Аргумент к авторитету

Еще одним способом аргументации, призванной поддерживать оценочные утверждения, является аргумент к авторитету.

Этот аргумент необходим, хотя и недостаточен, в случае обоснования любых предписаний (команд, директив, законов государства и т. п.). Он важен также при обсуждении ценности советов, пожеланий, методологических и иных рекомендаций и т. п" должен учитываться при оценке предостережений, просьб, обещаний, угроз и т. п. Роль авторитета и апелляции к нему несомненна едва ли не во всех практических делах.

Следует проводить различие между эпистемическим авторитетом — авторитетом знатока, специалиста в какой-либо области — и деонтическим авторитетом — авторитетом вышестоящего лица или органа. «Есть два вида авторитета, — пишет Ю. Бохеньский, — авторитет знатока, специалиста, называемый по-научному «эпистемическим», и авторитет вышестоящего лица, начальника, называемый «деонтическим». В первом случае некто является для меня авторитетом, когда я убежден, что он знает данную область лучше меня и что он говорит правду. Например, Эйнштейн для меня — эпистемический авторитет в физике, школьный учитель для своих учеников — эпистемический авторитет в географии. Некто является для меня деонтит ческим авторитетом, когда я убежден, что смогу достичь цели, к которой стремлюсь, только выполняя его указания. Мастер — деонтический авторитет для работников мастерской, командир отделения — для рядовых и т. д.*>'. Аргумент к авторитету, выдвигаемый в поддержку описательного утверждения, — это обращение к эпистемическому авторитету; такой же аргумент, но поддерживающий оценочное утверждение, представляет собой обращение к деонтическому авторитету.

Деонтический авторитет подразделяется на авторитет санкции, который поддерживается угрозой наказания, и авторитет солидарности, поддерживающийся стремлением достичь общей цели.

Например, за законами государства стоит авторитет санкции: за приказами капитана судна в момент опасности — авторитет солидарности.

Такое подразделение авторитетов не является, конечно, жестким. Скажем, законы государства преследуют определенные цели, которые могут разделяться и гражданами государства; распоряжения капитана, адресованные матросам тонущего судна, опираются не только на авторитет солидарности, но и на авторитет санкции.

Приведем два примера, подчеркивающих различие между аргументами к авторитету санкции и к авторитету солидарности.

Зороастризм — самая древняя из религий откровения. Корни его уходят в далекое прошлое, особенно активным он был с III в. до н.э. по VII в. н.э. в трех великих Иранских империях. Зороастрийцы верили в жизнь человека после его смерти и переселение его души в подземное царство мертвых, которым правил Йима. В царстве Йимы души жили, словно тени, и зависели от своих по-^[1]

томков, которые продолжали пребывать на земле. Потомки должны были удовлетворять их голод и одевать. Приношения для этих целей совершали в определенное время, так чтобы эти дары могли преодолеть материальные преграды. Обряды первых трех дней после смерти считались жизненно важными и для того, чтобы защитить душу от злых сил, пока она покидает тело, и для того, чтобы помочь ей достичь потустороннего мира. Чтобы оказать наибольшую помощь умершему, семья должна была скорбеть и поститься в течение трех дней, а священнослужитель — читать много молитв. Затем следовали кровавое жертвоприношение и ритуальное приношение огню'. Все эти обязанности зороастрийцы считали необходимым исполнять под угрозой наказания души умершего в царстве мертвых.

Св. Петр Фома, чувствуя приближение смертного часа, попросил завернуть его в мешок, завязать на шее веревку и положить на землю. Он подчеркнуто подражал примеру Франциска Ассизского, который, умирая, тоже велел положить себя прямо на землю. Похороните меня, говорил Петр Фома, при входе на хоры, чтобы все наступали на мое тело, даже коза или собака, если они забредут в церковь. Восторженный его ученик, Филипп де Мезьер, стремясь к еще большему самоуничижению, в изобретательности вознамерился превзойти своего учителя. В последний час пусть наденут ему на шею тяжелую железную цепь; как только испустит он последний свой вздох, его обнаженное тело пусть за ноги втащат на хоры; там останется он лежать крестом, раскинув в стороны руки, пока его не опустят в могилу, тремя веревками привязанного к доске — вместо богато украшенного гроба. Доску, покрытую двумя локтями холста или грубой льняной ткани, следует дотащить до могилы, куда и будет сброшена, голая как она есть, «падаль, оставшаяся от сего убогого странника». На могиле пусть будет установлено маленькое надгробие^[2][3]. Эти распоряжения, касающиеся церемонии похорон, диктуются верному ученику авторитетом его учителя. Вместе с тем за пожеланиями как Петра Фомы, так и Мезьера стоит и целевое обоснование: указания относительно того, как будет проходить погребение, должны в обоих случаях с наибольшей выразительностью передать всю недостойность умершего.

Аргумент к авторитету только в редких случаях считается достаточным основанием для принятия оценки. Обычно он сопровождается другими, явными или подразумеваемыми, доводами, прежде всего целевым обоснованием.

В отличие от других оценок нормы всегда требуют указания того авторитета, которому они принадлежат. Это указание не является таким же элементом нормы, как ее субъект, содержание, характер и условия приложения. Оно входит в качестве необходимой составной части в предполагаемую нормой санкцию. При обсуждении нормы возникает вопрос, стоит ли за ней какой-либо авторитет и правомочен ли он обязывать, разрешать или запрещать. Если авторитет отсутствует или не обладает достаточными полномочиями, нет и наказания за неисполнение нормы, а значит, нет и самой нормы. Вопрос об авторитете, стоящем за нормой (и соответственно о поддерживающем ее аргументе к авторитету), не единственный, если речь идет об аргументации в поддержку норм.

На эту сторону дела обращает внимание, в частности, К. Поппер: «Тот факт, что бог или любой другой авторитет велит мне делать нечто, не гарантирует сам по себе справедливости этого веления. Только я сам должен решить, считать ли мне нормы, выдвинутые каким-либо авторитетом (моральным), добром или злом. Бог добр, только если его веления добры, и было бы серьезной ошибкой — фактически внеморальным принятием авторитаризма — говорить, что его веления добры просто потому, что это — его веления. Конечно, сказанное верно лишь в том случае, если мы заранее не решили (на свой собственный страх и риск), что бог может велеть нам только справедливое и доброе»^[4].

Никакое обращение к авторитету, даже к религиозному, не может избавить от дальнейшего обоснования нормы.

В качестве такого обоснования Поппер предлагает целевое обоснование, опирающееся на регулятивную идею абсолютной «справедливости» или абсолютного «добра». Попперу представляется, что именно эта идея, действующая в мире норм, является аналогом идеи истины, действующей в мире фактов.

Предложение Поппера чрезмерно упрощает ситуацию. В мире норм нет аналога истины, который позволил бы обосновывать нормы подобно тому, как обосновываются фактические (описательные) утверждения, а именно: путем их сопоставления с действительностью. Целевое обоснование нормы обычно следует за приводимым в ее поддержку аргументом к авторитету, но оно не является един²

ственно возможным дальнейшим шагом в ее обосновании. Для многих норм, в частности норм, касающихся ритуала, моды, правил игры, грамматики и т. п., целевое обоснование не является ни обязательным, ни сколько-нибудь надежным.

Из многих ошибочных суждений, связанных с аргументом к авторитету, можно выделить два:

• 1) резкое противопоставление авторитета и разума;
• 2) смешение деонтического авторитета с эпистемическим.

На первую ошибку уже обращалось внимание при обсуждении способов контекстуальной аргументации, поэтому ограничимся несколькими простыми примерами, приводимыми Ю. Бохеньским¹ в опровержение предрассудка, будто авторитет и разум — вещи, противоречащие друг другу. На самом деле прислушиваться к авторитету — значит вести себя чаще всего вполне благоразумно.

Например, если мать говорит ребенку, что существует большой город Москва, ребенок поступает разумно, считая это правдой. Столь же разумно поступает пилот, когда верит метеорологу, сообщающему, что в эту минуту в Москве высокое давление, западный ветер. В обоих случаях знания авторитета превосходят знания ребенка или пилота.

Более того, даже в науке прибегают к авторитету. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание на обширные библиотеки, имеющиеся в любом научном институте, и научные работники нередко обращаются к обзорам результатов, полученных другими учеными, т. е. к высказываниям эпистемических авторитетов. Подчинение авторитету, например капитану судна, иногда оказывается наиболее разумной позицией.

Что же касается ошибки смешения деонтического авторитета с эпистемическим, то она настолько проста, хотя и обычна, что достаточно указать на нее и привести примеры.

Многие полагают, говорит с иронией Бохеньский, что тот, у кого есть власть, т. е. деонтический авторитет, имеет также и авторитет эпистемический, поэтому может поучать своих подчиненных, например по проблемам астрономии. Бохеньский вспоминает, что когда-то был свидетелем «доклада» военного чина, ничего не смыслившего в астрономии. «Иногда жертвами этого предрассудка становятся и выдающиеся личности. В качестве примера можно привести св. Игнатия Лойолу, основателя Ордена иезуитов, который в известном письме к португальским отцам церкви потребовал, чтобы они „подчинили свой разум вышестоящему лицу“, т. е. деонтическому авторитету»^[5].

• [1] Бохеньский Ю. Сто суеверий. Краткий философский словарь предрассудков.М., 1993. С. 15−16.
• [2] См.: Бойс М. Зороастрийцы. Верования и обычаи. М" 1988. С. 21−22.
• [3] ! См.: Хейзинга Й. Осень Средневековья. С. 197−198.
• [4] Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 401.
• [5] См.: Sidgwick Я. Methods of Ethics. L., 1903.