Эволюция творческого метода Патрика Уайта: На материале романов 1948-1970 годов

Диссертационное исследование посвящено изучению эволюции творческого метода одного из самых противоречивых, технически виртуозных австралийских писателей современности — Патрика Уайта.

Уайт — смелый экспериментатор, оригинальный мастер слова, получивший признание в мировой литературе за серию грандиозных эпических полотен, таких как «Тетушкина история» {The Aunt s Story, 1948), «Древо человеческое» (The Tree Of Man 1955), «Bocc» (Voss, 1957), «Всадники на колеснице» (Riders In The Chariot, 1961), «Вивисектор» (The Vivisector, 1970), «Око бури» (The Eye Of The Storm, 1973), «Повязка из листьев» (A Fringe Of Leaves, 1976). В 1973 году ему была присуждена Нобелевская премия за «эпичность и психологизм повествовательного искусства, открывшего новый континент в литературе».

В своих романах 50−70 годов он синтезировал постреалистическую1 и модернистскую концепции литературного процесса.

Творчество Уайта выступает в контексте универсального пространства нарратива, не отделенного национальной границей. Тексты австралийского автора органично вписываются в рамки «глобальной культурной парадигмы» (The Global Culture Paradigm), теоретическое осмысление которой предлагает исследователь — американист Т. В. Воронченко, утверждая, что «процесс культурной глобализации определенным образом воздействует на восприятие автором окружающей действительности и форму творческого выражения». 2 Подобное происходит и с австралийцем Уайтом. Биографический и эстетический опыт писателя, в котором когерируются артефакты австралийской, американской, английской, греческой и восточной культур, свидетельствует, что в авторском методе Уайта нашли отражение концепты каждой из.

1 Термин «постреализм» выдвигает при анализе литературного процесса XX века екатерин-буржекий ученый II. JI. Лейдерман.

2Voronchenko Т The Global Culture Paradigm // American Studies. Yearbook 2002: Moving beyond the Great Narrative: The Challenge of the Postmodern in American Culture. — Minsk, 2003. -P.200 них. Критики, по нашим наблюдениям, не всегда отмечают эклектизм мировосприятия автора, однако признают его оторванность от национальной культуры: «Подобно Ибсену, он отделяет себя от узких национальных традиций и стремится пересоздать себя через исследование мифических измерений пейзажа, как географического, так и социального, главным образом потому, что они зеркально отражаются во внутренних жизнях его одиноких отчужденных характеров».3 На наш взгляд, Уайту может быть присвоен статус авангардного автора, разрыв которого с традицией австралийской литературы очевиден. Он является своего рода экспериментатором, который, в отличие, например, от Уолтера Абиша, 4 не погрузился в формальный эксперимент, опускаясь до уровня алфавита, а сумел создать собственный канон, основанный на сложном эзотерическом и философско-религиозном дискурсе и интертекстах, а также на оригинальных приемах структурной техники. Сохраняя при этом верность эпичности и психологизму, Уайт модифицировал англоязычную прозу, за что, по всей видимости, и был отмечен шведскими академиками. Основная часть его романов выходит за рамки социальной действительности «зеленого континента» и обретает масштабное философское звучание. При этом австралийский писатель, поставив черту под реалистическим искусством, приблизился в своих романах к пониманию «экспрессивного Художественного Апокалипсиса Культуры», для которого характерен «принципиальный отказ практически ото всех традиционных ценностей — гносеологических, этических, эстетических, религиозных"5.

Стремление выявить принадлежность П. Уайта к определенному литературному направлению почти не обнаруживается в работах как зарубежных, так и отечественных литературоведов. Среди них есть те, кто склонен считать его сторонником реалистической традиции и те, кто видит в Уайте исключи.

3 Colmer John. Riders In The Chariot. Patrick White. — Melbourne, 1978.P.3−4 ^ 7.

Абиш У. Сколь это по-иемецки: Рассказы. Роман. — Спб., 2000. — 460 с.

5 7.

Бычков В., Бычкова JI. XX век: предельные метаморфозы культуры// Полигнозис.

2000.№ 2. — С.63−76 телыю модерниста.6 Хотя, по нашему убеждению, оригинальность его творческой манеры заключается в способности сочетать явления гетерогенного характера: постреализм и модернизм. Есть в творчестве Уайта романы, в которых герой «ждет и надеется», противостоит напору абсурда (постреализм), и в которых абсурд поглощает героя, потому что «ждать некого и надеяться не на что». 7.

Уайт один из первых в Австралии сумел соединить в своем творчестве противоречащие, на первый взгляд, друг другу явления: легко узнаваемые реалии материальной культуры родной страны в их китчеобразном проявлении и иррациональные процессы, протекающие в человеческом подсознании. Подобно катастрофическим событиям XX века хаос врывается на страницы его произведений, сметая на своем пути фальшивые, по его мнению, гуманистические идеалы, массовые стереотипы и превращая нравственную стерильность отрешенных от мира сего людей в девиантный показатель их марги-нальности. В его текстах господствует «человеческое «я» и отторгнутый человеком вещный мир, что, по мнению Д. В. Затонского, является показателем «нереалистического художественного миросозерцания». 8.

Сам Уайт, в силу аутичного мировоззрения, считал свои тексты веским оправданием собственной бессмысленной жизни. Но мифологема абсурда, инициированная в сознание персонажей, остается сферой размышлений писателя. В стремлении Уайта дистанцировать себя от социума и «унылого», по замечанию самого автора, критического реализма нам видится проявление дискуссии, развернувшейся в американском литературоведении сороковых годов (совпадает с началом творческой деятельности Уайта). Основные ее.

6 См. Hadgraft Cecil Australian Literature: a critical account to 1955. — London, 1960. 286 p.- Hergenhan Lourence Thomas. Unnatural Lives: studies in Australian fiction about the convicts from James Tucker to Patrick White. — St. Lucia, 1983. 210 p.- Morely A. Patricia. The Mystery of unity. -Toronto, 1970. 25lp.

7 Днепров В. К понятию «модернизм"// Иностранная литература. — 1973.№ 11. — С. 224.

8 Затонский Д. Реализм в литературе и литературоведении//Иностранная литература. -1977.№ 2.-С. 220 позиции были освещены в статье известного американиста Я. Н. Засурского.9 В 1946 году критик — идеалист Лайонел Триллинг выступает против «двух принципов литературной деятельности писателей — реалистов: отражения в искусстве реальной действительности и стремления выразить тревогу за судьбу общества — против правдивости и социальной осмысленности их творчества». 10 Главными принципами художественной изобразительности он считает субъективизм и иррационализм, а основным предметом изображения — «Я» человека и его столкновение с обществом и культурой, «фрейдистское копание в потемках больного сознания"11. По сути, Уайт — это австралийский Триллинг.

Среди уайтовских литературных кумиров, являвшихся и основными источниками формирования его нереалистической эстетики, были: немецкие романтики, в частности Гофман, эпатажный символист Л. Рембо, «отец модернизма» и создатель техники «потока сознания» М. Пруст, английские модернисты — экспериментатор Д. Джойс и сторонник телесного культа в литературе Д. Г. Лоуренс, американский романист-космополит Генри Джеймс, непредсказуемый Сол Беллоу, а также русские писатели Тургенев и Достоевский. Философские влияния на Уайта были в большей степени связаны с сочинениями двух немецких мыслителей-иррационалистов — средневекового эзотерика И. Экхарта и пессимиста А. Шопенгауэра -, а также еврейского религиозного автора М. Бубера. В диссертации при описании формирования художественной системы Уайта основное внимание уделяется интертекстуальным параллелям, определившим, по нашему мнению, своеобразие метода писателя.

Джефри Даттон называет романы Патрика Уайта «барометрами деструктивного процесса»: «Апеллируемые одновременно и к отчаянию, и к радости, они стали смелой реакцией на штормы, которые почти разрушили Евро.

9 Засурский Я. Н. Проблема критического реализма в современном американском литературоведении// Современная литература США. -М., 1962. С. 169 — 188.

10 Там же. С. 15.

11 Там же. С. 172. пейскую цивилизацию, на суровую действительность Австралии и сухость австралийцев."12. Некоторые критики склонны считать, что Уайт фактически разрушил роман как литературную форму и в традициях Джойса и JIo-уренса создал свой собственный стиль и метод13.

Многочисленные научные исследования, преимущественно австралийских и американских критиков, посвященные творчеству Патрика Уайта, содержат мультисемантические, а в ряде случаев противоречивые по отношению друг к другу интерпретации основных романов писателя. Следует заметить, что в литературоведческих работах преобладает психологический анализ текстов Уайта, обращенных к технике «потока сознания» и фрейдист-ско-юнгианской концепции личности.14 Особое внимание целый ряд исследователей уделяет символам и архетипам, которые, по их мнению, мифологизируют и наполняют мистикой прозу австралийского автора, доводя ее до религиозно-экстатического письма.15.

В целом, можно говорить о двух подходах в зарубежном литературоведении к исследованию творческого наследия Уайта. Первый — микшированный или дихотомический — связан с неоднозначным восприятием романов Уайта как социально и психологически детерминированных, то есть реалистически маркированных по содержанию и в то же время альтернативных по формальным признакам (язык, структура, стиль) австралийской демократической традиции. Подобная позиция представлена в работах Джона Колме-ра, Винсента Бакли, Джефри Даттона и Дэвида Марра. Джон Колмер считает, что романы Уайта отличают «четко прописанные характеры и плотный социальный контекст», однако их «нельзя подгонять под традицию и уже ус.

12 Dutton Geoffrey. Patrick White. — Melbourne, 1971. P. 3.

13 Kiernan Brian. Patrick White: the novelist & the modern world. — Basingstoke, 1980.290 p.

14 См.: Hadgraft Cecil Australian Literature: a critical account to 1955. — London, 1960; Hergenhan Lourencc Thomas. Unnatural Lives: studies in Australian fiction about the convicts from James Tucker to Patrick White. — St. Lucia, 1983; Cotter Michael. The function of imagery in Patrick White’s novels// Patrick White: a critical symposium. — Adelaide, 1978. P.17—26- Ewers John K. Creative Writing in Australia. — Melbourne, 1962. P.102−107- Laurence Steven. Dissociation & Wholeness in Patrick White’s fiction. — Waterloo, 1989.

15 Речь о них пойдет далее, при анализе мистического восприятия творчества Уайта. тановленные стандарты", ибо в языковом и стилевом отношении каждый его текст — это «мощный вокабулярий внутреннего мира"16. Последнюю тенденцию Колмер объясняет влиянием со стороны К. Г. Юнга.

Бакли называет Уайта «странным гибридным явлением» в мировом литературном процессе XX века.17. С одной стороны, в его романах идет речь о становлении героя, иначе, — каждая его книга — это «попытка проследить морфологию человека», способного терять на протяжении жизни смысл своей собственной деятельности. В этом отношении описательно-аналитические повествования Уайта далеко не романтичные, но вполне традиционные, соответствующие реалистическому восприятию мира. С другой стороны, богатство метафорических пассажей, составляющих «неповторимую гибкость» его прозы, нередко, как считает Бакли, ведет к намеренному обману читательского восприятия, поскольку за этим богатством скрывается беспощадная пародия на жизнь и любые стереотипы: «Фактически Уайт демифологи.

1S зировал один из наших литературных мифов о всеобщем благополучии". Почти в этом же русле рассуждает и Джефри Даттон, согласно мыслям которого, Уайт «вступил в интеллектуальный поединок с австралийскими стандартами и развенчал ложный пафос реалистической макулатуры». 19 Его реализм был «неправильным», но выстраданным, разрушившим привычные литературные формы, совместившем в себе авангардные тенденции англоязычной модернистской прозы и сиднейской абстрактной живописи.

Несомненно важным для критиков, придерживающихся микшированного подхода в осмыслении эпического материала, является учет биографического контекста. Так, Дэвид Марр, досконально изучивший вехи жизненного.

16 Colmer J. Appendix: two critical positions// Patrick White: a critical symposium. — Adelaide, 1978. P.135.

17 Buckley Vincent. Patrick White and his epic// Australian Literary criticism. — Melbourne, 1962.P.187 -197.

18 По сути Уайт разрушил популярный на «зеленом континенте» миф о «благословенной Австралии» (Australia Felix), ибо изобразил свою родную страну в самом неприглядном виде, не гнушаясь натуралистической и экспрессионистской техникой.

19 Dutton Geoffrey, Piers Henry. The Australian collection: australian greatest books. — London, 1986.P.264 и творческого пути Уайта, посвятил ему объемную монографию «Жизнь Патрика Уайта» {Patrick White: A Life, 1992), которая в конце 90-х вышла в мультимедийной версии на страницах австралийского литературного сайта.20 Критик рассматривает не только влияние на художественное сознание Уайта чуждого ему австралийского мегаполиса, противопоставленного в романах сабурбии, но и прослеживает духовно-психологическую эволюцию писателя, связанную с переосмыслением им собственных религиозных взглядов и ярко выраженной маргинальной позицией.21.

Второй подход экстраполируется на исследования большинства литературоведов и отличается ярко выраженной модернистской интерпретацией текстов Уайта. В их работах изучается экспериментальный характер произведений австралийского писателя и наблюдается преобладание трех аспектов — психологического (психоаналитического), религиозного (мистического) и культурологического (мифологического). Хотя есть и такие статьи, где критик не приемлет какого-либо аспекта и пытается подойти к анализу романа, придерживаясь собственной оригинальной позиции. Так, Брайн Кернан характеризует индивидуальный метод Уайта через категорию игры с европейской литературной традицией и с учетом принципа субъективизма в восприятии автором мира.22.

Психологическая составляющая уайтовской прозы находится в поле зрения таких критиков, как Дэвид Тейси, Стивен Лоуренс, Джон Эверс, Кен Гудмен, Майкл Коттер, Сэсил Хедграфт.

Хедграфт полагает, что интерес Уайта к категории сознания проявился уже в первом его романе «Счастливая долина». В дальнейшем творчестве эта категория становится неотъемлемым атрибутом сложного нарратива, реализуемого в совокупности двух технических приемов — «поток сознания» («stream of consciousness») и внутренний монолог (interior monologue). Ана.

20 http://arts.abc.net.au/vvhite/info.html.

21 Marr David. Patrick White: a Life. — Melbourne, 1992. 728 p.

22 Kiernan Brian. Images of society and nature: 7 essays on Australian novel. — Melbourne, 1971. лиз «Тетушкиной истории» Хедграфт напрямую соотносит с психиатрической теорией и поэтому доминирующими чертами в поведении главной героини Теодоры Гудмен считает деранжированность и склонность к галлюцинаторным видениям, принимаемым за действительность.23 Джон и Роза Мари Бестоны предлагают исключительно психологическую версию в описании характера мисс Гудмен, этой «глубоко эмоциональной женщины, подавленной обществом», которая заканчивает свою жизнь шизофреническим безуми-ем.24.

Почти аналогичным выглядит восприятие Хедграфтом «саги» «Древо человеческое», главной ошибкой которой он признает ее «бессодержательность», а знакомство с жизнью индивидуальных характеров в книге, по его мнению, «больше походит на чтение общей психологии». 25.

В этом же направлении мыслит и Джон Эверс, характеризующий стиль Уайта через присущие ему художественные реминисценции, восходящие к.

Дж. Джойсу и Г. Стайн. В романах «Тетушкина история», «Око бури», «Ви.

26 «висектор» он увидел явление «ментальной дезинтеграции» персонажей, сконструированных по принципу повествовательного дискурса «другого» («аутсайдера»). Их «подвижному», отклоненному от нормы сознанию тесно «в пределах трех измерений». 27 Здесь мы имеем дело с психологическим эффектом «четвертого» измерения.

Коттер сравнивает романы Уайта с романами представительницы, английского модернизма Вирджинии Вулф, и видит их когерентность не только в стилистическом отношении, но и в обращении к подсознательному опыту. Исследователь приходит к выводу, что тексты Уайта созданы «на грани инстинкта, интеллекта, эмоции и творческого воображения». 28.

23 Hadgraft Cecil Australian Literature: a critical account to 1955. — London, 1960.P.241 — 242.

24 Так критическую позицию Бестоиов трактует Стивен Лоуренс в книге Dissociation & Wholeness in Patrick White’s fiction. — Waterloo, 1989.

25Hadgraft Cecil Australian Literature: a critical account to 1955. — London, 1960. P.245.

26 Evvers John K. Creative Writing in Australia. — Melbourne, 1962. P. 102.

27 Там же. С. 103.

28 Cotter Michael. The function of imagery in Patrick White’s novels// Patrick White: a critical symposium. — Adelaide, 1978. P.23.

Тейси анализирует мифологическую и христианскую традиции в уай-товской прозе, пытаясь соотнести их с формированием особого внутреннего мира героя, противостоящего своим «сознательным эго» «брутальности и материализму» австралийского общества. Уайт, полагает Тейси, — это «аутентичный исследователь глубин подсознания». 29 Почти такое же мнение высказывает Д. Хоуп, который видит психологические достижения Уайта в его способности «инсайта в индивидуальность». 30.

Религиозно-мистическое и мифологическое объяснение текстов Уайта встречается в научных статьях Патриции Морели, Джона Колмера, Дэвида Барнса.

Иррациональный дискурс характеризует книгу Морели The Mystery of Unity, где она выдвигает оригинальную концепцию двоемирия в произведениях писателя, построенных по принципу контраста «приемлемого апокалиптического и неприемлемого демонического миров». 31 Эзотерическая и теологическая символика и явная интертекстуальность «Древа» и «Всадников» выполняют функцию мистической перспективы, гипотетического, метафизического тождества. В нарративные события Уайтом включены «архе.

32 типы, выступающие прообразами человеческого опыта в любое время". Кроме того, подробно изучив мистическое значение иудаизма и христианства, Морели приходит к выводу, что «романы Уайта, подобно христианскому и иудейскому Священным Писаниям, заключают в себе идею божественного начала как универсального предопределения над миром». 33 Миф, по мнению этого же критика, используется в его романах в качестве метафоры.

29 Tacey David John. Patrick White: fiction & unconscious. — Melbourne, 1988. P.50.

30 Hope A.D. Australian Literature 1950;1962. — Melbourne, 1963. P.74.

31 По поводу этой концепции необходимо сделать некоторые уточнения. Под апокалиптическим миром Морели понимает «духовное откровение"(от rpew. apokalypsis — откровение) и связывает с решением в романах Уайта ключевой проблемы духовного поиска, обусловленного процессами «индивидуации» и «интраверсии» личности (К. Г. Юнг). На пути духовного поиска человеку противостоит, согласно Морели, «ад жизни» (это и есть «демонический мир»), принуждающий преодолевать тяжелые испытания.

32 Morely A. Patricia. The Mystery of unity. — Toronto, 1970. P.98.

33 Там же. С. 114.

Колмер в своем исследовании, посвященном Уайту, предлагает отказаться от понятия «религиозный роман» применительно к текстам австралийского автора, считая их мистическими. В новом типе романа, по словам критика, «вера в традиционной форме отвергнута» (о чем говорил еще сам Уайт и его биограф Марр) — его семантическая основа — «видимость истины» и «духовное искупление" — его структурное решение — когерентность романа «потока сознания» и аллегорииего архетипическое наполнение — сочетание восточной и западной традиции в духе Элиота, особенно элементов дзен-буддизма, эзотерического учения Каббалы и христианства.

Варне при анализе основных романов Уайта «Тетушкина история», «Древо человеческое», «Всадники на колеснице» ссылается на «Бесплодную землю» Элиота, посвященную «извечной трагичности бытия». Безысходным трагизмом пронизаны и работы австралийца. Главную проблему, которая поднимается на страницах его произведений, Барнс рассматривает в религиозном контексте, обозначая ее как взаимоотношения между человеком и Богом. Критик определяет уайтовские творения как «книги-мистерии», где «слышны отголоски Ветхого Завета», а «присутствие Бога постоянно». 34.

В работе Эргила также говорится о библейском характере произведений Уайта, однако, он предпочитает трактовать их культурологически. В универсальных символах, к которым обращается австралиец, можно увидеть три линии европейской культуры: иудаизма, греческого и римского христианства.

Кэрин Хэнсон, называя Уайта «экзистенциальным исследователем» в одноименной работе и снимая с него обвинения многих критиков в «элитарном и интеллектуальном снобизме», подчеркивает духовную основу его романов, каждый из которых содержит особое «религиозно-мистическое измерение», восходящее к различным мифам и архетипам.35.

34 Burns D.R. The directions of Australian fiction 1920;1974. — Melbourne, 1974. P. 175.

35Hanson Karin. Patrick White — Existential Explorcr./htpp://vvvv.nobcl.se/literature/articles/hansson/index.html.

В отечественном литературоведении к фигуре Патрика Уайта обращалась Ллла Савельевна Петриковская.36 Самый полный обзор творчества австралийского писателя дается ею на страницах монографии, посвященной литературе «зеленого континента», где в седьмой главе — «Патрик Уайт и метафоры бытия» — исследователь подробно останавливается на противоречивых оценках автора современниками, некоторых биографических фактах, формировании эстетических взглядов Уайта и кратко характеризует все романы писателя как философские (или как романы-«параболы», в которых синтезируются «два плана — реальный и символико-аллегорический"37). Несмотря на то, что Петриковская A.C. относит Уайта к модернистской литературе (считает автора сопричастным ей) или, так называемому, психологическому («персоналистскому») направлению в культуре Австралии, обособленность писателя от реализма в ее работах лишь пунктирно обозначена некоторыми высказываниями («воюет» с австралийской традицией, создает деформированную реальность и отчужденную личность, изображает неприглядность физиологических и бытовых подробностей, не доверяет интеллекту, показывает «интуитивно-религиозное преодоление хаоса бытия», сам является отшельником, избегающим журналистов и критиков). Автор монографии «Австралийская литература» настаивает на связи прозы Уайта «с традициями критического реализма», сочувствии писателя маленькому человеку, следовании принципу социальной репрезентативности. Данный подход кажется нам неприемлемым в силу сближения Уайта с литературой критического реализма, активным противником которой выступает автор на протяжении всей своей жизни и доказывает свою позицию стилистическими деструкция-ми традиционного повествования, пародическими модификациями известных архетипов, постоянным воспроизведением сферы бессознательного.

36 Петриковская Л. С. Австралийский роман. — М., 1990; Петриковская А. С. Вивисекторы и аутеайдеры//Иностранная литература. — 1972.№ 6. — С. 219−227- Петриковская A.C. Австралийский роман на рубеже 70-х годов//Современная литература за рубежом. Сборник № 4. -М., 1975.-С. 125−154.

37 Петриковская А. С. Австралийский роман. — М., 1990. С. 219.

Объектом исследования в диссертации являются четыре романа П. Уайта, написанных в период с 1948 по 1973 год: «Тетушкина история» {The Aunt s Story, 1948), «Древо человеческое» {The Tree Of Man 1955), «Всадники на колеснице» (Riders In The Chariot, 1961), «Око бури» (The Eye Of The Storm, 1973). Предметом — эволюция творческого метода, которая наиболее ярко раскрывается в указанных выше эпических произведениях. Лишь одно из них переведено на русский язык (роман «Древо человеческое»).

К достижениям Уайта относятся созданные им, обладающие балансирующей поэтикой, символические тексты, сориентированные на универсальное восприятие мира как деструктивной конструкции. Каждый из них свидетельствует о новом этапе становления метода писателя, сознание которого изменяется в сторону модернистской интерпретации создаваемой им художественной матрицы.

Определены следующие направления и аспекты содержания диссертации. Цель работы — проследить эволюцию творческого метода П. Уайта в соответствии с его художественным мировидением и эстетически неординарными взглядами. Эта цель определила следующие задачи исследования:

• представить современное состояние вопроса о художественном методе в литературоведении и наметить предполагаемый ход анализа в соответствии с приемлемой методологической концепцией;

• ориентируясь на критические работы и автобиографические эссе, выявить авторскую доминанту в восприятии мира и охарактеризовать элементы оригинальной техники, формирующие своеобразие творческого метода Уайта;

• проследить изменение повествовательной манеры и структурных решений Уайта в произведениях раннего и позднего творчества;

• охарактеризовать следы балансирующей поэтики (постреализм — модернизм) в романах писателя и создать гипотетическую модель его творческой эволюции.

Актуальность темы

исследования обусловлена недостаточной изученностью в отечественном литературоведении творчества П. Уайта. До сих пор в России этот писатель не являлся объектом диссертационного исследования. Последние критические работы по австралийской словесности выходили в нашей стране полтора — два десятилетия назад и основная их часть принадлежит А. С. Петриковской. Единичные обзоры творчества в предисловиях к русскоязычным изданиям и две рецензии на новые книги Уайта давались В. Ско-роденко, И. Левидовой, В. Муравьевым.38.

Уайт — это авторитетная фигура в литературном мире США и Европы, зарекомендовавшая себя в качестве «апостола» модернизма и в определенной степени предшественника постмодернизма. Он пошатнул основы господствующего в Австралии «социального реализма» и, обратившись к тенденциозным веяниям литературы, философии, психологии и культуры XX века, создал уникальную модель нового художественного мира, в котором отчуждение граничит с психологическими аномалиями, а пародия и сарказм разрушают кажущуюся соответствующей реальной действительности ее зыбкую конструкцию. Систему координат уайтовского творчества определили понятия: сознание, экзистенция, интуиция, страдание, одиночество, фрагментация и целый ряд других, — восходящие к таким философским направлениям, как экзистенциализм, интуитивизм, фрейдизм, к такому литературному течению, как экспрессионизм. Эти источники способствуют формированию особого маргинального мироощущения австралийского автора, романы которого превращаются в «робинзонады одинокого сознания, идущего от себя и возвращающегося к себе». 39 Иногда в качестве своеобразной духовной скрепы, обеспечивающей соединение героя-аутсайдера с жизнью вокруг, выступают.

38 Скороденко В. О Патрике Уайте // Уайт П. Повести. Голдинг У. Повелитель мух. Повесть. — М., 1999. — С.186−196- Скороденко В. Патрик Уайт // П. Уайт. Древо человеческое. — М., 1976. — С.5−18- Левидова И. Древо человеческое в австралийском лесном поселке// Иностранная литература. — 1980.№ 8. — С.252−254- Муравьев В. Австралийская сюита// Иностранная литература. — 1976.№ 1. — С.265−268.

39 Степанян Е., Степанян К. Робинзонады одинокого сознания// Иностранная литература. — 1983Jfel0.-C.170 элементы таких религиозных систем, как христианство, дзен-буддизм, иудаизм, к которым обращается Уайт. В авторском творческом методе закрепились характерные элементы перечисленных явлений, позволяющие представить его гибридный характер.

Научная новизна работы заключается в том, что впервые в отечественном литературоведении на материале четырех объемных романов рассматривается проблема творческого метода П. Уайта как феноменального гибридного образования, подчиненного эстетической доминанте маргинальное&trade-.

Методологической основой диссертации являются работы отечественных и зарубежных историков и теоретиков литературы. При изучении творчества П. Уайта автор диссертации опирается на исследования российских, американских, английских и австралийских ученых: Л. Андреева, Л. Зверева, Д. Затонского, Я. Засурского, Н. Лейдермана, А. Петриковской, М. Липовец-кого, В. Тюпы, Б. Успенского, И. Волкова, В. Хализева, Д. Колмера, В. Бакли, Д. Даттона, Д. Марра, Б. Кернана, К. Хэнсона и других.

В работе были использованы следующие методы исследования литературного материала: биографический методконкретно-текстового анализасравнительно-исторический метод.

Апробация исследования. Основные выводы и положения диссертации отражены в опубликованных работах, а также в докладах на международных научно-практических конференциях «Новые идеи — новому тысячелетию» (Чита, 2001), «Актуальные проблемы филологического образования: наукавуз — школа» (Екатеринбург, 2002), «Американская литература и массовая культура» (Москва, 2002), «Герменевтика в гуманитарном знании» (Санкт-Петербург, 2004).

Структура работы представлена введением, двумя главами, заключением и библиографией, насчитывающей 205 наименований.

Теоретическая и практическая значимость исследования состоит в том, что его положения и выводы могут быть использованы при построении элективных курсов и дисциплин по специальности «Филология», таких как.

Австралийская культура и литература XX века: на пути к постмодернизму", «Экспериментальные модели в австралийской литературе XX века» и других.

Заключение

.

В настоящем исследовании была предпринята попытка акцентировать смысловые точки в эволюции творческого метода Патрика Уайта. Гипотетическая синусоидная модель отражает динамику модернизма и постреализма в художественном сознании австралийского писателя, что обусловлено его мировоззренческими установками.

Теоретическим основанием для построения подобного рода модели стала концепция Н. Л. Лейдермана, который рассматривает категорию метода как «объективный закон художественного творчества». Применительно к четырем романам Патрика Уайта данный закон действует на грани балансирования между двумя художественными системами, и это связано со спецификой взаимоотношений писателя с «несемантизированной реальностью», а именно — социальной маргинальностыо. Она обусловлена целым рядом эскапически связанных факторов:

• неортодоксальностью религиозных взглядов (интерпретация духовных категорий писателем дается в контексте разных вероучений, в частности, христианства и иудаизма);

• тендерной инаковостью, породившей амбивалентное, гибридное сознание писателя, которое соткано из противоречий, постоянных колебаний между истиной и фальшью, добром и злом, духовным и материальным, мифом и демифологизацией;

• изолированностью Уайта от демократических основ национальной культуры и интересом к нереалистическим феноменам искусства, находящих интертекстуальное воплощение в творчестве писателя (немецкий романтизм, экспрессионизм, английский модернизм).

Социальная маргиналы! ость погружает автора в художественный эксперимент, создавая благоприятные условия для развития маргинальное&tradeэстетической, выраженной в неортодоксальности, дегуманизации, пародической интерпретации парадигмы человеческого существования. Ярким тому подтверждением являются не только модернистские тексты Уайта, но и постреалистические, например, роман «Древо человеческое», который может быть назван демифологизированным архетипическим сочинением писателя о бытии. В соответствии с эстетическими представлениями австралийского автора моделируемая им действительность — это не столько трансцендентная, сколько вполне осязаемая, но иногда мистическим образом запечатленная в подсознании, лишь интуитивно распознаваемая территория действия тревожного человеческого «я». Оно либо подвергнуто постепенному разрушению со стороны внешнего мира и переживает мучительное умирание («Тетушкина история», «Око бури»), либо вступает в поединок с Хаосом, пытаясь уцелеть («Древо человеческое», «Всадники на колеснице»).

В эволюции творческого метода Патрика Уайта прослеживается отчетливое движение от структурированного внутреннего монолога к динамике подсознательного опыта. Одной из определяющих тенденций в прозе австралийского автора становится не реконструкция реальности, а «фауна и флора.

ЛЛО внутреннего мира". Событие уступает место интроспекции. Характер превращается в субъект психоанализа со стороны автора. Уайт воссоздает «смещенный изнутри, небывалый и неповторимый пейзаж особого состояния духовной жизни <.>», «кризисные состояния и темные закоулки души». 309 Если ранняя героиня Уайта — Теодора Гудмэн — обладала способностью передвигаться по внешней территории, периодически погружаясь в себя, застывая в своем сознании, то одна из последних героинь Уайта — Элизабет Хантерограничена в действиях, и ее движение осуществляется за счет регулируемого автором ретроспективного сознания.

Игнорируя социально детерминированное восприятие мира, но, не отказываясь от эпической монументальности, австралийский писатель стирает грань между постреализмом и модернизмом. Уплотняя подсознательный.

308 Ортега — и — Гассет X. Эстетика. Философия культуры.- М., 1991. — С. 183.

309 Муравьев В. С. Австралийская сюита// Иностранная литература. — 1976. № 1. — С. 266 слой в субъективации персонажа, Уайт выстраивает свои романы согласно принципам экспрессионистского текста и джойсовского письма, обращаясь к оригинальным приемам модернистской техники, но оставляет при этом возможность некоторым своим героям пересекаться с реальностью в попытке преодолеть хаос сознания (Стэнли Паркер, Химмельфарб и др.).

Динамика творческого метода Уайта, синусоидное балансирование между модернизмом и постреализмом протекает в три этапа.

Конец сороковых годов в творчестве Уайта отмечается приоритетом модернистской психологической прозы, в которой заостряется момент личной дезориентации одного персонажа и постепенно развивающейся утраты самоидентификации. Подмена сюжетной основы текста упорядоченной интроспекцией верифицируется акцентированием внутреннего монолога, который подменяет истинный облик реальности, запечатлевшийся в подробных описаниях интерьера и тревожных воспоминаниях изображаемых героев. Топос в «Тетушкиной истории» субъективируется, действительность подается в аспекте индивидуального сознания. Стаккато деструктурирует традиционный нарративэпиграф и мотив, «проектирующие» смысл, выступают фиксаторами градации в осознании главной героиней абсурда мира.

Таким образом, первая точка синусоиды в гипотетической модели — начало творческого эксперимента Уайта, заявившего в критических работах о своем разрыве с литературой Австралии и ее реалистическими традициями с целью показать изнанку человека в психоаналитическом аспекте.

Пятидесятые — начало шестидесятых — время возвращения Уайта в большую литературу. Оставшийся незамеченным роман «Тетушкина история» с его избыточной погруженностью во внутренний мир героя, заставляет писателя бросить авангардный вызов создателям конкретной жанровой разновидности реалистического текста — «пионерскому эпосу» (шире — тенденциозности австралийской литературы) и модифицировать его, с одной стороны, — в универсальную книгу бытия («Древо человеческое»), с другой, — в духовно-мистическое истолкование человеческой сущности («Всадники на колеснице»). При этом Уайт меняет привычные представления о реалистическом литературном дискурсе, и, обращаясь к прецедентным текстам, откровенно пародирует манеру авторов социальной прозы, смеется над героем, но все же оставляет ему последний шанс на обретение гармонии с демифологизированной реальностью. Противопоставляя Хаосу тружеников, страдальцев и мучеников, Уайт подчеркивает, и в этом нам видится постреалистический дискурс, потенциальную гармонизацию в их внутреннем опыте (дзеновское слияние с природой, характерное для Стэнли Паркерарелигиозное откровение как реализация юнгианского архетипа «божественного», свойственное четырем избранным персонажам «Всадников»).

Итак, верхние точки синусоиды — попытка Уайта сказать новое слово в реалистической литературе Австралии, преодолеть ее застой при помощи развенчания мнения о современном человеке, который, согласно мыслям автора, вынужден пребывать в хаосе и искать возможные пути выхода из него. Постреалистический этап творчества основан на мифотектонике, при которой маркированный текст выступает основным источником переосмысления писателем мира. Интертекстуальные параллели позволяют говорить об усилении авторской мифопоэтики в романах Уайта.

На финальной стадии, в семидесятые годы, творческий метод австралийского писателя приобретает неоавангардистскую окраску, (на уровне формы прослеживаются явные параллели с французским «новым романом»). В первую очередь, это утверждение касается «Ока бури», которое как бы возвращает нас к фокализованному герою (прием, характерный для «Тетушкиной истории»), а точнее к его ретроспекции. Новаторский ход — соединение ретроспективных потоков в психологические этюды посредством основного лейтмотива — бури — при намеренной «нулевой степени» сюжетостроения, наряду с симультанностью и реккурентностью застывших фрагментов, а также динамизм внутреннего уровня текста, — работает на технологию создания архитектоники хаоса.

Последняя точка синусоидной модели — возвращение Уайта в Хаос, при котором формальный эксперимент когерируется с содержательным: оригинальное воспроизведение подсознательной сферы неподвижной героини, лишенной права на эволюцию, трагически обреченной.

Таким образом, в художественной эволюции австралийского лауреата Нобелевской премии находит отражение фундаментальная тенденция обращения к доминирующим эстетическим веяниям XX века, «причастным» как к постреализму, так и к модернизму. Нарушение Патриком Уайтом условных границ между неустойчивыми художественными системами приводит к формированию и постулированию симбиоза гетерогенных проявлений искусства в творческом методе писателя, эволюционирующего по синусоидной модели.