Психогенная концепция дефицитной патологии развития личности

Психогенная концепция дефицитной патологии развития связана с интерактивной травматизацией личности. Поэтому в своих работах я чаще использую термин «психотравматическая концепция».

Психотравматическая концепция дефицитной патологии развития личности рассматривается мной впервые. И это несмотря на то, что основной исследовательский материал, полученный за последние три года работы в Институте психологии личности, позволяет мне утверждать, что именно психотравматизм является одним из ведущих психогенетических источников дефицитной патологии развития личности.

Сложность аналитической разработки психотравматической концепции ДПР определялась для, меня, прежде всего, не очень четким общепсихологическим определением самого феномена «психологическая травма».

В «Современном словаре по психологии», который вышел в Минске в 1998 г., определения этого термина нет вообще, как и не было его и в «Кратком психологическом словаре» под общей редакцией А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского.

Первое определение понятия «психологическая травма» мной найдено в «Словаре по психоанализу» Ж. Лапланша и Ж.-Б. Понталиса. Вот как оно выглядит:

«ТРАВМА (ПСИХИЧЕСКАЯ) нем.: trauma; франц.: trauma или traumatisme (psychique); англ.: trauma; итал.: trauma; португ.: trauma, traumatismo.

Психическая травма определяется как: «Событие в жизни субъекта, вызывающее особенно сильные переживания и неспособность субъекта к адекватной реакции; устойчивые патологические перемены и их последствия в душевной жизни».

В терминах экономики травматизм характеризуется притоком возбуждений, превышающим психическую выносливость субъекта, т. е. способность его психики справиться с этими возбуждениями.

Заимствуя это понятие из медицинской теории, психоанализ перенес на психологический уровень три присутствующих в нем концептуальных момента, связанных с сильным потрясением, раной, их последствиями для организма в целом.

По Фрейду, понятие травмы связано с экономическими представлениями: «Мы называем травмой опыт, предполагающий быстрое и резкое увеличение психического возбуждения, в результате которого все обычные средства его устранения или обработки оказываются недейственными, что приводит к устойчивым нарушениям в энергетической системе». Приток возбуждений превышает допустимые для психики величины, причем это может быть как одно-единственное событие (сильная эмоция), так и накопление возбуждений, каждое из которых по отдельности переносится легко: принцип постоянства перестает действовать, поскольку психический аппарат теряет способность к устранению возбуждения.

В работе «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд предложил для сравнения образ простого отношения между организмом и средой: «простейшая капелька живой субстанции» ограждена от внешних возбуждений предохранительным слоем и другими средствами защиты, которые пропускают в психику лишь допустимые количества возбуждения. Если этот барьер будет сломан, возникнет травма; тогда задача психического аппарата будет заключаться в том, чтобы мобилизовать все возможные силы для создания противонагрузок и задержки потоков возбуждения на входе, с тем чтобы восстановить условия, при которых может осуществляться принцип удовольствия.

Ч. Райкрофт, автор «Критического словаря психоанализа» дает более обстоятельную психоаналитическую и психиатрическую трактовку понятия «психологическая травма». В его интерпретации феномен «психологическая травма» определяется следующим образом: «Травма — это любое совершенно неожиданное переживание, с которым субъект не в состоянии справиться, — немедленной реакцией на психологическую травму является ШОК; более поздними следствиями являются либо спонтанное выздоровление (аналогичное самопроизвольному заживлению физической травмы), либо развитие ТРАВМАТИЧЕСКОГО НЕВРОЗА. В психоанализе, в расширенном значении — любое переживание, преодолеваемое с помощью ЗАЩИТ. Понимаемая таким образом травма вызывает ТРЕВОГУ, которая завершается или спонтанным выздоровлением, или развитием ПСИХОНЕВРОЗА. Травматические теории происхождения неврозов обычно подразумевают третий, а не второй вид травмы. В более вольном, не строгом, но широко используемом значении — любое мучительное или доставляющее страдание переживание, независимо от того, имеются ли длительные последствия».

«ИНФАНТИЛЬНАЯ ТРАВМА — травма, имевшая место в младенчестве или в детстве и считающаяся причиной развития НЕВРОЗА. Инфантильные травмы могут относиться к типам 2 или 3, а сам термин должен включать в себя не только случаи единичных, изолированных переживаний вроде сексуального насилия, хирургической операции без предварительной психологической подготовки, внезапной смерти или исчезновения родителя, но и длительные переживания, такие, как оральная ДЕПРИВАЦИЯ, СЕПАРАЦИЯ с родителями, жестокое домашнее воспитание и даже ненормальные семейные отношения в детстве. Понятие травмы строго каузально. Для того, чтобы назвать событие травматическим, необходима уверенность, что оно произошло без какого-либо сознательного или бессознательного желания субъекта, и что следствия этого события причинно детерминированы. В итоге данные о том, что неврозы являются результатом травм, должны подтвердить положение Фрейда о принципе психического ДЕТЕРМИНИЗМА».

В отечественной литературе, и частности, в «Словаре практического психолога» представлено следующее определение понятия:

«ТРАВМА ПСИХИЧЕСКАЯ — «разнообразные повреждения психики, нарушающие ее нормальное состояние, порождающие психический дискомфорт и выступающие в качестве причины возникновения неврозов и иных заболеваний. Причины и симптомы психонервных заболеваний, образующиеся как остатки, осадки и следы аффективных переживаний, мощно воздействующих на психику, на деятельность психики и поведение личности».

Согласно Фрейду, травма являет собой переживание, приводящее за короткое время к такому сильному увеличению раздражения, что освобождение от него или его нормальная переработка не удастся, отчего могут наступить длительные нарушения в расходовании энергии. Происхождение травмы объясняется преимущественно как следствие психического конфликта, порожденного столкновением двух сил: «слишком разросшегося либидо и слишком строгого отрицания сексуальности, или же вытеснения».

Как одна из причин невроза, травма психическая — случайное переживание, как правило, сексуального характера, и в таких случаях выступает как травма сексуальная. Обнаружение, диагностика и терапия травм психических — фундаментальная задача психоанализа.

Психогенно-травмирующие факторы — ПТФ (от «psyche» — душа, «geitos» — род, порождение) — факторы, вызывающие отрицательные психические переживания, приводящие к появлению психогенных нервно-психических пли психосоматических расстройств. Среди них называют стресс, условия семейной жизни (если они вызывают ощущение дискомфорта), принятие трудного и ответственного решения, социальную несправедливость, безработицу, обезличивание, отчуждение, урбанизм, индивидуально-непереносимые ситуации, авторитарное или репрессивное воспитание. Перечень конкретных ПТФ и их выраженность варьируют в зависимости от возраста и пола психологически травмированной личности.

Особая подверженность психологическому травматизму отмечается в периоды возрастных кризов. Несовершенная в том или ином отношении личностная структура обусловливает несостоятельность личности при ее адаптации к тем или иным резко меняющимся условиям жизни, предъявляющим требования, которые личность в силу своих особенностей развития (в том числе и дефицитного) выполнить либо не может совсем, либо может, но при этом возникают тяжелые психические перенапряжения, приводящие к срыву системы его психокультурной регуляции.

Таковы длительные волевые усилия — ситуации, в которых надо проявить решительность или немедленно переключать внимание, — для психастеника, сдержанность — для возбудимого, терпеливость — для неустойчивого, необходимость быть на заднем плане — для истеричного, быть в центре внимания — для шизоидного, подвергаться обидам и пренебрежению — для паранойяльного типов акцентуации характера личности.

Особое место в исследовании психологических механизмов дефицитной патологии развития личности занимает репрессивное воспитание.

Репрессивное воспитание как источник психотравматизма развития личности основывается на психологии насильственного психологического воздействия на личность. Личность, формирующая профессионально (учитель, воспитатель), или личность родителя, формирующая свое стремление к репрессивному воспитанию, проявляется в своих личностных позициях — позициях принуждения.

Позиция принуждения — это:

• 1. раздражительность;
• 2. обидчивость;
• 3. эмоциональная неустойчивость;
• 4. неуверенность в себе;
• 5. негативная открытость (принятие, но с ориентацией на отрицательное);
• 6. эгоцентричность;
• 7. наличие комплекса психологических защит;
• 8. нетерпимость к чужому мнению, другим людям (детям, учащимся) ;
• 9. ограничение субъективной свободы;
• 10. приоритет дисциплинарных воздействий над организационными;
• 11. низкий уровень способности подключать детей к собственным целям и подключаться к целям детей и школьников;
• 12. повышение у детей и учащихся напряженности;
• 13. приоритет негативных форм оценивания над позитивными;
• 14. преобладание реактивных форм реагирования над активными.

Реализация этой позиции в практике интеракций с развивающейся личностью классифицируется как жестокое обращение с детьми. Приведем определение видов жестокого обращения с детьми для практической работы из статьи Н. К. Асановой.

• 1. Физическое жестокое обращение определяется как любое неслучайное нанесение вреда ребенку в возрасте до 18 лет родителем или лицом, осуществляющим за ним уход или над ним опеку.
• 2. Сексуальное насилие над детьми — это очень общее определение, поскольку есть еще более узкое юридическое определение — это использование ребенка и подростка другим лицом для получения сексуального удовлетворения.
• 3. Пренебрежение — это хроническая неспособность родителя или лица, осуществляющего уход, обеспечить основные потребности ребенка, не достигшего возраста 18 лет, в пище, одежде, жилье, медицинском уходе, образовании, защите и присмотре.
• 4. Психологическое насилие:
  • • психологическое пренебрежение — это последовательная неспособность родителя или лица, осуществляющего уход, обеспечить ребенку необходимую поддержку, внимание и привязанность;
  • • психологическое жестокое обращение — хронические паттерны поведения, такие, как унижения, оскорбления, издевательства и высмеивание ребенка.

Для осуществления психосоциальной коррекции патологии дефицитного развития личности в результате психотравматизма необходимо выявить:

• • во-первых, психологические факторы риска для родителей, опирающихся в своей воспитательной интеракции на психологические механизмы насилия над детьми;
• • во-вторых, психологические факторы риска для детей стать жертвой психологического травматизма;
• • в-третьих, раскрыть критерии травматических факторов психосоциальной ситуации развития личности;
• • в-четвертых, определить диагностические критерии посттравматического расстройства личности как результирующего фактора насилия.

Вот как характеризует психологические факторы риска для родителей Н. К. Асанова:

«Авторы ранних исследований „синдрома избиваемого ребенка“ пытались определить поведенческие характеристики и личностные черты родителей, избивающих своих детей. Такие родители характеризовались как импульсивные, незрелые, ригидные, родители-тираны или хронически агрессивные, зависимые и нарциссические, отгороженные от семьи и друзей и испытывающие супружеские трудности».

Более точные данные о личностных особенностях и психопатологии родителей, избивающих своих детей, получены из наблюдений при их психиатрическом лечении и во время взаимодействия с детьми. В. Стил подчеркивал важность родительской идентификации с грубой, отвергающей матерью, что является постоянным при злоупотреблении детьми. Большинство родителей, жестоко обращающихся с детьми, часто переживали физическое жестокое обращение, отвержение, депривацию и пренебрежение со стороны родителей в период своего детства.

Д. Рапопорт и А. Руберкуэ на основании стационарного обследования 150 детей, переживших жестокое обращение, пришли к выводу, что 60% родителей «забитых детей» имели различные психиатрические расстройства (депрессии, тяжелые тревожные расстройства, острые бредовые реакции, алкоголизм и другие), социально-экономические и связанные с ними проблемы, а также тяжелую депривацию в собственной истории жизни в детском возрасте. 15% родителей, не имевших явных психических расстройств, тем не менее, нуждались в медико-психологической помощи.

Во многих исследованиях прослежена сильная связь между физическим насилием и алкоголизмом, наркоманией. Показательно, что инцест наблюдался в семьях, среди которых было 35% алкоголиков. Авторами отмечено, что такие родители имеют низкую самооценку. Они теряют уверенность в своих родительских способностях, чувствуют себя неудачниками. Матери боятся быть покинутыми. Отец с отрицательным чувством самооценки может проявлять насилие в ярости, чувствуя себя отвергнутым.

Б. Стил и С. Поллок описали тенденцию подобных родителей прибегать к таким защитным механизмам, как отрицание, перемещение, идентификация с агрессором и обратное чувство.

Р. Гальдсон подчеркивал важность неразрешенной сексуальной виновности в матери, идущей от бессознательных эдиповых конфликтов, ассоциирующейся с представлением ребенка, который в последующем подвергся злоупотреблению. Г. Фейнстейн с соавторами изучали поведение женщин с инфантицидными импульсами в процессе групповой терапии. Эти женщины испытывали глубокую обиду по отношению к своим родителям за неспособность удовлетворить их основные потребности, проявляли ненависть к мужчинам, что могло быть связано с яростным соперничеством со своими братьями. Они также обнаруживали фобическую и депрессивную симптоматологию.

А. Г. Грин проводил углубленный опрос 60 матерей, физически жестоко обращавшихся со своими детьми, которые сравнивались с двумя контрольными группами, состоявшими из 30 матерей, пренебрегавших детьми, и 30 нормальных матерей. 20% матерей, физически злоупотреблявших детьми, участвовали в последующих интервью или психотерапии. Матери детей, подвергавшихся физическому злоупотреблению, отличались от контрольных групп тем, что чаще воспринимали своих детей как трудных и нуждающихся, своих родителей и супругов — как эмоционально бесполезных, чаще испытывали полный недостаток помощи в воспитании ребенка, а также переживали отвержение, критику и наказания со стороны собственных родителей в детстве. У матерей, физически жестоко обращавшихся с детьми, преобладали такие личностные характеристики, как недостаточный контроль импульсивности, низкое самоуважение, высокий нарциссизм, изменчивость и нестабильность идентификации; доминировали враждебные принятия «плохой» самои объектной идентификации раннего детства. Значимые психодинамические элементы проявились в форме отрицания и отвержения своих собственных негативных атрибутов на детей («козел отпущения») и проявления агрессии к ребенку.

Работы последних лет показали, что депрессия родителей, как и низкая самооценка, может способствовать жестокому обращению с детьми, выступая как фактор риска насилия, являясь в то же время результатом перенесенного ранее насилия.

Психологические факторы риска для ребенка могут быть определены, по мнению отечественного теоретика социальной педагогики А. В. Мудрика, виктимизацией.

Виктимизация рассматривается мной в качестве особой формы патологической социализации. Феномен виктимизации характерен для определенной, эмоционально-нестабильной группы родителей, которые сами перенесли в детстве факты психического насилия. Кроме этого, фактором риска, как отмечает Н. К. Асанова, могут быть и психологические особенности развивающейся личности:

«Роль ребенка в вопросе о физическом жестоком обращении представляет существенный интерес. Обычно только единственный ребенок в семье избирается «козлом отпущения» и злоупотребления. Этот ребенок расценивается как наиболее трудный или обременительный. Период младенчества и раннего детства, во время которого ребенок наиболее беспомощен и зависим от воспитателей, бывает самым стрессовым временем для большинства родителей и особенно для тех, кто «склонен к злоупотреблению». Согласно фактологическим данным, большинство случаев физического жестокого обращения с детьми случалось в первые два года жизни. Чрезмерный, непрекращающийся крик и раздражительность младенца могут оказывать негативный эффект на взаимосвязь между родителем и ребенком. Г.-А. Мосс и К.-С. Робсон отметили, что непрекращающийся крик и беспокойство ребенка часто приводят к уменьшению привязанности матери к нему; С.-М. Бэлл, М.-Д. Эйнсуорт отметили, что, если матери не могли переносить крик своих младенцев, они уходили от ребенка, оставив его одного. С другой стороны, младенцы, которые относительно безответны, пассивны, сонливы и отстают в развитии, могут в равной мере фрустрировать матерей и способствовать проявлениям физического жестокого обращения с их стороны.

Дети с физическими и психическими отклонениями также уязвимы для злоупотребления. Дети-инвалиды с видимыми физическими дефектами, врожденными аномалиями, умственной отсталостью или хроническими психическими заболеваниями не только обременительны для родителей, но действительно рассматриваются нарциссическими родителями как символ их собственного поврежденного самоотражения. В некоторых исследованиях отмечается, что в обычной популяции детей распространенность умственной отсталости составляет 2—3%, а в популяции детей, подвергающихся жестокому обращению, эти цифры доходят до 20—40%).

Младенцы, родившиеся преждевременно и имеющие низкий вес при рождении, также занимают большое место в статистике физического жестокого обращения. Это можно объяснить тем, что такие младенцы обычно рассматриваются как «непривлекательные» и, как правило, более раздражительны, чем их нормальные сверстники. У них чаще отмечаются различные медицинские проблемы и задержки развития. Они часто требуют специальной техники кормления в связи с нарушениями питания. Их социальная неотзывчивость может быть особенно фрустрирующей для «склонных к злоупотреблению» родителей с большими надеждами в отношении своих детей. Длительная разлука между матерью и ребенком в ранний послеродовой период также препятствует нормальному развитию привязанности и материнских «уз».

Исследования показали, что матери, находившиеся в более тесном контакте с детьми, проявляли лучшую заботу о детях, они были более тесно связаны с ребенком, чем те, кто был лишен этого контакта. Отмечено, что недоношенные дети, взятые из интенсивной терапии, на первом году жизни в восемь раз чаще подвергаются физическому насилию, чем родившиеся в срок.

Ребенок может способствовать физическому насилию своей агрессивностью, гиперактивностью и импульсивным поведением, являющимися, однако, общим результатом плохого обращения. Гиперактивные дети более импульсивны и менее охотно выполняют правила. Это фрустрирует родителей, склоняет к насилию и фактически может привести к нему. Ребенок подражает насильственному поведению своих родителей, проявляя тот же самый тип агрессивности и возбудимости, чтобы предотвратить жестокое обращение по отношению к себе, и таким образом создается порочный круг плохого поведения и злоупотребления. Тот факт, что многие дети, подвергшиеся физическому злоупотреблению, оставшиеся без попечения родителей, сами «подстрекают» такое плохое обращение к ним и становятся «козлами отпущения» в воспитательных учреждениях, свидетельствует об их провоцируемости.

Психосоциальные условия развития личности как фактор риска для ребенка стать жертвой трамирующего насилия наиболее полно отражены мной в книге «Концептуальные основы психологии адаптирующейся личности». Здесь же мы обратимся к материалам Н. К. Асановой: «Уменьшение способности родителей к обеспечению заботы о ребенке можно объяснить многими причинами: потеря или уменьшение поддержки супруга или основных членов семьи, осуществляющих уход за ребенком; физические или эмоциональные заболевания родителей; недостаток времени у работающих родителей. Часто это бывает связано с рождением другого ребенка, хроническими заболеваниями или отклонениями у детей, вниманием к детям со стороны друзей или родственников».

Как отмечают некоторые авторы, часто, особенно в случаях, связанных с пренебрежением, трудно определить, действительно ли родители не в состоянии воспитывать ребенка или им не позволяют социальные условия.

Воздействие среды часто ассоциируется с низким социоэкономическим статусом семьи, жизненной неустроенностью, экономической нестабильностью.

Д. Гил (1970) объяснял физическое насилие над детьми почти полностью социоэкономическими факторами:

«Бедные родители, подвергавшие ребенка физическому насилию, чаще регистрировались муниципальными службами, в то время как родители со средним и высоким экономическим статусом чаще обращались с детьми к частным врачам. В своем обзоре Дж. Спинетта и Д. Риглер сделали заключение о том, что не доказано, будто средовые факторы выступают как единственные и достаточные для злоупотребления ребенком. Они находятся в тесном взаимодействии с личностными чертами родителей и предрасположенностью ребенка вызывать плохое обращение посредством увеличивающихся разногласий между ограниченными способностями родителя и потребностями ребенка в заботе».

Изучение средовых факторов риска в последние годы показало, что несовершеннолетние родители и родители до 21 года составляют особую группу риска и нуждаются в осуществлении специальных превентивных программ семейной поддержки. Важен не молодой возраст родителей сам по себе, а те факторы, которые присутствуют в такой семье: тяжелая финансовая ситуация, неадекватные знания о ребенке, его развитии, более низкий уровень образования, плохая социальная поддержка.

В эту же группу высокого риска в отношении насилия над ребенком входят и матери-одиночки, чему часто сопутствуют финансовая необеспеченность, отсутствие необходимой социальной поддержки. Для родителей группы риска свойственны социальная изоляция, плохой уровень информационного обеспечения, чувство одиночества.

Психический травматизм оценивается как состояние стресса, а точнее, постстрессовое траматическое расстройство (ПТСР). Характеристику этого феномена патологии личности в отечественной психиатрии представил Ю. А. Александровский. По мнению Ю. А. Александровского, ПТСР относится к пограничным состояниям личности. При этом им были выделены основные критерии, объединяющие ПТСР и отделяющие их от других пограничных состояний. В настоящее время к их числу относят:

• установление факта перенесенного стрессового состояния;

• • наплывы воспоминаний об имевших место жизнеопасных ситуациях, возникновение «вины за выживание» перед погибшими и их родственниками, мучительные сновидения с кошмарными сценами пережитого. Обострения этих состояний связаны с, на первый взгляд, незначительными психогениями или соматогениями;
• • стремление избегать эмоциональных нагрузок, неуверенность из-за страха появления мучительных воспоминаний («проигрывания трагедии»), результатом чего является откладывание принятия решений, неконтактность с окружающими;
• • комплекс неврастенических расстройств с преобладанием повышенной раздражительности, снижения концентрации внимания «тонуса функционирования»;
• • стигматизацию отдельных патохарактерологических симптомов и тенденцию к формированию психопатии с эпизодами антисоциального поведения (алкоголизм, наркомания, цинизм, отсутствие уважения к официальным лицам, прежде всего допустившим пережитую трагедию, — военным, строителям, руководителям спасательных работ и другим).

Каждый из перечисленных критериев не является специфическим только для ПТСР, однако соединенные вместе они составляют достаточно типичную психологическую картину, определяющую возможность формирования дефицитной патологии развития личности.

Я специально не рассматриваю здесь детально такие формы психического насилия над развивающейся личностью, как симбиоз и депривация. Приведу лишь некоторые фрагменты одной из статей Е. Т. Соколовой: «Сопоставительный анализ литературных источников, так же, как и наши исследования, показывает, что феноменология „диффузной самоидентичности“, или нестабильного „Я“, диагностируемая у лиц с пограничными личностными расстройствами, в значительной мере совпадает с симптомами и субъективными жалобами взрослых пациентов, в прошлом переживших насилие. По данным американской исследовательницы Б. Брукс, изучавшей последствия сексуальных травм у студенток, более половины из них отмечают у себя чувство пустоты, одиночества, стремление к саморазрушающему поведению, враждебность и неспособность доверять другим, отрицание. Очень часто жертвами становятся дети из семей хронических алкоголиков — свидетели грубых скандалов между родителями или дети, в семейной структуре игравшие роль „посредников“, „психотерапевтов“ или „заложников“ формального сохранения семьи».

Столь же травматичен может быть опыт ребенка в семье с сильными, но глубоко скрываемыми и изощренными формами насилия, такими, как постоянные насмешки, унижения, издевательства, игнорирование его потребности в любви и заботе. В случаях инцеста эмоционально голодный ребенок или подросток далеко не сразу способен распознать эротическую природу проявляемого к нему интереса и отвергнуть его — слишком сильна зависимость, диффузны границы.

«Я», слишком сильна потребность в любви. Будучи осознанными, акты соблазнения или сексуального посягательства способны породить мощные амбивалентные чувства: желание во что бы то ни стало сохранить наконец-то обретенную любовь борется с унижением, беспомощностью, страхом, яростью. Как правило, ребенок не может ни с кем разделить испытываемые страдания, либо страшась собственной «порочности», либо обремененный чувством долга и стремлением сохранить семейный союз, в случае разглашения тайны рискующий распасться.

Рассматриваемые в перспективе развития «Я» подобные переживания, адресованные ДРУГОМУ, но не выраженные, интериоризуясь, трансформируются в структуру самоотношения, непереносимая амбивалентность которого в качестве защиты порождает расщепление образа «Я» и ДРУГОГО на множество слабо связанных и противоречивых клочков. Как и всякая плохо структурированная система, такая картина мира постоянно стремится к дезинтеграции и распаду. Субъективно она лишена стабильности, безопасности, следовательно, углубляет чувства собственной недееспособности, беспомощности, отрицает исследование и конфронтацию с реальностью. В результате актуальные чувственно-живые переживания, так же, как и необходимые действия настоящего момента, замещаются автоматически повторяющимися стереотипами, ролями, сценариями, идентификационными клише и прочими видами «нежизни» «Я».

Другой вид психологического насилия — эмоциональный симбиоз, на первый взгляд кажущийся противоположным полюсом эмоциональной депривации, по своим последствиям во многом сходен с нею. Оба феномена рассматриваются в отчественной и зарубежной психологии как виды насилия в диаде ребенок — родитель, формирующие искаженную матрицу межличностных отношений и образа «Я-ребенка».

Более тонкие различия вскрываются, если рассматривать эти установки в отношении критических точек детского развития. Условно схематизируя этот процесс, можно сказать, что если эмоциональная депривация фрустрирует аффилятивную потребность и блокирует обратную связь, на основе которой формируется генетически первичный эмоционально-чувственный компонент самоотношения («какой Я?»), то симбиоз препятствует вторичному, «когнитивному» самоопределению в терминах «кто Я?».

В обоих случаях родительское отношение не отвечает насущным потребностям определенных кризисных этапов личностного развития, блокирует тем самым разрешение базового мотивационного конфликта принадлежности — автономии, и интериоризуясь, приводит к расщеплению и дестабилизации образа «Я».

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ СИМБИОЗ представляет собой экстремальную форму взаимозависимости, вплоть до слияния, в котором теряются границы «Я» и индивидуальность.

Вместо ясно очерченной и дифференцированной структуры «Я — ДРУГОЙ» возникает размытое, спутанное, почти сновидное «пра-МЫ».

Депривация как фрустратор аффиляции личности (своего рода потребности в эмоциональном насыщении) определяет формирование дефицитов социального интеллекта личности. Наиболее значимым для развивающейся личности является дефицит мироощущения. На основе этого дефицита у развивающейся личности формируется пессимистическое отношение к миру и, естественно, к себе.

Феномен пессимизма характеризуется в психоаналитической литературе как характерологическая особенность личности, связанная с переоценкой ею своих критических ситуаций и в частности возникающих в этих ситуациях психологических барьеров.

Пессимизм деформирует когнитивные механизмы психологической регуляции социального функционирования личности. В результате такой деформации формируется психологический механизм иррационального и нереалистического мышления.

Альберт Эллис, автор рационально-эмоциональной терапии (РЭТ), в своей концепции эмоциональных расстройств личности по сути описал механику деформации когнитивного механизма регуляции социального функционирования личности. Суть концепции А. Эллиса выражается формулой:

где, А — психотравматическое событие;

В — система убеждений личности, ставшей объектом психотравматизма;

С — эмоционально-поведенческие следствия психотравматического события.

Как показывают наши исследования, следствиями психотравматических событий чаще всего становятся социально-психологические установки личности.

Формируются, как отмечает А. Эллис, иррациональные установки. Сам автор теории и практики РЭТ выделяет четыре группы таких установок.

• 1. Установки долженствования. Некоторые люди убеждены в том, что в мире существуют некие универсальные установки (принципы), которые, несмотря ни на что, должны быть реализованы. Например: «Мир должен быть справедливым», «Люди должны быть честными». Такие установки часто выявляются в подростковом возрасте.
• 2. Катастрофические установки. При этих установках отдельные события, происходящие в жизни, оцениваются как катастрофические вне какой-либо системы отсчета. Катастрофические установки проявляются в высказываниях пациентов в виде оценок, выраженных в самой крайней степени типа «ужасно», «невыносимо» и т. п. Например, «ужасно остаться одному на старости лет».

• 3. Установка обязательной реализации своих потребностей. В основе этой установки лежит иррациональное убеждение в том, что для того, чтобы самореализоваться и стать счастливым, человек должен обладать определенными качествами. Например: «Я должен быть на высоте в моей профессии, иначе я ничего не стою».
• 4. Оценочная установка. При этой установке оценивается личность человека в целом, а не отдельные его черты, качества, поступки и т. д. Другими словами, здесь отдельный аспект человека отождествляется с человеком в целом.

Помимо этих четырех категорий, Эллис в разное время идентифицировал общие «сердцевинные» иррациональные идеи, которые, по его мнению, лежат в основе большинства эмоциональных расстройств.

• 12 основных иррациональных идей А. Эллиса.
• 1. Для взрослого человека совершенно необходимо, чтобы каждый его шаг был привлекателен для окружающих.
• 2. Есть поступки порочные, скверные. И повинных в них следует строго наказывать.
• 3. Это катастрофа, когда все идет не так, как хотелось бы.
• 4. Все беды навязаны нам извне — людьми или обстоятельствами.
• 5. Если что-то пугает или вызывает опасение, постоянно будь начеку.
• 6. Легче избегать ответственности и трудностей, чем их преодолевать.
• 7. Каждый нуждается в чем-то, более сильном и значительном, чем-то, что он ощущает в себе.
• 8. Нужно быть во всех отношениях компетентным, адекватным, разумным и успешным. (Нужно все знать, все уметь, все понимать и во всем добиваться успеха.)
• 9. То, что сильно повлияло на вашу жизнь один раз, всегда будет влиять на нее.
• 10. На наше благополучие влияют поступки других людей, поэтому надо сделать все, чтобы эти люди изменялись в желаемом для нас направлении.
• 11. Плыть по течению и ничего не предпринимать — вот путь к счастью.
• 12. Мы не властны над своими эмоциями и не можем не испытывать их.

С точки зрения Эллиса, иррациональные установки — это жесткие эмоционально-когнитивные связи. Они имеют характер предписания, требования, приказа, носят, как говорит Эллис, абсолютистский характер. Поэтому обычно иррациональные установки не соответствуют реальности. Отсутствие реализации иррациональных установок приводит к длительным неадекватным ситуации эмоциям.

У нормально функционирующего человека имеется рациональная система установок, которую А. А. Александров предлагает определять как систему гибких эмоционально-когнитивных связей.

Иррациональные социально-психологические установки образуют такую форму патологического состояния личности, как депрессия. А. Эллисом разработана когнитивно-поведенческая модель депрессии, на основе которой и осуществляется практика рационально-эмотивной терапии.

Сравнивая когнитивно-поведенческую модель депрессии А. Эллиса с результатами моих исследований подростков, переживших психологический травматизм, я прихожу к выводу, что в основе депрессии лежит дефицит самооценки.

Дефицит самооценки создает дефицит положительного самоподкрепления личности и избыток отрицательного самоотношения (самонаказание).

Дефицит самоотношения становится источником формирования патоориентированной личности. Для патоориентированных личностей характерны следующие признаки (по А. Эллису).

• 1. Они оценивают себя отрицательно и убеждены при этом, что не должны иметь серьезных недостатков, в противном случае они считают себя неадекватными.
• 2. Они пессимистически смотрят на свое окружение и абсолютно убеждены в том, что оно должно быть значительно лучше, а если оно таковым не становится, это ужасно.
• 3. Они видят свое будущее в мрачном свете и полностью уверены в том, что они обязаны быть более счастливыми, и для них совершенно невыносимо, если это им не удается.
• 4. Низкий уровень самоодобрения и высокий уровень самоосуждения сочетается у них с уверенностью, что они обязаны все делать гораздо лучше и должны получать одобрение от значимых других, в противном случае они не заслуживают больших наград и обязаны искупить свою неадекватность самонаказанием.
• 5. Они непрестанно переживают отсутствие радостных событий и искренне верят, что люди и жизнь должны обходиться с ними гораздо лучше, и страшно, когда этого не происходит.
• 6. Они находятся в ожидании весьма неприятных событий, предполагают, что не смогут как-то улучшить ситуацию, приписывают эту невозможность самим себе и при этом настаивают на том, что они обязаны справляться с подобными вещами, а если им это не удается, значит, они проявляют беспомощную некомпетентность.

Психотравматизм личности может сформироваться, если следовать терминологии из теории личности А. Бека, в «когнитивную уязвимость». Эта уязвимость возникает как своего рода когнитивная деформация структурно-психологической организации личности и характеризуется следующими признаками (по А. Беку):

• 1. персонализация. Это склонность интерпретировать события в аспекте личных значений;
• 2. дихотомическое мышление. Деформированная личность склонна мыслить крайностями в ситуациях, бьющих ее по чувствительным местам. События обозначаются как черные или белые, хорошие или плохие, прекрасные или ужасные. Такое свойство было названо «дихотомическим мышлением» или «биполярным мышлением»;
• 3. выборочное абстрагирование (извлечение). Это концептуализация ситуации на основе детали, извлеченной из контекста, при игнорировании другой информации;
• 4. произвольные умозаключения. Бездоказательные или даже противоречащие очевидным фактам умозаключения;
• 5. сверхгенерализация. Это неоправданное обобщение на основании единичного случая;
• 6. преувеличение («катастрофизация»). Катастрофизация — это преувеличение последствий каких-либо событий.

Дефицит самооценки и дефицит положительного самоподкрепления, по сути, создают условия для блокировки развития социальной компетентности личности, потому что на поведенческом уровне психотравматизм деформирует коммуникативные интенции личности и формирует коммуникативную атрофию. А коммуникативная атрофия блокирует конструктивную результативность участия личности в интерактивных системах развития.

Блокирование конструктивной результативности интерактивных систем развития личности создает дефициты психокультурной зрелости — психотехнический дефект развития личности и дефициты социоролевой готовности — социотехнический дефект развития личности.

Психотехнический и социотехнический дефекты развития личности создают невозможность реализации основных социогенных потребностей личности и, прежде всего, потребности в персонализации.

А это формирует, в свою очередь, проблемы адаптации и индивидуализации личности и социального функционирования в целом. От того, как деформированная личность будет решать эти проблемы, зависит ее типологический статус в системе социокультурных отношений.

Итальянский психоаналитик М. С. Палаззоли, исследующая патогенные источники развития личности в семье, разработала оригинальную модель семейной психотравматизации. Используя игровую метафору как фундаментальное средство постижения патогенных интеракций в семье, М. С. Палаззоли демонстрирует модель как шесть стадий патогенного, психотравматического развития личности. М. С. Палаззоли использует (по ее утверждению) язык игровой метафоры для интеграции двух семейных переменных: индивидуальных и взаимозависимых.

Модель психотравматизма, представленная М.-С. Палаззоли, является динамической и раскрывает процесс травматизации личности путем динамического развития триугловой патологии семейных интеракций. Это развитие описывается автором через представление его в шести стадиях. Я интерпретировал модель М.-С. Палаззоли, опираясь на ее подход и результаты собственных исследований 120 семей в городе Новосибирске. Мне пришлось дать иное определение каждой стадии патогенной семейной интеракции. Это не просто лексическая инверсия. Это иная психодинамика патогенеза личности в интерактивной системе семьи.

Первая стадия — супружеский «пат».

Термин «пат» заимствован автором из шахматной игры, и означает особый тип взаимоотношений супругов, когда между ними идет нескончаемая игра, состоящая из неявных взаимных подстрекательств — недомолвок, уколов, намеков. Не ползшая адекватного исхода (или ответа), такого рода игра не переходит в открытое столкновение, кризис и не завершается разрывом отношений. И ситуация еще на какое-то время сохранит свою видимую устойчивость.

Вторая стадия — индуктивная манипуляция ребенком.

Развивающаяся личность все больше втягивается в родительские проблемы. Он или она начинает все глубже сострадать тому из родителей, которого считает обиженной стороной, и приходит к обманчивому заключению, что между ним и этим родителем существуют особые, доверительные отношения (смещение привязанностей). Ребенок подспудно индуцируется родителем к тайному союзу с ним.

Третья стадия — травмопсихическая агрессия ребенка.

Ребенок как бы бросает вызов тому из родителей, кого он считает «победителем», и одновременно показывает «проигравшему» (верному союзнику), как следует «разделаться» с противником.

Четвертая стадия — травмопсихическая репрезентация.

Однако родитель, которого ребенок ошибочно представлял как более слабую сторону, не поддерживает предпринятого ребенком бунта. Напротив, его выпад вызывает порицание со стороны предполагаемого союзника и объединение родителей. Оказывается, доверительные отношения были всего лишь заблуждением.

Пятая стадия — интерактивный шок.

Можно представить себе бурю эмоций, которую вызывает у ребенка «предательское» поведение предполагаемого союзника. Он чувствует себя обманным, униженным, его душит обида, все так запуталось, но высказать он этого не смеет, потому что чувствует: «союзник» его больше не поддержит, поскольку не хочет осложнять отношения с супругом или супругой.

Шестая стадия — шоковая деструкция интерактивной системы семьи.

Когда возникает шок, каждый член семьи подсознательно готов извлечь из него некую «выгоду» для себя. Наличие такой условной выгоды невольно способствует закреплению шокового состояния интерактивной системы семьи, и она начинает играть деструктивную роль для развивающейся личности ребенка.

Опыт аналитической работы показывает, что представленная модель психотравматизации развивающейся личности в семейной интеракции является типичной для большинства подростков — наркоманов и подростков-девиантов.

Семейный психотравматизм развивающейся личности на ранних этапах ее онтогенеза сдерживает формирование «Я-системы».

В теории Дж. Мида процесс формирования «Я» рассматривается как своего рода отход от центристской тенденции, как включение в свой мир других людей, как, с другой стороны, умение войти в их роль. Подражая родителям, ребенок учится входить в роль и выходить из нее, но, главное, он научается видеть себя со стороны. «Я-образ» («отраженное Я» «Looking-glass Self») — это представление о себе, увиденное глазами других. Чем значимее эти другие для ребенка, тем больше вероятность, что «Я-образ» будет формироваться под влиянием оценок этих «значимых других». Этот процесс формирования обеспечивает интерактивная система семьи.

При общении ребенка с отдельными «другими» начинает формироваться обобщенный образ своего «Я», причем лучше всего это происходит не при парном взаимодействии, а в групповых интеракциях.

«Генерализованный другой» — это обобщенный образ других, который легче конструируется в группах, а не в диадных (парных) контактах. В сплоченных семьях «генерализованный другой» идентифицируется с семейным «МЫ», и «Я-образ» складывается не как простая сумма образов других людей, а как концепция «Я», присущая «генерализованному другому». Чем интегрированное семья, тем непротиворечивей «Я-концепция» ребенка.

Различия «Я-образов» в разных группах — проводниках (агентах) социализации — будет заставлять человека подбирать таких «значимых других», которые будут подтверждать сложившуюся «Я-концепцию».

Таким образом, умение входить в роль другого и видеть себя его глазами формирует ценность своего «Я» посредством переключения с одних ролей на другие. В теории Дж. Мида также подчеркивается та особенность ранней социализации, которая связана с неизбежностью уравновешивания противоположных тенденций, а, следовательно, с важной ролью семейного «Мы» в становлении «Я». В этом суть интерактивного развития личности в семье. Развития, которое под воздействием семейного психотравматизма приобретает для личности патогенный характер и ориентирует ее на дефицитный путь развития.

И все же главным последствием психологической травмы в интерактивной системе семьи современные исследователи считают утрату базового доверия к себе и миру, препятствующую формированию интерсубъективности личности.

Таким образом, очевидно, что феномены психологического насилия, к которым в настоящее время относят неадекватные родительские установки, эмоциональную депривацию и симбиоз, унижение и угрозы… — словом, все, что разрушает отношения привязанности или, напротив, насильственно их фиксирует, играют ничуть не менее важную роль в этиологии личностных расстройств. Как отмечает Е. Т. Соколова, «…до сих пор ранее указанные феномены родительского отношения не получали столь „острой“ трактовки. Сегодня, особенно в свете накопленного опыта психотерапевтической работы их репрессивная, насильственная природа кажется достаточно очевидной. Всякий раз, когда ребенок жертвует своими насущными потребностями, чувствами, мировоззрением в угоду ожиданиям, страхам или воспитательным принципам родителя, будет иметь место психологическое насилие».

Обращение при рассмотрении психогенетической концепции ДПР к феноменам психического симбиоза и эмоциональной депривации еще раз подчеркивает мультимодальность этиологии дефицитной патологии развития личности. А это доказывает интегративность психогенеза и социогенеза как составляющих персоногенез.

Феномены полярно-неадекватного родительствования — эмоциональная депривация и симбиоз — равно переживаются ребенком как потеря или насилие. Лишение родительской любви в младенческом и отроческом возрасте, с одной стороны, способствует развитию неутолимого эмоционального голода, а с другой — неумолимо искажает формирующийся образ «Я». Нестабильность и «ненадежность» эмоциональных отношений делает перцептивный образ «другого» неконстантным, «флуктуирующим» в восприятии ребенка от «тотально плохого» (отвергающего и наказывающего) к «тотально хорошему» (любящему и принимающему) или навсегда становится чужим и потенциально угрожающим. «Крайним выражением» эмоциональной депривации становится для ребенка психическое насилие со стороны близких, создающее еще более благоприятные условия для развития «расколотой» картины мира, расщепленного образа «Я». «Эмоционально голодный», ищущий поддержки и «подпитки» ребенок в случаях психологического насилия зачастую не способен распознать природу проявляемого к нему интереса. Этому препятствует психологическая зависимость ребенка от «объекта», сильная потребность в любви и принятии, хрупкость и проницаемость границ «Я». И наконец, будучи осознанными, акты травматического посягательства могут переживаться ребенком как обретение внимания, признания, любви, а возникающие при этом чувства страха, гнева, унижения — как необходимая «плата» за любовь «другого».

Не менее пагубные последствия имеет и совершенно противоположный паттерн взаимоотношений — эмоциональный симбиоз. Это экстремальная форма взаимозависимости, связанная с переживаниями полного «слияния» и «растворения» в «другом», когда границы «Я» утрачиваются. Такой тип взаимоотношений порождает импульсивную предельную открытость границ и провоцирует любое вторжение «другого» — физическое, сексуальное, психологическое. Само вторжение в обоих этих случаях может переживаться не только как собственно насильственный акт, но и как желанное заполнение интрапсихического «вакуума», обретение объекта для слияния.

Таким образом, депривация и симбиоз не только оказывают исключительно неблагоприятное воздействие на формирующийся образ «Я» и картину мира ребенка, но и создают психологический базис, особую «перцептивную готовность» для других форм вторжения, в частности, физического и сексуального.

С. В. Ильина, исследующая влияние пережитого в детстве насилия на возникновение личностных расстройств, отмечает, что многообразную, но запутанную картину патологий, в происхождении которых «виновна» та или иная форма насилия, проясняет гипотеза о существовании единого синдрома зависимости, являющегося системообразующим радикалом личностных расстройств.

Зависимость — это одно из базовых переживаний человека, особенно цивилизованного, занимающее важное место в его психической жизни. Новорожденный полностью зависит от матери, хотя и не осознает этого, и нарушения этой зависимости имеют серьезные последствия для его психической жизни, например, ранний детский аутизм. Впоследствии отношения зависимости приобретают совершенно новое звучание для подростка, пытающегося «отделиться» от близких, сохранив при этом их любовь и привязанность. Для женщины в семье вопрос о зависимости/независимости превращается в трудный выбор между ролью послушной домашней хозяйки и успешной в карьере деловой женщины.

Выборы, которые человек совершает ежедневно, зачастую зависят от его раннего детского опыта. И если эмоциональные отношения, в которые был включен ребенок, осуществлялись по принципу нажима, давления, подчинения, то удивительно ли, что интериоризировавший тот или иной паттерн «жертвы» в детстве взрослый мужчина делается зависимым от коллективного мнения, а зрелая, дееспособная женщина — от материально обеспечивающего ее мужа?

Однако все это — поведение в рамках нормы. А если, кроме родительского давления, ребенку довелось пережить эксвизитные формы насилия, такие, как инцест или избиение, и если ситуация давления стала хронической, превратилась в ситуацию развития?

В результате формируется особая личностная структура, характеризующаяся диффузной самоидентичностью, полезависимым когнитивным стилем, зависимостью самооценки от оценок значимых других и т. д., что доказано рядом эмпирических исследований. Ведущий защитный механизм личности — расщепление — позволяет сосуществовать во внутренней ткани самосознания голосам хрупкого, слабого, зависимого «Я», и агрессивного, грандиозного «Я», причем в зависимости от внешних условий может актуализироваться как позиция.

«жертвы», «слабенького», «маленького», так и позиция агрессора, «преследователя», «палача».

С этой точкой зрения неожиданно перекликается позиция современного психоанализа, полагающего, что этиология такого психосексуального расстройства, как садомазохизм, коренится в опыте насилия в детстве. Ребенок интериоризирует паттерн отношений «насильник — жертва», который фиксируется на физиологическом уровне, так что базовые потребности можно удовлетворить, только переживая насилие или совершая его.

Итак, сформировавшийся синдром зависимости, который характеризуется предельной открытостью границ, неструктурированностью и проницаемостью границ «Я», манипулятивным стилем отношений и подкрепляется ненасыщаемой у пограничных личностей аффилиативной потребностью (серийные убийцы часто сообщают о «ненасытном голоде», вечном поиске удовлетворения, толкающем их на новые преступления), настойчиво требует объекта, ищет и находит его. Неудовлетворенный эмоциональный голод в сочетании с виктимной личностной организацией провоцирует неразборчивость, психологическую «всеядность» в контактах, и делает поведение потенциальной жертвы провоцирующим агрессора.

Чтобы скрыть виктимную личностную организацию, личность с ДПР прибегает к различным формам патоадаптивного функционирования. В этом случае можно уже говорить о шизоидной деструкции личности как крайнем психокультурном типе дефицитной патологии развития личности. Но об этом речь пойдет в следующем параграфе.