О тайной канцелярии

Левек говорит, что царь Алексей Михайлович учредил Тайную канцелярию, и, как легкий французский автор, прибавляет: «Жаль! он был, впрочем, хороший государь!» Мы знаем, как, по большей части, французы пишут историю, и не удивляемся. Гораздо важнее то, что г. Шлецер, бывший несколько лет профессором русской истории в нашей Академии (иностранный профессор русской истории!), шутя над Левеком и называя его не историком, а гравером Левеком, также приписывает учреждение Тайной канцелярии Алексею Михайловичу. «Ужас ее, — говорит он, — так поразил умы, что перо выпало из рук летописцев и все летописи перервались в царствование сего государя». Это, например, очень любопытно, если справедливо; но мог ли г. Шлецер, ученый критик и страстный любитель нашей истории, не усомниться в истине такого случая? Если и словесная критика важна в истории, то философическая еще важнее. Как! Царь Алексей Михайлович, добрый и человеколюбивый, основал страшное судилище? и для чего? какие чрезвычайные опасности и заговоры могли оправдать сие учреждение? В царствование славное и кроткое подняло голову чудовище? при государе, которого бояре русские окружали с любовию и почтением (ибо он не казнил и не душил их, подобно Ивану Васильевичу, не боялся их, подобно Годунову, не равнялся с ними, подобно Шуйскому, и царствовал смелее, надежнее своего родителя), при государе, который иногда (например, во время Новгородского и Псковского мятежа, во время двух бунтов московской черни) умел быть правосудным, но всегда любил прощать и миловать? Кто ж были жертвами его Тайной канцелярии? Разве он учредил ее для того, чтобы она дремала в бездействии? Олеарий^[1], Маерберг, говоря о происшествиях (и самых маловажных) его времени, без сомнения, рассказали бы некоторые анекдоты русской жестокости, которую иностранцы всегда любили изображать яркими.

красками. Самое предание сохранило бы для потомства память начальных ужасов тайного судилища, если бы они и в самом деле заставили молчать летописцев. Но можно доказать, что царствование Михаила Феодоровича и Алексея Михайловича было, напротив того, цветущим временем русских летописей, перерванных несчастиями России. Если имеем описание времен Годунова, Димитрия Самозванца, Шуйского и славных патриотических дел междуцарствия, то мы обязаны тем спокойному веку великих Романовых. Добрые монахи, которые в нашествие поляков служили для русских не только примером любви к отечеству и к вере, но и примером храбрости, могли тогда снова обратиться к мирным упражнениям благочестивой жизни и к похвальной охоте своей быть историками отечества. Смело требую свидетельства всех знакомых с манускриптами наших монастырских библиотек: на многих исторических рукописях именно означено время их сочинения, и сие время есть — царствование Михаила и великодушного сына его. Я сам имею одну летопись, тогда писанную и доведенную до начала Польской войны при Алексее Михайловиче; в конце ее поставлен 1664 год. Где же страх, произведенный Тайною канцеляриею? Где онемение летописцев? — спрашиваем у г. Шлецера; но он развертывает первый том Татищева, показывает нам страницу 59, и мы оставляем в покое сего ученого иностранца, достойного нашей искренней благодарности за то, что он во многих случаях утиною своею критикою способствует основательности истории русской.

Так, г. Татищев ввел в заблуждение и Левека, и Шлецера; он именно говорит, что царь Алексей Михайлович, основав Тайную канцелярию, устрашил летописцев и заставил их безмолвствовать. «Мог ли грубо ошибиться наш умный, трудолюбивый историк? — скажут некоторые. — Он, конечно, писал то, что знал и что в самом деле было». — Вы не совсем ошибаетесь, милостивые государи: Тайная канцелярия точно была при Алексее Михайловиче… «Следственно, Татищев прав?» — Нет! тайная значила домашняя или приватная: в сию канцелярию входили экономические дела государевы; под ее ведением находились некоторые села и деревни, которые он считал собственными: например, села Алексеевское, Тайнинское; и когда царь хотел изъявить свое отменное благоволение к какому-нибудь монастырю, он подчинял его Тайной канцелярии: например, Саввинский, которого все расходы.

и счеты в ней поверялись". Дьяк, или секретарь, управлял ею, всюду езжал с государем и писал личные царские указы. Одним словом, она была Кабинетом и никогда не занималась наказанием государственных преступников. Имя тайной обмануло Татищева: он вообразил то гибельное судилище, которое прославилось, к несчастию, в новейшие времена; а находя, что многие летописи идут по большей части не далее кончины Михаила Феодоровича, заключил, что монахи не смели писать их при его сыне, и догадку свою выдал за историческую истину, вместе с летописью Иоакима и многими любопытными анекдотами, которых источника мы никогда не узнаем.

Летописцы наши не Тациты: не судили государей; рассказывали не все дела их, а только блестящие: воинские успехи, знаки набожности и проч. Лев не развевал челюстей за такими историками, и сам ужасный царь Иван Васильевич мог с удовольствием читать описание своих побед, путешествий к Троице и в другие монастыри. Только славный боярин Курбский не утешил бы его своими записками: за то сей достойный муж убрался в Польшу, чтобы оставить нам верное, но едва вероятное изображение государя своего. Однако ж мы обязаны вечною благодарностию добрым монахам за русские летописи. Без их труда исчезла бы и память старой Руси; они сохранили, по крайней мере, нить случаев — и когда время Петра Великого и строгие взятые им меры против монахов отняли у них не только охоту, но и самую возможность продолжать летописи, история наша не обогатилась лучшими собраниями материалов. Кто у нас думал заготовлять их для описания времен Екатерины I, Петра II, Анны, Елисаветы? Правда, есть Архив иностранных дел; но собрания трактатов и дипломатических бумаг не довольно для историка. Надобно будет читать иностранцев; а как верно описывают они случаи и людей, мы знаем по их известиям о наших временах! Надобно будет обратиться к преданиям: но скоро исчезнет след их. Где старцы, которые еще недавно говаривали со слезами о Петре Великом? Не много уже и таких, которые говорят о правлении Анны, о несчастий Долгоруких, о лютостях Бирона, о весельях двора Елисаветы, — и кто их слушает со вниманием? У нас заняты головы такими важными делами!!.

Обратимся к Тайной канцелярии. Желаете ли видеть ее первую сцену? Подите в село Преображенское, которое наделяет Москву хорошею водою; там, среди огородов, укажут вам развалины небольшого каменного здания: там великий император, преобразуя отечество и на каждом шагу встречая неблагодарных, злые умыслы и заговоры, должен был для своей и государственной безопасности основать сие ужасное судилище… Так, Петр Великий был его учредителем; но история не дерзнет обвинять славного монарха: жестокие обстоятельства заставили его прибегнуть к жестокому средству… Я видел глубокие ямы, где сидели несчастные; видел железные решетки в маленьких^[2]

окнах, сквозь которые проходил свет и воздух для сих государственных преступников. Воспоминание, конечно, горестное; но в ту же минуту вы произносите имя Александра, и сердце ваше отдыхает!

Я чувствую великие дела Петровы и думаю: «Счастливы предки наши, которые были их свидетелями!» — однако ж не завидую их счастию! Гораздо веселее жить в то время, когда в Преображенском поливают землю не кровию, а водою для произведения овощей и салата!

Если бы кто-нибудь в царствование Александра мог быть еще недоволен (но мы для одной риторической фигуры предполагаем сию возможность), то я желал бы в летний вечер сводить его в Преображенское!

• [1] 2 ' Олеарий, как известно, был секретарем посольства, отправленного Голштинскимгерцогом в Персию чрез Москву в царствование Михаила Федоровича. Алексей Михайлович, восшедши на престол, звал Олеария в Россию и в письме своем, учтивом и ласковом, называет его Географусом небесного бега. Honny soit qui mal у pense! (Да будетстыдно тому, кто дурно об этом подумает!) (фр.) Довольно, что он любил ученых людейв такое время, когда в России не умели еще и называть их.
• [2] Вам скажут об этом и в Архиве иностранных дел, и в Саввинском монастыре.