Эпистемология и понимание общества

Хотелось бы дать здесь первичное представление о том, каким образом это эпистемологическое предприятие может влиять на наше понимание социальной жизни. Рассмотрим еще раз формулировку Бернетом главного вопроса философии. Он спрашивает, какое изменение внесет в жизнь человека тот факт, что его сознание может иметь контакт с реальностью. Давайте сперва попытаемся ответить на этот вопрос в более простой форме: ясно, что люди действительно решают, как они должны вести себя на основании их мнения о том, что представляет собой мир вокруг них. Например, человек, который должен успеть на ранний утренний поезд, поставит свой будильник сообразно своему представлению о времени, в которое должен отойти этот поезд. (Если кто-то захочет возразить против этого примера по причине его тривиальности, позволим ему подумать о том, какие изменения вносит в человеческую жизнь существование будильников, ходящих по расписанию поездов и методов определения истинности утверждений о времени отхода поездов и так далее.) Философию в данном случае интересует следующий вопрос: что включается в понятие «иметь знание» о фактах, подобных этому, и что представляет собой общая природа поведения, решение о котором принимается в соответствии с таким знанием?

Источник: Уинч П. Идея социальной науки и ее отношение к философии / Пер. с англ. М. Горбачева, Т. Дмитриева. М: Русское феноменологическое общество, 1996. С. 16—24.

Природа данного вопроса, возможно, станет более ясной, если сравнить его с другим вопросом по поводу важности знания мира, каков он есть в человеческой жизни. Имеется в виду этический вопрос, так хорошо разработанный в пьесах Ибсена «Дикая утка» и «Приведения»: насколько важным для человеческой жизни является тот факт, что он должен прожить ее, четко осознавая факты собственной ситуации и собственные отношения с окружающими? В «Привидениях» данный вопрос представлен рассмотрением человека, чья жизнь подвергается разрушению из-за игнорирования им правды о своей наследственности. «Дикая утка» начинается иначе: здесь мы встречаем человека, полностью удовлетворенного жизнью, которая тем не менее основана на полном непонимании им отношения к нему тех, кого он знает, — должен ли он быть лишен своей иллюзии и счастья в интересах истины? Необходимо отметить, что наше понимание обеих ситуаций зависит от нашего признания prima facie важности понимания ситуации, в которой человек живет. Вопрос в «Дикой утке» не в том, важно ли это или нет, а в том, важнее ли это счастья.

Интерес эпистемолога в таких ситуациях состоит в том, чтобы пролить свет на то, почему такое понимание должно иметь важное значение в жизни человека, показав, что включается в такое понимание. Используя кантовскую фразу, его интерес состоит в вопросе: каким образом такое понимание (или, на самом деле, любое понимание) возможно. Для ответа на этот вопрос необходимо показать центральную роль, которую играет концепция понимания в видах деятельности, характерных для человеческого общества Так, дискуссия о том, что составляет понимание реальности, переходит в дискуссию о различии, которое можно ожидать от обладания таким пониманием, которое вносится в жизнь человека. А это опять-таки включает в себя рассмотрение общей природы человеческого общества и, таким образом, анализ понятия «человеческого общества».

Социальные отношения человека к себе подобным смешаны с его идеями о реальности. На самом деле, выражение «смешаны» в данном случае представляет собой недостаточно сильное слово: социальные отношения являются выражениями идей о реальности. В вышеупомянутых ситуациях у Ибсена, например, было бы невозможно выразить отношения персонажа к окружающим его людям, кроме как в терминах его идей о том, что они думают о нем, что они делали в прошлом, что они скорее всего сделают в будущем и т. д.; а в «Привидениях» — идей персонажа о том, как он биологически соотносится с ними. С другой стороны, монах имеет определенные характерные социальные отношения со своими собратьями и с мирянами, но было бы невозможно дать более чем легкий набросок этих отношений, без учета религиозных идей, вокруг которых вращается жизнь монаха.

Сейчас становится более понятно, каким образом подход, применяемый здесь, вступает в конфликт с широко распространенным взглядом на социологию и на социальные исследования в целом. Например, он конфликтует с таким взглядом Эмиля Дюркгейма.

«Я считаю крайне плодотворной идею, что социальная жизнь должна объясняться не в понятиях тех, кто участвует в ней, но более глубокими причинами, которые не воспринимаются сознательно, и, полагаю, что эти причины должно искать главным образом в том способе, которым группируются ассоциированные индивидуумы. Кажется, только таким способом история может стать наукой, социология иметь существование». См. анализ Дюркгейма работ А. Лабриолы «Essais sur la conception materialiste de 1 'histoire» в «Revue Philosophique» за декабрь 1897 г. [рус. пер. см.: Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М., 1995. С. 199—207. — Пер.].

Наш подход противоречит также представлению фон Визе о задаче социологии как науки, дающей описание социальной жизни «несмотря на культурные цели индивидуумов в обществе, с целью изучить влияния, которые они оказывают друг на друга, помимо результата жизни сообщества»^[1].

Критической проблемой в данном случае является, конечно, то, насколько осмыслена идея Дюркгейма о «способе, которым группируются ассоциированные индивидуумы» в отрыве от «понятий» о таких индивидуумах, или насколько имеет смысл говорить об индивидуумах, оказывающих влияние друг на друга (в концепции фон Визе) в абстракции от «культурных целей» таких индивидуумов. Мы постараемся отдельно рассмотреть эти центральные вопросы позднее. Сейчас мне просто хотелось бы отметить, что такие предположения действительно противоречат философии, воспринимаемой как исследование природы человеческого знания о реальности и о том различии, которое возможность такого знания вносит в человеческую жизнь.

• [1] Aron R. German Sociology. L., 1957. Р. 8.