и X вв., скандинавский север был обращен всеми интересами на юго-восток ⁷³, навстречу великому торговому пути с востока и юга, к Балтике, от Каспия и Черного моря вверх по Волге и Днепру, вниз по Неве и Западной Двине. Лишь постепенно, в исходе эпохи викингов, втягивается он в общеевропейскую жизнь. И по мере развития этого процесса, органически связавшего материальные и культурные интересы Севера и Европы, папства и империи, Восток теряет первенствующее значение для него. В рассматриваемую эпоху связи Киевской Руси с Севером продолжаются, постепенно слабея. И Владимир, и Ярослав опираются еще преимущественно на северные силы — новгородцев, кривичей и наемных варягов. Владимир овладел Киевом силой варягов, которых ему с трудом удалось удалить в Византию, оставив только отборных, «мужей добрых, смысленых и храбрых», в своей дружине и «раздая им грады». При нем «Ярославу живущу НовЪгороде», в Новгороде содержится дружина варяжских гридей, которой раздается в год 1000 гривен. В скандинавских источниках находим любопытные данные относительно вознаграждения варягов, служивших в Новгороде.

Воины Эймунда — 600 человек знатных людей, в том числе некоторые, известные в истории Исландии, служат «за золото, серебро и хорошее платье», получая особый дом, полное содержание и по 1 оге =¹ /2 марки. Ярослав вместо денег платит мехами по оценке. Потом Эймунд перешел на службу к Брячеславу полоцкому.

Во времена Ярослава саги считают варяжское влияние в Киеве очень сильным. Его жена Ингигерда — Ирина, дочь Олава шведского, по их утверждению, «всем распоряжалась, хотя начальником дружины считался князь». У Ярослава живет изгнанный из своего королевства Олав норвежский, и сын его Магнус с русской помощью возвращает себе престол. Дочь Ярослава, неизвестная летописи Елизавета, за Харальдом — Hardraade, который в Киеве живет с дружиной знатных исландцев; сохранилась его песня из 16 строф с припевом: «а русская девица в золотой гривне мной пренебрегает». Их дочь Гида, по другим данным дочь Харальда английского, погибшего в Гастингской битве (1066 г.), бежавшая от Вильгельма Завоевателя в Данию, была женой Владимира Мономаха, а его сын Мстислав — Мстислав-Харальд, как зовут его саги, — женат на Христине, дочери Инга шведского. Эти черты характеризуют связи Киева с севером Европы. Притом цепь известий о варягах — в подавляющем большинстве норвежцах — на Руси, начиная с X в., замирает в начале XIII в.

Приведу еще одно свидетельство для характеристики значения, какое приобретали варяжские выходцы в Киеве. Дело идет о целой варяжской семье. В летописном рассказе о борьбе Ярослава с Мстиславом тмутараканским упоминается вождь варяжского отряда Ярослава Хакон, которого рукописное недоразумение обратило в слепого. Сказание о создании печерской церкви св. богородицы в Печерском патерике упоминает брата Хаконова — князя Африкана, сын которого Шимон, изгнанный дядей Хаконом, пришел к Ярославу, и тот «его же приимь, вь чьсти имаше и дасть того сынови своему Всеволоду, да будеть старей у него; приа же велику власть отъ Всеволода». Сын этого Шимона Георгий был Владимиром Всеволодовичем послан в Суздаль: отправляя туда на княжение Юрия Долгорукого, Мономах «вдасть его на руцЪ» варягу Георгию. Заняв позднее Киев, Долгорукий «тысяцкому же своему Георгиеви, яко отцу, предасть область Суздальскую».

Перед нами крупный центр с широкими торговыми и политическими отношениями. К нему же тянулись за разными выгодами иноземцы из разных краев. Наши источники упоминают в составе киевского населения, кроме своих новгородцев, колония которых имела центром «новгородскую божницу» — церковь св. Михаила, евреев, армян, латинян, немцев.

Все эти пестрые международные отношения Киева, конечно, имели свое культурное значение. Но по состоянию наших сведений мы можем указать, например, черты западного влияния лишь в отрывочных частностях, и хотя более тщательное изучение, быть может, несколько увеличит число этих наблюдений но, несомненно, не изменит общего характера наших представлений о киевской культуре как выросшей по существу на усвоении и переработке элементов византийской культуры, заимствуемых либо непосредственно, либо при посредстве южных славян. И торговые отношения с Византией и Херсонесом составляли главный источник значения Киева, как видно из самих известий о торговле с Регенсбургом. Как преддверие к богатой Византии имел значение Киев в глазах скандинавов.

Тесные культурные и политические связи с Царьградом установились у Киева со времени принятия христианства. Византия держала в руках управление влиятельной церковью русской, стремясь придать своим отношениям к Руси характер суверенитета. В 1016 г. греческие хронисты упоминают о помощи Византии против восставшего Херсонеса какого-то брата Владимира (?<�рёууо$); Болеслав польский и Святополк во время борьбы с Ярославом сносятся с Византией, чтобы выяснить, дружба или вражда ждет их с этой стороны. Под 1043 г. читаем рассказ о большом походе Ярославова сына Владимира на Византию; поход кончился неудачей, но мы ничего не знаем о вызвавших его причинах. Не знаем также, как объяснить поставление митрополита Иллариона собранием русских епископов при Ярославе помимо Византии. Наши известия не дают повода к оценке этого факта как попытки порвать церковную зависимость от патриарха, а близость Иллариона к Ярославу как бы указывает на личные мотивы, тем более что Илларион—лицо, несомненно, выдающейся книжности и литературного таланта.

Остальные наши сведения о русско-византийских отношениях за рассматриваемое время рисуют их дружественными и союзными. Об этом говорит ряд связей свойства между Рюриковичами и Византией. Отец Владимира Мономаха Всеволод Ярославич женат на принцессе из дома Константина Мономаха (1052 г.) Через 25 лет видим дочь Володаря Ростиславича за сыном императора Алексея Комнина. Мономаховна Марица — за Леоном Диогеном, и сын ее Василько Леонович или Маричич гибнет в битве Мономаховичей с Ольговичами в 1136 г. Одна из Мстиславен, внучка Мономаха, была тоже за византийским принцем (1122 г.), как и Евфимия Глебовна, внучка Святослава Всеволодовича киевского (1193 г.).

Связи Киева с Византией поддерживались не только церковными делами и торговлей, но и рядом политических интересов, касавшихся дел на севере Балканского полуострова и на Северном Черноморье⁷⁵. Пока Киев был силой и Византия сохраняла энергию для поддержки своего значения в этой области, их интересы не раз переплетались и скрещивались. Еще в договорах X в. видна забота о сохранении крымских владений Византии и устьев Днепра от русской власти. В тех же пунктах встречались интересы Киева и Византии позднее. Но изнуряемый борьбой со степью Киев не мог уже стремиться расширить свои владения на юг до моря и перестал быть опасным для греков. Ниже порогов все сильнее чувствовалась опасность от кочевников, которые засоряли пути торговые.

Тесная связь борьбы с половцами с интересами русско-греческой торговли хорошо подчеркнута словами Мстислава Изяславовича на княжеском съезде 1170 г. «Братье, — говорил он, — пожальтеси о Руской земли и о своей отцинЪ и дЪдинЪ, оже несуть хрестьяны на всяко лЪто у вежЪ свои... а уже у насъ и гречьский путь изъотимають и Соляный и Залозный» ⁷⁶. По мере ослабления киевской силы вооруженные отряды должны все чаще проводить «гречников» через пороги. О таких походах на защиту торговых караванов читаем, например, под 1167, 1168, 1170 гг., и иной раз рать русская подолгу стоит у Канева, чтобы дать подняться вверх по Днепру «грсчникам» и «залозникам».

Эти южные пути, главные артерии торгового благосостояния Киева, — ахиллесова пята Киева. В нее бьют противники киевского князя. Давыд Игоревич в 1084 г., захватив Олешье, заставил Всеволода киевского дать себе волость; в 1154 г. Олешье захватывают враждебные Киеву берладники.

С трудом поддерживала Киевщина в конце XII в. движение по южным торговым путям. Тем легче пришло в упадок ее влияние в придунайских землях. Много времени — со времен энергичных выступлений Святослава — это влияние еще держалось, и еще при Мономахе видим под 1116 г. попытку укрепить его: «посла и» великий князь Владимир Ивана Войтишича и «посажа посадникы по Дунаю», и в том же году другой поход князя Вячеслава Владимировича с воеводой Фомой Ратиборичем, безуспешный. К концу рассматриваемого нами периода Киев, изнемогая в борьбе со степью и в усобицах, теряет значение в глазах Византии. Дунайская политика, как и торговое движение, начинает переходить к земле Галицкой. Галицкие Ростиславовичи влиятельнее на юге, чем Мономашичи киевские. И характерны поэтому известия о союзе императора Мануила с Владимирком галицким (в то время как Изяслав Мстиславич сближается с Венгрией против Владимирка) или то, что Андроник Комнин, царевич византийский, гостит у Ярослава Осмомысла.

Одна из характернейших особенностей киевской истории — сложность той международной обстановки, в которой пришлось восточному славянству вырабатываться из разрозненной племенной массы в народность, объединенную организацией государственного характера и овладевшую определенной территорией, отграничивая ее от соседей.

Задача территориального самоопределения этого государства оказалась поставленной в крайне неблагоприятные условия.

Жизненные интересы вызвали стремление сохранить господство над всем великим водным путем — от моря и до моря. Манила славянскую колонизацию и широкая черноморская степь, и она проникла до Донецкого бассейна и Тмутаракани ⁷⁷.

Тюркские кочевые силы заставили славян отступать из степной в лесную полосу Восточно-европейской равнины. В итоге вековой борьбы с ними славяне оказались отрезанными с юга и замкнутыми в бассейне среднего Днепра, Десны, Оки и средней Волги, в условиях, наименее благоприятных как для развития туземного земледельческого хозяйства, так и для развития столь блестяще начатых Киевом международных сношений с культурными странами греческого Востока.

Сложными оказались территориальные отношения и на западной границе восточного славянства. Но тут для рассматриваемой эпохи Киевскому княжеству удалось достигнуть более определенных результатов в смысле территориального самоопределения, чем на Востоке, и удержаться на занятых позициях. Притом результаты эти достигнуты были в начале рассматриваемого нами периода, во времена Ярослава и его сыновей, быть может, с некоторым ущербом против эпохи первоначального поселения, так как имеются некоторые указания, что восточнославянские поселения доходили в X в. до Вислы и до границ земли Краковской, а в области Карпат несколько переваливали на ту сторону горного кряжа. В одном документе Оды, вдовы Мешка Старого, короля польского, умершего в 992 г., говорится о границах Руси, тянущихся до Кракова, а тот же документ, как и Хроника Титмара, представляет дело так, что русская граница соприкасалась с поселениями пруссов. Но польская колонизация, консолидированная основанием монархии Пястов, рано приняла в силу географических и экономических причин то юго-восточное направление, которое характерно определило всю южнорусскую политику исторической Польши на ряд столетий. И встреча двух колонизаций на водоразделе двух правых притоков Вислы, Вепря и Сана, привела к известному нам лишь в отрывочных известиях первому периоду русско-польской борьбы в XI в.

Первый очерк западной границы русской дал еще Владимир Святославич своими походами на ляхов (981 г.) и хорватов (992 г.), причем «зая городы червЪньские». Болеслав I подготовлял борьбу с ним, подчинив своему влиянию зятя своего Святополка, и в смутах по смерти Владимира проник до Киева, стремясь помочь Святополку оплатить себе перевесом над Русью. Он «грады червЪньские зая собе», как и Берестейское Забужье после разрыва со Святополком (1018 г.). Войны с поляками Ярослава (1030—1031 гг.) вернули Руси червенские города, и он укрепляет установившиеся отношения, помогая Казимиру Обновителю подчинить себе Мазовию (1047 г.). Его сестра Мария-Доброгнева была замужем за Казимиром, а на сестре польского короля он женил сына своего Изяслава. Но в эпоху раздоров между сыновьями Ярослава борьба возрождается. И поддержка, какой ищет Изяслав против изгнавших его киевлян, носит столь же антинациональный характер, как прежний польский союз Святополка; братья Святослав и Всеволод готовы помириться с Изяславом, но ставят ему условие: «Не води ляховъ Кыеву, противнаго ти нЪ. туть; аще ли хощеши гнЪвомъ ити и погубити градъ, то вЪси, яко намъ жаль отня стола».

И когда Изяслав, заняв Киев, «распуща ляхов на покормъ» из волости киевской, население стало ляхов избивать «отай» и принудило Болеслава уйти с Руси.

В результате этих перипетий древнейших русско-польских отношений создалось особое княжение галицких Ростиславичей, на которых и пала вся тяжесть борьбы с поляками для охраны западной русской границы. Правда, после смерти Болеслава Кривоустого в 1138 г. в Польше настал период удельного раздробления и удельных смут, на время ослабивший ее наступательную силу, и только в XIV в. русско-польский территориальный спор стал снова и резко на очередь, чтобы привести к распространению польской власти на Южную Русь в позднейшее время.

Ярославу же принадлежит укрепление русских владений на северо-западе и севере. Его походы на Литву в 40-х годах XI в. намечают завязку русско-литовских отношений — первый отпор Южной Руси литовской тяге на юг, а более ранние походы 30-х годов на эстонскую чудь и основание Юрьева очерчивают западные пределы Новгородской земли, как походы новгородцев в 1032 г. и Владимира Ярославича в 1042 г. в Заволочье (между Ладогой и Северной Двиной) кладут основание новгородскому политическому и промысловому господству на севере России.

Этот элементарный очерк внешних условий киевской истории XI—XII вв. должен послужить внешней рамкой моему дальнейшему изложению. Повторяю, характерная их черта — сложность международного положения, существенным следствием которой была невозможность для южнорусского государства создать себе прочно определенную территорию. Не опираясь в своем территориальном самоопределении на какой-либо определенный географический факт, не имея так называемых естественных границ. Киевская Русь не могла создать прочной концентрации подвластных себе земель, растянувшихся в политически невыгодной конфигурации в бассейнах Днепра, Оки, средней Волги, ильменском, верховьях Западной Двины, с крайне зыбкими границами как со стороны беспокойной степи, так и со стороны литовских и польских соседей. Владея верховьями Днестра и Буга и Днепра, Киевское государство было не в силах спуститься до их устьев и вынуждено было постепенно отступать с востока и юга, изнуряя свои силы в упорной борьбе на несколько фронтов.

И внутренняя политическая организация не соответствовала сложным оборонительно-наступательным задачам внешних отношений. Определенная в основных своих чертах не этими внешними потребами, а внутренними условиями древнего политического и социального быта, она не выдержала внешнего тяжкого давления и рухнула к концу XII в.

К изучению этой внутренней организации древней Киевщины мы теперь и обратимся.