Философия искусства. 
Социальная философия и философия истории

Эстетическое отношение к действительности, содержащееся во всех видах человеческой деятельности, не могло не стать предметом самостоятельного культивирования. Таким особым видом человеческой деятельности, в котором эстетическое, воплотившись в художественное, есть и содержание, и способ, и цель, является искусство; оно «никогда не оставляло человека, всегда отвечало его потребностям и его идеалу, всегда помогало ему в отыскивании этого идеала — рождалось с человеком, развивалось рядом с его исторической жизнью»^[1]. Искусство — это профессиональная сфера деятельности, в которой эстетическое сознание из сопутствующего элемента превращается в основную цель. Как бы ни был силен обязательно присутствующий эстетический момент в деятельности, например, ученого, не он все-таки определяет основное содержание его исследований. В искусстве эстетическое сознание становится главным.

Искусство служит средством самовыражения человека, и, следовательно, предметом искусства являются как отношения человека и мира, так и сам человек во всех его измерениях — психологическом, социальном, нравственном и даже бытовом. Гуманитарные науки — и психология, и социология, и этика и т. п. — также имеют своим предметом человека, но все они рассматривают его с какой-либо одной и притом сознательно ограниченной точки зрения. Искусство же не только берет человека в его цельности, но и затрагивает все самые глубокие и еще не изведанные наукой пласты того удивительнейшего феномена в мире, которым является человек — тайна тайн природы. Искусство говорит с нами на своем особом языке, которому надо научиться, прежде чем он станет понятен.

Искусство, зародившись еще в первобытном обществе, приобрело свои основные черты в Античности, но и в то время оно не сразу начало мыслиться как особый вид деятельности. Вплоть до Платона (включая и его самого) искусством называлось и умение строить дома, и навыки кораблевождения, и врачевание, и управление государством, и поэзия, и философия, и риторика. Процесс обособления собственно эстетической деятельности, г. е. искусства в нашем понимании, начался в конкретных ремеслах (здесь он привел к созданию, например, орнаментов), а затем был перенесен в область духовной деятельности, где эстетическое также не было сначала обособлено от утилитарного, этического и познавательного. Если для нас поэмы Гомера представляют собой главным образом произведения искусства, то для его современников они были настолько энциклопедически емкими, что рассматривались и как философское обобщение, и как этический эталон, и как изложение религиозной системы, и как творения искусства. Синкретичностью античной культуры, т. е. малой выявленностью в ней того, что мы сейчас называем искусством, объясняется тот факт, что тогда не был развит, например, такой столь распространенный в Новое время жанр литературы, как роман.

Литература

как собственно искусство была представлена большей частью поэтическими произведениями, проза же при всей ее эстетической оформленности была по своим целям, как правило, философской или исторической.

Искусство как таковое, в отличие от философии, науки, религии и этики, начинается там, где целью эстетической деятельности становится не познание или преобразование мира, не изложение системы этических норм или религиозных убеждений, а сама художественная деятельность, обеспечивающая создание особого (второго наряду с предметным), изящно вымышленного мира, в котором все является эстетическим созданием человека. Две черты составляют его особенность. Во-первых, мир этот не есть порождение чистого вымысла, не имеющего никакого отношения к действительному миру. У автора может быть исключительно могучая фантазия, но то, что изображено в художественном произведении, к какому бы направлению и жанру оно ни относилось, являет собой своеобразную реальность. По словам С. Цвейга, настоящее художественное произведение тогда достигает своей цели, когда в творении забывается, как оно делалось, и оно воспринимается как голая жизнь. Во-вторых, эта реальность, именуемая художественной картиной мира, есть лишь более или менее правдоподобное изображение жизни, но не сама жизнь. Художник интуитивно вкладывает в свое произведение помимо того, что входит в его замысел, и нечто, идущее из сферы бессознательного. В результате подлинное произведение искусства содержит неисчерпаемость истолкований, будто автору было присуще бесконечное количество замыслов^[2]. Для чего человеку необходим этот второй мир, который, казалось бы, просто дублирует первый? Дело в том, что искусство в отличие от всех других видов деятельности есть выражение внутренней сущности человека в ее цельности, которая исчезает в частных науках и в любой другой конкретной деятельности, где человек реализует только какую-нибудь одну свою сторону, а не всего себя. В искусстве человек свободно и полновластно творит особый мир, так же как творит свой мир природа. Если и в своей практической деятельности, и в науке человек противопоставлен миру, как субъект объекту, и тем ограничен в своей свободе, то в искусстве человек превращает свое субъективное содержание в общезначимое и целостное объективное бытие.

Эстетическое переживание произведения искусства, так же как и его создание, требует всего человека, ибо оно включает в себя и высшие познавательные ценности, и этическое напряжение, и эмоциональное восприятие. Искусство обращено не только к чувствам, но и к интеллекту, к интуиции человека, ко всем утонченным сферам его духа. Художественные произведения являются не только источником эстетического наслаждения, но и источником знания: через них узнаются, воспроизводятся в памяти, уточняются существенные стороны жизни, человеческие характеры и межличностные отношения людей. Это внутреннее единство всех духовных сил человека при создании и восприятии произведений искусства обеспечивается описанной выше синкретической силой эстетического сознания. Если, читая научные, публицистические, популярные издания, человек сразу же внутренне настраивается на как бы «фрагментарное» мышление о мире, «забывая все», что ему не пригодится для восприятия данного текста, то, настраиваясь на чтение художественного произведения, он активизирует в себе все свои духовные силы: и ум, и интуицию, и чувства, и этические понятия, и свое самое потаенное «Я». Нет ни одного момента в нашей внутренней духовной жизни, который не мог бы быть вызван и активизирован восприятием искусства. Поэтому основной функцией искусства является его синтетическая миссия, обеспечивающая целостное, полнокровное и свободное восприятие и воссоздание мира, которое возможно только при условии совмещения познавательных, этических, эстетических и всех других моментов человеческого духа.

Искусство отличается от науки тем, что оно направлено не просто на изучение сущности вещей, на постижение общего и закономерного в них, а на создание художественных образов, на вымысел событий, но так, чтобы это носило правдоподобный характер. Существенным для настоящего искусства является тонкое психологическое изображение характера личности и жизненно правдивое изображение личностных взаимоотношений, внутреннего мира людей, который раскрывается через эти взаимоотношения.

Синтетической силой искусства во многом объясняется тот удивлявший философов факт, что среди всего многообразия видов духовной деятельности нет ничего, что имело бы равное по своей силе социальное воздействие на человека. Это знали уже в Античности. Искусство нередко даже пугало людей своей таинственной силой. Так, высказывалось мнение, что любое стремящееся к порядку государство должно запретить музыку (да и другие искусства), ибо она размягчает нравы и делает невозможной строгую субординацию. Ортодоксальное христианство в первые века своего восхождения запрещало театр и живопись как нечто, оспаривающее суровый аскетизм, которого требовали этические христианские догматы. Даже в Новое время, когда вследствие развития общественной жизни о запрещении искусства уже не могло быть и речи, государство продолжало накладывать жесткие цензурные запреты на литературу, требуя от нее послушного воспевания официального мировоззрения.

В XIX и XX в. на первый план выдвинулась проблема соотношения искусства и идеологии. Будучи облечены властью, идеологические системы, вбирающие в себя политические, моральные и другие установки каждого данного общества, нередко стремятся к подавлению свободы искусства, к его политизации. Естественно, при этом смысловая сторона художественных произведений упрощенно отождествляется с некой логически упорядоченной системой политических идей, что приводит к забвению специфики собственно художественного мышления, к утилитаризации эстетического чувства. В результате идеологического диктата расцветает так называемая массовая культура, в которой эстетические показатели настолько снижены, что фактически исчезает всякое различие между таким усредненным искусством (т.е. уже псевдоискусством) и самой идеологией.

Вульгаризаторские подходы к идеологическому управлению искусством проявились и в нашем обществе, особенно в период культа личности Сталина и годы застоя, когда значительная часть художественных произведений была, по существу, лишь простой иллюстрацией к схематично и упрощенно толкуемым потребностям дня. Идеологизация искусства переросла в его бюрократизацию, что открывало дорогу личным амбициям тех людей, которые занимали командные посты в индустрии кино. Пользуясь идеологическим лозунгом о якобы антиобщественном или антипатриотичном содержании тех или иных кинолент, об их «отходе» от социалистического реализма, эти люди, надевшие политико-идеологические шоры, на долгое время задержали появление на экранах фильмов ряда талантливых режиссеров, например А. Тарковского, С. Параджанова.

Требование свободы художественного творчества от бюрократического контроля и идеологического диктата не имеет ничего общего с ложным тезисом о «внеморальной природе искусства», который поддерживается некоторыми исследователями в западной эстетике: эстетика и этика не могут быть безнаказанно разделены. Искусство, как говорил Г. Гегель, есть эстетически преобразованный «нравственный дух». Демократизация искусства означает не свободу от морали, но свободу от бюрократических препон. Только в условиях истинной либеральной демократии искусство может в действительности достичь не только эстетических, но и этических высот, как это случилось, например, в фильме Т. Абуладзе «Покаяние», в котором благодаря высокой эстетической форме трудные годы нашей истории прошли для нас не только через эстетический, но и через нравственный катарсис.

Роль искусства в общественной жизни трудно переоценить. Любое глубокое переустройство общественных порядков всегда подготавливалось при активном участии искусства. Так было и в Античности, и в эпоху Возрождения. Так было и в начале 1980;х гг., когда именно писатели как бы исподволь подготовили тот мощный взрыв социальной активности в нашей стране. Не случайно именно искусство быстрее, чем, скажем, наука или право, отреагировало на изменение барометра общественной жизни в середине 80-х гг., оказавшись на переднем крае главных событий времени. Таким образом, эстетическое сознание и его высшая форма — искусство — являются необходимейшей частью общественного сознания, обеспечивающей его целостность и мобильность, его поисковую направленность в будущее, его нравственно-психологическую устойчивость в настоящем.

Однако искусство обеспечивает не только здоровье общества, но и многовековую преемственность культуры, ее нарастающую универсальность. Создавая общезначимые идеи, образы, вырастающие до всечеловеческих символов^[3], оно выражает смысл всего исторического развития. Эдип и Антигона, Гамлет и Дон Кихот, Дои Жуан и Кандид, Обломов и князь Мышкин, Мастер и Маргарита — это уже не просто художественные образы, это символы культурно-значимых общечеловеческих ценностей. Искусство вбирает в себя все достижения человечества, по-своему трансформируя и изменяя их. Без использования традиционных, живущих веками культурных символов невозможно включиться в линию преемственности культур, невозможно ощутить историю как единый процесс, имеющий определенное прошлое и только потому — определенное настоящее и, главное, будущее. Относясь к искусству как к способу своего целостного самовыражения, человек всегда видел в нем средство для обеспечения бессмертия всех других своих достижений. Исторически значимые личности и их дела воспеваются в фольклоре, любое социально значимое событие находит свое отражение в живописи или архитектуре, музыке или поэзии. Так, «Слово о полку Игореве» неизвестного русского автора конца XII в., Ленинградская симфония Д. Д. Шостаковича, написанная в годы блокады Ленинграда, мемориальный комплекс в Волгограде — это выражения исторической памяти народа. Без искусства народ лишен исторической памяти, а без исторической памяти он уже теряет свою национальную целостность.

Итак, синтезирующая миссия искусства проявляется и на уровне отдельной личности, скрепляя воедино все ее духовные силы, и на уровне каждого данного этапа общественного развития, обеспечивая целостное самовыражение народа, и на уровне исторической связи поколений, выражая единство поступательного прогресса культуры.

В заключение подчеркнем, что истинное содержание искусства появляется тогда, когда оно схватывает и порождает представления и образы, раскрывая самые глубокие и всеобщие человеческие интересы в виде уникальных форм их проявления.

• [1] Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений. — СПб., 1911—1918. — Т. XIX. — С. 77.
• [2] Это особенно выражается в игре талантливых и уж тем более гениальных актеров, длякоторых сцена — любимое поприще для самостоятельного творчества, не ограничивающегося умелым и достоверным изображением того, что задумано автором. Такой актер стремится в олицетворение созданного автором образа вложить свое личное понимание духовной сущности и бытовых условий этого образа. Становясь истолкователем автора публике, он нередко своим пониманием внутреннего мира изображаемого лица уясняет самому авторуто, что им, быть может, бессознательно, было вложено в это лицо как возможность, и обращает эту возможность в действительность (см.: Копи, А. Ф. Воспоминания о писателях. — М., 1989. — С. 126).
• [3] Центральное понятие искусства, по В. Шеллингу, — символ, отличающийся от схемыи аллегории. В схеме особенное созерцается через общее. У ремесленника есть схема изделия, в соответствии с которой он работает. Противоположность схемы — аллегория: в нейобщее созерцается через особенное, уникально-единичное. Так, например, поэзия Дантеаллегорична в высоком смысле слова, а вот поэзия Вольтера — в более низком. Совпадениеобщего и уникально-единичного есть символ.