Шаги командора: от континентализма к мессианскому империализму янки

О «подвижной границе» и само собой напрашивающихся параллелях

Один из самых проницательных мыслителей XX столетия П. А. Сорокин, исходя из предложенного им собственного понятия социокультурного процесса, имманентно присущих ему замедлений, ускорений и изломов, выдвинул идею смещения творческого центра человечества последовательно, в порядке очередности к середине XX в. на пространство «Тихоокеанского и Атлантического побережья». Он высказался при этом таким образом, что Соединенные Штаты Америки, оказавшиеся в силу ряда причин в наиболее благоприятных условиях, уже к началу XX в. превзошли остальные страны в динамических изменениях в науке, праве, экономике, политике, преобразовании социальных институтов, в пересмотре системы ценностей, публичного поведения и т. д.¹

Трудно, однако, отделаться от мысли, что П. А. Сорокин, давший блистательный анализ изменений «всего спектра» социальных отношений (понимаемого в самом широком планетарном аспекте) на рубеже XIX—XX вв. по линии возрастания роли насилия, «принудительно регулируемых форм», не думал, помимо всего прочего, и о стране, которая стала его второй родиной. Тот, кто внимательно читал Сорокина, видел, что он не делал для нее исключения. Очевидный фаворит в гонке за мировое лидерство — Соединенные Штаты, последовательно наращивая свой многосторонний потенциал, так же как и другие великие державы, не испытывали трепета перед святостью договоров и не стеснялись нарушать принцип «pacta sunt servanda» (договоры должны соблюдаться), делая ставку на силу и заменяя право соображениями «целесообразности». «Если у меня есть сила, — рассуждал П. Сорокин, нигде не оговаривая какой-либо особый этический кодекс великой республики Нового Света, — чтобы заставить всех остальных выполнять мои условия, то что может удержать меня от этого „целесообразного“ и „выгодного шага“?»²

Здесь само собой напрашивается сравнение с Россией, которая тоже, по определению Алексиса де Токвиля, появилась на мировой ю.

«сцене неожиданно» и тоже располагала огромным потенциалом³, но не сумела эффективно распорядиться им тем единственно верным способом, который мог бы сделать страну конкурентоспособной в предлагаемых обстоятельствах конца XIX — начала XX в. Рывок Европы и Америки в индустриальном развитии, модернизация внутренней структуры — пример того, как это должно было произойти. Но те, от кого это зависело в России, не смогли понять, как об этом провидчески писал Ф. И. Тютчев, что «настоящая политика России — не за границей, а внутри ее самой, т. е. в ее последовательном, безостановочном развитии»⁴.

Каждый был занят своим делом и жил по своему уставу. Пока Россия, сталкивавшаяся со множеством внешних трудностей, мучительно решала свою главную внутреннюю проблему — стоит ли ей модернизироваться по европейскому образцу или держаться самобытного пути⁵, США, покончив с рабством и сепаратизмом в результате победы Севера в Гражданской войне, буквально семимильными шагами двигались к созданию развитого индустриального общества. Результат не заставил себя ждать. Форсированная технологическая революция на базе внедрения научных новшеств полностью изменила облик Америки за годы жизни одного поколения. К 1900 г. Соединенные Штаты предстали перед глазами пораженной, встревоженной и сдержанно восторженной Европы промышленным колоссом, превосходящим по основным показателям Англию и другие индустриализующиеся страны. За 1870—1900 гг. ежегодный прирост валового национального продукта составлял 4%, и к концу XIX в. в стоимостном выражении промышленная продукция превысила сельскохозяйственную⁶. В 90-х годах XIX в. США вышли на первое место в мире по выплавке чугуна и стали и по добыче каменного угля.

Феноменальный рывок в экономике базировался на поливалентной революции: внедрении массового конвейерного производства в фабричной системе, строительстве и горном деле, модернизации транспорта и связи, финансово-банковской системы, политехнизации образования и механизации сельского хозяйства и (не в последнюю очередь) совершенствовании организации и управления производством. Особую роль в развитии производительных сил и в жизни общества в целом играло изобретательство, прикладные исследования ученых и открытия самоучек, получивших простор и поддержку в своей деятельности⁷. Технологические усовершенствования обеспечили создание совершенно новых видов потребительских товаров и производство их в невиданных доселе количествах с постоянно обновляемым ассортиментом. Бум на железнодорожном транспорте, в судостроении и судоходстве позволил интенсивно осваивать национальный и международный рынок, связывая добывающие регионы с индустриальными центрами и быстро урбанизирующимися мегаполисами.

Телеграф и телефон, новая бытовая техника, новые транспортные средства — автомобиль, городской общественный транспорт на электрической тяге — внедрялись повсеместно, преобразовывая жизнь, делая ее удобней и полнокровней. Радикально изменились структура и само содержание такой важной компоненты американской рыночной системы, как маркетинг. До Гражданской войны промышленные товары доходили до покупателя благодаря оптовым торговцам, располагавшим довольно ограниченными возможностями для сбора информации о потребительском рынке и примитивными средствами ее обработки. В 80—90-х годах все изменилось. Крупные компании, такие, например, как «Зингер» (швейные машины), «Ремингтон» (пишущие машины), «Маккормак» (сельскохозяйственное машиностроение), основали функционирующую в международном масштабе маркетинговую сеть, располагающую представительствами во многих странах и на всех континентах, патронирующую розничных торговцев и ремонтные мастерские, имеющую свои филиалы для координации снабженческой и торговой деятельности. Расширение видов услуг американских компаний, их агрессивная рекламная экспансия в кратчайший срок вывели США в число стран, непосредственно и кровно заинтересованных в режиме политического благоприятствования в различных регионах земного шара и прежде всего в устранении всех препятствий для проникновения американских товаров. Доктрина континентальной замкнутости (последствие антиевропеизма) сковывала растущие жизненные силы нации. Разочарование в ней заставляло искать выход в ставшей популярной государственности особого типа, чей высший смысл заключался в ее ранней истории, т. е. в началах раздвигающегося пространства, осваиваемого белыми переселенцами. Где-то в недрах государственноправовой культуры возникло понятие «подвижной границы» — символа жизнеспособности и прогресса нации.

Внезапный сбой в механизме промышленного воспроизводства посеял панику. Побуждаемые депрессией и кризисом 90-х годов и невероятным затовариванием внутреннего рынка американские корпорации обратили повышенное внимание на внешние рынки. Подстегиваемые страхами перед экономическим коллапсом они преумножали свою организационную активность за рубежом. Названия этих корпораций получили известность во многих странах: «Зингер», «Армур», «Истмен Кодак», «Дженерал Электрик», «Форд», «Стандард Ойл К», «Интернешнел Харвестер» и др. Одни интенсивно прибирали к рукам сырьевые ресурсы в «ближнем зарубежье» (в странах Центральной Америки, Карибского бассейна и т. д.), другие прибегали к энергичной интервенции на территориях, отстоящих за тысячи километров и столетиями являвшихся неприкосновенными для всех, кроме тех, кому они искони принадлежали. Открытие залежей золота и других драгоценных минералов в Южной Африке вызвало натиск американских горнодобывающих компаний на позиции англичан. Последние еще острее, чем прежде, почувствовали жесткое рукопожатие вчерашних инсургентов. К 1907 г. только в Лондоне функционировали более 200 американских фирм, которые играли приметную роль в столичном бизнесе, влияя попутно на стиль жизни страны. Кстати сказать, именно в английской печати на рубеже столетий появились первые предупреждения относительно «американской угрозы» и «американизации» Европы. Впечатляющие сведения о торгово-промышленном освоении США российского плодоносного «пласта» приводит в одной из своих книг американский исследователь Норман Сол⁸.

Примерно с конца 70-х годов XIX в. начался опережающий импорт рост объема американского экспорта, причем первую строчку в нем занимали товары обрабатывающей промышленности (продукция машиностроения, паровозы, корабли, станки и т. д.). Параллельно увеличивалось потребление «чужого» минерального сырья, поступавшего буквально со всех континентов. Появление отраслей массового производства (таких, как автомобильная, химическая и др.) превратило порты США на западном и восточном побережье не только в гигантские перевалочные пункты, но и одновременно в средоточие мировых хозяйственных связей, где скрещивались и переплетались интересы большинства индустриальных стран. Штормовым предупреждением становились обсуждения вопроса о зависимости высокотехнологической, взявшей курс на массовое производство американской экономики от емкости и открытости внешних рынков. «Если бы мы сообразовывали свою деятельность целиком с возможностями нашего отечественного бизнеса, — заявил крупнейший американский нефтяной магнат Джон Рокфеллер еще в 1899 г., — мы уже давно обанкротились бы. Мы были принуждены расширять наши рынки сбыта и экспортные возможности»⁹. Ничто в США не воспринималось так неравнодушно, как угроза утраты внешних рынков или столкновение с запретом на свободное обращение американских товаров и капиталов. Любые признаки снижения уровня деловой активности рассматривались как предвестие национальной катастрофы, массового обнищания и краха «американской мечты». Экономические кризисы 1873—1878 и 1893—1897 гг. навсегда остались болезненным напоминанием о невозможности достичь процветания, ориентируясь лишь на внутреннее потребление.

Особенно агрессивно вели борьбу за рынки сбыта американские нефтяные тресты. Важно подчеркнуть, что их деятельность поддерживалась и координировалась правительством США. Сменившая «эру керосина» «эра мазута и бензина», совпавшая с концом XIX — началом XX в., связана была со стремительным возвышением знаменитой «Стандард Ойл К⁰». В свою очередь, феноменальный успех этого типичного продукта американской цивилизации в большей мере был обусловлен внешнеторговой экспансией нефтяной империи Рокфеллеров, буквально на глазах превращавшейся в самостоятельный фактор мировой политики. Из 1392 млн долл, чистой прибыли «Стандард Ойл» в 1891— 1914 гг. значительная часть была «заработана» на внешних операциях. В отдельные годы процент прибыли, полученной Рокфеллером за рубежом, достигал 35—40%¹⁰.

Территориально ареал экспансии нефтяных баронов оказался чрезвычайно обширным. Американский континент, Европа, страны Дальнего Востока. В силу же объективных причин вплоть до начала XX в. главными соперниками в этой подчас смертельной борьбе гигантов нефтехимии являлись по большому счету только две страны — Америка и Россия. Черное золото — дар природы — одинаково доступное и для США, и для России, становилось для них яблоком раздора как раз из-за проблемы рынков сбыта, стремления прибрать их к рукам, удержать под своим контролем и тем самым обеспечить поступление дополнительных инвестиций в дорогостоящее дело нефтедобычи, нефтепереработки и транспортировки жидкого топлива из самых малодоступных регионов. Характерно, что в Санкт-Петербурге довольно настороженно следили за попытками американских компаний подобраться к природным, в том числе нефтяным, богатствам Баку, российского Дальнего Востока, в частности Сахалина¹¹. Исподволь приходило понимание того, каково стратегическое значение нефтяных ресурсов, которые становились объектом особой заинтересованности президентов, премьерминистров и монархов.

Нефть благодаря ее свойству быть своеобразным всеобщим энергетическим эквивалентом XX в. перешла в разряд абсолютных приоритетов в политике всех без исключения индустриальных стран. «Жидкое золото» предъявляло новые требования и диктовало новые правила игры. В их числе на первый план выдвигались следующие: мобилизация финансовых ресурсов для дорогостоящих геологоразведочных и буровых работ, создание соответствующей промышленной базы для освоения месторождений, хранения, транспортировки и переработки нефти, усовершенствование методов использования и сбыта нефтепродуктов и, наконец, не в последнюю очередь, предприимчивость в отработке способов проникновения на территории, находившиеся под юрисдикцией других государств.

США первыми осознали и в полной мере использовали свои инновационные, организационно-правовые преимущества и поисковые навыки в состязании за лидерство в нефтяном бизнесе, решительно объявив войну за беспрепятственную торговлю и пренебрегая многими традиционными понятиями о добропорядочности в конкурентной борьбе. Более того, по примеру нефтяных магнатов американский бизнес, в целом склонный уже в конце XIX в. ставить знак тождества между американским и мировым рынком, ничего не прощал странам и их правительствам, оказывавшим ему сопротивление с целью ограждения национальной экономики от подчинения ее заморскими кланами крупного бизнеса. «Нации, — пишет в своей книге „Циклы американской истории“ известный историк А. М. Шлезингер-мл., — стремившиеся защититься от американской экономической агрессии, объявлялись угрожающими американской свободе»¹². Пример с вытеснением России с мирового рынка нефтепродуктов — хорошая иллюстрация этого тезиса.

Россия до революции 1905 г. находила широкий сбыт своего керосина в Англии, куда шло свыше половины всего вывоза этого продукта в Европу. В 1903 г. доля русского и американского экспорта керосина (крайне дефицитное осветительное средство) в Англии была примерно одинакова, но уже в 1908 г. это отношение изменилось и выражалось цифрами 6: 1 в пользу Соединенных Штатов¹³. Экспортные возможности нефтедобывающей промышленности России резко сократились, а это нанесло тяжелый удар по финансовому положению России и планам ее индустриализации¹⁴. В «бензиновую эру» страна самой высокой в мире нефтедобычи в 1898—1901 гг. (53% от мировой) входила совершенно неподготовленной, уступив на внешних рынках сбыта свое некогда прочное первое место расчетливым и предприимчивым американским трестам, манипулировавшим ценами, заключавшим между собой соглашения о разделе «сфер влияния». Американские тресты, используя средства, которые более соответствовали образу действий тайных обществ, создавали дочерние предприятия, перекрывали рынки сбыта российским конкурентам и широко практиковали к собственной выгоде промышленный шпионаж¹⁵. Исследователям еще предстоит выяснить, какую роль в русском «нефтяном голоде» и в упадке российской нефтяной промышленности накануне Первой мировой войны сыграло многолетнее соперничество с ее конкурентом — рокфеллеровской «Стандард Ойл». Но бесспорно одно — соревнование на внешних рынках сбыта сильнейшая в мире в начале XX в. российская нефтедобывающая промышленность к началу Первой мировой войны (всего за 9—10 лет) проиграла вчистую своему главному конкуренту — нефтяным трестам США.