Геополитические и идеологические факторы внешнеполитической стратегии ссср накануне и в период второй мировой войны

В последние десятилетия среди историков и политиков идут дискуссии по вопросу о внешней политике СССР накануне Второй мировой войны. В них пролеживается явная тенденция возложить на тогдашнее советское руководство часть ответственности за начало войны. Одновременно некоторые авторы изображают внешнеполитическую стратегию И. В. Сталина как целиком основанную на идеях мировой революции. Представляется, что нередко сложные проблемы трактуются крайне упрощенно. А ведь подходы Сталина к внешней политике СССР, в том числе и в предвоенные годы, были далеко не так однозначны, как их пытаются представить сегодня. С именем Сталина связана нормализация отношений между молодым советским государством и внешним миром в 1920;е гг. И на протяжении 1920;х и большей части 1930;х гг. внешняя политика СССР, в отличие от внутренней, выглядела вполне прагматической.

Как известно, главным противником Сталина во внутриполитической борьбе был Л. Троцкий, поэтому и во внешней политике взглядам Троцкого Сталин противопоставлял собственные представления. Если Троцкий был ярым сторонником идеи «мировой революции», сделав ее краеугольным камнем своей политической программы, то Сталин в противовес выдвинул концепцию «победы социализма сначала в одной, отдельно взятой стране». Задуманный Сталиным проект модернизации России требовал привлечения внешних ресурсов, поэтому в 1920;е гг. становится приоритетной идея «мирного сосуществования». Именно после прихода Сталина к власти последовали решительные шаги, направленные на нормализацию отношений со многими зарубежными странами. СССР на международной арене начинает вести себя в целом по тем правилам, которые были приняты в то время в мировой политике. Поскольку страна нуждалась в иностранных инвестициях, при встречах с представителями зарубежных государств Сталин стремился формировать в их глазах привлекательный для внешнего мира образ Советского Союза, убедить своих собеседников в миролюбивых целях и намерениях советской внешней политики, создать впечатление отказа от идеи «мировой революции». Такого рода заявления не укрылись от внимания изгнанного за границу Л. Троцкого, который начал обвинять Сталина в оппортунизме и других смертных для «правоверного коммуниста» грехах.

Известный западный специалист по истории КПСС Л. Шапиро так характеризовал стратегию И. Сталина, которую осудил Л. Троцкий: «Постепенное укрепление мощи Советского Союза, переговоры, направленные на расширение торговых отношений с капиталистическим миром, дипломатия, преследующая цель отвести угрозу войны от СССР, используя противоречия между отдельными державами, и прежде всего стремление завоевать путем пропаганды всю поддержку народов других стран, на какую Советский Союз рассчитывал, — все эти методы казались гораздо более перспективными с точки зрения конечной победы „мировой революции“. Троцкий высмеивал Сталина, заявляя, что вся буржуазная печать, начиная с газеты „НьюЙорк тайме“ поздравляет его по поводу „государственной мудрости“, проявленной им при подавлении левых элементов, стоявших за мировую революцию. Он не понял, что создание у западного мира иллюзии, будто подавление левой оппозиции означает отказ от ставки на мировую революцию, было одной из главных заслуг Сталина»^[1].

В то же время, как отмечает современный российский политолог Н. Капченко, «самой главной чертой внешнеполитической стратегии Сталина был радикальный пересмотр взглядов на мировую революцию и выработка стратегии превращения России в самодостаточную и мощную в военно-экономическом плане державу мира. Сталин имел как бы две ипостаси — облик последовательного революционера, стремившегося к ниспровержению капиталистического строя, и облик созидателя подлинно великого государства на обломках царской империи. В нем эти две ипостаси не то что гармонично уживались, но сосуществовали, действуя на параллельных курсах. Если же выделить главную, доминирующую, то это, безусловно, было государственное начало. Именно оно в конечном счете предопределяло его подход ко всем международным проблемам, лежало в качестве краеугольного камня в основе всей его внешнеполитической стратегии»^[2].

Сталин отказался от прежнего легковесного отношения большевиков к вопросу территориальной целостности и линиям прохождения государственных границ. В Советском Союзе он видел прямое геополитическое наследие Российской империи. По свидетельству одного из присутствовавших на торжественном обеде по случаю празднования очередной годовщины Октябрьской революции 7 ноября 1937 г.,.

Сталин говорил: «Русские цари… сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство — до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство как единое, неделимое государство не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов, составляющих это государство. Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу. Поэтому каждый, кто пытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, — он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он и старым большевиком… Каждого, кто своими действиями и мыслями, да, и мыслями, покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать»^[3].

Внешнеполитическая стратегия Сталина в 1930;е гг. подтверждала вывод, сделанный рядом представителей геополитической мысли и реалистического направления в теории международных отношений, о том, что внешняя политика государства во многом остается незаметной, пока сохраняется его геополитическое положение, несмотря на смену общественного строя или политического режима.

Когда после прихода Гитлера к власти на западных границах СССР возникла реальная, а не вымышленная пропагандой военная угроза, Сталин, как когда-то императоры Александр II и Александр III, переориентировал внешнюю политику на сближение с Францией. В 1935 г. было заключено трехстороннее соглашение между Советским Союзом, Францией и Чехословакией, призванное сдержать возможную агрессию со стороны нацистской Германии. В основе этого шага лежал трезвый расчет, учитывающий геополитические реалии, а не марксистская идеология. Точно так же в 1920;е гг. сближение СССР с Веймарской Германией основывалось на наличии у этих стран общих геополитических и экономических интересов. И в одном, и в другом случае Сталин действовал не по заветам К. Маркса и Ф. Энгельса, а в соответствии с традиционными принципами realpolitik. Можно сказать, что с приходом к власти Сталина внешняя политика СССР оказалась в определенной степени деидеологизирована. Но эта деидеологизация не была абсолютной, у нее были свои границы. Внешнеполитические решения, принимаемые советским руководством, всегда получали обоснование с точки зрения марксизма-ленинизма и классового подхода.

Не отказался в 1920—1930;е гг. И. Сталин и от идеи «мировой революции». Только эту идею он понимал и интерпретировал иначе, чем Л. Троцкий или В. И. Ленин. Анализируя взгляды Сталина, американский политолог Р. Таккер писал: «Как представитель великорусского шовинизма, Сталин создал такую концепцию мировой революции, которая вытекала из роста могущества Советского Союза. Он полагал, что социалистические революции в первую очередь произойдут в странах, соседних с СССР, а не в более развитых капиталистических государствах — Германии, Франции, Великобритании. Коминтерновские лидеры, такие как П. Тольятти, которые были убежденными марксистами-ленинцами и стремились к революциям в своих странах, не пользовались симпатией Сталина. В Коминтерне его интересовали люди, готовые безоговорочно подчиняться авторитарной командной системе»^[4].

Пока Советский Союз оставался слабым в экономическом и политическом отношении государством, приоритетом в сфере международной политики для Сталина было сохранение статус-кво, защита СССР от внешних угроз и вызовов, поддержка нормальных отношений со всеми соседними странами. Ко второй половине 1930;х гг. по своему промышленному потенциалу СССР становится вторым в Европе и третьим в мире государством. В военном отношении реальный потенциал Красной армии был еще выше. Мало кто мог тогда представить, что у Советского Союза, образ которого по традиции ассоциировался с «лапотной Россией», танков и боевых самолетов больше, чем у какойлибо другой страны мира. Теперь Советский Союз мог себе позволить наступательную внешнюю политику и вновь ставить перед собой цели «мировой революции», только уже в сталинском ее понимании.

Возможности для реализации целей «мировой революции» возникли накануне и в начальный период Второй мировой войны. Этому предшествовало радикальное изменение геополитической ситуации в континентальной Европе и не менее радикальная переориентация советской внешней политики. К концу 1930;х гг., отказавшись признавать ограничения Версальского договора, Гитлер начинает действовать на международной арене все более напористо и агрессивно. Возросшая военная мощь Германии позволила нацистам приступить к реализации своих планов по расширению «жизненного пространства». Традиционно это пространство немецкие геополитики видели на востоке, и туда в первую очередь были направлены устремления нацистского режима. После присоединения (аншлюса) к Германии независимой Австрии главным объектом территориальных притязаний Гитлера стала Чехословакия. Тройственный советско-чехословацко-французский союз изначально был направлен против экспансионистских планов гитлеровской Германии. Но когда дело дошло до практической реализации этих планов, тройственный союз не выдержал оказанного на него давления. СССР пытался до последнего отстаивать интересы и территориальную целостность Чехословакии. Даже тогда, когда Франция отказалась выполнять свои обязательства по трехстороннему договору, советское правительство предлагало чехословацкой стороне военную помощь. Однако под напором западных держав — Великобритании и Франции — Чехословакия согласилась с решениями Мюнхенской конференции, которые положили начало территориальному распаду и исчезновению этой страны в качестве суверенного государства.

В современной западной исторической и политической литературе, а также в польской историографии акцентируется внимание на неблаговидной роли, которую сыграла сталинская внешняя политика в преддверии Второй мировой войны. При этом забывается, что именно Мюнхенское соглашение открыло к ней прямую дорогу. Западные лидеры — Чемберлен и Даладье — возможно, находились в плену иллюзий, а также проявили элементарную трусость, пойдя по пути «умиротворения» Гитлера.

Неблаговидную роль при разделе Чехословакии сыграли и руководители тогдашней Польши, которые фактически были прямыми политическими наследниками Ю. Пилсудского. Однако своими действиями в период Мюнхенской конференции они не добились ожидаемых результатов. Можно согласиться с мнением российского историка С. Морозова, который оценивает эту ситуацию следующим образом: «Вместо уважения со стороны западных держав и Советского Союза, а также опасений фюрера отношение к ним на международной арене становилось все более настороженным, и они постепенно оказывались в политическом вакууме. Единственная цель, которая была ими намечена и во имя которой они принесли в жертву почти все, чем можно было пожертвовать, — это установление общей польско-венгерской границы за счет разрушения чехословацкого государства. Насильственное отторжение части чехословацкой территории давало пилсудчикам призрачный шанс на достижение великодержавного статуса. Конечно, после польско-германского раздела Чехословакия была обречена на превращение в некое аморфное государственное образование, практически лишенное собственной внешней политики, но рейх после присоединения Судетской области переходил в такую тяжелую политическую весовую категорию, что для Варшавы речь уже могла идти не столько о великодержавном статусе, сколько о способе политического выживания»^[5].

После того как Гитлер реализовал все возможности, вытекавшие для него из мюнхенских соглашений, главной целью дальнейших территориальных притязаний Германии стала сама Польша. Это создавало потенциальную угрозу и для Советского Союза. Сталин свой прагматичный геополитический расчет совмещал с марксистско-ленинским анализом сложившейся ситуации. И после Мюнхена он сделал далеко идущие выводы. Западные демократии — Великобритания и Франция — оказались не только никуда не годными партнерами, но показали себя как враждебные силы, стремящиеся направить германскую агрессию на восток, поближе к границам Советского Союза. Польша же вообще в 1920—1930;е гг. подтверждала сложившееся в Кремле о ней мнение как о наиболее вероятном потенциальном противнике. С точки зрения сталинской версии марксистского «классового» подхода, между «буржуазной демократией» и «фашистской диктатурой» нет принципиальной разницы, поскольку они являются лишь формами «классового господства буржуазии». Еще Ленин учил коммунистов использовать в своих интересах «межимпериалистические противоречия». Именно такие противоречия после Мюнхена все более стали проявляться в отношениях между Великобританией и Францией, с одной стороны, и Германией — с другой. С западными державами «сварить кашу» не удалось, значит, у Сталина, как ему казалось, оставался один выход — сделать ставку на Германию и тем самым обезопасить себя от угрозы антисоветского альянса империалистических держав. Гитлер из мюнхенских соглашений сделал вывод, что западные державы не окажут его планам реального противодействия, и перешел к решению «польского вопроса» военным путем. Однако в преддверии вооруженного конфликта с Польшей Гитлеру необходимо было заручиться определенными гарантиями со стороны Советского Союза, так как война с ним не входила в ближайшие планы Германии.

В этой ситуации оба тоталитарных режима с весны 1939 г. начали сближение, которое завершилось в августе 1939 г. подписанием Пакта о ненападении между Германией и СССР и секретных приложений к этому Пакту. Подписанный наркомом иностранных дел Советского Союза В. Молотовым и министром иностранных дел Германии И. фон Риббентропом документ сам по себе был обычным в практике международных отношений. Он полностью соответствовал действовавшим в тот момент нормам и принципам международного права. Но в данном случае важен временной контекст, на фоне которого был подписан советско-германский договор, а также характер секретных приложений к нему, которые по сути означали сговор между двумя тоталитарными государствами. Подписанию пакта Молотова — Риббентропа предшествовал провал трехсторонних переговоров между военными делегациями СССР, Великобритании и Франции в Москве. Стороны не смогли найти общего языка. К тому же позиция Польши, руководители которой наотрез отказались пропустить войска Красной армии через свою территорию и заявили, что СССР не представляет никакого интереса с военной точки зрения, сделала создание единого антигитлеровского альянса невозможным.

Заключенное соглашение противоречило идеологическим установкам и нацистской Германии, и сталинского Советского Союза. Но и Гитлер, и Сталин переступили через публично декларировавшиеся принципы ради своих геополитических расчетов. Гитлеру достигнутые соглашения «развязали руки» для военного решения «польского вопроса», а Сталину представилась возможность отодвинуть границы СССР на Запад. По сути в данном случае Сталин вернулся к принципам традиционной российской внешней политики, требовавшим обеспечения защиты страны от внешних угроз через расширение ее территориальных пределов. В секретных приложениях к Пакту Молотова — Риббентропа точно об этом не говорилось, но предусматривалась возможность раздела Восточной Европы на сферы влияния. В зону советских интересов была включена та часть территории бывшей Российской империи, которая в результате революции и гражданской войны оказалась вне пределов СССР. Сталинской дипломатии в дальнейшем удалось осуществить еще и выгодный территориальный обмен. СССР получил право преимущественного влияния на Литву, уступив Германии часть территории этнической Польши, первоначально включенной в сферу советских геополитических интересов.

Вскоре после вторжения нацистской Германии в Польшу и начала Второй мировой войны сталинский Советский Союз начал не только восстанавливать прежнюю территорию Российской империи, но и решать ту геополитическую задачу, с которой так и не справилась монархия.

Сегодня при обсуждении политической и военной ситуации, сложившейся в самом начале Второй мировой войны, факт вступления Красной армии 17 сентября 1939 г. на польскую территорию трактуется неоднозначно. Прослеживается тенденция изобразить дело так, что Советский Союз вступил во Вторую мировую войну уже в самом начале, причем на стороне нацистской Германии. Подобная постановка вопроса имеет отношение не только к историческому прошлому, но и к сегодняшнему дню. Стремление изобразить сталинский СССР соучастником фашистской агрессии объективно направлено против современной России, фактически оно представляет собой попытку поставить под сомнение решающий вклад народов нашей страны в победу над фашизмом. Недаром едва ли не самым активным проводником подобной точки зрения является небезызвестный предатель родины Б. Резун, пишущий под псевдонимом В. Суворова. В своем скандальном памфлете «Ледокол» он утверждал, что если Красная армия, так же как и Вермахт, в сентябре 1939 г. вела боевые действия против польской армии, то и Советский Союз, как и Германия, вступил в войну.

Боевые столкновения между советскими частями в Западной Белоруссии и на Западной Украине и находившимися там польскими войсками имели место. Но это вовсе не означает, что СССР уже тогда оказался участником начинавшегося глобального вооруженного конфликта. Сталин стремился не допустить подобного развития событий, и, надо признать, ему это удалось. Хотя соглашения с Риббентропом предусматривали возможность введения советских войск на польскую территорию, Сталин не спешил этого делать и после нападения Германии на Польшу. Он ждал момента, когда такая акция могла быть оправдана благовидным предлогом. Немецкая сторона была прямо предупреждена, несмотря на ее недовольство, что таким предлогом будет «защита единокровных украинцев и белорусов» ввиду недееспособности польского государства. Сегодня многие антисталински настроенные историки-публицисты утверждают, что заявления советской пропаганды, которая оправдывала начало «освободительного похода» ссылками на развал польской государственности, не соответствовали действительности, поскольку правительство Польши 17 сентября 1939 г. еще находилось на территории своей страны^[6]. Формально это было так, но сути данный факт не менял. Сталин откладывал ввод частей Красной армии в западноукраинские и западнобелорусские земли до того момента, когда германские войска займут Варшаву и можно будет утверждать, что польское государство перестало существовать.

Довольно быстро немецкие войска подошли к польской столице, но с ходу войти в нее не смогли. Польская армия и население Варшавы оказали противнику активное сопротивление, на других участках фронта также шли ожесточенные бои. Но боролись прежде всего солдаты и офицеры польской армии, простые граждане страны, а высшее военное и политическое руководство Польши оказалось не на высоте. Вскоре после начала военных действий главнокомандующий маршал Рыдз Смыглы утратил способность руководить войсками. Он, так же как и президент, премьер-министр, члены правительства, постоянно передвигался по стране, теряя при этом контроль над ситуацией. Ввод советских войск застал большинство польских руководителей вблизи границы с Румынией, куда они собирались перебраться. Сталину не хватило совсем немного времени для того, чтобы его «слово и дело» полностью совпали. Хотя нацистский вермахт к 17 сентября 1939 г. не взял Варшаву, Сталину пришлось принять решение о вводе Красной армии в Западную Белоруссию и на Западную Украину под прямым давлением немецкой стороны, намекнувшей на возможные «неожиданные геополитические изменения» в той части территории Польши, которая по секретным протоколам к Пакту Молотова — Риббентропа относилась к советской сфере влияния.

Получив известие о переходе польско-советской границы частями Красной армии, правительство Польши и ее верховное командование покинули страну через румынскую границу. Польским войскам не было дано приказа оказывать сопротивление Красной армии, однако в отдельных местностях шли реальные бои. И все же состояние войны, соответствующее нормам международного права, между Советским Союзом и Польшей не наступило. Критикуя бытующее среди ряда польских авторов утверждение о том, что в сентябре 1939 г. СССР напал на Польшу без объявления войны, украинский специалист в области международного права В. С. Макарчук пишет: «Ставить в вину Советскому Союзу то, что он будто бы начал войну против Польши без формального оглашения войны (как этого требовали Гаагские конвенции), значит сознательно передергивать факты. Во-первых, польский посол в Москве был информирован о том, что мотивы советского правительства в связи с акцией 17 сентября 1939 г. носили не военный, а гуманитарный характер. Позже польское правительство в эмиграции не расценивало, во всяком случае, де-юре, свои отношения с СССР как состояние войны — ни в сентябре 1939 г., ни после. Во-вторых, подобную оценку („не войны“) действиям советской стороны в отношении Польши давали в 1939 г. и союзники последней, а также и США. С правовой точки зрения, норм de lege lata, действующих на момент 1939 г. международного права, ввод советских войск на территорию Второй Речи Посполитой началом войны быть трактованным не мог и не был»^[7].

Конечно, Гитлер в тот момент стремился сделать из Советского Союза де-факто и де-юре своего военного союзника не только в противостоянии с Польшей, но и со странами Запада. Руководители последних это понимали и надеялись, что подобного развития событий не произойдет. Сталин также не хотел попасть в такую ситуацию. При наличии некоторого крена советской внешней политики осенью 1939 г. в сторону Германии ни страны Запада, ни СССР не стремились полностью «закрыть дверь» для возможного сотрудничества в будущем. В то же время безупречными в моральном отношении действия Сталина и руководителей западных государств — Англии и Франции — в начале Второй мировой войны назвать нельзя. Если заключение Пакта Молотова — Риббентропа можно объяснить геополитическими расчетами, то последующие слова и действия сталинского руководства осенью 1939 г. выглядят весьма аморально, например, заявление предсовнаркома и наркома иностранных дел СССР В. Молотова на сессии Верховного Совета, назвавшего Польшу «уродливым детищем Версальского договора». Некоторые действия советского руководства в этот период можно охарактеризовать не только как аморальные, но и как преступные. Например, убийство нескольких тысяч польских офицеров в Катыни и ряде других мест.

В масштабах мировой политики отсутствие состояния войны между Советским Союзом и Польшей было положительным фактором, но для судеб многих военнослужащих польской армии, находившихся на территории Западной Украины и Западной Белоруссии, это обстоятельство оказалось трагическим. Хотя их иногда называют военнопленными, в соответствии с международным правом они таковыми не были. Никаких официальных отношений между советскими властями и правительством Польши в эмиграции до нападения Германии на Советский Союз не существовало. Бывшие военнослужащие польской армии фактически представляли сами себя, они оказались в советских лагерях одни на один со сталинским режимом. Определенных долгосрочных планов относительно польских военнослужащих в руководства СССР не было, их судьба зависела от текущей политической и идеологической конъюнктуры. Решение о расстреле большой группы польских офицеров было аморальным и преступным. Оно свидетельствовало и о недальновидности сталинского руководства. Польские офицеры в будущем могли бы внести свой вклад в борьбу с гитлеровской Германией, война с которой была неизбежной. Когда после нападения Германии встал вопрос о формировании в СССР польской армии, выявилась острая нехватка офицерских кадров.

Расстрел польских офицеров можно сравнить с репрессиями против командного состава Красной армии в конце 1930;х гг. И в том и в другом случае это не только было аморально и преступно — уничтожались активные и профессионально обученные потенциальные участники войны против фашистской Германии.

Действия правительства Великобритании и Франции в сентябре 1939 г. также не были безупречными. С одной стороны, они выполнили принятые на себя обязательства и объявили после гитлеровского вторжения в Польшу войну Германии. С другой стороны, никаких активных действий против Германии западные союзники в первые месяцы Второй мировой войны не вели. У власти и в Великобритании, и во Франции оставались те же отцы «политики умиротворения» — Чемберлен и Даладье. Фактически они продолжали прежнюю линию и с началом войны, предав союзную им Польшу, как раньше они предали Чехословакию.

В сентябре 1939 г. в ходе «освободительного» похода Красная армия не только взяла под контроль западнобелорусские и западноукраинские земли Российской империи, отошедшие Польше по Рижскому договору 1921 г., но и вошла в Галицию, никогда ранее России не принадлежавшую. Присоединение этих территорий к Советскому Союзу было результатом разыгранной Сталиным геополитической комбинации и осуществлялось под его непосредственным руководством силами Красной армии и НКВД. Но по форме данная операция была представлена как результат революционного процесса, охватившего западнобелорусский и западноукраинский народы. Повсюду возникали революционные комитеты и отряды «рабочей гвардии». По советскому образцу были избраны Народные собрания Западной Украины и Западной Белоруссии. Они единогласно приняли решение о воссоединении этих территорий соответственно с УССР и БССР и вхождении в состав СССР.

В случае с Западной Украиной и Западной Белоруссией речь не может идти об исключительно насильственной аннексии. Местное население приветствовало приход Красной армии, в которой видели освободительницу от национального угнетения. Установление советской власти первоначально не встретило активного сопротивления. Со временем в Западной Белоруссии и на Западной Украине ситуация изменилась.

Следует помнить, что на вновь присоединенные к Советскому Союзу земли вскоре были перенесены все отрицательные стороны тогдашней советской действительности. Местное население столкнулось с такими реалиями сталинского режима, как низкий уровень жизни и массовые репрессии. Эти репрессии в первую очередь затронули представителей прежней польской элиты, но затем распространились и на другие слои населения, включая «освобожденных» белорусов и украинцев. Дело дошло до того, что стали встречаться случаи бегства местного населения через границу на оккупированную Германией территорию. Среди бежавших были даже евреи^[8]. Особенно усилились антисоветские настроения на Западной Украине, где традиционно было сильным влияние местных украинских националистов.

Присоединяя к Советскому Союзу Западную Украину, Сталин фактически реализовывал геополитическую цель дореволюционной Российской империи. Тем самым он совершил ошибку, от которой предостерегал царские власти накануне Первой мировой войны известный в прошлом государственный деятель П. Н. Дурново. Рассуждая о перспективе включения в состав империи тогдашней Восточной Галиции (теперешней Западной Украины), Дурново сделал следующий вывод: «Нам явно невыгодно во имя идеи национального сентиментализма присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с нами всякую живую связь. Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское, или мазепинское, движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться»^[9]. Его прогноз начал сбываться уже накануне Великой Отечественной войны. И после ее окончания Западная Украина оставалась одной из горячих точек на территории СССР. С большим трудом националистическое движение было подавлено, но его корни сохранились. Когда же в годы перестройки стало возможным открытое проявление оппозиционных настроений, Западная Украина, наряду с Прибалтикой, оказалась центром проявления подобных настроений, послуживших толчком к развалу СССР.

По-разному сегодня толкуется включение в состав Советского Союза летом 1941 г. Бессарабии, входившей в состав Российской империи до 1917 г., и Северной Буковины, бывшей провинции Австро-Венгерской империи. В современной Молдавии отдельные прорумынские политики называют эти события «советской оккупацией». В действительности все было, конечно, сложнее. С международно-правовой точки зрения румынская оккупация территории Бессарабии в 1918 г. была не вполне законной. Советский Союз официально этого никогда не признавал, и рубеж, отделявший советскую территорию от румынской, считался не государственной границей, а «демаркационной линией».

Хотя этнически молдавское население Бессарабии родственно румынам, отношения между ним и румынскими властями в 20—30-е гг. XX в. были сложными. Следует добавить, что большая часть местного населения состояла из русских, украинцев, евреев и представителей других «нетитульных национальностей». Кроме национальных противоречий, в Бессарабии периода румынского господства существовали и острые социальные противоречия и конфликты. Румыния относилась к числу наименее экономически развитых стран, а Бессарабия в ее составе была бедной окраиной. Поэтому неудивительно, что приход Красной армии и последующая советизация прошли при явном сочувствии немалой части коренных жителей Бессарабии.

Ввод советских войск прошел мирно, однако ему предшествовал ультиматум советской стороны румынскому правительству. Несомненно, присоединение Бессарабии и Северной Буковины стало одним из шагов по пути реализации возможностей, полученных сталинским руководством после заключения секретных соглашений с Германией. Казалось бы, были решены геополитические задачи по восстановлению границ дореволюционной Российской империи и даже расширению их «до естественных пределов». Но, как показало будущее, летом 1940 г. была заложена «мина», взорвавшаяся через много лет, после развала Советского Союза.

После присоединения большую часть территории Бессарабии объединили с находившейся в составе Украины Молдавской АССР и учредили новую союзную республику. Вновь образованная Молдавская ССР соединила две территориально близкие, но различные по исторической судьбе и этнической структуре части. Молдавская АССР была создана в свое время и существовала для того, чтобы обосновать претензии Советского Союза на бессарабские земли. Эту задачу республика выполняла, но различия между территориями, лежащими по обеим сторонам реки Днестр, сохранялись и в конце концов сыграли роль предпосылки для конфликта между Республикой Молдова и Приднестровьем, не урегулированного по сегодняшний день.

Несколько иначе решался вопрос о включении в состав Советского Союза стран Прибалтики. Сегодня в этих государствах, ставших вновь независимыми после распада СССР, общепринята точка зрения, трактующая события 1940 г. как «советскую оккупацию». Ссылка на этот факт используется для дискриминации некоренного населения этих государств. Однако правильнее было бы говорить о своеобразной инкорпорации прибалтийских республик в СССР, ставшей результатом не одного насильственного акта, а сложной многоходовой комбинации, развивающейся в зависимости от менявшейся политической и военной ситуации в континентальной Европе.

Тот факт, что Латвия, Эстония, а затем и Литва были включены в ходе геополитического торга между Гитлером и Сталиным в советскую сферу влияния, еще не означает наличия некоего плана превращения их в республики в составе СССР. Осенью 1939 г. для этого не было ни подходящей международной ситуации, ни благовидного предлога, как, например, в случае с Западной Белоруссией и Западной Украиной. Внимание к Прибалтике со стороны сталинского руководства в самом начале Второй мировой войны было связано, скорее всего, с вполне здравыми геополитическими расчетами. Балтийское побережье стало представлять повышенный интерес с точки зрения обеспечения военной безопасности. Именно по этому поводу между правительствами СССР и прибалтийских государств осенью 1939 г. шли переговоры. Советский Союз добивался и добился заключения с прибалтийскими странами договоров о взаимопомощи и введения в соответствии с ними на территорию этих стран относительно небольших воинских контингентов. На территориях Литвы, Латвии и Эстонии появились советские военные и военно-морские базы, что исключало появления там войск и военной инфраструктуры иных государств.

Своих целей сталинское руководство добилось не только путем давления на правительства прибалтийских государств, но и с помощью определенного заигрывания с ними. Литве, например, был отдан город Вильнюс и его окрестности, отторгнутые в 1920 г. Польшей и занятые частями Красной армии в сентябре 1939 г. Сталин и советские лидеры стремились подчеркнуть, что уважают и соблюдают суверенитет прибалтийских государств и не собираются вмешиваться в их внутренние дела. На встрече с тогдашним министром иностранных дел Литвы Ю. Урбшисом, который впоследствии долгие годы провел в советских тюрьмах, Сталин и Молотов заверяли, «что Советский Союз не стремится советизировать Литву»^[10]. Тогда же советским дипломатам в Литве были даны строгие указания пресечь контакты с любыми представителями левых сил. Дипломаты были также предупреждены о строжайшей ответственности за любые попытки вмешаться во внутренние литовские дела^[11].

Изменить подход к формам контроля над ситуацией в прибалтийских государствах советское руководство заставили военно-политические процессы в Европе. Стремительное наступление вермахта на западном фронте привело к быстрому поражению Франции. Этого никто не ожидал, включая и Сталина, рассчитывавшего на длительное развитие конфликта между «империалистическими группировками». Баланс сил в Европе изменился в пользу нацистской Германии. В таких условиях, с точки зрения Сталина, необходимо было срочно укреплять свои позиции, сделать контроль над геополитическим пространством, вошедшим в сферу советского влияния по соглашениям 1939 г., более прочным и надежным. Отечественный публицист Л. Безыменский справедливо отмечает: «Для СССР быстрое поражение Франции было неожиданным. Оно, безусловно, не соответствовало расчетам Сталина на взаимное истощение воюющих сторон. С момента перехода Германии весной 1940 г. к активным действиям на Западе, исход которых был ясен, было решено форсировать укрепление советских позиций, в первую очередь советского стратегического предполья в Восточной и Северо-Восточной Европе. Архивные материалы позволяют считать, что первоначально Сталин определял пакты о взаимопомощи с прибалтийскими республиками и создание там советских баз как „форму, которая позволит нам поставить в сферу влияния Советского Союза ряд стран“. Так Сталин сказал Димитрову. В соответствии с этим расчетом СССР и его дипломатия с осени 1939 г. подчеркнуто соблюдали суверенитет трех республик. Однако весной 1940 г. этот курс был резко изменен. В адрес трех правительств (сначала Литвы, затем Латвии и Эстонии) были высказаны претензии по поводу якобы враждебного их отношения к СССР. Фактически им был предъявлен ультиматум о преобразовании правительств в желательном для СССР духе и о вводе дополнительных контингентов Красной армии. Этот ультиматум был принят, что означало форсирование процесса внутренних преобразований, приведшего в конечном счете к вхождению Эстонии, Литвы и Латвии в качестве союзных республик в состав СССР»^[12].

Важной предпосылкой советизации прибалтийских государств стал ввод на их территорию дополнительных контингентов Красной армии. Однако было бы упрощением назвать это «военной оккупацией» в традиционном смысле. Сталинский режим поступил в данном случае более тонко, реализуя апробированную еще в Западной Белоруссии и на Западной Украине модель имитации революционных изменений при поддержке местных коммунистов и некоторой части населения прибалтийских государств. На наш взгляд, наиболее точную правовую и политическую оценку событий лета 1940 г. в Прибалтике дает российский историк Е. Зубкова: «Действия Советского Союза в Прибалтике с момента вторжения до решения сессии Верховного Совета СССР о вхождении Латвии, Литвы и Эстонии в состав Советского Союза, т. е. с 15—17 июня до 3—5 августа 1940 г., могут быть, хотя с большой долей условности, расценены как «военная оккупация» — если не по букве, то по сути. Вместе с тем термин «оккупация» совершенно не соответствует ни долгосрочным планам Советского Союза относительно Прибалтики, ни реальному развитию событий в этом регионе.

Во-первых, советская власть пришла туда «всерьез и надолго», что противоречит временному характеру оккупации. Во-вторых, и это главное, балтийские государства потеряли свой суверенитет, стали частью Советского Союза с установлением там правовых и иных порядков, принятых на всей территории СССР. Народы Латвии, Литвы и Эстонии стали советскими гражданами, получили советские паспорта, что тоже противоречит оккупационной практике.

А если выйти за границы международного права и оценить последствия аннексии 1940 г. как политическое событие? Режим, установленный в Прибалтике в результате советского вторжения, не был оккупационным — он был коммунистическим режимом советского образца. В 1940 г. в Прибалтику пришла «советская власть»: так начался перелом, по своим результатам гораздо более ощутимый и драматичный, чем любая «военная оккупация»"^[13].

Установление советской власти в Прибалтике произошло мирно, без активного открытого сопротивления. Это можно объяснить не только присутствием в прибалтийских республиках советских войск, но и тем, что в глазах немалой части местного населения приход Красной армии был меньшим злом, нежели возможная немецкая оккупация. В Прибалтике существовали традиционные антигерманские настроения, сохранившиеся и в первой половине XX в. Эти настроения сумели в свое время использовать власти царской России, создав в годы Первой мировой войны латышские воинские части — одно из самых боеспособных подразделений русской армии.

За один год сталинский режим своими неумелыми действиями в Прибалтике настроил против себя даже тех, кто сначала вполне лояльно отнесся к приходу Красной армии. Прибалтийские республики и после окончания Великой Отечественной войны оставались особым регионом внутри СССР. Несмотря на усилия по унификации, сделать их полностью «советскими» не удалось. В годы перестройки особый характер прибалтийских республик проявился в полной мере, и «прибалтийский фактор» сыграл заметную роль в развале Советского Союза. И в этом случае геополитическая победа Сталина оказалась «пирровой».

Тем не менее на протяжении 1939—1940 гг. Сталину отчасти удалось на практике реализовать собственную концепцию «мировой революции», результатом чего стало расширение территории Советского Союза до пределов, а в некоторых случаях и за пределы бывшей Российской империи. Но не все намеченные планы Сталину удалось реализовать. Действия Красной армии на начальном этапе советско-финской войны были неудачными, и результаты их оказались половинчатыми. С одной стороны, граница на Карельском перешейке была отодвинута от Ленинграда и устранена потенциальная военная опасность для второй столицы с северо-западного направления, с другой стороны, Финляндию не удалось включить в сферу советского влияния. Судя по всему, у Сталина не было намерений сделать из Финляндии «союзную республику». Ведь Великое княжество Финляндское и в составе царской империи обладало особым, привилегированным статусом. Скорее, речь шла о создании, хотя и союзного с СССР, зависимого от него, но формально самостоятельного государства. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что с правительством Отто Куусинена был подписан Договор о взаимопомощи и дружбе между Советским Союзом и Финляндской Демократической Республикой. Не оценивая этот документ с политической точки зрения, можно отметить, что формально он соответствовал действовавшим в то время нормам международного права. Советский Союз готов был совершить с Финляндской Демократической Республикой тот территориальный обмен, от которого отказались официальные финские власти накануне «зимней войны» — в обмен на Карельский перешеек отдать большие по площади территории в Советской Карелии. Можно предположить, что коммунистический режим в гипотетической «Демократической Финляндии» имел бы существенные отличия от того, который был установлен в СССР, следовательно, «мировая революция» в ее сталинском варианте могла бы развиваться иначе, а не путем присоединения к Советскому Союзу новых «союзных республик». Однако подобная модель геополитической экспансии СССР стала реализовываться только после окончания Второй мировой войны с созданием стран «народной демократии» в Восточной Европе, а затем и в Восточной Азии.

В годы Второй мировой войны И. Сталин далеко не сразу вернулся к предвоенной практике расширения пределов и сфер влияния СССР на основе реализации собственной версии концепции «мировой революции». Драматическое для Советского Союза начало Великой Отечественной войны привело к определенной деидеологизации его внутренней и внешней политики. Если в первые месяцы войны советская пропаганда основывалась на сталинской версии коммунистической идеологии с ее «классовыми ценностями», то впоследствии акцент был перенесен на патриотические чувства. Даже религия, ранее объявленная объектом непримиримой идеологической и политической борьбы, стала средством мобилизации части населения на отпор внешнему врагу.

В международной политике на первый план для Сталина вышли отношения с некоммунистическими союзниками по антигитлеровской коалиции — Великобританией и США. Чтобы идеологический фактор не мешал развитию этих отношений, его отодвинули на задний план. Известный деятель Коммунистической партии Югославии, активный участник партизанского движения, а впоследствии диссидент М. Джилас вспоминал, что во время встречи с югославской делегацией Сталин просил югославских партизан отказаться от использования красных звезд и другой коммунистической символики, поскольку такая символика раздражает западных союзников. По линии Коминтерна компартиям была дана установка на проведение политики «народного антифашистского фронта». Такая политика давала возможность сотрудничества с любыми силами, ведущими борьбу с гитлеровской Германией и ее союзниками. Однако само существование Коммунистического Интернационала напоминало об идее «мировой революции», что было нежелательно с точки зрения отношений внутри антигитлеровской коалиции. Поэтому в 1943 г. Коминтерн был распущен, хотя, конечно, связи компартий с Москвой сохранились и после этого символического акта.

В военных условиях Сталин демонстрировал прагматизм в походах к большинству проблем международной политики. При этом у Сталина на первом месте стояли национально-государственные интересы Советского Союза в том виде, как он их понимал. Один из важнейших интересов был связан с международным признанием и закреплением западных границ СССР, сложившихся накануне Великой Отечественной войны. Наиболее сложно по этому вопросу развивались отношения с эмигрантским польским правительством в Лондоне. Это правительство, связанное с подпольными вооруженными структурами в самой Польше, наотрез отказалось признавать границу по «линии Керзона», требуя вернуться к линии, существовавшей до сентября 1939 г. В конце концов отношения между СССР и польским правительством в Лондоне отказались полностью разорванными. И только после этого Сталин сделал ставку на польских коммунистов, которым раньше не очень-то доверял. Накануне войны польская коммунистическая партия была распущена, а ее руководители и активисты, находящиеся в Советском Союзе, репрессированы. Теперь же коммунистические подпольные формирования в Польше — Польская рабочая партия и ее вооруженные отряды — Армия Людова — стали единственными, с кем Советский Союз мог договориться по «польскому вопросу».

Но нужно было заручиться и согласием западных союзников на создание лояльного к Москве правительства в будущей освобожденной от немецко-фашистских захватчиков Польше. Эту проблему решали в ходе геополитического торга о сферах влияния государств антигитлеровской коалиции в послевоенной Европе. Один из эпизодов этого торга был описан в мемуарах Уинстона Черчилля, утверждавшего, что он набросал на листке бумаги пропорции предполагаемого советского и западного влияния в некоторых странах Балканского полуострова и передал его Сталину, который с предложениями в целом согласился. Окончательно сферы влияния были определены на Ялтинской конференции 1945 г.

• [1] Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза. Выпуск II. С. 78.
• [2] Капченко Н. Внешнеполитическая концепция Сталина // Международная жизнь.2005. № 9. С. 104—105.
• [3] Союз. Приложение к газете «Известия» Советов Народных Депутатов. 1990. № 41.С. 12.
• [4] Таккер Р. Трилогия о Сталине // Проблемы мира и социализма. 1989. № 3. С. 93.
• [5] Морозов С. В. В «мюхенские дни» пилсудчики насторожили всю Европу и даже Третий рейх // Международная жизнь. 2006. № 6. С. 137.
• [6] См.: Бешанов В. В. Красный блицкриг. М., 2006. С. 79—80.
• [7] Макарчук В. С. События сентября 1939 года в свете доктрины интертемпорального права и права на «самопомощь» // Партитура Второй мировой. Кто и когда началвойну? / Н. А. Нарочницкая, В. М. Фалин и др. М., 2009. С. 227.
• [8] Дин М. Пособники холокоста. Преступления местной полиции Белоруссии и Украины, 1941—1944 гг. СПб., 2008. С. 36.
• [9] Дурново П. Грядущая катастрофа // Новое время. 1994. № 17. С. 59.
• [10] Полпреды сообщают… Сборник документов об отношениях с Латвией, Литвойи Эстонией. Август 1939 — август 1940. М., 1990. С. 124.
• [11] Там же. С. 123, 140.
• [12] Безыменский Л. Сталин и Гитлер перед схваткой. М., 2009. С. 297—298.
• [13] Зубкова Е. Ю. Прибалтика и Кремль. 1940—1953. М., 2008. С. 100—101.