Мораль как индивидуально-ответственное поведение

Моральная мотивация человеческого поведения не является единственной; более того, она имеет вторичный (дополнительный, надстроечный), в известном смысле избыточный характер. Наряду с ней, независимо от нее и прежде нее поведение детерминируется природными и социальными потребностями индивида, конкретными обстоятельствами его жизни, которые выражаются (фиксируются) в его психике многообразием страстей, чувств, желаний. Человеческое поведение вполне эмпирично, утилитарно, движимо склонностями; с точки зрения детерминированности оно ничем принципиально не отличается от поведения любого другого живого существа. Это естественное начало человеческого поведения по всем пунктам представляет собой противоположность морали, что и неудивительно, поскольку последняя и возникает как его отрицание. В отличие от морального основания поведения оно всегда привязано к особенным, частным интересам того, кто действует, преследует внешние цели, является себялюбиво, утилитарно ориентированным.

Человек как бы подключен к двум различным источникам энергии: морали и социоприродной реальности. Два начала человеческого бытия — моральная необходимость и социоприродная необходимость — могут функционировать только вместе, в паре. Речь идет о двух самостоятельных, не сводимых друг к другу измерениях человека. Мораль не имеет своей субъектности в том смысле, что нет и не может быть индивида, который руководствовался бы одними моральными мотивами — этого не может быть хотя бы по той причине, что сама мораль, понимаемая как критика и ограничение человеком своих собственных социоприродных склонностей, уже предполагает наличие последних. Точно так же социоприродный базис человеческого существования не исчерпывает человеческой субъектности: нет индивидов, которые были бы начисто лишены моральных способностей и руководствовались одними социоприродными склонностями; хотя иногда отдельные лица характеризуются как лишенные стыда и совести, тем не менее именно сам факт такого упрека подтверждает, что наличие стыда и совести считается необходимым признаком человеческого статуса. Моральная необходимость и социоприродная необходимость человеческого поведения не сводятся друг к другу и в то же время предполагают друг друга. Как они соединяются, соотносятся и взаимодействуют в реальной жизнедеятельности — вот вопрос, составляющий подлинную тайну человека. Вся культура в многообразии исторических форм есть поиск ответа на него.

Цивилизация потому называется цивилизацией и тем самым отличается от своего постоянно угрожающего антипода варварства, что признает законность обоих стремлений человека: и морального стремления, накладывающего обязанности по отношению к другим людям, и социоприродного стремления, обязывающего заботиться о собственном благополучии. Она представляет собой поле полемики, спора этих начал. Взаимоотрицание эмпирического себялюбия и морального человеколюбия составляет два вектора цивилизации, которые в одном пределе угрожают деградацией в тупик естественного состояния борьбы всех против всех, в другом — обещают блаженство вечной жизни. Если вообще цивилизация есть соединение социоприродной детерминации и моральной необходимости, то человеческая история есть поиск гармонического синтеза между ними.

Как возможен такой синтез? Этот вопрос составляет общий и основной предмет всех религиозных и философских размышлений о человеке и его назначении. Платон уподоблял человеческое благо напитку, составленному из бодрящей воды и хмельного меда. Одна вода безвкусна. Один мед ядовит. Только вместе они дают напиток жизни. Все дело в пропорции между ними: каковы эти пропорции и, самое главное, кто их определяет? Если говорить более конкретно, речь идет о двух кардинальных проблемах, которые в той или иной форме постоянно находились в фокусе моральных размышлений: 1) как в рамках стремления к осмысленной и счастливой жизни нравственная добродетель может сочетаться с жизненным успехом и 2) как нравственные обязанности, которые учреждаются свободной волей личности, могут приобретать общезначимый характер?

Нравственность обнаруживает свою безусловную суверенность через запреты, но не исчерпывается ими. Исключая то, что абсолютно несовместимо с нравственностью, запреты одновременно означают негласную нравственную санкцию на все остальное. Подключаясь к детерминации человеческой деятельности во всем ее многообразии, нравственность выступает как вполне позитивная сила. Ее специфическая роль в совокупности факторов, детерминирующих деятельность, состоит в том, чтобы акцентировать в сознании, осмыслить ее личностно выраженный, индивидуально-ответственный характер. Как бы то или иное конкретное действие не было необходимо, объективно, всесторонне обосновано и просчитано в своем предметном содержании, оно тем не менее остается выбором того, кто его совершает. За делом всегда стоит деятель и поэтому оно является также индивидуальным поступком.

М. М. Бахтин показал, что поступок развернут в две стороны — своим содержанием он включен в объективный мир вещей и является предметом специальной ответственности (зависит от знаний, умений индивида, его опыта, способностей и т. д., подлежит правовому, техническому и иному внешнему регулированию), а фактом своего существования он входит в субъективный мир личности и является предметом нравственной ответственности (зависит от выбора индивида, его решимости совершить данный поступок). Общепринятые требования любви к ближнему, честности, справедливости, добросовестности, следования долгу, золотого правила, милосердия и т. д. представляют самую нравственность в разных ее аспектах, в известном смысле тождественны ей. Они образуют высший ряд в системе ценностей, фиксируя первостепенную и универсальную значимость нравственности, а применительно к конкретным поступкам выполняют роль общей посылки, придающей им нравственное качество.

В отличие от запретов и негативных поступков, которые могут быть материализацией автономии морали, позитивные цели и действия индивида не зависят исключительно от его доброй воли и не могут быть вменены ему в вину с такой же, как и в случае негативных поступков, степенью категоричности: они определяются предметным содержанием (материей) поступка и непредсказуемы в своих последствиях. Человеческая деятельность в своей содержательной наполненности разворачивается в границах, негативно очерчиваемых моралью, но помимо ее непосредственного решающего воздействия. Роль моральных аргументов (мотивов, оценок, решений и т. д.) в ней является вторичной, ситуативной и амбивалентной: вторичной, ибо решающее значение имеют внеморальные соображения; ситуативной, ибо они историчны, относительны, замкнуты на определенные ситуации; амбивалентной, ибо могут не только прояснять смысл деятельности, но и затемнять, искажать ее.

Рассмотрим отмеченное своеобразие моральной мотивации на примере такого нравственно окрашенного феномена как патриотизм. Нравственное сознание традиционно высоко ценит готовность жертвовать собой, защищая Отечество, как это сделали Иван Сусанин, Александр Матросов и другие герои русской истории. Другим выражением моральной санкции патриотизма является убеждение, что границы Родины священны. Вместе с тем патриотизм имеет вполне земные источники; его даже можно рассматривать как форму социально-группового эгоизма. Тот факт, что люди защищают отечество, государственное пространство своей жизни так же естественно, как и поведение животных, защищающих свою территорию. Патриотизм также связан с определенной, правда, очень длительной исторической ситуацией, которую можно определить как время существования изолированных отечеств. С переходом же к надгосударственным (сверхгосударственным) формам общества, как это происходит, в частности, в рамках европейской интеграции, чувство патриотизма и связанное с ним представление о святости рубежей Родины теряют такую мотивирующую силу, которая обладала бы несомненным нравственным достоинством.

Наконец, если говорить об амбивалентности патриотизма, то достаточно сослаться на случаи, когда к нему как высшей нравственной санкции своих действий апеллируют силы с прямо противоположными и взаимно враждебными целями, как это делали, например, царизм и большевики во время первой мировой войны, когда первый призывал воевать до победного конца, а вторые — повернуть штыки против своего правительства. Элементарная логика обязывает заключить, что в таких случаях, если не обе стороны, то, но крайней мере одна из них злоупотребляет нравственно-патриотической мотивацией. Впрочем, современная история полна примерами такого рода злоупотреблений.

Особо следует подчеркнуть: нравственные предписания принципиально абстрактны, из них (и этим они отличаются от запретов) не следует строить однозначных решений. Они являются лишь вторичным и приобщенным моментом по отношению к реальным поступкам. Более того, одна и та же норма может выступать и часто используется как оправдание разных, даже противоположных поступков и линий поведения. К примеру, родительский долг может означать для одного строгую опеку над своими детьми, для другого — снисходительность по отношению к ним. Вопрос о том, как выглядит нравственное предписание, переведенное на язык реальных поступков, каким поведенческим содержанием оно наполняется, всегда решается конкретно, ситуативно (применительно к определенному обществу, сфере деятельности, социальной группе, действующим индивидам и т. д.), является предметом публичного дискурса.

Вторичность нравственных предписаний, их абстрактный и относительный характер таят в себе опасность злоупотребления ими. Нравственная демагогия — одна из самых типичных и широко практикуемых форм общественного лицемерия, человеческого обмана и самообмана. Она разнообразна в своих проявлениях, но суть ее состоит в подмене нравственности нравоучительством, морализаторством, «приватизации» права нравственного суда и селекции людей по критерию добра и зла.

Таким образом, не существует универсальных моральных рецептов, позволяющих классифицировать различные формы целесообразной деятельности по нравственному критерию, а также выделять какие-то из них в качестве имеющих безусловно нравственный смысл. Человеческая деятельность структурируется по другим основаниям, предельно обобщающей формулой и субъективным основанием которых является благо (счастье) ее субъекта. Моральные аргументы являются дополнительной санкцией, призванной подчеркнуть и усилить роль тех или иных моментов в рамках жизненной программы субъекта, который апеллирует к этим аргументам. Насколько универсальна и безусловна мораль в своих запретах, настолько же она контекстуальна, конкретна, субъективна в позитивных проявлениях.

Моральные решения не имеют иных оснований, кроме решимости самих действующих индивидов. Вопрос «почему?» применительно к моральному выбору является некорректным, ибо он нацелен на поиск причин, находящихся за пределами этого выбора и внешних по отношению к воле индивида, в то время как специфический признак морального выбора, в силу которого он, собственно, и считается моральным, в том и состоит, что моральный выбор уходит своими корнями в добрую волю того, кто совершает выбор.

Мораль подключается к деятельности в зазоре между целями и средствами в той мере, в какой средства недостаточны для осуществления цели, а сами воплощающие цель действия не просчитываются в своих результатах, т. е. в той мере, в какой деятельность является прыжком в неизвестность и требует от субъекта решимости, риска, самоотвержения. Мораль в своей позитивной части имеет поэтому сугубо опытный характер и существует в форме конкретных случаев, наиболее удачные из которых получают достоинство образцов.

Добровольность моральных решений и принципиальная их рискованность обнаруживаются и в случае выбора отдельных поступков, однако, наиболее полно они раскрываются при выборе линии жизни, ее сознательно культивируемого смысла. Поступков много и отдельные из них можно выправить, жизнь же у каждого человека одна, ее можно уподобить спектаклю, который ставится без репетиций. В ней в отличие от театрального спектакля люди бросаются под поезд и гибнут на дуэлях без возможности снова встать и, поправив сбившиеся волосы, поклониться публике (кстати, именно трагическая необратимость жизненного процесса нашла превращенное выражение в идее абсолютного предопределения, и, когда говорится, что всему, что произошло, было заранее предопределено произойти тогда и в такой форме, в какой оно произошло, то это означает только, что ничего из того, что произошло, уже нельзя вернуть назад). Поэтому, когда речь идет о выборе линии, направления жизни, о смысле, который придает ей сам живой индивид, вопрос о воплощающих их идеальных образах и образцах имеет решающее значение: они оказываются наиболее надежными ориентирами в этом бескрайнем бушующем океане. Очень точная мысль. Нет других форм объективации нравственности, кроме нравственных индивидов, точно так же, как нет других алгоритмов конкретных нравственных решений, кроме их опыта.

Морали, как это уже подчеркивалось и вытекает из анализа ее своеобразия, нельзя научить как учат, например, складывать и вычитать числа, или играть в теннис. Поэтому не существует учителей морали подобно учителям математики или спортивным тренерам. Мораль не является специализированной формой деятельности. Несмотря на то (а может быть, как раз благодаря тому), что нет учителей морали в профессиональном значении данного слова, каждый человек своим поведением являет пример (положительный или отрицательный) нравственного поведения и в этом смысле выступает в роли учителя по отношению к своим ближним, сам в свою очередь оказываясь (часто невольным) их учеником.

Каждый индивид самим фактом своего деятельного человеческого существования источает нравственный свет, создает вокруг себя своего рода нравственно-энергетическое поле. Свет этот, однако, в разных людях горит с разной степенью интенсивности, в одних случаях он может быть бледным, едва заметным, в других — ярким, проникающим на большие расстояния. Существенно важно подчеркнуть, что нравственное начало представлено в каждом человеке, или, выражая эту мысль по-другому, человек является человеком в той мере, в какой он несет в себе это начало. Люди не делятся на добрых и злых. Добро и зло представлены в каждом человеке, хотя и в разных пропорциях. В человеческом обществе нет лиц, которые имели бы преимущественное право говорить от имени.