Массовое общество и причины войны

Итак, все мыслимые рациональные доводы против войны не имели никаких оснований — и не из-за полного недомыслия политиков, многие из которых осознавали гибельность грядущего конфликта. Причина в том, что в каждом из блоков утвердилось массовое общество, о котором шла речь выше.

Эмоциональное давление народов, их романтическое воодушевление войной, патриотический подъем, хотя и непродолжительный, во всех воевавших странах в августе 1914 г. был абсолютно беспрецедентным. Начало войны в 1914 г. было стилизовано в своего рода рождение наций из духа всеобщей эйфории, которая буквально парализовала политиков, даже в авторитарных России, Германии и Австро-Венгрии, не говоря уже о Франции, Англии и Италии, где народ имел возможность выражать свое мнение свободнее. Чтобы дать выход этому массовому народному помешательству, война была неизбежна, поэтому обычные территориальные споры на Балканах в мгновение ока переросли в войну. Именно под давлением патриотических манифестаций и общественных настроений германский император Вильгельм согласился поддержать Австро-Венгрию, царь отказался отменить полную мобилизацию, французские политики с жаром поддержали Россию, а английские — воспользовались формальным нарушением нейтралитета Бельгии, как будто сами не планировали при необходимости его нарушить, чтобы быстрее начать войну.

Истоки Первой мировой войны до сих пор остаются сложными для понимания и ясного объяснения, они полны противоречий и неясности. В качестве причин войны принято называть германский милитаризм и национализм, распад баланса сил в Европе, военные планы сторон, глупость и неосмотрительность отдельных лидеров. Но помимо этого был еще один, решающий фактор — общественность хотела войны просто потому, что пресытилась скукой добропорядочной жизни и нехваткой общественной жизни в мирное время. Большинство рассуждений политиков и историков о решениях, проложивших дорогу войне, сосредоточены на рациональных стратегических расчетах, и в них не учитывается огромный народный энтузиазм, который послужил толчком к мобилизации во всех странах. Резкий австрийский ультиматум Сербии, последовавший за убийством Франца Фердинанда, был встречен в Берлине сумасшедшими восторженными демонстрациями в поддержку союзника, несмотря на то что Германия не имела прямого интереса в этой ссоре. В течение семи кризисных дней в конце июля непрерывно шли националистические митинги перед зданием министерства иностранных дел и резиденцией кайзера. Когда последний вернулся из Потсдама в Берлин, его кортеж захлестнула толпа, призывавшая к войне. В такой атмосфере массированного эмоционального давления были приняты ключевые решения о войне.

На той же неделе проходили подобные манифестации в Лондоне, Париже, Санкт-Петербурге, Вене. Война для этих людей означала наконец-то национальное единство и гражданственность, преодоление раскола между капиталистами и пролетариями, протестантами и католиками, рабочими и крестьянами, характерное для гражданского общества в Европе. Энтузиазм толп объяснялся именно этим ощущением. Один очевидец в Берлине описывал чувство толпы: «Никто никого не знает, по все охвачены одним всепоглощающим порывом: война, война и чувство объединения».

Общественность каждой державы внесла в развязывание войны свою лепту, а политики в самый ответственный момент не нашли в себе сил пойти на компромисс или уступки, опасаясь обратить огонь на себя. Яростный национализм, создавший гигантские армии и флоты, безудержный патриотизм, считавший войну не катастрофой, а подтверждением мужественности — вот господствующие настроения начала века. Дети играли в солдатиков, а взрослые надевали красивую униформу — служба в армии считалась делом чести, рыцарственным и эффектным, современным и придающим жизни новый смысл. Сейчас это удивляет, но в 1914 г. в Европе и в Америке война воспринималась позитивно практически всеми, включая духовную элиту — самые светлые головы, талантливые, проницательные ученые и творческая интеллигенция безоговорочно оказались на стороне партии войны. Поразительно, насколько все люди оказались слепы перед лицом грядущей трагедии, воспринимая ее как возможность прорыва в будущее, который никто толком не описал.

Битва гигантов за господство в Европе была настоящим коллективным помешательством. Самое широкое распространение имело мнение о том, что после войны наступит конец имперским амбициям побежденных, а перед победителями откроется блестящая перспектива. Всюду распространилась глупейшая иллюзия, что эта война навсегда покончит с борьбой империй за власть, с соперничеством держав в господстве над миром. На деле все оказалось с точностью до наоборот.

Во многом воодушевление от предчувствия войны связано с молодежью, речи предвоенных политиков были направлены именно к ней. Воодушевление, правда, не было продолжительным, оно отошло на второй план перед жуткими буднями войны, но на смену пришло чувство долга, национальная солидарность, обусловившие длительность войны.

Между тем накануне войны имелись великолепные возможности для сохранения мира, их предоставляло широкое международное сотрудничество во всех областях жизни — в экономике, культуре, политике. Густая сеть железных дорог связывала самые отдаленные уголки Европы и сближала их. Перед Европой открывалась перспектива небывалого процветания (на рубеже веков люди стали жить как никогда ранее хорошо), что лишало войну всякого смысла. Складывались политико-юридические гарантии от возникновения войны: утвержденные по инициативе царя Николая II Гаагские конвенции 1899 и 1907 гг. определяли правила разрешения военных конфликтов. По всей видимости, ни одна из европейских стран не хотела нападать на другую. Но постоянные обвинения друг друга в злобных и коварных намерениях отравили общественное мнение во всех европейских странах и до крайности усилили напряжение между государствами и государственными деятелями, которые попали под тяжелейший пресс постоянного давления общественного мнения. Оно и привело к войне. Избавиться или встать выше этих национальных эмоций не смог в Европе никто. Даже, казалось, мощное международное рабочее движение с началом войны прекратило свое существование, а его участники разбежались по «национальным квартирам», за исключением большевиков и сербских социалистов, оставшихся верными антивоенной резолюции II Интернационала, принятой в 1907 г.

Американский историк Модрис Экстейнз посвятил блестящую монографию одному великолепному артефакту, весьма точно передавшему дух эпохи. Его книга называется весьма характерно: «Танец над могилами. Рождение модерна и Первая мировая война». Речь в монографии идет о балете Игоря Стравинского «Весна священная». Либретто балета Стравинского довольно просто. «Весна священная» — это оркестровое произведение с хореографией, вращающееся вокруг единственной идеи — мистерия, посвященная созидающей силе весны. Никакой интриги, действия нет. Первая часть балета — собственно праздник весны, включает языческие танцы, приветствующие приход весны и шествие старейшин к месту жертвоприношения, а вторая часть — девушка, избранная подругами, жертвует себя во имя будущего, а также чтобы задобрить бога весны. Девушка, по замыслу Стравинского, должна «затанцевать» себя до смерти. С гениальной интуицией Стравинский выразил в балете то, что витало в воздухе Европы за год до войны — потребность в искупительной жертве ради наступления нового будущего.

Львиная доля того, что историки написали о причинах Первой мировой войны, — это работы о стратегии, геополитике, генералах, вооружениях и армиях, президентах и монархах. Однако почти нет работ о морали и мотивации простых солдат, которые миллионами гибли на передовой.

Солдат и есть жертва, которую изобразил в своем балете «Весна священная» русский композитор шумной, первобытной, ритмической музыкой, отобразившей, казалось, самые древние инстинкты и эмоции… Символично, что в балете юная девушка приветствует приход весны, наступление нового времени танцем экстаза и добровольной смерти на костре ради скорейшего наступления весны. Этот новый дух времени приветствовал и войну, очистительную жертву как преодоление современного состояния общества.

Война мыслилась как освободительная от затхлого прежнего мироощущения без перспектив, без идеалов, без подвига, против либерального «умеренного прогресса в рамках законности» (формулировка Ярослава Гашека) в духе XIX в. Война воспринималась также как цена, которую необходимо заплатить за национальное самоутверждение и новую действительность. Возможная война, фигурально выражаясь, понималась как необходимый пролог для вступления в современность тогдашних национальных государств, который вылился в итоге в необыкновенное воодушевление перспективой войны в августе 1914 г., оно и привело к бойням Первой мировой войны.

Экстейнз показал, как война и политика для людей начала XX в. превратились в иррациональный танец смерти, отразивший состояние безвременья, ожидание кардинальных перемен, нового качества жизни, светлого будущего. Как ни вспомнить высказывание Бисмарка: «Берегитесь всегда строить воздушные замки, потому что эти постройки легче других возводятся, но тяжелее других разрушаются»!