Ниспровергатель сюжетных догм

Трагедийность коллизий и ее формы.

Уже в литературном дебюте, в «Бедных людях», Достоевский высказался в полной мере как самобытный художник, пробивающий новые пути в литературе. Белинский, тонко схватив суть его дарования в рецензии на «Петербургский сборник, изданный Некрасовым», где появился роман Достоевского, отметил три характерные черты авторской манеры: «глубоко человеческий и патетический элемент» (точнее все-таки было бы сказать — трагедийный); способность показать, как «много прекрасного, благородного и святого лежит в самой ограниченной человеческой душе»; муза его «любит людей на чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раззолоченных палат: „Ведь это тоже люди, ваши братья!“». Последнее замечание было прямым намеком на Гоголя, даже парафразом из «Шинели». Сам Достоевский позднее, в «Униженных и оскорбленных» (глава VI) включил эту мысль в своеобразную беллетристическую авторецензию на «Бедных людей», высказав ее в реакции Ихменева на роман Ивана Петровича, только что появившийся в печати.

Однако Достоевский остался в отзывах Белинского (как и Добролюбова) все-таки в пределах социологических концепций, которые доминировали у критика в последний период его деятельности, период отказа от «примирения с действительностью». Белинский не касался проблем собственно художественных, связанных с неповторимой индивидуальностью автора, который при первых же шагах в творчестве дал свой, совершенно оригинальный вклад в литературу, не просто продолжив старую традицию, а существенно дополнив ее.

В первом же романе Достоевский сделал несколько капитальных художественных открытий, так что ему потом оставалось только упорно разрабатывать их.

Прежде всего это касалось области сюжетосложения. Острая, трагедийная окраска судеб героев требовала драматических ситуаций — на пределе напряжения, в состояниях аффектов, психологических срывов. Это не исключение, а норма поэтики Достоевского: он полагал, что в таких положениях резче, полнее проявляется душа человеческая. Поэтому его герои оказываются на грани, а чаще всего переходят «за грань» обыденности и тусклого существования, возникают на переломе судьбы, в катастрофических, «запредельных» состояниях и чувствах. Писателя интересуют не просто драматические, а трагедийные ситуации, взрывные конфликты.

Можно сказать, что романы Достоевского наполнены смертями, и это проявилось уже в «Бедных людях», в сжатых пределах повествования: смерть Покровского, смерть ребенка в семействе Горшковых, наконец, самого Горшкова в момент его торжества (он выигрывает судебный процесс), что еще больше подчеркивает трагичность развязки.

Затем трагедийный мотив смерти переходит в другие произведения. Он акцентирован в «Неточке Незвановой», в «Дядюшкином сне», где герой, молодой человек, использует опыт каторжан, вызывающий скоротечную чахотку (иными словами, в повести используются реминисценции из «Записок из Мертвого дома»). В «Преступлении и наказании» уже гора трупов: старуха-процентщица и ее сестра, Мармеладов, Катерина Ивановна, Свидригайлов. (Известный автор детективных повествований Б. Акунин утрирует этот мотив в романе «ФМ»: опорой запутанной, как всегда, интриги оказывается «Преступление и наказание», поиски и чтение якобы вновь найденной рукописи романа. Свидригайлов здесь оригинальным путем спасает свою душу, продолжив «дело» Раскольникова: насильственно убирает из жизни людей, приносивших зло. От его руки или, лучше сказать, от трости, особым образом сконструированной, так что она всякий раз превращается в топор, погибает и Лужин.) В «Идиоте» зарезана Настасья Филипповна, чахотка губит Ипполита, умирает генерал Иволгин. «Бесы» — апофеоз этого мотива: поле романа усеяно трупами, преимущественно женскими, начиная с девочки-ребенка, так как во всем дают себя знать страсти и воля Ставрогина. В финале убита толпой Лиза, зарезана Хромоножка и Лебедев. Стреляется Кириллов, убит Шатов, умирает, неожиданно покинув теплое семейное гнездо, Верховенский-старший и, наконец, Ставрогин затягивает петлю у себя на горле. «Братья Карамазовы» с этой точки зрения — вполне невинный роман: смерти преданы Федор Павлович Карамазов и его внебрачный сын, лакей Смердяков, но весь роман пронизывает тема отцеубийства.

Второй важный оттенок этих кровавых развязок, увеличивающий их драматизм — не просто смерть, а очень часто криминальное событие. Л. И. Шестов полагал, что после каторжной тюрьмы Достоевский так и не смог освободиться от тягот навязанного ему острожного мировосприятия, и его творческое сознание властно захватила тема преступления и личности преступника. Однако философ невнимательно читал Достоевского. Уже «Хозяйка» (1847), его ранняя готическая повесть, замешана на крови, на убийствах, а в финале благообразный старик Мурин оказывается главарем бандитской шайки.

Давняя традиция объяснять трагедийность сюжетов Достоевского обстоятельствами его личной жизни воздвигается на зыбкой почве. Ч. Диккенс никогда не был на каторге, но это не помешало ему стать гениальным писателем, часто использовавшим криминальные сюжеты, начиная с «Приключений Оливера Твиста» и кончая «Тайной Эдвина Друда», незавершенного детективного романа, прерванного смертью автора. К тому же не следует забывать, что романы Достоевского — это не расследование преступлений, что встречается в детективных жанрах, где не важны характеры и их вполне можно заменить именами или цифрами, а глубокое исследование души человеческой.

Третий мотив, сгущающий трагедийный колорит романов Достоевского, — сумасшествие, тоже своеобразный уход из жизни. Ранние произведения конца 1840-х гг. уже отмечены этим мотивом: центральные герои «Двойника», «Господина Прохарчина», «Слабого сердца», отчим в «Неточке Незвановой», позднее в «Идиоте» — князь Мышкин, в «Братьях Карамазовых» — Иван (сильнейший припадок сумасшествия, из которого ему нелегко будет выбраться).

Что же касается женских персонажей, то в них заключен целый комплекс психических отклонений от нормы, исследованием чего тщательно занимался в свое время Набоков в эссе о Достоевском из «Лекций по русской литературе», к которым мы и оправляем читателей. Правда, Набоков полагает, что Достоевский — всего лишь автор детективных романов, где герои «действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной игре». Иными словами, он отрицает за Достоевским какое бы то ни было искусство психологической проработки характера — еще одно его преувеличение отрицательного свойства по отношению к Достоевскому.