«Культ личности» в творчестве

Словосочетание «культ личности в творчестве» в данном контексте следует понимать как жестко выраженную зависимость продукта творчества от личности творящего. В контексте описанных выше результатов изучения психологических механизмов творчества и эмпирических наблюдений за поведением творца проблема личности в творчестве приобретает особый оттенок. Она обсуждается не только в рамках психологии, периодически ее рассматривают ученые разных специальностей. Преимущественно это делается историками и методологами.

Если историки, делающие акцент в своих исследованиях на изучении гражданской истории (политических событий, социальных явлений и др.) или истории искусства, относительно лояльны к этой проблеме, и редко ставят вопрос о культе личности в истории или искусстве в негативном ключе, то из уст историков науки обычно слышится явный протест. Многим из них претит подчеркивание значимости выдающихся заслуг отдельного исследователя в том или ином научном достижении человечества.

Вынужденная выделять и описывать эти особенности психология, разрабатывающая проблематику индивидуальных различий, оказывается здесь в трудном положении. Интерес психологии к личности творца закономерен и понятен. Психологию мало интересуют продукты творческой деятельности и средовые условия, позволяющие их создавать, ей интересен сам творец, его внутренний мир — личность творца и все, что с ней происходит. Потому и главным предметом изучения психологии творчества всегда была личность творца. При этом, конечно, психология всегда испытывала огромные сложности с изучением этого феномена. Эмпирические методы явно не позволяли получить удовлетворительного описания всей природной картины явления, а философские рассуждения неизбежно уводили в непроходимые дебри метафизических, умозрительных конструкций.

Несмотря на утверждение психологов о том, что природа творчества едина, роль личностных особенностей в творчестве воспринимается и оценивается учеными и обществом по-разному в разных сферах творческой деятельности. Если в искусстве «культ личности творца» — явление нормальное, в практической сфере (политика, экономика, военное дело и т. п.) — допустимое, то в науке совершенно неприемлемое. Научное познание претендует на объективность, поэтому всячески стремится освободиться от личности познающего. Напротив, познание посредством искусства активно включает познающего в ткань познания.

Так, например, в искусстве вряд ли может оцениваться негативно стремление творца-художника вложить «всего себя» в произведение и тем самым привязать продукт своей творческой деятельности к собственным индивидуальным ценностям, идеалам, убеждениям, потребностям, интересам, страстям, переживаниям, страхам, способностям. Это всегда ожидается и воспринимается как явление закономерное, даже необходимое и желательное. Неповторимость и самоценность Микеланджело, Рафаэля, Карла Брюллова, Амадея Моцарта, Никколо Паганини, Александра Пушкина, Джорджа Байрона, Льва Толстого, Федора Достоевского, Ле Корбюзье, Андрея Тарковского, Сальвадора Дали и многих других художников — залог уникальности их произведений. А потому с точки зрения искусства «культ личности творца» — явление необходимое и для художественного творчества естественное. Поэтому оно никем не оспаривается.

Шедевры искусства и научные открытия даже «живут» по-разному. Известный психолог В. Н. Дружинин однажды отметил такую закономерность — научная идея, как человек, рождается случайно, а умирает обязательно и закономерно. Для научных идей это, безусловно, справедливо, но совсем иначе обстоят дела в художественном творчестве. Произведения искусства не умирают каким-либо образом, который можно назвать естественным. Конечно, можно разрушить здание, построенное великим архитектором, облить кислотой картину, навсегда потерять партитуру или сжечь рукопись неопубликованного романа, но такой ход событий нельзя признать естественным. Для произведений искусства характерно бессмертие, в то время как научные идеи со временем устаревают, признаются неверными и, превратившись в миф, умирают, уступая свое место другим идеям, рождающим новые теории.

Несколько иные оценки роли творческой личности даются в сфере приложения практической одаренности. Так, например, писатели и даже историки, постоянно говорящие о том, что «история сослагательного наклонения не знает», всегда, несмотря на это, обсуждали и, вероятно, будут обсуждать проблему роли личности в истории. Подчеркивая неизбежность тех или иных исторических событий и явлений, они всегда отмечают важную роль конкретных людей в их осуществлении.

Например, историками утверждается, что петровские реформы были неизбежны для России, но их сценарий был бы принципиально иным, окажись в ту пору на престоле другой человек. Воинственный Наполеон, нанеся поражение египетской армии в битве у пирамид, вполне был способен пройти победным маршем до Индии, как он и собирался. И тогда история Европы и Азии могла бы иметь несколько иной вид, но его остановили. Причем эта остановка вызвана не какими-то объективными обстоятельствами, а реальным человеком. Наполеону помешало сугубо индивидуальное, а потому, можно сказать, случайное явление — выдающийся талант английского флотоводца Горацио Нельсона, разбившего французский флот в сражении при Абукире. В одночасье завоевание Египта потеряло смысл. Оставшаяся без боеприпасов и продовольствия в результате гибели своего флота французская армия не могла вести дальнейшие боевые действия. Наполеон вынужден был бежать во Францию с жалкими остатками некогда могущественной армии.

Принципиально иначе обстоят дела при оценке роли личности в науке. Многие специалисты в области истории и теории научного творчества неоднократно и в разные времена поднимали в своих работах вопросы о необходимости освобождения науки от «культа личности творца». Так, например, историк науки Э. Боринг писал о том что «…история науки стала бы более научной, если бы могла избавиться от культа личности» творца.

На предполагаемый этим утверждением вопрос «почему?» известный российский психолог Д. Б. Богоявленская дает такой ответ: «Роль субъекта (гения) научного творчества всегда представлялась несколько мистической. Дар первооткрывателя казался людям логически необъяснимым» [Богоявленская Д. Б. Психология творческих способностей. — М., 2002. — С. 141]. Поэтому и науковедами освобождение науки от «культа личности», а вместе с ним и от «гениев» может рассматриваться как попытка освобождения научного творчества от мистики. Но это утверждение справедливо лишь частично. Существуют и другие причины, попробуем в них разобраться.

Интересные рассуждения по данному поводу предлагает историк науки П. Дюгем. Он пишет о том, что история науки искажается в результате двух предрассудков. Первый — это утверждение о том, что научный прогресс осуществляется в результате внезапных и непредвиденных открытий-озарений. Второй — что этот прогресс есть результат труда гениев, титанов мысли, у которых нет никаких предшественников. П. Дюгем провел серию специальных исследований, доказывающих, что история науки подчиняется закону непрерывности развития. А все гении, как говорил о себе еще И. Ньютон, «…стояли на плечах титанов» — своих предшественников.

Причем предшественниками гениев не всегда были такие же, как они, «гиганты». П. Дюгем, ссылаясь на свои исследования, настаивает на том, что доктрины, проповедуемые наиболее могучими мыслителями, проявляются в результате множества усилий, обычно накопленных массой ничем не примечательных работников. Даже такие титаны мысли, как Галилео Галилей, Рене Декарт, Исаак Ньютон, Михаил Ломоносов, Чарлз Дарвин, не сформулировали ничего такого, что не было бы связано бесчисленным количеством нитей с учениями множества их мало известных или вовсе не известных предшественников.

Направления, по которым идет освобождение истории науки от «культа личности творца», достаточно явно выражены в современном науковедении. Часть из них лежит в области психологического знания и легко развенчивается современной психологией, а часть попадает в сферу интересов философии и культурологии, где психологии не всегда легко отстаивать свою точку зрения о важности индивидуальных личностных особенностей в научном познании.

Во-первых, с давних времен в сознание людей внедряется мысль о том, что вокруг гениев нагромождено слишком много мифов и легенд. Надо признать, что эти идеи, впервые рельефно сформулированные философами эпохи Просвещения, несмотря на свою явно подозрительную радикальность, никогда не умирали в общественном сознании. Так, например, Нобелевский лауреат, французский физик Пьер Кюри отмечал в частности, что титул гения с легкостью раздают биографы, слишком ленивые для того, чтобы выяснить те обычные свойства ума и характера, которые в соединении с удачей или случайностью сделали этих людей необычными.

С точки зрения психологии подобные утверждения легко развенчиваются. Они, как уже отмечено, созвучны радикальной концепции философов эпохи Просвещения о природе индивидуальных различий. Нет смысла уделять внимание доказательству их неубедительности.

Во-вторых — в сознание специалистов и обывателей, по меньшей мере с начала XIX века, активно внедряется мысль о единой природе гениальности и безумия. Эта идея, кроме функции описания возможных причин выдающихся достижений, безусловно, призвана выполнять еще одну функцию — дискредитировать личность творца. Принято считать, что эта идея ведет свою родословную от гипотезы известного итальянского психиатра XIX века Чезаре Ломброзо. Искусственность многих его умозаключений и отсутствие доказательности большинства положений, выведенных его сторонниками из собственных наблюдений, также широко известны и детально описаны.

В-третьих, с давних пор пропагандируется идея о фатальной предопределенности научных открытий. Законы природы были бы открыты независимо от того, явился бы на свет тот или иной ученый. И хотя все эти законы так или иначе связаны с именами конкретных людей, открытие нового в науке предопределено самим ходом развития человеческой культуры и от отдельных людей зависеть не может. Однако несложно заметить, что справедливость данного утверждения не отменяет значимости особого личностного склада, необходимого творцу и отличающего его от рядовых современников.

В-четвертых, следует отметить активизировавшиеся в конце XX века рассуждения о фактическом исчезновении индивидуального и становлении коллективного субъекта творчества. Степень интенсивности исследований проблематики коллективного творчества в психологии невысока (возможно, пока невысока), однако утверждения о все возрастающей роли коллективного творчества стали нормой для современной философской и психологической литературы, посвященной проблемам научного и технического творчества. Несложно заметить, что в этих попытках явно просматривается тенденция деперсонификации науки, с которой психология вряд ли может мириться.

Эти идеи оказывали и продолжают оказывать серьезное давление на психологию творчества. Они исследуются и активно обсуждаются, но проблема психологии в том, что она по природе своей не может не интересоваться субъектом творчества. Личность творца — ее главный предмет. Психологию со своей стороны также интересует вопрос о том, существует ли культ личности в науке и насколько в действительности личность творца и созданное им связаны между собой. Ключ к ответу, на мой взгляд, дает идея французского философа XIX века Огюста Конта, согласно которой каждая научная дисциплина и даже каждая научная идея в своем развитии проходят три стадии:

• • теологическую (религиозную);
• • метафизическую (философскую);
• • положительную (научную).

Разные науки, как известно, находятся на разных стадиях развития. Естественно, что наука, вышедшая на третью — положительную, или «научную» стадию своего существования, активно стремится эмансипироваться от личности творца. А наука, находящаяся на первой стадии своего развития, с ним теснейшим образом связана и без творца существовать не может. Являясь промежуточной, вторая стадия развития характеризуется как мощным влиянием личности творца, так и стремлением освободиться от него.

Вероятно, подобные обстоятельства есть симптом, указывающий на факт существования и степень развития той или иной науки. Говоря о «факте существования», мы должны подчеркнуть, что наука, находящаяся, по О. Конту, на теологической стадии, строго говоря, наукой считаться не может. Однако мы не можем не замечать, сколь велика в отдельных отраслях современного научного знания роль «легенд», «сказаний», «преданий», сколь часты в текстах, претендующих на научность, неоправданные ссылки на авторитеты. Все это свидетельствует о пребывании некоторых наук на первой — теологической — стадии развития.

Наиболее близки к стадии «положительной» естественные науки. Представляется очевидным, что, например, «теория происхождения видов», безусловно, существовала бы, даже если бы Ч. Дарвин вообще не родился на свет. Система Н. Коперника была бы открыта другими учеными, так же, как законы классической механики, генетики или термодинамики. Но так ли это для самой психологии и гуманитарных наук?

Родилась бы, например, «культурно-историческая концепция», не появись на психологическом горизонте «Моцарт психологии» — Л. С. Выготский? Из воспоминаний А. Р. Лурия мы знаем, что его появление в психологии — не более чем счастливый случай. Явился бы на свет психоанализ без участия 3. Фрейда? Ответ на последний вопрос, в частности, позволяет сделать вывод о том, что психология в настоящее время находится где-то между второй — «метафизической» — и третьей — «положительной» — стадиями развития. Так, например, идея о бессознательном ко времени вступления в науку.

3. Фрейда уже была широко известна. Задолго до 3. Фрейда Готфрид Вильгельм Лейбниц описал свою концепцию бессознательного как низшей формы душевной деятельности. Она обязательно оказалась бы в поле активных научных обсуждений психологов. Но вопрос о том, под каким углом ее могли бы рассматривать, вероятно, в значительной мере дискуссионен. 3. Фрейд первым разработал эффективный метод анализа бессознательного, основанный на интерпретации поведения, слабо контролируемого или не контролируемого сознанием.

Если из четырех выделенных выше пунктов два первых легко преодолеваются современной психологией, то два последующих, находясь в плоскости других наук, на первый взгляд выглядят для психологии недосягаемыми. Однако если оценивать их непредвзято, то несложно заметить, что идея о фатальной предопределенности научных открытий и наблюдения, свидетельствующие об исчезновении индивидуального субъекта научного творчества, о замене его коллективным субъектом, в сущности, для психологии не очень важны. Как справедливо отмечал еще Дж. Дьюи, «…всякая новая идея, любое представление, отличающееся от официально принятых, возникают не в обществе, а в сознании конкретного человека» [Дьюи Дж. Демократия и образование. — М., 2003. — С. 269].

Говоря о фатальности научных открытий, можно отметить по крайней мере два важных обстоятельства. Во-первых, эта идея не отменяет необходимости наличия высокой креативности у человека, отрывающего новые законы природы. Во-вторых, даже отказ научного сообщества от тех или иных научных идей часто не лишает высокого пьедестала гения, их первооткрывателя. Например, мы не согласны с представлениями Аристотеля об устройстве природы, но признаем его одним из величайших в истории человечества творцов. Мы также считаем великими творцами многих физиков конца XIX — начала XX века, хотя нам и кажутся наивными их утверждения о том, что физическая картина природы ими уже в основном описана и будущим поколениям ученых осталось дописать к ней лишь несколько несущественных мазков.

Стремление науки освободиться от «культа личности творца» — явление закономерное и естественное, однако его нельзя рассматривать как попытку дискредитировать проблему изучения личности творца. Безусловно, права Д. Б. Богоявленская, утверждая: «Когда мы говорим о великих творцах, мы говорим о великих личностях».