Риски от взаимодействий «Мы» — группы с «Они» — группой

Интерсубъективный мир одной социальной группы, живущей в своем «домашнем мире» сообразно своим ценностям и нормам, может существенно отличаться от интерсубъективного мира другой социальной группы. Отсюда проистекает то, что люди из разных социальных групп видят явления, включая опасности и риски, но-разному. Так возникают различия между «Мы"-группой, в которой индивид чувствует себя как дома, и самыми разными «Они"-группами. Именно благодаря иитерсубъективности повседневное знание об опасностях и рисках индивидов одной социальной группы отличается от других групп. При этом ценности и нормы «Они" — группы, соответственно, другой образ жизни могут социально и культурно восприниматься как «неверные» и даже «опасные», несущие риски для жизнедеятельности «Мы"-группы. Естественно, что при контактах с представителями «Они"-групп возникают опасения в отношении своей «оитологической безопасности», иод которой Э. Гидденс понимает субъективное ощущение людьми надежности течения повседневной жизни, доверие, обусловленное жизнью в определенном природном и социальном мире, что формирует базовые экзистенциальные параметры самости и социальной идентичности, предсказуемость хода событий^[1].

Различия между «Мы"-группой и «Они"-группой есть, по существу, различия между системами знания и значений, что позволяет наблюдать «перерывы постепенности» в социальной реальности, сравнивать разные «жизненные миры», своеобразные риск-восприятия. Столкновения между ними вызывает естественные риски социальных конфликтов «доверия против недоверия», природу которых 3. Фрейд интерпретировал с помощью понятий интроекции и проекции. По его мнению, интроекция выражается в приписывании себе, своим близким внешней добродетели и внутренней уверенности, а проекция — наделение других внутренним злом. В повседневной жизни можно столкнуться с тем, что «Мы"-бедные не приемлют «Они"-богатых; «Мы» (представители конкретной веры, этноса и т. д.) интолерантно относятся к «Они"-"иноверцам» или «инородцам».

В условиях общества с ограниченной социальной мобильностью, низким уровнем разделения труда взаимодействию «Мы» и «Они» препятствуют достаточно жесткие границы социального пространства этих групп, что само по себе исключает риски явных межгрупповых социальных конфликтов. В таком случае можно говорить лишь о рисках межличностных конфликтов, возникающих при переходе индивида из одной социальной группы в другую: человеку из «Они"-группы неизбежно приходится сталкиваться не только с иным социокультурным порядком, но и с тем, что члены новой группы руководствуются своими знаниями, имеют свою, специфическую шкалу измерения явлений, включая опасности и риски.

В эссе «Чужак» А. Шютц (Шюц), один из основоположников феноменологической парадигмы, показывает социальные и культурные факторы рисков, обусловленные подобного рода взаимодействиями представителей «Мы» и «Они» групп. По его определению, чужак — человек, «которому приходится ставить иод сомнение едва ли все, что членам той группы, с которой он сближается, кажется несомненным… В лучшем случае, он может быть готов и способен разделить с новой группой в живом и непосредственном опыте общее настоящее и будущее; однако при любых обстоятельствах он остается исключен из аналогичного общего переживания прошлого. С точки зрения принимающей его группы, он — человек, у которого нет истории»^[2]. У такого человека неизбежно возникают конфликты социальных смыслов с представителями принимающей группы, и социолог раскрывает их причину: «чужак естественным образом начинает интерпретировать новую социальную среду в категориях своего привычного мышления… Чужака упрекают в неблагодарности, поскольку он отказывается признать, что культурный образец дарит ему кров и защиту. Однако эти люди не понимают, что чужак, пребывающий в состоянии перехода, вообще не воспринимает этот образец как кров, да еще дающий защиту; для него это лабиринт, в котором он потерял всякое чувство ориентации»^[3]. Заметим, в зависимости от характера доминирующих социокультурных ценностей в сознании индивидов «Мы"-груипы это отношение может быть самых разных опенков — уважительное, боязливое, высокомерное, враждебное.

Особый интерес для Шютца представляет проблема реадаптации индивидов к своей «Мы"-группе после того, как они ее покинули, какое-то время жили в иных «Они"-группах, неизбежно усваивая новые знания и ценности, типичные для этих групп. Как складываются интеракции возвращающихся индивидов в свою родную группу с самыми близкими им прежде людьми? Насколько новые знания и ценности способны изменить риск-восприятие у людей, прежде принадлежавших к «Мы"-группе? Проблема отнюдь не надуманная — здесь вполне реальны повышенные риски социальных конфликтов. Достаточно вспомнить нашумевший американский сериал «Рембо». Молодой, здравомыслящий американец, отмеченный всевозможными знаками отличия во время боевых действий во Вьетнаме, в социокультурном плане не может вернуться на родину: по совершенно новым меркам он оценивает риски прежних социальных реалий и потому вступает в бесконечные конфликты с властями, которые, в свою очередь, видят в нем риски своей онтологической безопасности.

Сам Шютц столкнулся с этой проблемой еще в молодые годы. Он принимал участие в боевых действиях в годы Первой мировой войны и на себе испытал тяготы взаимонепонимания, трудности налаживания диалога с близкими людьми по возвращении домой, которые увидели в нем нарушителя привычного хода событий. Возможно, именно этот личный опыт побудил его к серьезным научным исследованиям данной темы. Прежде всего, социолог отмечает, что положение возвращающегося отлично от положения чужестранца — последний готов к тому, что этот мир организован иначе, по сравнению с тем, из которого он прибыл. Возвращающийся же ожидает встретить то, что ему хорошо знакомо — людей, которые жили с ним в одном пространстве и времени. Их интересы и цели были понятны. «Жить дома — это значит воспринимать другого как уникальную личность в живом настоящем, разделять с нею антиципации будущего в качестве планов, надежд и желаний, наконец, это означает шанс восстановить отношения, если они прерваны. Для каждого из партнеров чужая жизнь становится частью его автобиографии, элементом личной истории»^[4]. Однако ситуация полностью меняется для покинувшего дом индивида. Солдат, ушедших на службу, нередко удивляют письма из дома — сказывается разрыв пространства и времени со своей группой, что отражается на интерпретациях объектов и явлений, которые уже рассматриваются через призму новой группы, ее иного знания. «Здесь, — пишет Шютц, — оказывается под вопросом ни много, ни мало, как обратимость внутреннего времени. Это та самая проблема, которую Гераклит выразил афоризмом о невозможности войти в одну и ту же реку дважды… Даже если мы возвращаемся домой после короткого перерыва, мы обнаруживаем, что старое, привычное окружение приобретает дополнительное значение, возникающее из нашего опыта в период отсутствия: вещи и люди, по крайней мере в начале, имеют другие облики. И требуется определенное усилие, чтобы трансформировать нашу деятельность в рутинное русло и реактивировать наши прежние отношения с людьми и вещами»^[5]. Говоря современным языком, возвращающийся домой, особенно военнослужащий, представляет собой фактор риска онтологической безопасности для окружающих. «То, что превалирует в нем, чтобы одолеть противника, не может быть использовано в образцах гражданской жизни в западных демократиях»^[6]. На этом основании социолог делает вывод о необходимости готовить возвращающихся домой ветеранов к «прилаживанию к дому», равно как и домашнюю группу к их приходу.

• [1] См.: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации: пер. с англ. М.: Академический проект, 2003. С. 100, 499.
• [2] Шюц Л. Чужак. Социально-психологический очерк // Шюц Л. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: РОССПЭН, 2004. С. 539.
• [3] Шюц А. Чужак. Социально-психологический очерк. С. 539, 547.
• [4] Шюц А. Возвращающийся домой // Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом.М.: РОССПЭН, 2004. С. 553.
• [5] Шюц А. Возвращающийся домой. С. 554—555.
• [6] Там же. С. 555.