Инстинкт страха. 
Философская антропология

Почуяв опасность, животное убегает. Иногда ничто реальное ему не грозит. Однако оно поднимается с места: мало ли, но какому поводу хрустнула ветка! Человек также стремится предугадать угрозу. Однако в отличие от других созданий он может испытывать страх и абсолютно беспричинно. (Уже отмечалось, что впервые такой страх описывали Ф. М. Достоевский и С. Кьеркегор.) Более того, он способен культивировать его в себе. Очевидно, страх у него возникает из некой страсти; она — нечто, к чему неодолимо тянется душа, без чего его бытие неполно.

Но правомерно ли назвать страх глубинным, трудноутолимым побуждением индивида? Неужели, преодолевая его, человек сам бессознательно устремляется к нему? Какие тайны человеческого естества открываются при этом? И едва ли не во всех цивилизациях обнаруживается специфическая метафизика страха. Причем люди не пытаются отогнать это переживание; они хотят изведать его в полной мере.

В патриархальных, языческих культурах существовали особые культы страха. Древние мистерии предлагали участникам испытать ужас символических событий прошлого. Так почему люди хотели еще раз пережить то, что безвозвратно ушло? Почему они были убеждены, что испытывают целебный психологический взрыв, душевное очищение, став зрителями сцен, в которых жестоко льется кровь?

По мнению Ницше, предметом обостренного интереса к феномену страха у А. Шопенгауэра является «чудовищный ужас, который охватывает человека»¹. Человек античной культуры знает о таком эмоциональном состоянии, когда он внезапно усомнится в формах познавания явлений, если, по мнению Ницше, к этому прибавить блаженный восторг, который поднимается из недр человека и недр природы. В итоге рождается дионисическое начало, когда страх переживается по аналогии с опьянением^[1][2].

Страх древнего грека был метафизическим, безосновным, а не возникающим из-за реальной сиюминутной опасности. «Грек знал и ощущал страх и ужасы существования, чтобы иметь вообще возможность жить, он вынужден был заслонить себя от них блестящим порождением грез — олимпийцами. Необычайное недоверие к титаническим силам природы, безжалостно царящая над всем познанным Мойра (богиня судьбы. — /7. Г.), коршун великого друга людей — Прометея, ужасающая судьба мудрого Эдипа, проклятие, тяготевшее над родом Атридов и принудившее Ореста к матереубийству, короче — вся эта философия лесного бога, со всеми его мифическими примерами, от которых погибли меланхолические этруски, — непрестанно все снова и снова преодолевалась греками при посредстве того художественного междумирия олимпийцев или во всяком случае прикрывалась им и скрывалась от взоров»^[3].

По мнению Ницше, из первобытного титанического порядка через посредство аполлонического инстинкта красоты развился олимпийский порядок богов радости¹. Отвращение мысли об ужасе и нелепости существования перешло в представления, с которыми еще можно жить^[4][5]. Затаенная тяга к страху не растворилась в архаических культурах, она отчетливо обнаруживается и в христианстве. «Психология страха, — пишет М. Шелер, — до сих пор довлеет над всей западной цивилизацией, в том числе над неверующими. И в истории еще не появился такой великий психоаналитик, который бы освободил человека от этого смертного ужаса, не от мифологического грехопадения и вины, а от того конститутивного чувства страха, который является эмоционально-импульсивной основой этого специфически иудейскохристианского мира идей»^[6].

Христианство стремится разбудить в людях страх перед собственными прегрешениями, делая особый акцент на покаяние. Христианин не отвращает своего взора от ужасов ада, а, напротив, пытается свободно впустить в собственное сознание эсхатологические (т.е. катастрофические. — П. Г.) образы. Райское блаженство обретает смысл только на фоне адских мучений. Да, у многих современных мыслителей, ученых, писателей обнаруживается тяга к мотивам вселенской катастрофы и гибели человечества. Люди по-прежнему со всей страстью предаются страху. Но что это за причуда? Какая неприродная потребность рождает столь всепроникающее влечение?

Человек способен культивировать в себе страх, переживать такое экзистенциальное состояние, когда реальной причины для тревожности нет. Страх как фантазия, как обыкновенное состояние души — это, строго говоря, что-то неприродное.

• [1] Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм // Ницше Ф.Соч. В 2 т. Т. 1.М., 1990. С. 61.
• [2] Там же. С. 61.
• [3] Там же. С. 66—67.
• [4] Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм. С. 67.
• [5] Там же. С. 83.
• [6] Шелер М. Человек и история // Человек: образ и сущность. Ч. 2. М., 1991. С. 138.