Аргументация и действие

Как известно, эффективность доказательства тем выше, чем более четко и однозначно сформулирован выдвигаемый тезис. Там же, где имеет место аргументация, данное требование достаточно часто нарушается. В самом деле, желая убедить собеседников в свой правоте, человек может переформулировать первоначально выдвинутый им тезис под влиянием ответных реакций тех, с кем он общается в некоторый данный момент. Больше того, иногда только в общении он и начинает осознавать: к какой цели он на самом деле стремится. В результате исходный «тезис» может вообще заменяться каким-то иным. Желая добиться признания весомости своей позиции, убеждающий человек всегда вынужден приспосабливаться к условиям конкретной коммуникативной ситуации, а потому аргументация не может выражаться посредством раз и навсегда зафиксированных формальных структур.

В качестве аргументов доказательства, как известно, должны использоваться лишь утверждения, истинность которых заранее установлена и очевидна для всех участников коммуникации. Процесс же убеждения в межчеловеческом общении допускает применение и таких утверждений, в чьей истинности общающиеся люди могут сомневаться, что не обязательно ведет к их отвержению. Если высказывания, в данный момент расцениваемые как проблематичные, открывают перспективы дальнейшего продвижения коммуникации, то в этом случае они могут быть приняты. Что касается демонстрации, то и здесь следует отметить такую особенность аргументирования, как менее жесткую (по сравнению с процедурой доказательства) ориентацию на построение рассуждения обязательно в виде умозаключения, отвечающего всем правилам логики.

Автор передаваемых сообщений старается убедить своих собеседников в необходимости принять предлагаемый им тезис как конкретное «руководство к действию». При этом он должен определять степень умения собеседников прислушиваться к предъявляемым доводам, их эмоциональную настроенность на сотрудничество, способность критически осмысливать приводимые аргументы, готовность изменять свою позицию под воздействием тех доводов, которые воспринимаются ими как убедительные. Все это обусловливает динамичный характер аргументации, невозможность сведения ее к набору жестко фиксированных правил. Тем более что часто не так-то просто отделить скрытые аргументы от явно рационализированных элементов рассуждения.

В одних ситуациях какие-то аргументы могут вполне осознаваться использующим их человеком, но быть неявными для тех, на кого они направлены. В других — ровно наоборот: получатели сообщений могут отчетливо осознавать, к каким доводам прибегает инициатор общения, тогда как сам он не осознает этого. В третьих аргументы явно осознаются как отправителем соответствующих сообщений, так и его адресатами. Наконец, возможна ситуация, при которой аргументация имеет скрытый характер для всех участников коммуникативного действия. Все подобные оценки зависят от того, каким представляется контекст общения каждому из его участников. Например, такие утверждения, как «мне больно» или «его лицо испачкано» явным образом стимулируют согласие или несогласие с их содержанием, в зависимости от того, как воспринимается произнесение этих фраз теми, кто в этой ситуации непосредственно участвует. В зависимости от оценки ситуации люди выбирают определенный способ разделения предъявляемых им аргументов на «существенные» и «второстепенные». Соответственно, повышается и степень осознания того, что их в чем-то стараются убедить, а также понимание того, какие средства в данном случае используются. Там, где уровень такого понимания не очень высок, аргументирующие действия могут просто не срабатывать. В этом случае у разных участников коммуникативных действий может возникать лишь иллюзорное представление о том, как осуществляется процесс их общения.

Необходимость эксплицировать неявные средства аргументации, присутствующие в коммуникативном действии, обусловлена тем, что столкновение сугубо личностных интересов с некой общей целью заставляет каждого члена сообщества воздействовать на остальных, корректируя их поведение так, чтобы наряду с достижением этой общей цели одновременно можно было реализовать и свои индивидуальные устремления. Поэтому существенную часть коммуникативного процесса составляет трансляция разнообразных указаний на определенный способ действий, представляющийся наиболее эффективным тому или другому члену сообщества. И умение убеждать остальных членов соответствующей группы в правомерности предлагаемых мер играет важную роль в управлении коллективным поведением.

Действие скрытых факторов проявляется в том, что создание конкретных сообщений, выражающих способ аргументации, а также способы их трансляции всегда обусловлены локальными условиями определенной ситуации. Конечно, обобщая наиболее часто воспроизводимые характеристики таких ситуаций, можно выделить и некую инвариантную речевую форму, посредством которой индивид, передающий сообщение окружающим, достаточно однозначно задает для всех своих собеседников спектр их возможного ответного поведения. Такая форма выражена структурой практического силлогизма. Он отличается от традиционного дедуктивного умозаключения тем, что при его использовании внимание обращено не столько на установление правильности используемой логической структуры, сколько на эффективность ее применения в определенных условиях. Рассматривая практический силлогизм, Аристотель приводил пример, что из посылок Все вкусное следует есть и Это яблоко вкусное следует прямое действие — поедание этого яблока.

Вступая в общение, люди выражают вовне лишь некоторую часть своих знаний. Любой участник коммуникативного действия полагается на то, что какая-то часть имеющихся в его распоряжении знаний присутствует и в субъективной реальности любого его собеседника. А потому такое знание может активизироваться самими адресатами при получении ими определенного сообщения. В соответствии с этим аргументирующий человек исходит из веры в наличие однозначной связи между используемым речевым действием и реакцией собеседников, а потому ожидает от них вполне очевидных для него ответных действий. Но подобные ожидания довольно часто оказываются иллюзорными, поскольку человеческие намерения и представления, даже выражаясь в языковой форме, содержат в себе значительный элемент неопределенности. Словесное поведение людей, получающих то или иное сообщение, не является прямым логическим следствием тех высказываний, с помощью которых данное сообщение было выражено.

В реальности, предъявив соответствующие аргументы и столкнувшись с тем, что получившие их люди ведут себя неадекватным с его точки зрения образом, отправитель сообщения может интерпретировать возникшую ситуацию различными способами. В одном случае он воспринимает отсутствие предполагавшейся реакции как результат возможного возникновения определенных помех в существующем канале связи. В другом случае он истолкует отказ собеседника осуществить ожидаемое от него поведение как нежелание сотрудничать. Тогда аргументирующий либо будет повторять свое сообщение, либо изменит используемую им до этого тактику (выберет другую систему аргументов). Но принятие решения всегда базируется на индивидуальной предположительной оценке возникшей ситуации, не обусловленной непосредственно явными сведениями, имеющимися в распоряжении автора посланного сообщения.

Это свидетельствует о том, что представление коммуникативного действия в виде практического силлогизма не может полностью обеспечивать установление непосредственной логической связи между предъявляемым текстом и ответным поведением тех, на кого акт аргументации направлен (даже если эти ответные действия выражены речевыми актами). Представим себе, что кому-то из людей, находящихся в комнате, велели покинуть ее, а он ответил, что не собирается делать этого. Можно ли расценивать его слова, выражающие нежелание подчиниться, в качестве логического следствия предложения, посредством которого было выражено требование? Вряд ли однозначный ответ на такой вопрос будет вполне справедлив. Ведь структура практического силлогизма не предполагает в данном случае замену стимулируемого им поведения речевым актом, отрицающим предъявленное требование. Кроме того, даже если изгоняемый и вышел из комнаты, нельзя с полной убежденностью утверждать, что его поступок выражает подчинение услышанному приказу. Возможно, существовали какие-то иные причины такой реакции.

Пока субъективная реальность каждого участника коммуникации не выражена достаточно явно в языковой форме, оценка соответствия действий адресата содержанию получаемого им сообщения всегда будет неопределенной. В этом случае невозможно и однозначно оценить действенность средств аргументации, используемых в той или иной конкретной ситуации.

Пример

Допустим, некто хочет отправиться во Владивосток, для чего ему нужно решить, каким образом осуществить это намерение. Он знает, что можно либо поехать поездом, либо полететь на самолете. Существует множество аргументов в пользу каждого из этих вариантов. Его рассуждения, определяющие выбор одного из вариантов, схематически можно представить в виде следующей последовательности шагов.

Я хочу добраться до Владивостока, и мне желательно осуществить это достаточно быстро.

В этом случае лучше всего лететь самолетом.

Для этого необходимо достать билет на самолет.

Следовательно у мне нужно отправиться в кассы «Аэрофлота».

Туда лучше доехать на троллейбусе.

Но ехать до агентства «Аэрофлота» далеко, а железнодорожная касса находится рядом с моим домом.

Если же я предпочту ехать поездом, надо закупить продукты, поскольку дорога туда займет много суток.

Выбор соответствующего действия будет зависеть от множества доводов, часть из которых чаще всего не осознается (давка в троллейбусах; пробки на дорогах; нежелание ходить по магазинам, закупая продукты; различие цены на авиаи железнодорожные билеты и т. д.). Число реально используемых аргументов может быть достаточно большим. Однако в традиционном логическом подходе большинство из них не учитывается явным образом. Поэтому схема практического рассуждения обычно представляется в свернутой компактной форме. Например, в виде схемы следующего условно-категорического силлогизма, в котором из двух посылок: Если я предпочитаю лететь во Владивостоку то я должен поехать за билетом на самолет и Я действительно предпочитаю лететь во Владивосток следует заключение: Я должен поехать за билетом на самолет.

В случае выбора другого варианта содержание посылок было бы другим, но структура рассуждения оставалась той же самой. Понятно, что сведение процесса реального выбора человеком программы своих действий к подобному умозаключению является слишком сильным упрощением действительного положения дел.

Необходимость детального проявления всех оснований, на которых строится практическое рассуждение, обусловлена еще и тем, что его формальная схема отличается от традиционного дедуктивного умозаключения своей функциональной ориентацией. В самом деле, следствием из представленных посылок силлогизма должно стать некоторое утверждение, не только констатирующее определенное положение дел, но и содержащее аргумент в пользу осуществления конкретного действия. Человека не устраивает некоторое положение дел (в данном случае у него нет нужного билета на самолет), и его рассуждение заставляет изменить данную ситуацию на ту, которая удовлетворила бы его потребность (он предпринимает действия для приобретения билета). Именно таким образом происходит соединение сферы интеллектуальной со сферой практической. И в реальном межчеловеческом общении рациональность используемой аргументации определяется тем, что применяющие ее люди чаще всего исходят нс столько из истинности посылок, сколько из убеждения в их эффективности.

Ценностное и теоретическое сплавляются в аргументации в убеждение как предписание к действию. Тем самым философская аргументация оказывается чрезвычайно близкой по своей структуре так называемому «практическому рассуждению», па особенности которого было впервые указано Аристотелем в «Никомаховой этике». Если в теоретическом рассуждении из двух посылок следует утверждение некоторого заключения, то принятие хотя бы одной из «практических» посылок (выражающих эмоциональное, ценностное отношение или норму) вынуждает нас к действию. В этих посылках определяются желания, обязанности, ценности, с одной стороны, и возможности, даваемые фактическим положением дела, — с другой. Из стремления и возможности следует действие или его отсутствие, запрет^[1].

В этом случае трактовка логики как науки о получении истинных следствий из истинных посылок должна уступить место некоторой более широкой концепции, связанной либо с распространением понятия следования на практические рассуждения, либо с введением для практических рассуждений специальных аналогов истинности и ложности как соответствия, например, идеалам добра, целям субъекта и т. п. Выработка такой концепции — один из наиболее острых вопросов философии логики. В свое время отказ неопозитивизма от учета ценностных факторов в познании и ограничение последнего критериями логической непротиворечивости и эмпирической верификации привели ориентированную подобным образом логику науки в методологические тупики. Не менее опасна и другая крайность — абсолютизация ценностных аспектов, «поглощение» ими идеала истинного знания как адекватного отражения реального мира. Такая крайность была характерна для неокантианства, разводившего сферы истины и ценности на основе разведения естествознания и гуманитарного знания. В этом случае и практический аргумент, и философская аргументация как его проявление не имеют отношения к истинному познанию. Ту же тенденцию представляет собой и прагматистское толкование истины как «рабочей ценности», как целесообразности, соответствия целям субъекта, реализуемости этих целей.

Ранее, в разделе о философской аргументации, были рассмотрены важность и возможность семантического синтеза описаний, оценок и предписаний. Задача заключается не в сведении оценок к описаниям или в построении «новой теории истины». Суть дела не в изгнании аксиологии из гносеологии или построении аксиологической теории познания, не в разведении ценностной и аксиологической оценки философских и практических рассуждений. Отправные точки решения проблемы можно найти у того же Аристотеля, согласно которому «сознательный выбор невозможен ни помимо ума и мысли, ни помимо нравственных устоев… сама мысль ничего не приводит в движение, эго делает только мысль, предполагающая какую-то цель, т. е. поступок, ибо у этой мысли под началом находится творческая мысль… Именно поэтому сознательный выбор — это стремящийся ум, т. е. ум, движимый стремлением, или же осмысленное стремление, т. е. стремление, движимое мыслью, а именно такое начало есть человек»^[2]. Истина, согласно Аристотелю, есть дело обеих умственных частей души, поскольку «для созерцательной мысли, не предполагающей ни поступков, ни созидания-творчества, добро и зло — это соответственно истина и ложь… дело же части, предполагающей поступки и мыслительной, — истина, которая согласуется с правильным стремлением»^[3]. Поскольку «что для мысли утверждение и отрицание, то для стремления преследование и бегство», то суждение должно быть истинным, а стремление — правильным: в этом случае и «суждение утверждает то же, что преследует стремление»^[4].

Таким образом, практическое рассуждение в своем обосновании предполагает «истинное стремление» — синтез адекватности ценностных установок и адекватности реальной действительности.

Контрольные вопросы

• 1. Как соотносятся аргументация и действие, поступок?
• 2. Что такое «практические» рассуждения?
• 3. Как Аристотель обосновывал «истинное стремление»?

Задания для самостоятельной работы

• 1. Приведите примеры практических рассуждений из учебной и обыденной практики, деловой и политической жизни. Чем они важны?
• 2. Корректно ли рассуждение из приведенного ниже примера? Почему?

При защите крепости начальник разведки предложил правителю казнить самого сильного и умного из защитников, опираясь на следующие аргументы. Этот человек — самый сильный и умный среди нас. Но если он присоединится к врагам, то мы погибли. Сейчас он еще в наших руках. Поэтому медлить нельзя — его надо казнить сейчас же.

Список рекомендуемой литературы

• 1. Аристотель. Никомахова этика // Аристотель. Сочинения: в 4 т. — М., 1983. — Т. 4.
• 2. Вригт, Г.-Х. Логико-философские исследования / Г.-Х. Вригт. — М" 1986.
• 3. Ивин, А. А. Логика норм / А. А. Ивин. — М" 1973.
• 4. Ивин, А. А. Основания логики оценок / А. А. Ивин. — М" 1970.

• [1] Аристотель. Сочинения: в 4 т. М., 1983. Т. 4. С. 197. Следует в этой связи отметитьблизость логической структуры философской аргументации, практического рассужденияс логикой целевых программ в управлении, также содержащих цели, оценки, нормы, факты, предписания и интегрирующих их в единую систему знаний.
• [2] Аристотель. Сочинения. Т. 4. С. 174.
• [3] Там же. С. 173−174.
• [4] Там же. Т. 4. С. 173.