Повесть о Карпе Сутулове

Близко к бытовой сатирической сказке и одновременно к переводной новелле другое произведение XVII в. — «Повесть о Карпе Сутулове». В основе ее лежит история о любовных похождениях купца, попа и архиепископа, которых проучила ловкая купчиха Татьяна Сутулова. О жанре сказки напоминают занимательный сюжет «Повести» и образ «умной жены», предельно обобщенный характер персонажей и эпическая условность места действия («град некий»). В русле сказочной традиции можно рассматривать и символику чисел, и поэтику повторов. Татьяна Сутулова трижды пугает горе-любовников и прячет их в три сундука под предлогом неожиданного возвращения мужа, который три года находился по торговым делам в Литве. Повторы замедляют повествование, придают ему сказовую тональность. Типичен для сказки счастливый финал «Повести» — Татьяна удостоена похвалы мужа: ведь она не только сохранила супружескую верность, но и сумела обрести «сказочное» богатство, получив деньги «за любовь» от купца, попа и архиепископа, а также половину суммы большого штрафа, который по распоряжению воеводы выплатили «обидчики» .

Комизм в «Повести» может проявляться открыто. Это комизм ситуаций, в которые попадают герои. Он связан с обманом, переодеванием, прятаньем в сундуках, а затем явлением на воеводском дворе и всенародным осмеянием, например, архиепископа в «женской срачице и бес пояса». Комизм может быть и скрытым, внутренним. «Повесть» испытывает несомненную близость к памятникам дидактической прозы Древней Руси, однако ситуация поучения имеет в ней перевернутый характер, ибо не духовные лица наставляют купеческую жену, а она напоминает им непреложные истины христианской морали: «Богъ… вся видит деяния наша, аще от челов? ка утаимъ странствие наше, но онъ вся весть, обличения не требуетъ» .

Автор «Повести» мастерски использует прием «говорящего» имени. Купец, нарушивший свое обещание ссудить жену друга деньгами и потребовавший взамен любовь, именуется Бердовым («бердить» значит отходить назад; применительно к человеку — отказываться от данного слова). Долго отсутствовавший муж Татьяны прозывается Сутуловым («сътулитися» — скрыться), а имя находчивой женщины в переводе с греческого означает «устроительница». Татьяна Сутулова своей смекалкой и умением обратить трудную ситуацию в свою пользу напоминает героинь «Декамерона» Дж. Боккаччо и польских фацеций.

Научная дискуссия

Спорным в науке остается вопрос о том, что первично: народная сказка об «умной жене» или «Повесть»; причем не исключается возможность независимого бытования книжной и фольклорной версий этого широко распространенного в мировой литературе сюжета. В решении проблемы авторства произведения тоже нет и, скорее всего, не может быть полной определенности. Если Н. К. Пиксанов видит в авторе «Повести» молодого купца, ведущего торговлю с англичанами или немцами, то В. II. Адрианова-Перетц не столь категорична: по ее мнению, произведение написано человеком из посада. Существует гипотеза, согласно которой «Повесть о Карпе Сутулове» могла родиться в старообрядческой среде.

Автор «Повести», безусловно, профессиональный писатель, на что, в частности, указывает книжный стиль произведения. Прямая речь, драматизирующая повествование, по своей основе не просторечна, а близка к языку деловой письменности или ораторской прозы. В тексте памятника встречаются церковнославянизмы и такие архаические формы, как дательный самостоятельный, а просторечные выражения достаточно редки («ажно ко врагом гость», «ляг со мною на ночь»).

Речь главной героини подвижна, меняется в зависимости от ситуации. Она звучит комически возвышенно, включая лексику и фразеологию книг Священного Писания, если обращена к духовному лицу, выступающему в роли незадачливого любовника. «О велики святы, како я могу убежати от огня будущаго?» — вопрошает героиня архиепископа в ответ на его обещание заплатить 300 рублей, если она проведет с ним ночь. Увещевая купца, Татьяна Сутулова напоминает ему сюжет о злой жене из «Пчелы», популярного сборника произведений нравственно-дидактического характера. Некто женился на богатой, но злой вдове, которую ему хвалили люди; муж же на это отвечал: «Не ныне ми хвалите, но егда же избуду ея». Речь Татьяны при этом обретает афористическую образность и емкость. Поэзией чувств согрето обращение жены к долгожданному и якобы вернувшемуся мужу: «О всевидимая радость, о совершенныя моея любви, о свете очию мою и возделесте души моея радость!» Эти слова резко контрастируют с общим тоном диалога Татьяны и воеводы, где речь женщины по-купечески обстоятельна и деловита: «Азъ же к купцу оному, ко Афанасию Бердову, ходила и се купца оного дома не получила, у котораго велел мне мужъ мой взяти. Ты же мне пожалуй сто рублевъ, азъ теб? дамъ три сундука в заклать з драгими ризами и многоценными» .

* * *

Бытовавший некогда среди критиков взгляд на русскую сатиру как на «привозной плод», а не «продукт, выработанный самой народной жизнью» (Н. А. Добролюбов), давно ушел в прошлое. Пересмотру подверглось утверждение В. Г. Белинского о том, что первым представителем сатирического направления в русской литературе был А. Д. Кантемир (1708−1744). «Собирательный» период в изучении сатиры Древней Руси, связанный с деятельностью Ф. И. Буслаева, И. Е. Забелина, Н. С. Тихонравова, Е. В. Барсова, привел к открытию и публикации целого ряда памятников «смеховой культуры» XVII в. Учеными следующего поколения (М. О. Скрипиль, В. П. Адрианова-Перетц) выявлены истоки древнерусской сатиры и характер ее творческих контактов с устным народным творчеством. В последние десятилетия в ученом мире растет интерес к поэтике памятников демократической сатиры XVII в., к художественной специфике смеха в литературе Древней Руси, о чем свидетельствуют работы Д. С. Лихачева, А. М. Панченко, Н. В. Понырко и др.

Традиции древнерусской сатиры были унаследованы литературой Нового времени. К ним обращались в своем творчестве А. Д. Кантемир, Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, И. А. Крылов, Н. В. Гоголь, М. Е. Салтыков-Щедрин и др. Писатели-сатирики XVIII—XX вв. использовали богатое наследие древнерусской сатиры для борьбы с общественными пороками и защиты достоинства «маленького человека», «униженного и оскорбленного». Распространенный в сатире XVII в. прием пародирования, но уже в целях литературной полемики, художественной критики, обрел вторую жизнь в «новой» литературе. Им пользовался, например, Н. Щербина, высмеивая своего противника — В. Боткина в хвалебной песне, акафисте «блаженному борзописцу Василию литературы ради юродивому». «Повесть о бражнике» вошла в число источников «Очарованного странника» Н. С. Лескова, а в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» Мармеладов в полном соответствии с духом «Повести» выражал уверенность в том, что пьяниц пожалеет тот, «кто всех пожалел и кто всех и вся понимал, он единый, он и судия». Присловья чернеца Варлаама в пушкинской трагедии «Борис Годунов» напоминают стиль «Калязинской челобитной». Рецепты, аналогичные «Лечебнику на иноземцев», можно встретить на страницах сатирических журналов XVIII в. — «Трутня» Н. И. Новикова, «И то и сьо» М. Д. Чулкова; сама же традиция, берущая начало в «Лечебнике», может быть прослежена вплоть до «Сельских эскулапов» А. П. Чехова и «Истории болезни» М. М. Зощенко.