Криминогенная ситуация в Тамбовской губернии на рубеже XIX — XX веков

Актуальность темы

исследования. В 1890 г. Поль Лафарг, известный общественный деятель и публицист, характеризуя состояние преступности во Франции, писал, что «она сделалась предметом научного исследования и интересует общество не менее, чем специалистов"1. Аналогичные вопросы в это же самое время волновали и российскую общественность: в 1898 г. был основан журнал «Право», поднимавший темы теории и практики уголовного права, а спустя немного времени, в 1903 г., появляется Уголовное уложение.

Как социальное явление, преступность исторически сопутствует человеческой цивилизации на всем ее протяжении, но как проблема она, вероятно, возникает именно тогда, когда общество осознает необходимость самозащиты, выработки определенных норм, обеспечивающих личную и имущественную безопасность отдельных своих членов, следовательно, и сообщества в целом. Более того, наверное, можно утверждать, что именно с этого времени, со времени установления определенного правопорядка социум становится обществом.

В таком случае не приходится долго доказывать актуальность исследования истории возникновения, эволюции, трансформации преступности в России, факторов, ее формирующих. То, что эта актуальность — не декларация, а насущная общественная потребность, на бытовом уровне ощущает любой гражданин, заинтересованный в собственной безопасности и защите закона. Однако есть и аргументы чисто научного свойства в пользу выбора данной темы.

Ныне Россия переживает сложный и болезненный период системных преобразований во всех областях жизни, что побуждает и к формированию нового понимания прошлого. Коренное обновление российской государственности, к сожалению, сопровождается криминализацией общества,.

1 Лафарг Поль. Преступность во Франции с 1840 по 1886 гг. Исследование ее причин и развития// С. 127. пересмотром и падением многих нравственных ценностей и приоритетов, развитием эгоистического индивидуализма, коррупции, терроризма, национального экстремизма. Это состояние предполагает критическое усвоение прошлого исторического опыта, в том числе состояния общеуголовной преступности и борьбы с нею в дореволюционные времена. Органами внутренних дел в имперской России решались во многом схожие задачи укрепления национальной безопасности, борьбы с уголовной преступностью, выполнялся ряд административно-хозяйственных и исполнительных функций. На современном историческом этапе эти направления также не теряют своего значения.

В этой связи, во-первых, очевидно, что всякое социальное явление надо изучать в динамике, в развитии, в преемственности и изменчивости его форм. Вопросы всестороннего обновления современной России актуализируют интерес к истории российской модернизации конца XIX — начала XX вв. Особенно значимыми являются правоотношения — формируя их, государство влияло на скорость и направление процессов развития во многих сферах жизни страны.

В этом смысле криминогенная ситуация в России столетие назад имела весьма много общего с современной аналогичной ситуацией, но была, конечно, куда менее развитой и разветвленной, пожалуй, даже примитивной. И хотя было бы глубоким заблуждением отождествлять, например, принципы и формы борьбы с преступностью тогда и сегодня, усвоение прошлого исторического опыта способствует выработке адекватных ее методов, характеризует уровень ее цивилизованности.

Во-вторых, следуя принципу историзма, каждое социальное явление должно изучаться и рассматриваться в конкретно-исторических условиях своей эпохи, в данном случае конца XIX — начала XX вв., с которыми она была связана и которыми, в конечном счете, определялась. В таком рассуждении анализ криминальной преступности выводит нас за границы узко заданной темы и становится частью общего социологического изучения этой эпохи, эпохи социального транзита России, когда формировались предпосылки последующей истории страны на целое столетие вперед. Это был, по оценке Л.

В.Л. Дьячкова, формирующий отрезок российской истории, и потому изучение девиантного поведения населения и его криминальных форм, в более широком плане — нравственной картины общества имеет особую актуальность. В статистике преступности, как на рентгеновском снимке, отражается состояние общества, видны его внутренние болезни.

Приходится констатировать, что многие проблемы, присущие дореволюционной полиции, сохраняются и поныне: недостаточное финансовое обеспечение, неполное соответствие кадрового состава профессиональным требованиям и т. п. Решение этих задач остается приоритетом государства, призванного поддерживать правопорядок в стране и обеспечивать спокойствие и безопасность своих граждан. Поэтому необходимо знать все аспекты борьбы с уголовной преступностью — и позитивные, и негативные, последние даже в большей мере.

Наконец, следует заметить, что проблема криминогенной ситуации в России на рубеже двух столетий очень слабо и схематично изучена в научном аспекте. Ее современники были ограничены в своих познавательных возможностях, а еще более — в понимании перспектив этого социального негатива. Историки советского времени эту тему вовсе игнорировали, увлеченные политической историей данного периода, а если и касались проблем преступности и борьбы с нею, то не могли удержаться от сугубо идеологизированной трактовки ее проявлений, а то и просто зачисляли обычных уголовников в ряды революционеров, сознательных борцов против самодержавия. Последствия этой смысловой и понятийной неразберихи и неразборчивости отчетливо ощущаются сейчас, например, в постановке вопроса о природе политического терроризма в России, о взаимосвязи уголовных и политических преступлений, или, по крайней мере, о наличии у л.

Дьячков BJ1. О природно-демографической основе происхождения и степени радикализма российской пореформенной социально-политической элиты // Интеллектуальная элита России на рубеже ХК-ХХ веков. Киров, 2001. них точек соприкосновения. Никоим образом не предрешая исхода зарождающейся научной полемики, следует признать, что она требует специального изучения криминальной преступности как социального (точнее, асоциального) феномена.

Хронологические рамки диссертации охватывают время с 1890-х годов до 1914 г. Нижняя граница этого периода связана с реализацией судебных реформ 1860-х гг. в Тамбовской губернии, налаживанием статистической отчетности о преступлениях, верхняя граница определяется революцией 1917 г., изменившей сам порядок управления и систему законодательства в стране, ликвидировавшей имперскую полицию.

Если хронологическая локализация темы диссертации диктуется логикой самого исторического процесса, насильственно прерванного мировой войной, связанными с нею революционными событиями и последующей гражданской войной, то локализация географическая обусловлена задачами конкретного анализа избранной автором проблемы. Применительно к такой огромной стране как Россия, с ее территорией в 23 млн. квадратных километров, с населением, к 1914 г. достигшим численно 163 млн. жителей (без Польши и Финляндии), территориальное отграничение часто является неизбежной исследовательской предпосылкой. Дело даже не сводится к проблеме источников, которые на местном уровне и доступнее и полнее — дело в том, что крайняя неравномерность экономического, социального, культурного развития Российской империи, как родовой ее признак, может быть показана и понята лишь через конкретное изучение различных ее регионов. Причем региональные процессы и структуры не были замкнутыми, а тесно были связаны с имперскими центрами, соотносились с ними. К рассматриваемой здесь проблеме это условие имеет прямое отношение, хотя, конечно, локализация общероссийской проблемы узко региональными рамками, давая исследователю.

3 См.: Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начала XX в). М., 2000; Гейфман Анна. Убий! Революционный терроризм в России. 1894−1917. М., 1993. ряд преимуществ, одновременно требует и более осторожных выводов и обобщений.

Территориальным объектом представленной диссертации является Тамбовская губерния. Принадлежа по своему местоположению к одной из центральных губерний, она, вместе с тем, относилась по своему типу социально-экономического развития к губерниям периферийного капитализма, согласно произведенному И. К. Кирьяновым кластерному анализу типов и уровней модернизационного развития России4. К данному типу «периферии модернизации» относились, по И. К. Кирьянову, губернии с негородским и неиндустриальным характером развития: «они представляют собой пример того, как приспосабливалась и изменялась (была вынуждена приспосабливаться и изменяться) аграрная глубинка под воздействием импульсов, шедших со стороны «центра модернизации"5. Если принять это положение в целом, то очевидно, что социальное поведение населения губернии, как и политическое, определялось не только сложившимися здесь отношениями, обычаями, традициями, но и существенным и возраставшим влиянием извне, что придавало всем наблюдаемым процессам и специфику и повышенную сложность.

К сказанному выше необходимо добавить, что по числу жителей Тамбовская губерния была одной из самых многолюдных в стране и в середине 1860-х годов занимала второе место в России после Вятской губернии. В последней трети XIX века в губернии произошел очередной «демографический взрыв», в результате которого население выросло почти на 1 млн. жителей, а к 1917 г. достигло без малого 3,5 млн человек. Демографический подъем до предела обострил проблему аграрного перенаселения: по некоторым подсчетам, уже в 1890-е годы свыше 40% сельского населения было «лишним"6.

4 Кирьянов И. К. Социокультурные факторы политического выбора в России начала XX в. // Круг идей: историческая информатика в информационном обществе. М., 2001. С. 45.

5 Там же. С. 45−46.

6 Тамбовская энциклопедия. Тамбов, 2004. С. 385.

Другим важным, с точки зрения рассматриваемой проблемы, фактором становился рост людности населенных пунктов губернии, что было связано с ограниченными возможностями создания новых поселений на почти полностью освоенной в пореформенный период территории края. По данным, которые приводил известный историк А. А. Корнилов, плотность населения в Тамбовской губернии выросла с 860 человек на квадратную милю в 1797 г. до 1644 человек в 1858 Г. (X ревизия) и до 2170 — в 1897 г. За это время губерния переместилась с 14 места среди наиболее густо заселенных губерний на 8-е. Однако следует учесть, что по этому показателю ее опережали, главным образом, промышленные губернии, концентрировавшие в своих городах фабричное население, а из аграрных территорий — только Курская и Орловская, близкие ей по социальному типу населения. Это означало на практике, что резко возросла демографическая нагрузка на окружающую природную среду, переполнялась «экологическая ниша», что провоцировало различные хозяйственные правонарушения.

Городское население Тамбовской губернии составляло немногим более 8% (286 тыс. в 1917 г.), что было мало даже на скромном общероссийском уровне урбанизации — около 10%. Непромышленные по своему типу города губернии были не готовы принять избыточное сельское население, что, понятно, предвещало кризисные социальные явления.

Криминальная преступность имеет, как известно, свое демографическое «лицо». В этом ракурсе надо указать, что возрастная структура населения Тамбовской губернии рассматриваемого периода значительно отличалась от современной и была более сбалансированной. В 1897 году, году проведения первой общероссийской переписи населения, соотношение детей (до 18 лет), взрослых (мужчины 18−60 лет, женщины 18−55 лет) и пожилых людей (старше указанных возрастов) в Тамбовской губернии примерно составляло пропорцию 40: 50: 10 (в 1996 г. — 20 :54: 26) 8.

7 Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. Часть 1П. М., 1918. С. 331.

8 Там же. С. 386.

Объектом настоящей диссертации является криминогенная ситуация в Тамбовской губернии в конце XIX — начале XX веков, характеризуемая, с одной стороны, динамикой общеуголовной преступности, с другойпревентивными и карательными мерами правоохранительных органов.

Предметом исследования является состояние правопорядка на территории обширной губернии, в определенном смысле показательной, с точки зрения происходивших в России модернизационных процессов.

Цель исследования состоит в том, чтобы выявить некий алгоритм криминальной преступности в конкретном регионе, как социального феномена, присущего данному времени и данному месту, уяснить его характерные свойства, внешние черты, а также степень эффективности мер противодействия ей, которые, в свою очередь, были обусловлены материальным, финансовым, кадровым, правовым состоянием полицейских органов, уровнем их профессионализма, что в итоге позволит обогатить научное представление о социальной истории региона, фазисе преступности Поэтому потребовалось расширить тему, чтобы избежать сугубо социологического, статистического анализа проблемы преступности, связав ее конкретно-исторически с деятельностью губернской полиции — специальной силы, противостоявшей преступности.

Задачи квалификационного исследования заключаются в том, чтобы путем мобилизации широкого круга архивных и опубликованных источников выявить конкретные масштабы криминальной преступности, уяснить ее тенденции, структуру, состав «действующих лиц», наконец, социокультурный «облик» ее, а также поднять практически не затронутый исследователями вопрос о мерах противодействия преступности со стороны органов правопорядка, прежде всего полиции, в обязанности которой, прежде всего, эта борьба входила.

Обосновывая избранную ими тему, многие авторы неосновательно указывают в качестве дополнительного критерия актуальности ее недостаточную изученность. Между тем, это обстоятельство вовсе не говорит еще в пользу значимости темы. В данном же случае, в самом деле, необходимо констатировать, что социально значимая проблема слабо представлена в научной литературе, и говорить о целостной историографии проблемы преступности и борьбы с нею в предреволюционной России можно лишь с натяжкой, и притом только в общероссийском плане, не говоря о региональном измерении. Вследствие этого и периодизация и классификация литературы очень схематичны.

В историографии проблемы с очевидной неизбежностью можно выделить три основных периода: дореволюционный (до 1917 г.), советский (1920;е — конец 1980;х гт.) и постсоветский (с 1991 г. до настоящего времени). Каждый из них имеет свои отличительные черты и общую направленность, связанные с основным вектором развития государства и общества.

Дореволюционная историография, несомненно, несла в себе импульс судебных реформ 1860-х годов, наиболее радикальных из всего комплекса «великих реформ» правления Александра II. С другой стороны, напрямую сталкиваясь с «язвами» общества, она в максимальной степени отражала насущные общественные потребности, испытывая влияние различных идеологий, прежде всего либеральной. Не случайно во второй половине XIX в. и особенно в начале XX в. многие российские криминологи, юристы, педагоги, медики, гигиенисты забили тревогу. Влияние массы теряющих традиционные социальные связи и моральные устои людей на нравственное состояние общества выглядело катастрофическим. Быстрыми темпами росло потребление алкоголя. При росте населения страны в период с 1896 г. по 1906 гг. на 20% так называемый «питейный доход» увеличился на 133%- около 42% от общего числа преступлений совершалось в нетрезвом виде9.

Вопросы состояния преступности постоянно поднимались юристами. Показательно, что в официозном «Журнале Министерства юстиции» регулярно публиковались статьи зарубежных экспертов по вопросам криминальной.

9 Зориков А. Н. Криминогенная обстановка как результат и фактор социальной мобильности в России в начале XX века // Революция и человек. Быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997. С. 7. и преступности (Э. Ферри, Ч. Ломброзо, Г. Аншютц, А. Кетле и др.), что давало представление о сущности антропологического, социологического, классического и других подходов в криминалистике. «Журнал Министерства юстиции» регулярно публиковал разнообразные статьи по истории преступности и борьбы с нею, типа «Сыск по государевым делам"10, аналитические или обзорные статьи по отдельным видам преступности (хищения на железных дорогах, приграничная контрабанда и пр.). Так, в статье Н. Тераевича о сравнительно новом для России виде преступлений на железных дорогах отмечалось появление здесь организованной преступности и широкий размах краж — одна только Рязано-Уральская железная дорога за 1906;1909 гг.

1 -J потерпела убытков от них на 5 млн. рублей. Автор, ссылаясь на японский опыт борьбы с аналогичными преступлениями, делал вывод, что бороться с ними и необходимо и возможно, что позволит повысить доходность железных дорог и обогатить государство12.

В октябрьском номере «Журнала Министерства юстиции» за 1907 г. в разделе хроники было помещено извлечение из отчета Главного тюремного управления за 1905 г. о состоянии исправительно-воспитательных учреждений для несовершеннолетних (в возрасте до 17 лет). Одним из 47 таких заведений, население коих составляло 4617 человек, был Тамбовский приют, в котором содержалось 13 или 14 (приведены разные цифры) подростков. Как положительный итог, в отчете отмечалось, что расход на каждого из воспитанников в Тамбовском приюте был одним из самых высоких — свыше 400 рублей в год (в среднем по стране — 360 рублей) и что в отчетном году из приюта не было ни одного побега13.

10 Тельберг Г. Г. Сыск по государевым делам // Журнал Министерства юстиции. 1911. № 1011.

11 Там же. С. 169.

12 См.: Там же. С. 183.

13 Журнал Министерства юстиции. 1907. № 10. С. 191, 196. Следует заметить, что в воспоминаниях тамбовского губернатора Н. П. Муратова дана прямо противоположная картина состояния приюта. Правда, его наблюдения относятся уже к 1911 г., когда контингент приюта составлял более сотни воспитанников (Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1208. On. 1. Д. 26. Л. 236−242об.).

Наибольший интерес, конечно, вызывала статистика преступности, которая начала публиковаться с 1870-х гг. и давала обильную пищу для размышлений. Особый интерес представляют многочисленные публикации известного статистика Е. Н. Тарновского, анализирующие динамику и структуру преступности в России в конце XIX — начале XX века14. Тарновский приводит разнообразную общероссийскую статистику, группируя ее по профессиям, по направленности преступлений, по гендерности и т. д.15 Написанные в подчеркнуто сухой, бесстрастной манере статьи Тарновского своими статистическими выкладками и многими наблюдениями могут импонировать и современным исследователям. Он обращал, например, внимание на то, что преступность среди фабричных работниц заметно отличается от сельских работниц, чего не наблюдалось среди осужденных мужчин. Однако, подчеркивает Тарновский, «различие это не свидетельствует об особой революционности фабричных: число осужденных за сопротивление власти среди них относительно вдвое меньше, чем среди сельских работниц (и в 4 раза меньше, чем среди крестьян)"16. Либеральный публицист, до 1917 г. заведовавший статистическим отделом министерства юстиции, Тарновский проводил в своих трудах мысль о недостаточности формального равенства всех людей перед законом, о том, что законодателям надо принимать во внимание фактическое неравенство людей в материальном и моральном отношении. Он указывал, что преступность во многом объясняется условиями жизни. Особенно беспокоило его «умственное и нравственное одичание» тех, кого ныне в научной терминологии принято называть городскими маргиналами.

14 Тарновский Е. Движение преступности в Европейской России за 1874−1894 гг. // Журнал Министерства юстиции. 1899. № 3- его же. Влияние хлебных цен и урожаев на движение преступности против собственности в России // Журнал Министерства юстиции. 1898. № 8- его же. Итоги русской уголовной статистики // Журнал Министерства юстиции. 1899. № 7- его же. Распределение преступности по профессиям // Журнал Министерства юстиции. 1907. № 8−9- его же. Движение преступности в Западной Европе // Журнал Министерства юстиции. 1899. № 1- его же. Движение преступности в Российской империи за 1899−1908 гг. // Журнал Министерства юстиции. 1909. № 9 и др.

15 Тарновский Е. Н. Распределение преступности по профессиям // Журнал Министерства юстиции. № 8−9.1907.

16 Тарновский Е. Н. Указ. соч. // Журнал Министерства юстиции. № 9.1907. С. 58.

Констатируя общий рост преступности в стране и сетуя на стеснения общественно-политической жизни, Тарновский делает вывод: «Теперь мы пожинаем плоды нашей недоверчивой и близорукой политики в форме небывалого развития преступности, окрашенной притом в романтический цвет.

17 политической революции". Это замечание современника, сделанное из опыта первой русской революции, в числе других подобных дало повод говорить о.

18 его якобы резком повороте в сторону реакции, но в нем заключается и наблюдение проницательного аналитика относительно наличия общих черт (возможно, и определенного родства) преступности уголовной и политической.

Вообще говоря, дореволюционные работы распадаются на две категории: статистические и социологические. К числу первых отнесем труды выдающегося статистика либерально-народнического толка А.И. Чупрова19, В.

ЛЛ Л1.

Новаковского, JI. Ходского, Ю. Я. Хейфица, которые содержат статистическую информацию о движении преступности и способах ее измерения.

Работы преимущественно социологического характера можно назвать «моральной статистикой», поскольку они содержали анализ вопроса с позиций нравственности и психологии преступников, связывая его прежде всего с нравственной атмосферой в обществе. В этом была очевидная дань «народолюбию» российской интеллигенции, видевшей в народе жертву деспотического режима. Упомянем статьи П. П. Пусторослева, посвященные психологии преступности23. Автор выделяет народы культурные и некультурные, исходит из того, что у громадного большинства «устойчивых.

17 Там же. С. 83.

18 См.: Остроумов С. С. Преступность и ее причины в дореволюционной России. М., 1980. С. 151.

19 Чупров А. Некоторые данные по нравственной статистике России // Юридический вестник. 1884. № 8.

Новаковский В. Опыт подведения итогов уголовной статистики России с 1861 по 1871 гг. СПб., 1891.

УЛ.

Ходский JI. Основы теории и техники статистики. СПб., 1896 (раздел «Уголовная статистика).

22 Хейфиц ЮЛ. Осужденные в России // Журнал уголовного права и процесса. 1913. № 3.

23 Пусторослев П. П. Преступность, виновность и вменяемость // Журнал Министерства юстиции. 1907. № 5. порядочных людей" нет мотивов к совершению уголовных правонарушений или они слабее сдерживающих мотивов. Вместе с тем он допускает, что в иных случаях этот перевес окажется на стороне негативных мотивов, ставя, таким образом, под сомнение им же выдвинутый критерий порядочности. Выход находится в понятии «неустойчивые порядочные люди», оказавшиеся под влиянием страстей, будь то политический иди религиозный фанатизм, разного рода страсти24. К этому разряду принадлежала книга журналиста В. Михневича «Язвы Петербурга (опыт историко-статистического исследования нравственности столичного населения)» (СПб., 1886).

Как видно из сказанного, в дореволюционной научной литературе рассматриваемая в диссертации тема в ее региональном аспекте вовсе не затрагивалась. Тем не менее, ею были заложены основы современных представлений и взглядов на проблему, выработаны адекватные методы и подходы. Ею была отвергнута, например, популярная в те годы теория Ч. Ломброзо о врожденных типах преступников, оставлявшая без внимания общественные условия, приводящие к преступлению. Не получило признания и марксистское, социал-демократическое понимание преступности как порождения капитализма, по существу снимавшее личную вину с преступника как жертвы буржуазного общества. При столь утрированном классовом подходе к проблеме вся ответственность возлагалась на господствующие классы, а сама проблема, в конце концов, переводилась в сугубо политическую плоскость.

Русская юридическая мысль уже в тот период выделяла экономические корни преступности, бедность, прежде всего, и предлагала меры постепенного изменения общественных условий, которые могли бы способствовать изживанию преступности. Укажем в подтверждение этого книгу профессора Петербургского университета С. К. Гогеля о роли общества в противодействии преступности25.

24 Там же. С. 143.

Гогель С. Роль общества в деле борьбы с преступностью. СПб., 1906.

Дореволюционная литература о полиции отличалась публицистичностью.

Упомянем работу директора Департамента полиции А. А. Лопухина, известного тем, что он фактически выдал В. Л. Бурцеву, а через него — эсерам,.

27 полицейского агента Азефа, ряд очерков из истории полицейских органов. В фундаментальном труде Б. Веселовского «История земства» на богатом.

28 фактическом материале показано сотрудничество полиции и земских органов .

Кажется парадоксальным, что криминалистика советского периода дала в научном отношении поразительно мало. Но она и не могла дать серьезного продвижения в этом вопросе, поскольку руководствовалась пресловутым классовым подходом, доведенным до крайней степени догматизма. «Ведь только с точки зрения классовой борьбы может быть объяснено современное лл уголовное право» , — безапелляционно утверждает М. Сурский, один из безусловных знатоков состояния преступности в имперской России и ее историографии, сам немало пользующийся ее плодами. Такой подход, казалось бы, нацеливал на изучение этой преступности. Оказалось — наоборот. Вполне криминальные выступления представителей трудящихся масс, особенно те, что были направлены против хозяев или помещиков и их собственности, трактовались как политические и зачислялись в рубрику «Рабочее движение» и «Крестьянское движение». В этом отношении показателен библиографический указатель «Справочники по истории дореволюционной России» (М., 1978), под общей редакцией П. А. Зайончковского.

Понятно, что оставшиеся, за вычетом этих правонарушений, факты уголовной хроники не воодушевляли исследователей — слишком уж трудно их было втиснуть в прокрустово ложе классовой борьбы. К тому же проблема криминальной преступности не могла считаться актуальной в советском.

Лопухин А. А. Настоящее и будущее русской полиции. М., 1907.

27 Министерство внутренних дел. 1802−1902. Исторический очерк. СПб., 1902; Высотский И. П. Санкт-Петербургская столичная полиция и градоначальство: Краткий исторический очерк. СПб., 1903; Белецкий С. П., Руткевич П. Исторический очерк образования и развития полицейских учреждений в России. — СПб., 1913.

28 Веселовский Б. История земства. Т. 4. СПб., 1911.

29 Сурский М. Социологическая школа в уголовном праве, как защитница интересов господствующих классов // С.116−117. обществе, ибо последняя рассматривалась как пережиток, «родимое пятно» капитализма, не имеющее будущего. Не исключено также, что пристальное внимание к теме могло натолкнуть на сомнения, на размышления о связи «политиков» и уголовников, о чем без стеснения писали старые революционеры в 1920;е годы на страницах журнала «Каторга и ссылка», а это уже было довольно рискованным занятием.

Было бы несправедливо, однако, не видеть сдвигов в области конкретных исследований. Это, в частности, труды профессора М. Н. Гернета, чья научная деятельность началась еще до революции, о моральной статистике30 и, конечно, трехтомная «История царской тюрьмы», которая содержит обобщенный материал и яркое представление о тюремном быте, режиме, устройстве. Однако нельзя не видеть, что подавляющая часть материалов посвящена политическим заключенным, хотя и есть главы «Общеуголовные тюрьмы», а сами материалы окрашены в беспросветно мрачные тона, что понятно с эмоциональной точки зрения, но не с позиций научной объективности, поскольку фактически отрицался какой-либо прогресс в этом деле, заботившем и власть и общественность.

Наиболее полное исследование преступности как социального явления принадлежит С. С. Остроумову. Он справедливо заметил, что изучение уголовной статистики «позволит нашим процессуалистам, криминалистам и статистикам использовать в своей работе все то ценное, что было здесь в.

33 прошлом". Остроумов дал характеристику уголовно-статистических источников Министерства юстиции, рассмотрел динамику и структуру преступности за последнюю четверть XIX века и начало XX века, состав осужденных по классам и сословиям, по некоторым демографическим и юридическим признакам. Написанная с марксистских позиций, в критическом по отношению к либеральной историографии духе, работа С. С. Остроумова in.

Гернет М. Н. Моральная статистика (Уголовная статистика и статистика самоубийств). М., 1922.

31 Гернет М. Н. История царской тюрьмы. Т. 1−3. М., 1951;1952.

32 Остроумов С. С. Преступность и ее причины в дореволюционной России. М., 1980.

33 Там же. С. 73. отчасти корректирует ее выводы (например, доказывая необратимость роста преступности при капитализме, необходимость учитывать дела мировых, военных судов при общей оценке параметров преступности и др.), но целиком построена на ее источниковой базе, а основные положения и выводы автора явно политизированы, сформулированы вне зависимости от конкретного материала. «Нищий, угнетаемый кулаком и помещиком крестьянин был вынужден иногда пойти на преступление, главным образом против собственности и порядка управления"34. Таким образом, современный автор как бы воскрешает давнюю формулу А. Кетле: «Само общество вооружает руку преступника».

Явный отпечаток своего времени носит и членение монографии. Так, выделен раздел «Исследование преступности и ее причин в России в период монополистического капитализма». Догматический тезис о «загнивающем» империализме предопределял содержание и выводы этой части книги.

Что касается изучения истории полиции, то отношение к ней советской историографии было идентичным: она фигурировала, главным образом, постольку, поскольку проявляла себя в борьбе с революционным движением. Как справедливо отметила С. Н. Главинская, оценка деятельности правоохранительных структур оставалась преимущественно негативной, что приводило к искажению исторической действительности. Не предавался огласке положительный опыт, накопленный органами полиции, хотя многие методы и методики были использованы при организации и работе милицейских подразделений35. Вместе с тем общие сведения о структуре, функциях л/.

Департамента полиции сообщались в известных работах Н. П. Ерошкина и.

34 Там же. С. 112.

1С.

Главинская С. Н. Организация и деятельность полиции Черноземного центра России в 1901;1917 гг. Автореф. канд дис. Курск, 2006. С. 6.

36 Ерошкин Н. П. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. М., 1960.

П.А. Зайончковского37 по истории дореволюционной государственных учреждений.

В 1970;1980;е годы появилось несколько специальных работ по истории полицейского дела38. В вышедшей уже в годы «перестройки» статье А. Я. Авреха оценивались источниковедческие аспекты полицейской информации с учетом места и роли полиции в системе государственной власти, «обусловивших философию и психологию полицейского ведомства, стиль и характер его деятельности начиная от директора департамента и кончая последним канцеляристом». А это, по мнению А. Я. Авреха, было обусловлено официальной концепцией самодержавия.

Современный этап историографии проблемы следует датировать начиная с 1990;х годов. Отказ от идеологических стереотипов советского времени, признание преемственности эпох как основы исторического развития России стимулировали научный интерес к прежде закрытым или считавшимися «мелкими» темам. В их числе была и дореволюционная криминалистика.

Несомненное первенство в новейшей литературе принадлежит капитальной двухтомной монографии Б.Н. Миронова40. Его работа, свободная от конъюнктурных наслоений, рассматривает эволюцию основных правовых систем (включая обычное право), а в связи с нею — историю преступности и пенитенциарной системы в XIX — начале XX века, вплоть до оценки быстроты и объективности судебных приговоров. Б. Н. Миронов отмечает, что с 1832 г. и вплоть до 1917 г. единственным объектом преступления стал закон: «И это.

Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия (политическая реакция 80-х — начала 90-х годов). М., 1970: его же. Кризис самодержавия на рубеже 18 701 880-х годов. М., 1964.

38 Шинджикашвили Д. И. Сыскная полиция царской России в период империализма. Омск, 1973; История полиции дореволюционной России. Учеб. пособие. М., 1981; Желудкова Т. И. Основные направления деятельности полиции дореволюционной России по охране феодального и буржуазного общественного порядка. М., 1977; Мулукаев Р. С. Полиция и тюремные учреждения дореволюционной России. М., 1979; Он же. Общеуголовная полиция дореволюционной России. Ее классовый характер. М., 1979; Он же. Полиция в России (IX в. — нач. XX в.). Н. Новгород, 1993.

39 Аврех А. Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы Первой мировой войны // История СССР. 1987. № 6. С. 32−49.

40 Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи. Т. 1−2. СПб., 1999. являлось огромным достижением русского уголовного права, потому что с этого времени все физические и юридические лица стали объектами преступления и только нарушение того, что запрещал или предписывал закон, стало считаться преступлением"41. Последовательное проведение этого принципа в жизнь постепенно превращало русское государство в правовое. Другое дело, что закон не предусматривал равноправия сословий и вплоть до 1905 г. не предоставлял населению никаких политических прав, независимо от сословности.

Принципиальный смысл носит и наблюдение Б. Н. Миронова об изменении соотношения составов преступления в уголовном законодательстве. В Уложении о наказаниях 1845 г. на долю статей, защищавших государственный и общественный порядок, приходилось 84,3% всех статей, а на долю статей, защищавших интересы частных лиц. — 15,7%. В уголовном положении 1903 г. это соотношение было существенно иным — 67,3% и 32,7%42. Таким образом, хотя сохранялся приоритет государственных и общественных интересов над частными, можно говорит о росте значения личности в обществе.

Важным, с точки зрения изучения диссертационной темы, является суждение Б. Н. Миронова о том, что расширение прав крестьян в начале XX века сильно повлияло на динамику преступности, поскольку то, что прежде считалось незначительным проступком и наказывалось по нормам обычного права (воровство, рубка казенного леса и пр.), теперь считалось уголовным преступлением, с чем правосознание крестьян отказывалось мириться. «Императорский режим рухнул в значительное мере потому, что ему не удалось включить крестьян в общий правопорядок"43. Наконец, фиксируя общий рост криминальной преступности, Б. Н. Миронов не сводит его к бедности (которая всегда носит относительный характер), а подчеркивает роль мотивов личного успеха, карьеры. Соответственно, и сама преступность носила в России циклический, а не линейный характер, на чем настаивали советские.

41 Там же. Т. 2. С. 19−20.

42 Там же. С. 24.

43 Там же. С. 98. авторы, и не была необратимой — по мере успехов модернизации, ослабления социальной напряженности, утверждения единых стандартов поведения ее движение могло быть остановлено.

Нынешняя историографическая ситуация сложилась так, что проблема преступности в предреволюционной России оказалась на стыке нескольких исследовательских направлений: крестьяноведения, истории повседневности, истории социальных движений, психоментальной истории, тендерной истории и пр. Очевидно, что эта тенденция только набирает силу, но уже и теперь можно констатировать заметное расширение круга авторов, особенно в провинции, и проблематики работ, тематически связанных с нашей диссертационной темой.

Из работ общероссийского плана заслуживает внимания статья А.Н. Зорикова44, связавшая криминогенную обстановку в России в начале XX века с факторами социальной мобильности, в том числе демографическими, с одной стороны, с революционной ситуацией в стране — с другой. Автор исходит из того, что конфликт между властью и обществом, отсутствие необходимого минимума социальной поддержки реформ провоцируют рост антиобщественных настроений, вызванное модернизацией превышение массы люмпенов и пауперов определенного, социально ощутимого порога становилось криминализирующим фактором. А. Н. Зориков справедливо, на наш взгляд, усматривает в росте криминальной преступности индикатор «долговременное&tradeи глубины грядущих революционных настроений"45. Наступившая Первая русская революция и вовсе стерла грань «между революционером и обычным нарушителем закона, между экспроприатором и заурядным налетчиком, ибо и те и другие представали в глазах общественности.

46 жертвами" старого строя .

44 Зориков А. Н. Криминогенная обстановка как результат и фактор социальной мобильности в России в начале XX века // Революция и человек. Быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997.

45 Там же. С. 9.

46 Там же. С. И.

Осмыслению проблемы существовавших в пореформенной России правоотношений в большой мере способствовало ознакомление с исследованием липецкого историка Л. И. Земцова «Волостной суд в России 60-х — первой половины 70-х годов XIX в.», защищенным в качестве докторской диссертации в 2002 г. В нем отмечено, что важной спецификой Российской империи являлось наличие в ней двух правовых систем: одной, основанной на законе, имевшей основанием писаное право и санкцию государстваи другой, основывавшейся, в значительной степени, на обычном праве. Эта вторая также закреплялась государством, но для отдельных категорий сельского населения, и она действовала, в определенной степени, независимо от власти47. Такое сосуществование не могло не породить множества коллизий, возникавших из-за несовпадения тех или иных правовых норм, из-за раздвоенности крестьянского правосознания, особенно учитывая втягивание русского мужика в модернизационные процессы, огромное социальное давление, исходившее из деревни, на все стороны жизни страны.

Принципиально важным представляется итоговый вывод Л. И. Земцова, базирующийся на конкретном изучении практики работы волостного суда (в том числе Моршанского уезда Тамбовской губернии), о том, что в русской деревне 1870-х — 1880-х гг. крестьянское население сосредоточивало в себе две системы ценностей и, соответственно, два типа поведения, находившиеся в жестком столкновении. Первые ориентировались на мирские, общинно-коллективистские традиции крестьянского населения, вторые опирались на новые реалии, проникавшие в деревню — стремление к индивидуализму, обогащению48.

В условиях значительных перемен в стране сохранение обычного права было анахронизмом, заключает автор, тем самым косвенно оспаривая тезис Б. Н. Миронова о неготовности крестьянского правосознания к этим переменам. Как бы то ни было, наши наблюдения показывают на конкретном.

47 Земцов Л. И. Волостной суд в России 60-х — первой половины 70-х годов XIX века. Докт. дис. Воронеж, 2002.

48 Там же. С. 348. тамбовском материале общую тенденцию роста удельного веса крестьян среди осужденных (см.: глава 1, § 3).

В последние годы набирает силу исследование социологии девиантного поведения, заметно отставшее от мировой науки. Между тем изучение динамики девиантного поведения в России представляет не только теоретический, но и практический интерес, ибо в условиях ломки общественных структур, экономического, социального, политического кризиса важно представлять себе перспективы таких социальных проблем как преступность, проституция, наркомания, пьянство. Социальной девиации как основы преступности в России с 1820-х гг. до 1917 г. посвящены несколько работ социолога Я.И. Гилинского49.

Характерной современной чертой стало появление работ, затрагивающих в той или иной мере проблему преступности на региональном, в частности тамбовском, материале. В статье В. П. Баранова «Крестьянское движение в Тамбовской губернии в 1905;1907 гг."50 признается стихийно-разрушительный характер аграрных волнений, но, вместе с тем, подчеркиваются факты, когда «ни помещики, ни их управляющие в ходе погромов не подвергались физическому насилию"51. В оценке действий властей автор делает акцент не на сохранение правопорядка, а на их жестокость, и даже указывает на применение артиллерии против крестьян, не подтверждая фактов документально. Эта статья показательна для состояния методологической растерянности, в которой оказались в 1990;е годы многие историки.

Новые подходы к «крестьянской теме» и, соответственно, к оценке аграрных волнений с позиций законности и морали проявились в серийных.

49 Гилинский Я. И. Социология девиантного поведения как специальная социологическая теория // Социологические исследования. 1991. № 4- его же. Социология девиантного поведения и социального контроля: краткий очерк // Рубеж. Альманах социальных исследований. Сыктывкар, 1992, № 2- его же. Девиантное поведение в России в XX веке: основные тенденции развития // «Благой фонд, благое дело». М., 2004.

50 См.: Тамбовское крестьянство: от капитализма к социализму (вторая половина XIXначало XX вв.). Тамбов, 1996.

51 Баранов В. П. Крестьянское движение в Тамбовской губернии в 1905;1907 гг. // Тамбовское крестьянство: от капитализма к социализму (вторая половина XIX — начало XX вв.). -Тамбов, 1996. С. 17. сборниках статей о тамбовском крестьянстве второй половины XIX — начала XX века. Так, Н. В. Токарев во многом по-новому взглянул на знаменитое «волотовское дело», видя среди его причин, приведших к кровавому столкновению крестьян с полицией, не только бюрократическое усердие местных властей, но и противодействие общинников законным действиям землеустроителей". В. В. Помогаев и С. А. Ильин исследовали влияние политических партий на аграрное движение в губернии в 1905;1907 гг. и отметили, что малограмотные крестьяне не воспринимали агрономические новшества, не обладали устойчивым правосознанием, что делало их сравнительно легкой добычей левых радикалов, делавших ставку в борьбе с правительством на «аграрную революцию"53. Медлительность и растерянность властей озлобляли крестьян, провоцировали захватные действия. В конечном счете, пишут В. В. Помогаев и С. А. Ильин, спровоцированные революционерами «крестьянские волнения» переросли в анархию54.

Новаторской для своего времени стала монография В. В. Канищева о стихийно-погромном движении в городах с красноречивым названием «Русский бунт — бессмысленный и беспощадный"55. Хотя хронологически она связана с более поздним временем, но в ней дается сжатая история бунтарского движения в предреволюционный период. В. В. Канищев отразил такие уродливые проявления стихийного массового протеста как голодные бунты, пьяные погромы, самосуды, массовые грабежи и т. п., которые носили отчетливо криминальный характер и формы. Он подметил, что эти проявления идеализировались советской пропагандой, апологизировались как разновидность политической борьбы («булыжник — оружие пролетариата»), что.

52 Токарев Н. В. Волотовское дело // Тамбовское крестьянство: от капитализма к социализму вторая половина XIX — начало XX вв.). Вып. 3. Тамбов, 2000.

3 Помогаев В. В., Ильин С. А. Российские политические партии и аграрное движение в Тамбовской губернии 1905;1906 гг. // Тамбовское крестьянство: от капитализма к социализму (вторая половина XIX — начало XX вв.). Выпуск 4. Тамбов, 2002. С. 67.

54 Там же. С. 70.

55 Канищев В. В. Русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Погромное движение в городах России в 1917;1918 гг. Тамбов, 1995. бунтарская струя особенно усиливается в период революционных потрясений и, по сути, является их составной частью.

Женская преступность на рубеже XIX—XX вв. в соседней с ТамбовскойПензенской губернии освещена в статье Н.А. Зожиной56. Отмечая традиционно низкий, сравнительно с мужской, уровень женской преступности в Российской империи, Н. А. Зоткина фиксирует ее существенный рост в региональном масштабе в первое десятилетие XX века во всех группах преступлений, исключая убийства и тяжкие увечья, особенно в мошенничестве, где темпы выросли в 3 раза за 1907;1912 гг., судя по статистике общих судов. Отмечается, что сугубо «женский» вид преступности — детоубийство превратилось в удел глухой провинции. Представляют интерес замечания автора относительно влияния свойств женской натуры (хитрость, изворотливость, нервность, стремление к игре) на динамику преступности, хотя основное объяснение следует искать в социальных условиях жизни женщин.

Та же проблема женской преступности в другой «соседке» ТамбовщиныОрловской губернии — поднята в статье Е. Н. Косарецкой. Фиксируя низкий ее удельный вес в общеуголовной преступности в целом (на одну осужденную женщину приходилось в среднем 10 мужчин), автор выделяет те показатели женской преступности, которые отражают падение авторитета власти и, соответственно, переключает свое внимание на участие женщин в революции 1905;1907 гг.

Синхронно с проблемой преступности пересматривается и оценка имперской полиции и ее правоохранительной роли. Вначале это были отдельные журнальные статьи58. Характерной чертой современных публикаций стало изучение истории полиции и милиции в общем функциональном.

56 Зоткина Н. А. Женская преступность. Из истории проблемы на рубеже XIX—XX вв.еков (по материалам Пензенской губернии) // Женщины села: проблемы адаптации к историческим условиям России. Оренбург, 2002.

Косарецкая Е. Н. Женская преступность в Орловской губернии в 1905;1907 гг. // Первая российская революция: ззгляд из будущего. Тамбов, 2006.

Нарбутов Р. В. Проекты развития полицейских органов России 1907 г. // Советское государство и право. 1990. № 11- Овчаренко Ю. Ф. Полицейская реформа В. К. Плеве (1902— 1903) // Вопросы истории. 1993. № 8. контексте59, анализируются причины неэффективной работы ее органов в кризисных ситуациях в стране. Общая эволюция силовых структур Министерства внутренних дел, Департамента полиции в частности, рассматривается в коллективной монографии «Государственная безопасность России"60 и в книге «Органы и войска МВД России: Краткий исторический очерк"61.

В последние годы вышло немало работ по отдельным аспектам состояния и деятельности имперской полиции: правовое положение, кадры, борьба с различного рода преступностью, а также попытки реформирования органов правопорядка62. Появились работы по истории правоохранительных и пенитенциарных учреждений дореволюционной России63. Целый ряд статей затрагивает разные стороны истории полиции: правовое и социальное положение, подготовка кадров, методы борьбы с преступностью, региональные аспекты деятельности и пр. 64.

Так, в региональной по своей фактографии статье А. В. Седунова рассматриваются как общие вопросы эволюции городской полиции в системе.

59 История полиции России (1718−1917): Полиция Российской империи XIX — начала XX вв. М., 1992; Полиция и милиция России. Сб. статей. М., 1993; Полиция и милиция России: Страницы истории. М., 1995; Органы и войска и войска МВД России. Краткий исторический очерк. М, 1996.

60 Государственная безопасность России: История и современность. М., 2004.

61 Органы и войска и войска МВД России. Краткий исторический очерк. М., 1996.

62 Кручинин В. Н. Становление и развитие законодательной базы организации и деятельности полиции России. Воронеж, 2002; Колодкин JI.M., Костылев А. О. Прохождение службы чинами полиции и жандармерии Российской империи в конце XIX — начале XX века. М., 1996; Лысенко В. В. Полиция и нравственность. — СПб., 1996; Рыжов Д. С. Борьба полиции России с профессиональной преступностью (1866−1917 гг.). Самара, 2001; Рент Ю. А. Основные тенденции преобразования полиции буржуазно-самодержавной России: Взгляд из XXI в. // Право России на рубеже тысячелетия: основные тенденции развития. — Краснодар, 1999; Кузнецов А. Д. Проект реформирования полиции Российской империи в предреволюционный период // История государства и права. — 2000. — № 3. — С. 17−18- и др.

Аврутин Ю. Е. Полиция и милиция в механизме обеспечения государственной власти в России: теория, история, перспективы. СПб., 2003; Рент Ю. А. Общая и политическая полиция России (1900;1917 гг.). — Рязань, 2001; Заводнюк С. Н. Развитие полицейских органов Российской империи во второй половине XIX — начале XX в. Саратов, 2004; и др.

Глушаченко С.Б., Савельева М. Б. Организационно-правовая деятельность полиции России начала XX века // История государства и права. 2002. № 3- Кобозев А. А. Профессиональная подготовка полицейских кадров в период образования и становления МВД Российской империи // История государства и права. 2006. № 5- Полубинский В. И. Сыскная полиция царской России // Журнал российского права. 2000. № 5−6- Фролов В. В. Организация и деятельность сыскных отделений // История государства и права. 2004. № 3- Вельский К. С., Елисеев Б. Н. О системе специальных методов полицейской деятельности // Государство и право. 2003. № 4- и др. местного управления на протяжении двух столетий — с начала XVIII века до начала XX века, так и структурно-функциональные и количественные перемены в составе полиции г. Пскова. Исследователь подчеркивает, что организационно-правовые основы ее деятельности за это время не претерпели серьезных изменений, и это ослабляло структуры местного самоуправления65. В статье Г. А. Салтык рассматриваются действия курской полиции конца XIXначала XX вв. по сохранению в губернии «благочиния, добронравия и порядка» (контроль за питейными заведениями, домами терпимости и пр.)66.

Наконец, представляется логичным и закономерным интерес, который ныне проявляется к мерам борьбы против преступности, принимавшимися властями, и к их силовым структурам — полиции и жандармерии. Это, статьи А. В. Беловой, в частности, о методах идентификации преступников67, о взаимодействии тамбовской полиции и жандармерии, диссертация и статьи Н. А. Бузановой о деятельности земских начальников в судебно-следственной П сфере. Примыкающие хронологически и тематически сюжеты подняты в статьях С.К. Лямина69, П. П. Щербинина и Е.П. Мареевой70, С.Н. Захарцева71, базирующихся преимущественно на Тамбовском материале. Диссертация С. Н. Главинской является первой специальной работой по истории местного полицейского аппарата на примере Черноземного центра России начала XX.

65 Седунов А. В. Городская полиция XVIII — начала XX в. в системе местного управления: традиции и реформы // Власть, общество и реформы в России (XVT — начало XX века). С.-Пб, 2004. С. 164.

66 Салтык Г. А. Их истории провинциальной полиции: неизвестные страницы // Российская история XX века: проблемы науки и образования. М., 2004.

67 Белова А. В. Развитие системы идентификации преступников в практике жандармских учреждений Российской империи рубежа XIX—XX вв. // Общество и государство в России: традиции, современность, перспективы. Вып. 2. Тамбов, 2006; ее же. К истории Тамбовского губернского жандармского управления // Всетник Тамбовского университета. Вып. 4.2004.

Бузанова Н. А. Земские начальники Тамбовской губернии. Канд. дис. Тамбов, 2005; ее же. Земские начальники Тамбовской губернии. Тамбов, 2005.

69 Лямин С. К. Представления о законности в среде городской общественности пореформенной России (на примере Тамбова) // Общество и государство в России: традиции, современность, перспективы. Тамбов, 2003.

70 Щербинин П. П., Мареева Е. П. Российская солдатка: правовые реалии и повседневная семейная жизнь // Общество и государство в России: традиции, современность, перспективы. Тамбов, 2003.

71 Захарцев С. Н. Хулиганство в городе и деревне Тамбовской губернии в 1920;е гг. // Общество и государство в России: традиции, современность, перспективы. Тамбов, 2003. века, который, при всей его историко-правовой значимости, никогда не ставился самостоятельным предметом изучения. Исследование содержит целостную характеристику проблемы от анализа трансформации дореволюционных нормативно-правовых актов до функционирования территориальных органов полиции72.

Рассматриваемая в диссертации проблема почти не отражена в доступной иностранной литературе. В ней, главным образом, рассматриваются вопросы самого общего плана. Так, Ричард Пайпс в своей известной книге «Русская революция» дает довольно схематичное изложение состояния полицейских служб. Отмечая, что Министерство внутренних дел было «буквально государством в государстве», маститый американский историк считает, что полицейское ведомство менее всего руководствовалось идеей соблюдения законности73. Очевидно, что он не склонен принять во внимание новые явления в полицейской практике, проявившиеся в начале XX века, для чего, конечно, требуется, изучение архивов. Вместе с тем Пайпс справедливо указывает на то, что службы безопасности (полиция, жандармерия, охранные отделения) во многих сферах дублировали друг друга.

Однако в целом проблема состояния криминальной преступности и борьбы с нею на рубеже двух столетий, в критический период российской истории в региональном плане остается неисследованной. Не выявлены ее параметры в Тамбовской губернии, влияние на социальную и политическую ситуацию, на власть и на общество. Даже в «Тамбовской энциклопедии» (Тамбов, 2004), в которой, судя по предисловию, помещено более 3 тыс. различных статей, нет статьи о преступности, хотя имеются статьи о судебных органах губернии. Проблема, таким образом, остается открытой и нуждается в конкретном изучении.

Источниковая база диссертации по степени новизны и доступности делится на архивные и опубликованные источники.

72 Главинская С. Н. Организация и деятельность полиции черноземного центра России 1901;1917 гг. Канд. дис. Курск, 2006.

73 Пайпс Ричард. Русская революция. Часть первая. М., 1994. С. 84,86.

Архивные источники представлены документами из фондов Государственного архива Тамбовской области (ГАТО). В нем изучены следующие фонды: ф. 2 (Тамбовское губернское правление), ф. 4 (Канцелярия Тамбовского губернатора), ф. 5 (Тамбовское городское полицейское управление), ф. 16 (Тамбовская городская дума), ф. 24 (Тамбовское губернское по земским и городским делам присутствие), ф. 252 (Козловское городское полицейское управление), ф.272 (Тамбовское губернское жандармское управление).

Подавляющее большинство материалов — документы официального происхождения. Среди них особую ценность представляют нефондированные ежегодные Обзоры Тамбовского губернатора, представлявшиеся в Министерство внутренних дел Российской империи. Отпечатанные типографским способом, они содержат разнообразную текстовую и статистическую информацию о губернии, в том числе раздел «Народная нравственность». На основе данных, сообщенных местным прокурорским надзором, в разделе приводится статистика совершенных преступлений и количества осужденных по этим делам. Приложением даются ведомости, в которых статистика сгруппирована по вертикали (виды преступлений) и по горизонтали (принадлежность осужденных по сословиям, полу, возрасту). Хотя номенклатура преступлений несколько менялась из года в год, структурно эти материалы очень удобны для исследователя. Кроме того, в отчетах есть раздел «Арестанты и тюремные помещения», правда, формально-казенный по своему содержанию. В целом же приходится сожалеть, что губернаторские отчеты сохранились только за 12 лет.

Вместе с тем, этот вид источника имеет существенные дефекты, характерные для всей криминальной статистики Российской империи. Они заключаются в неполноте подаваемых сведений. В прокурорскую отчетность не попадали дела, рассматривавшиеся волостными и мировыми судами, земскими начальниками, духовными консисториями и, по-видимому, военными судами. Это означает, что явное большинство мелких правонарушений и преступлений просто не попадало в нее. Поэтому погубернские цифры должны быть оценены критически и подкреплены другими видами источников. К сожалению, в Обзорах отсутствует поуездная статистика, которая позволяла бы исследователям выявить корреляцию преступности с местными условиями на данном уровне.

Другую разновидность архивных источников составляют нормативные документы, связанные с выявлением криминальной преступности и разработкой мер борьбы с нею. К ним относятся циркуляры министров внутренних дел и юстиции, директивы, исходящие от руководителей Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов, наконец, приказы и распоряжения тамбовских губернаторов. В них сформулирована программа и тактика антикриминальной деятельности силовых подразделений губерниисодержащаяся в этих документах информация тем ценнее для исследователя, чем более закрытый характер она носила, будучи предназначена «для служебного пользования».

Наконец, представляет интерес служебная переписка, которая содержит любопытные факты и наблюдения, отражает сложные взаимоотношения в «коридорах власти», вообще, это самый «живой» материал, несмотря на канцелярский характер текущей переписки.

Большим подспорьем для диссертации стали статистические материалы, как официальные («Своды статистических сведений по делам уголовным», с 1879 г. ежегодно издававшиеся министерством юстиции), так и помещенные в упомянутых выше трудах Е. Н. Тарновского, С. С. Остроумова, Б. Н. Миронова. Они составлены по иным принципам, чем губернаторские сведения о преступности, но дополняют их, позволяют сопоставить региональный и общероссийский масштаб криминогенное&trade-.

Особо необходимо упомянуть издание сборника документов и материалов по истории тамбовской полиции, подготовленное Н.В. Токаревым74. Для данной диссертации этот сборник стал прекрасным помощником: в нем.

74 Тамбовская полиция в начале XX века: документы и материалы. Тамбов, 2006. помещено свыше двухсот документов по истории тамбовской полиции в начале XX века. Они всесторонне характеризуют состояние тамбовской полиции, условия службы, дают косвенное представление об отношении общества к этой государственной структуре. Важно отметить высокое археографическое качество издания, почти целиком построенного на архивных документах.

Достоинства мемуарной литературы в качестве источника общеизвестны. XIX век хорошо представлен ею, в том числе и рассматриваемая тема. Конечно, очерки А. П. Чехова «Остров Сахалин», «История моего современника» В. Г. Короленко, как и книги американского путешественника и публициста Джорджа Кеннана о сибирской ссылке, не имеют прямого отношения к Тамбовской губернии, но они помогают понять общее состояние дел, отношения между властями и осужденными, колорит эпохи и т. п.

Большую помощь автору применительно к Тамбовской губернии оказали «Воспоминания» тамбовского губернатора (с сентября 1906 г. по май 1912 г.) Н. П. Муратова, хранящиеся в РГАЛИ75 и имеющиеся в электронной версии. Чуждый всякого либерализма, жесткий администратор, Муратов широко пользовался полицейскими мерами для поддержания порядка в губернии, как он его понимал (при нем состоялось и «волотовское дело»). Мемуары Муратова, ярко и интересно написанные, очень многое дают для понимания чиновничьей атмосферы, в частности живописуют неприязненные отношения полицейских и судебных властей между собой. Они насыщены действующими лицами, среди которых тамбовский полицмейстер К. Ю. Старынкевич, уездные исправники Бологовский, Снежков, жандармские начальники B.C. Устинов, В.М. фон Оглио и др. Весьма любопытны губернаторские зарисовки Тамбовского приюта для несовершеннолетних воспитанников. Показательны и методы, которыми снискавший себе недобрую всероссийскую известность неукротимого консерватора Муратов боролся со всякими оппозиционными проявлениями в губернии, будь то пресса или общественная инициатива в виде открытия частной гимназии — он действовал казуистически, изощренно, не.

75 Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1208. On. 1. Д. 26. сходя формально с позиции закона. В этом смысле его мемуары удивительно откровенны, что упрощает работу со столь субъективным источником.

Определенный интерес представляют небольшие воспоминания Ю. Н. Подбельского «В уездной тюрьме"76 (рассказ идет о Моршанской тюрьме). Брат советского наркома, известный эсер, 7 раз сидевший в царских тюрьмах, Ю. Подбельский, правда, пишет в основном о «политиках», но фактически признает, что начинали они с обычного криминала: «Все это были скромные рядовые труженики, до поры до времени терпеливо тянувшие на воле лямку поденщины, пока гром девятьсот пятого года не разбудил их от спячки"77.

Пресса как источник представлена местными газетами «Тамбовский голос», «Тамбовский край», «Тамбовский земский вестник», «Моршанский телеграф», где публиковалась уголовная хроника, освещались некоторые полицейские акции.

Методологической основой диссертации служат основные принципы исторической науки — историзм, объективность, системный подход к анализу рассматриваемых явлений. Принцип историзма выразился в рассмотрении преступности и мер противодействия ей в контексте той эпохи. Принцип объективности реализовывался через отказ от традиционной предвзятости в изучении криминальной преступности, господствовавший в марксистской исторической традиции. Системный подход выразился в комплексном анализе движения преступности и мер противодействия ей со стороны полицейских учреждений. Из специальных методов в работе использованы методы статистического анализа, сравнительно-исторический, проблемно-хронологический. Также применены приемы, методы, понятийный аппарат юридических наук. В основу положен цивилизационный подход к объекту исследования.

Положения, выносимые на защиту. 1. Взаимосвязь преступности с особым социально-экономическим типом пореформенного развития региона. 2.

76 Подбельский Ю. В уездной тюрьме // Каторга и ссылка. 1931. № 8−9.

77 Там же. С. 123.

Сравнительно низкий уровень преступности в Тамбовской губернии на общероссийском фоне. 3. Общий рост количества тяжких преступлений, и увеличение удельного веса преступлений против собственности, и против личности, что соответствовало общероссийской тенденции с одной стороны, а с другой стороны свидетельствовало о сближении преступности общеуголовной направленности с политической, хотя это объект другого исследования. 4. Полиция отражала состояние самого российского общества и жила его нуждами, имела своим назначением поддержание общественного порядка и борьбу с преступностью. В организации ее деятельности присутствовали недостатки, усугубляющие криминогенную ситуацию в регионе.

Научная новизна исследования заключается в том, что:

— это первая попытка оценить состояние криминогенной ситуации в критический момент отечественной истории на материалах обширного региона;

— данная ситуация подвергнута комплексному анализу как самой криминальной преступности, так и противодействовавшей ей губернской полиции;

— в научный оборот вводится значительный массив фактических данных, прежде всего архивных материалов.

Практическая значимость исследования состоит в том, что конкретный материал, использованный в диссертации, основные ее положения и выводы могут быть полезны в практике работы современных органов правопорядка, обогащая их социальным опытом прошлого, в частности в профилактической работе по предупреждению преступлений. Материалы диссертации могут использоваться в преподавании юридических и исторических дисциплин, в специальных курсах и семинарах, в воспитательной работе с молодежью.

Апробация исследования. Основные положения диссертационной работы опубликованы в двух вузовских сборниках статей, в «Вестнике ТГУ» (имеющем статус издания ВАК), в «Державинских чтениях», докладывались на научных конференциях ТГУ имени Г. Р. Державина в 2005 и 2006 гг.

Диссертация выполнена и обсуждена на кафедре Российской истории ТГУ имени Г. Р. Державина.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Как социальное явление преступность исторически сопутствует человеческой цивилизации на всем ее протяжении, но как проблема она, вероятно, возникает именно тогда, когда общество осознает необходимость организации самозащиты, выработки определенных норм, обеспечивающих личную и имущественную безопасность отдельных своих членов как условие безопасности сообщества в целом. Для исследователя криминальная преступность подобна анамнезу болезни: она содержит объективную информацию о состоянии государства и общества, происходящих в нем явлениях и процессах, в конечном счете — духовном и физическом здоровье нации. Подобно болевым ощущениям, она сигнализирует организму на аномальные процессы внутри него.

Отвечая на вопрос, куда шла Россия на переломе своей истории, наряду с целым рядом привычных объективных и субъективных факторов, важно понимать и основные закономерности эволюции преступности, характер ее корреляции с назреванием предреволюционного кризиса. В многоукладной Российской империи и то и другое проявлялось через многообразие местных социальных, экономических, политических, ментальных условий.

Исследование показало, что динамические и структурные тенденции общеуголовной преступности в Тамбовской губернии в конце XIX — начале XX вв. в самых общих чертах соответствовали тенденциям российским. Это заметно и в росте числа тяжких преступлений, абсолютном и относительном, и в структурных сдвигах, вследствие которых ведущими стали преступления против собственности и против личности. В этом смысле статистика преступности отражает оборотную сторону социально-экономической модернизации региона, его «изнанку», рост люмпен-слоев, маргинализма и пр. Вместе с тем, в Тамбовской губернии эти тенденции носили менее отчетливый, сглаженный характер, что во многом было связано с особым типом пореформенного развития региона: слабой урбанизацией, сохранением патриархально-общинной морали, диктовавшей социальное поведение большинства жителей губернии, оттоком значительной массы пауперизованного крестьянства за пределы губернии.

Губернские власти отмечали сравнительно низкий уровень преступности на подведомственной им территории, и это в целом справедливо. Думается, что этот фактор может быть причислен к числу тех социокультурных факторов, по совокупности которых Тамбовская губерния определялась как «периферия модернизации». То же можно сказать и о других губерниях аграрного типа, объединяемых понятием «Черноземный центр». Однако дальнейшие успехи модернизации, рост городов и промышленности, при сохранении социальной неустроенности большинства населения, предвещали и здесь обострение криминогенной обстановки.

Обращает на себя внимание совпадение всплесков крестьянской преступности с экономической конъюнктурой в деревне, в частности с неурожаями, которые были здесь частыми и нежеланными гостями. Влияние неурожаев и хлебных цен на индекс преступности было отмечено еще дореволюционными исследователями.

Однако, как показало исследование, главным очагом преступности был все же, несмотря на заметное преобладание крестьян среди осужденных, российский город, переживавший на рубеже XIX-XX столетий состояние социального стресса. В собственно крестьянской среде преступность, хотя и возрастала неуклонно, она все же сдерживалась сохранением традиционной, патриархальной культуры, норм обычного права. Рост городской преступности шел явно опережающими темпами, и многие из осужденных, значившихся по сословной принадлежности «крестьянами», фактически жили в городах и прилегающих слободах.

В специальной литературе отмечена корреляция между отдельными сословно-профессиональными категориями осужденных и видами преступлений. Она прослеживается не только на общероссийском, но и на локальном уровне. Так, у тамбовских крестьян и мещан ведущее место в общем итоге преступлений занимали кражи, давая при этом основное количество преступлений против собственности частных лиц. У тамбовских дворян первенствовали преступления против власти, тогда как преступления против собственности не превышали 10%. Заметное место у осужденных дворян и почетных граждан составляли должностные преступления, что вполне объяснимо тем, что именно эти сословия занимали основное место среди чиновничества.

Другим мощным фактором, влиявшим на параметры преступности последней трети XIX в. — начале XX в., являлось разрушение крестьянской общины и городских корпораций (мещанских и купеческих обществ, ремесленных цехов), что вело к распадению общинных связей не только в деревне, но и в городе, и к ослаблению общинного контроля за поведением человека. Ломка привычного жизненного уклада, смена культурных, социальных и политических ориентаций — весьма болезненный для социума процесс, который неизбежно приводит к росту маргинальных слоев как питательной среды для преступности. Правда, в Тамбовской губернии пока еще преобладало стабильное, традиционное общество, в котором население привязано к месту жительства и своим общинам, где мало развита городская жизнь, низка социальная мобильность, общинные связи сильно развиты и общественные цели преобладают над личными. Вследствие этого рост преступности здесь был еще незначителен.

Состояние преступности в конкретном, отдельно взятом регионе определялось и определяется не только экономическими и социальными причинами общего порядка, но и действиями власти, направленными на укрепление и совершенствование органов, предназначенных влиять на динамику и рост обозначенного явления.

Тамбовский губернский полицейский аппарат отразил в своем развитии, как общую эволюцию государственной власти, так и специфические черты местного характера и значения, обусловленные региональным своеобразием, социально-экономическим обликом губернии. Будучи составным компонентом правоохранительной системы государства, полиция являлась основным противовесом общеуголовной преступности в губернии. С другой стороны, состояние местных полицейских структур и результаты их деятельности косвенно отражают развитие криминогенной ситуации в регионе.

Оценка криминогенной ситуации в регионе позволяет думать, что тамбовская полиция находилась в относительно лучших социальных условиях деятельности, но это мало влияло на ее эффективность. Анализ структуры, функций тамбовской полиции показывает, что ее чины были задействованы практически во всех сферах общественной жизни общества — от борьбы с уголовной преступностью до контроля за торговлей и увеселениями. Слабо структурированная, она отвечала, по сути, за все, что происходило на улицах ее городов и сел. В обязанности полиций входили также наблюдение за извозом, за ночными сторожами, а с начала века — и за дорожным движением, хотя в полиции еще не было специализированной службы безопасности дорожного движения, как не было и единых правил движения.

В начале 1910;х гг. наблюдается некоторое изменение приоритетных задач, поставленных перед полицией правительственной властью. Предпринятые после 1905 г. реформы управления, образования, экономики, уроки революции потребовали повышения общего и профессионального уровня самой полиции, степени ее корпоративности, усиления контроля за ее деятельностью.

В целом, характерные недостатки полицейского аппарата были таковы: организация в уездах и работа полицейской стражи совершенно не соответствовала требованиям закона. Большая часть наличного состава полиции была распылена, она была лишена мобильности при возникновении массовых беспорядков, отсутствовала система профилактических мероприятий по предупреждению правонарушений, отсутствие специализированных служб в системе полицейского аппарата, что обостряло криминогенную ситуацию в регионе.

Общая деградация монархии проявлялась не только в росте антиправительственных настроений в обществе, но и в деморализации ее несущих конструкций, чиновничества, армии, полиции.

Подводя общий итог, следует сказать, что полиция начала XX века уже не походила на преторианскую гвардию режима. Она отражала состояние самого российского общества и жила его нуждами. Говорить о том, что полиция была непроходимой стеной отгорожена от народа, не приходится, как не приходится говорить то же самое и об армии периода мировой войны. Это означало, что в решающий момент, когда на карту будет поставлена судьба монархии, последняя не вправе была безоговорочно рассчитывать на полицейскую силу. Полиция имела своим назначением именно поддержание общественного порядка и борьбу с преступностью, а не охрану правящего режима, что, в конце концов, и показала революция 1917 г. В этом, вероятно, был и один из просчетов режима, явно переоценившего степень лояльности и боеспособности полиции и недостаточно внимания уделявшего ее обустройству.