Поэзия Варлама Шаламова: эстетика и поэтика

В русской литературе второй половины XX века художественное наследие Варлама Шаламова занимает особое место. Будучи выражением сложнейшего комплекса духовно-нравственных и эстетических исканий, его творчество во многом определялось «колымским» мировоззрением, т. е. состоянием человека, проведшего семнадцать лет на «дне бытия». В творческом методе автора «Колымских рассказов» (именно они принесли автору мировую известность) причудливо переплелась классическая традиция с эстетикой «новой прозы», порожденной апокалипсическими коллизиями времен тоталитаризма.

К российскому читателю шаламовская проза пришла в конце 1980;х годов. До этого времени критики, в роли которых, как правило, выступали члены редакционных коллегий толстых журналов, заключив творчество писателя в жесткие рамки «лагерной литературы», обращали повышенное внимание на политико-идеологические параметры, которые считались давно исчерпанными повестью А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». И хотя на Западе сложился устойчивый круг почитателей писателя — Ф. Апанович (Польша), Е. Михайлик (Австралия), М. Никельсон (Великобритания), JI. Токер (Израиль), JI. Юргенсон (Франция) и др. — в России только в преддверии третьего тысячелетия неординарность творческой личности Шаламова стала предметом подлинно научного осмысления. Начиная с середины 1990;х годов выходят глубокие исследования Е. Волковой, М. Геллера, О. Дарка, В. Есипова, Н. Лейдермана, Ю. Лексина, О. Михайлова, Г. Померанца, Е. Сидорова, А. Синявского, Л. Тимофеева, Г. Трифонова, Е. Шкловского, В. Френкеля, Ю. Шрейдера и др., стимулировавшие последующие работы А. Большева, М. Золотоносова, Е. Громова, Л. Жаравиной, Вяч. Вс. Иванова, А. Карпова, В. Компанейца, А. Латыниной, Э. Мекша, И. Некрасовой, И. Сухих, В. Туниманова, С. Фомичева и др. Значительный вклад в исследование творчества автора вносят Международные Шаламовские чтения, проводимые с 1990;го г. в Вологде и Москве. Разумеется, невозможно во всех этих начинаниях переоценить роль И. П. Сиротинской — собирателя и хранителя архива писателя, комментатора его произведений, талантливого мемуариста и тонкого исследователя.

И, тем не менее, дело обстоит не столь уж благополучно. В сознании современного читателя уникальная творческая индивидуальность существует как бы в двух неравнозначных испостасях: на первом месте Шаламов-прозаик, на втором — Шаламов-поэт. Между тем проза Шаламова всегда развивалась параллельно его поэзии. Более того — выходу в свет «Колымских рассказов» предшествовали собранные в «Колымские тетради» отдельные стихотворные сборники, получившие высокую оценку Б. Пастернака. Правда, пастернаковское отношение не выходило за пределы частной переписки. И хотя авторами вступительных статей, предисловий и рецензий были Г. Краснухин, Е. Калмановский, О. Михайлов, Б. Слуцкий, их критические суждения сам Шаламов счел лишь попытками «угадать кое-что» в его стихах" (3: 245).

Конечно, на сегодняшний день положение несколько изменилось: лирической сферы так или иначе, касаются все перечисленные исследователи шаламовской прозы.

В контексте вышесказанного особый интерес представляет статья Е. Волковой — «Лиловый мед Варлама Шаламова» (поэтический дневник «Колымских тетрадей»). В работе рассматриваются некоторые вопросы сходства и различия в мотивах поэзии и прозы, исследуются ключевые слова символы «Колымских тетрадей», поэтическая интонация и «инструментовка» стиха Варлама Шаламова, ставится вопрос о библейских мотивах и онтологических образах в поэзии Шаламова, затрагивается роль реминисценции. В процессе исследования она неизменно подчеркивает, что Шаламов — поэт и прозаик — целостная творческая индивидуальность- «недаром он говорил о том, что хотел бы читать работу о связи своих стихов с прозой» (92: 246). Между тем, литературоведческая работа Е. Волковой, по сути, и является первой попыткой систематизации научных исследований поэзии и прозы Шаламова.

Существенное место среди работ о Варламе Шаламове занимает исследование Е. Шкловского «Варлам Шаламов». Это одна из единичных работ монографического плана в которой предпринята попытка обзора всего прозаического творчества художника. Исследователь рассматривает поэзию и прозу в едином ключеим затрагивается вопрос о ключевых мотивах, магистральных образах. Шкловский пытается выявить «эмоциональную» доминанту лирики Шаламова: «Стихи Шаламова могут показаться суховатыми, замкнутыми, даже малоэмоциональными, словно их четкая размеренность, строгая ритмика легла необоримой плотиной на пути лирического вольного потока» (293: 51−52).Исследователь стремится определить место поэзии и прозы в мироощущениях самого автора. Учитывая неразрывную для Шаламова связь этих двух «стихий», Шкловский, между тем, подчеркивает, что «стихи свои Шаламов ставил выше прозы, хотя и считал, что границы поэзии и прозы, особенно в душе автора, очень приблизительны» (293: 51).

Однако проблема комплексного изучения уникального художественного опыта Шаламова остается в высшей степени актуальной. Актуальность заключается в осмыслении единства поэтической и прозаической составляющих шаламовского творчества с учетом специфики их жанрово-родовой природы.

Объектом нашего исследования является собственно поэтическая часть наследия В. Шаламова в контексте всего «колымского» творчества.

Предмет рассмотрения — мотивно-образный комплекс шаламовской лирики, его содержание, архитектоника и цветосемантика в аспекте межвидовых связей (иконопись, живопись импрессионизма и постимпрессионизма).

Материалом диссертации послужили «Колымские тетради» и «Колымские рассказы, а также записные книжки и воспоминания писателя, фрагменты его переписки, мемуары современников.

Целью работы является выявление и анализ структурно-образных особенностей шаламовской поэзии как самодостаточного художественного феномена.

Для достижения поставленной цели предполагается решить следующие задачи:

— конкретизировать историко-литературный и теоретический аспекты дихотомии поэзия / проза в общем контексте «колымского» творчества писателя;

— охарактеризовать основные линии преемственности в поэзии В. Шаламова по отношению к литературным традициям XIX века с учетом их последующей жанрово-родовой трансформации;

— выявить генетические и типологические точки соприкосновения лирической суггестивности с эстетикой и техникой русской иконописи, живописью импрессионизма и постимпрессионизма в свете общей проблемы синтеза искусств;

— раскрыть механизм формирования цветословесной образности шала-мовского письма в семантическом, эмоционально-психологическом и собственно эстетическом ракурсах.

Методологическую основу диссертации составили концептуальные положения эстетики и поэтики А. А. Потебни и М. М. Бахтина о природе словесного искусства, разработки деятелей ОПОЯЗа (В. М. Жирмунского, Б. М. Эйхенбаума, Ю. Н. Тынянова и др.), а также труды стиховедов второй половины XX — начала XXI вв. (Б. М. Гаспарова, В. В. Кожинова, Ю. М. Лотма-на, Ю. Б. Орлицкого, О. И. Федотова и др.). В качестве искусствоведческой базы мы опирались на работы по истории и теории отечественной и западноевропейской живописи (М. В. Алпатова, Н. А. Барской, Н. Н. Волкова, В. Н. Лазарева, В. Н. Прокофьева, Е. Н. Трубецкого и др.) с учетом разработки вопросов цветоведения в мировом искусствознании (И. В. Гете, В. В. Кандинский).

В работе используется комплекс дополняющих друг друга методов и подходов анализа, среди которых базовыми является историко-типологиче-ский, сравнительно-исторический, структурно-функциональный.

Научная новизна исследования определяется тем, что в диссертации впервые анализируется лирика Шаламова как целостное явление, находящееся в коррелятивных отношениях с его прозойвыявляется основной образно-мотивный комплекс, ориентированный на поэтику и эстетику живописидается осмысление поэтических цветообразов на основе номинативного, метафорического и традиционно-символических значенийрассматривается иконописная полифункциональная цветообразная семантика как основа лирической суггестии.

Теоретическая значимость состоит в реализации на конкретном художественном материале многоаспектного и дифференцированного подхода к понятиям «живописная генетика в поэзии», «поэтическая цветосемантика», «пространство и геометрия цвета», что позволяет реализовать комплексный анализ поэтических текстов, совмещающий «формальную» и «идейно-смысловую» стороны.

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования полученных наблюдений и выводов в учебном процессе при изучении поэтических традиций XX века, в семинарах и лекционных курсах по истории русской литературы и современной русской поэзии.

Положения, выносимые на защиту:

1. В творчестве Шаламова элементы стиха и прозы предстают в органическом единстве, что обусловливает общность тем, перекличку мотивов, сходство символики. Функциональная активность таких знаков-сигналов формирует творческий универсум, уникальный в своем эстетическом воздействии. Тем не менее, опора на разнонаправленные литературно-художественные традиции (пушкинская линия в прозе — тютчевская в лирике) способствует дифференциации и поляризации основных средств художественной выразительности, что сказалось на архитектонике конкретных произведений, формах и методах психологического анализа, реализации многоуровневого принципа контраста. Линейные символы, имеющие пространственно-временную однонаправленность, представлены в прозе Шаламова образами тропы, трапа, дороги, трассы. В поэзии же отчетливо «высвечивается» несколько типов цикличных, в основном, кольцевых структур. Особое значение приобретает фигура лабиринта — символа «заблудившейся» ментальности.

2. Импрессионистичность является одной из доминант шаламовского идиостиля, вследствие чего в мотивно-образной системе «Колымских тетрадей» нашли преломления ключевые понятия импрессионизма, связанные с эстетикой света и цвета, а также с особенностями хронотопа. Образы шаламовского стиха теряют жесткую детерминированность контуров, создавая ощущение целостного, многомерного, многопланового, наполненного «воздухом» поэтического мира.

3. В свою очередь, проза Шаламова несет явные следы влияния поэтики постимпрессионизма, реализуя такие эстетические принципы, как чистота тона, драматическое сгущение художественной материи, напряженность рисунка и колорита, характерный для новеллистики акцент на детали. Трагедия жизни изображена у Шаламова глубже, чем у западноевропейских постимпрессионистов. Предпринятое им художественное исследование мира основано на повышенном внимании к экзистенциальным проблемам бытия.

4. Полисемантика шаламовских цветообозначений, генетически восходящая к многовековой культурной традиции — прежде всего, русской иконописи, определяет стилистико-цветовой колорит и поэтическую «геометрию» шаламовской лирики. В процессе интерпретации поэтических текстов отчетливо проявляется структурообразующая роль круга и квадрата с определенным спектром цветообозначений.

Апробация результатов исследования. Материалы исследования были изложены в докладах на международной конференции «Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре» (Волгоград, 2004 г.), III Международной научной конференции «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, 2004 г.), Международной научной конференции «Филологическая наука в XXI веке: взгляд молодых» (Москва, 2004 г.), Международной научной конференции (заочной) «Восток — Запад: Пространство русской литературы» (Волгоград, 2005 г.), Международной научной конференции «Русская поэзия: проблемы стиховедения и поэтики» (Орел, 2005 г.), Международной научной конференции «Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов» (Волгоград, 2005 г.), Международной научной конференции «Святоотеческие традиции в русской литературе» (Омск, 2005г), X научно-практической конференции «Художественный текст» (Бийск, 2005 г.), Международной научной конференции «Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературе» (Волгоград, 2006 г.).

Структура работы определяется поставленной целью и задачами. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка используемой литературы и приложения. В качестве последнего предложены иллюстрации полотен импрессионистов и постимпрессионистов, а также образцы русской иконописи, которые мы используем в качестве материала для сравнительно-сопоставительного анализа.

Заключение

.

Мы пытались представить Шаламова как автора, для которого две формы словесного выражения (поэзия / проза) существуют в тесной взаимосвязи.

Развитие Шаламова как художника синтетического типа поистине уникально. Для него характерно открытое внесение в поэтические конструкции элементов прозаического моделирования. И напротив, его проза, осложненная особой звукописью, системой синтаксических симметричных построений, усиленной метафоричностью, обнаруживает явные признаки стихотворного кодирования.

В первой главе мы делаем акцент на феномене сосуществования стиха и прозы в рамках единой творческой системы, что позволяет описать творческую установку писателя в категории «литературного билингвизма». Результатом параллельного анализа стихотворных и прозаических текстов явилось выделение нескольких инвариантов, обеспечивающих стабильность художественной картины мира автора.

В контексте первой главы рассматриваются также константные поэтические и прозаические образы, темы и мотивы, которые, перейдя в поэтический контекст, остаются узнаваемыми для эстетического восприятия, приобретая функции знаков-сигналов в рамках творческого универсума. Необходимо заметить, что в поэзии образ, в силу естественной суггестивности, семантически многоосмыслен и отсюда несколько размыт. Прозаическая же ткань дает большую возможность обнажить семантическое ядро образа, более четко очертить круг индивидуальных ассоциаций. Поэтому определенные нюансы, не зафиксированные писателем в лирике, поэтически восстановимы с помощью контекстуального анализа прозы.

И в то же время Шаламов принципиально дифференцирует поэзию и прозу, указывая различие данных художественных систем. Писатель — в продолжение пушкинской традиции — синтезирует сюжетный лаконизм, сконцентрированность и, как итог, сжатость текста. Пушкинское начало в прозе Шаламова угадывается также в принципе объективности, который коррелирует с документальностью, хотя в целом отношение к пушкинской традиции Шаламова — классический пример творческой связи, включающей не только притяжение, но и отталкивание.

Лирика Шаламова продолжает традицию тютчевского любомудрия. В сфере мотивов, образов, идей и настроений тютчевско-шаламовское «пере.

I' сечение" носит более «прозрачный характер», однако в области поэтики эти связи менее значительны.

Подобно Тютчеву, Шаламов вводит в стихотворный текст систему ассоциаций, в основу которой положен принцип антропоморфизма природного мира. Для этих двух авторов мир природы обладал внутренним единством и вместе с тем сложностью и противоречивостью.

Философичность миропонимания приводит Шаламова-поэта к утонченному, более мягкому, нежели в прозе, восприятию природных реалий и внутренней жизни человека, к открытию таких психологических тонкостей, которых лишена колымская проза, актуализирующая «сухой» завуалированный психологизм. Однако и здесь мы наблюдаем явную соотнесенность: в прозе велика значимость внутренней речи персонажей, смены «масок» литературных героевв лирике — развит принцип сходный с психологическим параллелизмом, в результате его возникает явление, характеризующееся как «субъективация пейзажа».

Прозу Шаламова отличает линейная архитектоника, концентрирующаяся на разных уровнях. В ней осваивается линейное время колымского инобы-} тия, линейный топос Колымы, формируется особое «линейное сознание». Линейные символы, имеющие пространственно-временную направленность, представлены в прозе Шаламова образами тропы, дороги, трапа, трассы. Для лирики более характерна циклично-круговая архитектоника. В поэзии Шаламова отчетливо «высвечивается» несколько типов кольцевых структур: точное кольцо, видоизмененное кольцо, смысловое тематическое кольцо, что составляет аналогию стихам Ф. Тютчева, А. Фета, И. Анненско-го.

Мифологема «вечного возвращения», нашедшая выражение в спиралеобразном построении стихотворных текстов, также активно реализована автором. Она моделирует цикличность временных планов, спиралеобразное чередование картин природы и душевных состояний, цикличность образов и грамматических форм, что отражается «эхом» рифм и выразительной звуко-живописью.

Цикличность поэтических текстов Шаламова отчетливо выявляет новый структурный уровень — «лабиринтность», очерчивающий широкое семантическое поле. В поэтическом лабиринте Шаламова — блуждающий человек, в ускользающем мире несущийся в замкнутом пространстве по кругам вечного возвращения. Возникающая за поворотом мысли перспектива оказывается ложной и заводит лирического героя в очередной тупик. Шаламовский лабиринт — это символ заблудившегося ментального сознания XX столетия.

Философская концепция бытия, аппеляция к дихотомии добра / зла, жизни / смерти, памяти / забвения, этической категории человечности / за-человечности формирует антиномичную структуру прозаических и поэтических текстов.

В рамках второй главы творческий метод Шаламова рассматривается в контексте изобразительного искусства. Нами предпринимается попытка проекции лирических образов Шаламова на образно-содержательные и символические формы живописи, что подтверждает синкретизм творческого процесса.

По отношению к поэзии целесообразно говорить о поэтике импрессионизма, которая корениться в реализации основных импрессионистических «ходов». Ключевые доминанты импрессионизма, вступая в отношения взаимодополняемости, создают основу лирической импрессионистичности. Контуры шаламовского стиха теряют четкость и жесткую детерминированность, что приводит к ощущению целостного, многомерного, многопланового поэтического мира, наполненного «воздухом» импрессионизма.

Что касается прозы, то она отражает следы влияния поэтики постимпрессионизма, реализуя такие эстетические принципы как «чистоту тона», «стянутое остановившееся время», драматическое сгущение материи, напряженность рисунка и колорита. Характерный для новеллистики Шаламова акцент на детали, частности, обостренное внимание к цвету и форме художественного произведения являются важнейшим стилеобразующим началом, также роднящим художественный метод автора с постимпрессионизмом в живописи.

В рамках третьей главы рассматривается эстетика цвета в поэзии Шаламова: анализ текстов дает основания утверждать, что 1) цветовой контраст совпадает с семантическим (синий — красный). Экспрессивная задача этой антиномии — вызвать эмоциональное напряжение и ощущение драматизма- 2) цветовой контраст противопоставлен семантическому тождеству (белый — черный). Экспрессивная задача этого контраста заключается в активизации чувств и мыслей читателя, испытавшего эмоциональный «стресс» вследствие разрушения традиционных ассоциативных связей- 3) Смысловая нагрузка цветового контраста ослаблена и подчинена принципу орнамен-тальности- 4) Цветовой и семантический контрасты совпадают, но традиционно-смысловая закрепленность за цветом противоречит его контекстуальному значению. Цвет и его значение являют оксюморонное сочетание (iсмерть / жизнь, тьма / свет). Подобный художественный прием рождает ощущение относительности мира и его целостности.

Существенное внимание мы уделяем пространственной трактовке цвето-сочетаний. В процессе интерпретации поэтических текстов Шаламова отчетливо выявляются фигуры круга и квадрата, раскрывающие особенности > пространственной структуры колымской лирики.

Мы пытались также показать, что исследование поэзии Шаламова открывает пути ее дальнейшего прочтения в рамках общей проблемы синтеза искусств: в частности, в аспекте живописной традиции, что может быть продолжено и конкретизировано: Шаламов — Матисс, Шаламов — Гойя, Шаламов — Гоген, Шаламов — Р. Кент, Шаламов — художники эпохи Возрождения. Особая страница — Шаламов и древнерусское искусство. ' В этом отношении следует обратить внимание на письмо Д. С. Лихачева к Шаламову, написанное в 1979 году. Всемирно известный ученый обращается к писателю не только как к бывшему лагернику со стажем, но как к человеку родственной души: «.У меня тоже был период в жизни, который я считаю для себя самым важным. Сейчас уже никого нет из моих современников и «соотечественников». Сотни людей слабо мерцают в моей памяти. Не будет меня и прекратится память о них. Не себя жалко — их жалко. Никто ничего не знает. А жизнь была очень значительной.

Вы другое дело. Вы выразили себя и свое." (3, 941−942).

Чрезвычайно значимой является, по нашему убеждению, тема «Шаламов и русский модернизм», которой мы касались лишь частично. Может идти речь как о сближении шаламовской поэзии с творчеством А. Блока, А. Белого, особенно И. Мандельштама, Н. Гумилева, так и о соотнесении с художественными методами символизма и акмеизма в целом.

Другая проблема, долженствующая привлечь исследовательское внимание, — Шаламов и Б. Пастернак. Она имеет несколько аспектов: от биографического до теоретико-методологического (поэзия в романе, роман как предмет литературоведческого спора в XX веке, соотношение поэтической образности и т. п.).

Разумеется, поэзия Шаламова, как и его творчество в целом, неисчерпаема в плане духовного содержания. В частности, представляется нерешенным вопрос о значении библеизмов, церковнославянизмов и других архаических элементов шаламовского стиля с точки зрения выражения ими ду-> ховной реальности.

Подводя общий итог, можно утверждать: изучение шаламовской поэзии только начинается.