О рождении науки в Персидской империи

О рождении науки в Персидской империи Мешков В.М.

В настоящее время проблема возникновения греческой философии представляется в целом решенной, уточняются лишь мелкие детали. Поэтому в любом учебнике по истории западной философии в разделе об истоках древнегреческой философской мысли практически излагается одна устоявшаяся точка зрения. Начнем с классического европоцентриста Г. Гегеля, который в определенном смысле заложил греко-центристское видение происхождения греческой философии и науки. «Субстанциональные зачатки своей религии, — размышляет он в „Лекциях по истории философии“ , — своей образованности, своих общественных связей они, правда, в большей или меньшей степени получили из Азии, Сирии и Египта, но они столь радикально вытравили печать этого чуждого происхождения, столь преобразовали, переработали, сделали другим полученное ими извне, что-то, что и они, и мы ценим, признаем, любим в этом полученном ими извне, принадлежит по существу лишь им… Духовное развитие греков пользуется заимствованным чужим лишь как материалом, толчком; они сознавали и вели себя при этом как свободные» [1, с. 186]. Как мы видим, Г. Гегель полагал настолько автономным процесс становления древнегреческой философии, науки и культуры в целом, что предлагал полностью абстрагироваться от исследования каких-либо внешних культурных влияний. Мы попытаемся показать, что логика сторонников вышеуказанной концепции происхождения греческой философии и науки основывается на весьма упрощенных представлениях египетской и вавилонской науки середины первого тысячелетия до н. э.

В настоящее время мы не располагаем прямыми свидетельствами, которые позволили бы судить об уровне развития математики в Древнем Египте в середине первого тысячелетия до н. э. До нас дошли папирусы эпохи Среднего царства (2000;1800 гг. до н. э.), на основании которых дается оценка природы древнеегипетского математического знания и науки в целом. Эта оценка не была высокой. Историки науки единодушно пришли к заключению, что математические знания древних египтян были тесно связаны с практической деятельностью и поэтому имели исключительно практический характер, являясь индуктивным обобщением практического опыта. При этом знание формировалось в виде практических рекомендаций, своеобразных рецептов деятельности. Египтяне не обладали абстрактным теоретическим мышлением и соответственно абстрактно-теоретическим знанием, а также дедуктивным способом организации и построения знания. Поэтому математические знания египтян в лучшем случае можно рассматривать как протонауку, которая послужила материалом для возникновения собственно науки в Древней Греции.

Однако, логика здравого смысла и косвенные свидетельства не позволяют присоединиться к вышеизложенной оценке египетской математики VI — IV вв. до н. э. Трудно согласиться с правомерностью заключения на основе папирусов, датируемых 2000;1800 гг. до н. э. о развитии математики в Древнем Египте эпохи возникновения греческой философии и науки. Если у нас нет предубеждения о примитивности египетской «науки» эпохи Среднего царства, то мы даже не можем с уверенностью судить по этим ученическим папирусам о подлинных математических знаниях жрецов того времени. Касту жрецов в определенном смысле можно рассматривать как социальную организацию, которая обеспечивала непрерывную работу по накоплению, сохранению и трансляции арифметического и геометрического знания. Несмотря на катаклизмы египетской истории II-I тысячелетий до н. э. у нас нет достаточных оснований отрицать наличие непрерывной длительной традиции развития математики. Духовный прорыв осевого времени не был локальным явлением греческого масштаба в бассейне Средиземноморья. Он в полной мере проявился на огромной территории Персидской империи.

Рассмотрим косвенные свидетельства достаточно высокого развития египетской математики, которым историки науки и философии обычно не придают должного значения. Мы имеем в виду, прежде всего, поездки на протяжении трех столетий греческих философов, начиная с Фалеса, в Египет на «стажировку». Мы не будем пока останавливаться на поездках в Египет Фалеса и Пифагора. Для нас больший интерес представляют египетские «командировки» Демокрита, Платона и Евдокса, что по существу служит высокой оценкой египетской науки. Относительно поездки Демокрита Диоген Лаэртский пишет: «Деметрий в „Соименниках“ и Антисфен в „Преемствах“ сообщают, что он совершил путешествие и в Египет к жрецам, чтобы научиться геометрии, и в Персию к халдеям, и на Красное море; а некоторые добавляют, что он и в Индии встречался с гимнософистами, и в Эфиопии побывал» [2, с. 370]. При этом философ из Абдер утверждал: «В построении линий с доказательствами я никем не был превзойден даже так называемыми гарпедонаптами» [3, с. 18]. Получается, что во второй половине V в. до н. э. египетские землемеры применяли в своих вычислениях весьма совершенные методы доказательства, которые сумел превзойти один из крупнейших греческих ученых того времени Демокрит.

По сообщению Диогена Лаэртского, Платон после смерти Сократа «в двадцать восемь лет (по словам Гермодора), вместе с некоторыми другими сократиками перебрался в Мегары к Евклиду, потом поехал в Кирену к математику Феодору; оттуда — в Италию, к пифагорейцам Филолаю и Евриту; оттуда — в Египет к вещателям (говорят, туда его сопровождал Еврипид); там он заболел и жрецы исцелили его морской водой… и повторил за Гомером, что „все египтяне — врачи“. Собрался Платон посетить и магов, но не сделал этого из-за азиатских войн» [2, с. 151−152]. Примечательно, что в своем образовательном путешествии Платон изучал преимущественно математику. Если египетские жрецы застряли на математических представлениях тысячелетней давности, какая нужда заставляла афинского философа совершать весьма непростую поездку в Египет? Евдокс из Книда, один из самых великих математиков Греции IV в. до н. э. в двадцать три года приехал в Афины, чтобы учиться в платоновской Академии, в которой в то время собрался цвет философской и математической греческой мысли. Через несколько лет учебы он, с трудом собрав деньги на путешествие, отправился в Египет. «Говорят, — пишет Ван-дер-Варден, — что в Египте он изучал астрономию у жрецов в Гелиополе и производил наблюдения в обсерватории между Гелиополем и Керкесурой, которая все еще существовала в эпоху императора Августа» [3, с. 244]. Диоген Лаэртский об этой поездке Евдокса сообщает: «В Египте, обрив подбородок и брови, он пробыл год и четыре месяца; некоторые утверждают, что там он и написал свое «Восьмилетие» [2, с. 357]. Евдокс построил уникальную теоретическую модель космоса, согласно которой «шарообразная Земля покоится в центре. Вокруг этого центра вращаются 27 концентрических сфер. Внешняя сфера несет неподвижные звезды, а другие служат для объяснения движения Солнца, Луны и пяти планет. Для каждой планеты необходимо четыре сферы, для Солнца и Луны — по три» [3, с. 245]. Надо полагать, чтобы избежать абстрактного теоретизирования, Евдокс стремился проверить на эмпирическом материале астрономических наблюдений эффективность своей космологической модели. Поскольку в полисной Греции была слабо развита традиция астрономических наблюдений, то ему пришлось ехать в Египет.

Историки науки и философии почему-то не учитывают одно важное обстоятельство: связь греков с египтянами и вавилонянами была не односторонней и периодической, а двусторонней и непрерывной. В V—IV вв. до н. э. Демокрит, Платон, Евдокс и, надо полагать, многие другие, занимавшиеся философией и математикой греки, приезжали в Египет и Вавилон не только за знаниями, сохраняя в тайне собственные разработки. В ходе их общения, безусловно, происходил обмен идеями, собственными достижениями. Математика того периода «варилась» в трех «котлах», вавилонском, египетском и греческом, периодически частично перемешиваясь. Математика и астрология в то знаменательное время были своеобразной «мировой религией» международного сообщества интеллектуалов, легко преодолевавшей национальные и культурные границы. По мнению египетских, вавилонских жрецов, Пифагора, Платона, Аристотеля, Архита, Евдокса и других математиков, числа и геометрические построения выражали сущностную божественную реальность мироздания. Поэтому математические и астрологические знания рассматривались как универсальное теоретическое знание. Интенсивное развитие этих наук привлекало и увлекало всех мыслителей. Своеобразие мифологической интерпретации в этой связи для каждого из них было второстепенным.

Таким образом, нам представляется, в VI — IV вв. до н. э. египетская наука также интенсивно развивалась, как и греческая и вавилонская. Между этими тремя школами существовала атмосфера относительного доверия, происходил обмен научными знаниями. Для современников, надо полагать, весьма непросто было выделить какой-либо из этих трех научных центров. Каждый из них имел свои преимущества и недостатки.

В оценке вавилонской математики мы предоставим слово известному голландскому математику и историку науки Д. Я. Стройку. «Переходя к математике Двуречья, — отмечает Д. Я. Стройк, — мы оказываемся на гораздо более высоком уровне, чем тот, которого когда-либо достигала египетская математика. Здесь мы можем даже уловить прогресс в ходе столетий. Уже самые древние тексты, относящиеся к последнему шумерскому периоду (третья династия Ура, 2100 г. до н. э.), показывают высокое вычислительное искусство. Эти тексты содержат таблицы умножения, в которых хорошо развитая шестидесятичная система счисления сочетается с более ранней десятичной системой; здесь имеются клинописные символы, обозначающие 1, 60, 360 и также 60~ 60~2» [5, с. 40]. Резко выраженный арифметико-алгебраический характер вавилонской математики проявляется и в геометрии. Основной чертой этой геометрии был все же ее алгебраический характер. Это в равной мере относится и ко всем позднейшим текстам, особенно к текстам третьего периода, от которого до нас дошло немалое их число, — эпохи вавилонской, персидской и эпохи Селевкидов (примерно от 600 г. до н. э. до 300 г. до н. э.). Тексты этого последнего периода обнаруживают значительное влияние вавилонской астрономии, которая в это время приобретает характер настоящей науки, что сказывается в тщательном анализе различных эфемерид. Вычислительная техника математических текстов становится все более совершенной; алгебра справляется с задачами на уравнения, для которых требуется значительное вычислительное искусство… Мы знаем, что вавилонская астрономия этого периода оказала влияние на греческую и что вавилонская математика повлияла на вычислительную арифметику. Есть основания полагать, что вавилонские школы писцов были посредниками между наукой Греции и наукой Индии. Мы все еще мало осведомлены о роли персидской и селевкидской Месопотамии в распространении древневосточной и астрономии и математики, но все доступные данные указывают на то, что эта роль должна была быть значительной [5, с. 42- 45].

При рассмотрении вавилонской астрономии и астрологии мы будем опираться на исследования другого знаменитого голландца Ван-дерВардена. В развитии вавилонской астрономии он выделяет три периода, каждый из которых был тесно связан с определенным типом астрологии. Астрономия позднеассирийского периода (1000−612 гг. до н. э.) была связана с астрологией предзнаменований. Астрономия халдейского (612−539 гг. до н. э.) использовала зодиакальную астрологию, но не занималась гороскопами. При этом для ее функционирования были необходимы систематические наблюдения, но математическая теория планетных движений была не нужна. Наибольшие астрономические достижения, по его мнению, были получены в персидский период (539−331 гг. до н. э.), которые привели к появлению гороскопной астрологии. В ней используются знаки зодиака и гороскопы для дней рождения, а также математические средства, необходимые для вычисления гороскопов [4, с. 140−141]. Из периодизации вавилонской астрономии Ван-дер-Вардена мы видим, насколько ускоряется ее развитие в VI — IV вв. до н. э. При этом он высказывает важную для нас идею о существовании тесной связи между гороскопной астрологией и зороастризмом. Это обстоятельство требует теоретического осмысления.

Образование Персидской империи и распространение зороастризма как метакультурной реальности привело к существенной трансформации религиозных представлений завоеванных народов, в частности, вавилонян. В силу известных обстоятельств мы можем рассматривать лишь фундаментальные сдвиги в их ментальности, одним из которых является тотальное одухотворение ментального пространства культуры. Согласно представлениям архаической мифологии, природа и воздушная среда заполнены богами как природными силами и стихиями. Согласно зороастрийским представлениям, духовная благодать Ахура-Мазды составляла сущностную природу стихий земли, воды и огня, процветающего растительного мира и тучных стад скота. Однако в контексте рассмотрения развития вавилонской астрономии большое значение приобретает идея обожествления зороастрийцами космического пространства, откуда зороастрийские боги Ахура-Мазда и Митра, как мы знаем, обладая абсолютной мощью, неусыпно наблюдали за каждым верующим, не только его делами, но и словами и даже мыслями. Зороастрийцы в соответствии с представлениями о структуре космоса разработали иерархически упорядоченное строение рая. Вавилонские и египетские боги задолго до Заратуштры освоили космическое пространство. Однако они не обладали той трансцендентной, метафизической, духовной мощью, которой зороастрийская теология наделила своих богов. Надо полагать, под влиянием зороастрийской теологии у вавилонских астрономов существенно изменились представления о природе собственных богов, что привело к прорыву в развитии вавилонской астрономии и математики. Это обстоятельство способствовало появлению гороскопной астрологии.

По нашему мнению, в одном из главных духовных центров Персидской империи Вавилоне впервые в истории науки возникла астрономическая научная теория, которая обладала достаточно сложной и развитой структурой. В ее концептуальном аппарате можно выделить, по крайней мере, три основных компонента: теологический, астрономический и математический. Персия знание наука зороастризм Первый слой понятийного аппарата нам почти неизвестен. Второй собственно теоретический слой вавилонской астрономии содержал понятийные средства, описывающие природу и механизм функционирования объектов космического пространства. Новые теолого-астрономические представления потребовали разработки новых математических методов вычисления поведения астрономических объектов, что и было сделано. Следует также заметить, что математика того времени выполняла не столько функцию аппарата для астрономических вычислений, сколько мыслилась как особого рода онтологическая реальность. Числа мыслились как выражение сущностной божественной реальности чувственно воспринимаемого мира. Со времен Г. Галилея мы знаем, что подлинная научная теория в процессе своего развития постоянно требует эмпирической проверки. Эту функцию для вавилонских астрономов выполняли непрерывные наблюдения, которые, надо полагать, обеспечивали поступательное развитие астрономии как теоретической конструкции, совершенствование ее концептуального аппарата. При этом постоянно проверялась ее предсказательная сила, как при составлении гороскопов, так и при прогнозировании затмений. Наши рассуждения методологического порядка подтверждает теоретический анализ Ван-дер-Вардена развития вавилонской астрономии в эпоху империи Ахеменидов.

Голландский историк древней математики и астрономии отмечает, что наблюдения лунных затмений появляются в вавилонских архивах с 748 г. до н. э. Они образовали необходимую наблюдательную базу для двух лунных теорий, А и В. По его мнению, лунная система, А была создана между 540 и 470 гг. до н. э. а система В между 480 и 440 гг. до н. э. Системы, А для Луны, Юпитера и Марса представляли собой превосходные логически построенные системы, весьма похожие по своей структуре [4, с. 292−293]. Ван-дер-Варден убедительно показывает, что теоретическая (вычислительная) деятельность вавилонских астрономов достигла достаточно высокого уровня и носила автономный характер, которая корректировалась эмпирическими наблюдениями звездного неба. По его мнению, вычислительная техника вавилонских астрономов была весьма развита, одним из результатов которой явилось составление астрономических таблиц. Чтобы составлять гороскопы, нужно было научиться пользоваться астрономическим таблицами.

Если исходить из периодизации развития вавилонской астрономии Ван-дер-Вардена, то получается, что Фалес по приезде в Вавилон еще не застал революционных изменений в представлениях вавилонских астрономов и математиков. Поэтому он позаимствовал лишь отдельные идеи и некоторые методики вычислений вавилонских исследователей. Следует иметь в виду, что он предсказал лишь год (585 г. до н.э.) солнечного затмения в Милете. Когда Пифагор посетил Вавилон, ему открылась существенно иная духовная и интеллектуальная атмосфера древнего города. Надо полагать, он был свидетелем зороастрийской ментальной революции в формирующемся новом государственном образовании Персидской империи и научной революции в астрономии. Как мы знаем, в отличие от Фалеса, Пифагор был мистическим человеком. По нашему мнению, эти обстоятельства существенно повлияли на формирование его мировоззрения и философских взглядов. Поэтому в Кротон он приехал другим человеком. Зороастрийская теология оказала на него настолько сильное влияние, что он поместил в центре своей космологической модели мистический Огонь (аналог зороастрийского бога Ахура-Мазды), а также установил в своей школе правило встречать молитвами восход Солнца. Его фундаментальная теоретическая идея «все есть число» также имеет вавилонское происхождение. Как и вавилонские жрецы, он рассматривал математическое знание (арифметику и геометрию) как выражение сущностной природы мироздания. По мнению Ван-дер-Вардена, «вавилоняне были виртуозами не только в области алгебры, они много добились и в арифметике. В конце своих «Mathematische Keilschrift-Texte» Нейгебауэр выразил надежду, что со временем мы гораздо больше узнаем об их элементарной теории чисел, а также высказал предположение, что-то, что по греческой традиции называлось «пифагорейским», скорее следовало бы назвать «вавилонским» [3, с. 105]. Завершая анализ развития пифагорейской математики, Ван-дер-Варден заключает: «Таким образом, мы видим, что все без исключения вавилонские нормальные уравнения оставили свой след в арифметике и в геометрии пифагорейцев. Не может быть и речи о том, что это только случайность. То, о чем раньше можно было только предполагать, ныне сделалось достоверностью, а именно, что вавилонская традиция дала материал, из которого греки, и в частности пифагорейцы, построили свою математику» [3, с. 173].

Если наше изображение становления египетской и вавилонской науки в VI — IV вв. до н. э. весьма правдоподобно, то перед нами открывается существенно иная картина формирования греческой философии. В настоящее время в качестве одного из главных факторов возникновения древнегреческой философии рассматривается комплексный процесс демократизации общества в ходе становления полисной Греции. Однако, обращаясь к жизнеописаниям первых греческих философов, входивших в списки «семи мудрецов», мы видим, что все они, за исключением Фалеса, обладали лишь житейской мудростью, были весьма далеки от науки. Периандр же, судя по дошедшим до нас свидетельствам, был по существу негодяем. «Ручеек» в становлении древнегреческой философии как созревающего теоретического мышления составляли философы Фалес, Анаксимандр, Анаксимен и Пифагор. В конце VI в. до н. э. этот «ручеек» набиравшей силу греческой теоретической мысли начал все более наполняться и превращаться в «полноводную реку» философских теоретических исследований. При этом важнейшую часть в их концептуальных построениях занимали математические и астрономические знания (Парменид и Зенон, Анаксагор, Демокрит, платоновская Академия, аристотелевский Ликей). По справедливому замечанию Ван-дер-Вардена, непревзойденные «Начала» Евклида в большой степени представляют собой итог работы математиков платоновской Академии в эпоху ее расцвета в IV в. до н. э. «В конце 4-го века, — отмечает он, — вся математика, в том виде, как она изучалась в школе Платона, была собрана в трудах Евклида, и притом так, что этому суждено было остаться образцом на целые тысячелетия» [3, с. 268]. «Евклид поистине охватил своими учебниками всю элементарную математику эпохи Платона» [3, с. 275]. Как мы покажем во втором томе, Платон и Аристотель в комплексной системе философского знания придавали большое значение математике, и, как мы знаем, затратили немало усилий для прояснения особенностей природы математического знания.

Таким образом, процесс возникновения науки не был заботой лишь греческих философов. У истоков мировой науки первоначально мы находим вавилонских математиков и астрономов, которых, по нашему мнению, вполне можно называть первыми учеными VI в. до н. э" а затем были греки. При этом роль геометрических и астрономических разработок египетских жрецов представляется далеко непроясненной. Мне еще не попадался в руки учебник по истории западной философии, в котором бы автор отметил национальность Фалеса как финикийца. Это обстоятельство в контексте нашего исследования представляется очень важным. Если к этому добавить, что неизвестно доподлинно: был ли Фалес коренным жителем Милета или приезжим, то позиции сторонников греко-центристской концепции происхождения философии и науки еще более расшатываются. Если верно последнее, тогда получается, что основателем греческой философии был мыслитель с Востока. Мы не ставим точки по обсуждаемым в этом разделе проблемам, потому что для их решения предстоит еще непростой путь.

Список використаних джерел.

• 1. Гегель Г. Лекции по истории философии. Кн. 1 / Г. Гегель. — Спб.: 1993. — 349 с.
• 2. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Диоген Лаэртский. — М., 1979. — 620 с.
• 3. Ван-дерВарден. Б. Л. Пробуждающаяся наука. Математика Древнего Египта, Вавилона Греции / Б.Л. Ван-дер-Варден. — М., 1959. — 459 с.
• 4. Ван-дер-Варден Б. Пробуждающаяся наука II. Рождение астрономии / Б. Ван-дер-Варден. — М., 1991. — 384 с.
• 5. Стройк Д. Я. Краткий очерк истории математики / Д. Я. Стройк. — М., 1978. — 335 с.