История как источник новых криминалистических идей

Интересные идеи, основанные на историческом опыте, а по сути новые и вполне современные, не раз высказывал в своих замечательных исторических исследованиях профессор И. Ф. Крылов. Среди них, например, идея о необходимости более широкого использования экспертизы за рамками уголовного судопроизводства, прежде всего в гражданском процессе^[1]. Кто-то сегодня видит в «обслуживании» криминалистикой гражданского судопроизводства основание для расширения ее предмета. Я же убежден, что эти, несомненно, нужные и полезные научные разработки, являясь следствием интеграции научного знания, ведут не к расширению предмета криминалистики, а к формированию самостоятельных отраслей знания в рамках «прикладной криминалистики»^[2].

О повышенном внимании к проблеме использования специальных криминалистических знаний в разрешении гражданских споров свидетельствовал и исторический опыт правовой регламентации экспертных исследований в России, о котором также поведал нам И. Ф. Крылов. Так, первый законодательный акт — указ 1699 года («О порядке исследований подписей на крепостных актах в случае возникшего о подлинности оных спора или сомнения») — содержал, выражаясь современным языком, криминалистические правила разоблачения подлогов подписей под крепостными актами. И хотя Указ 1699 года имел весьма ограниченное применение, он получил свое дальнейшее развитие в отечественном законодательстве.

В этом смысле нелишне вспомнить реформу российского правосудия, которая проводилась в 60-х годах XIX столетия, завершившись введением в действие Уставов уголовного и гражданского судопроизводства 1864 года. Некоторые из регламентированных этими законодательными актами процедур касались общих и для уголовного и для гражданского судопроизводства проблем. В частности проблемы проверки достоверности разного рода письменных документов, привлекаемых в судопроизводство в качестве доказательств. Решение этой проблемы, кстати, уже тогда было ориентировано законодателем на обращение к специальным знаниям. Знаниям, за которыми название «криминалистических» закрепилось лишь спустя полвека. Среди таких проблем, в решении которых Уставы 1864 года предлагали руководствоваться специальными правилами, особое место отводилось распознаванию подлогов документов. Причем, судя по всему, эта проблема более волновала разработчиков Устава гражданского судопроизводства (УГС), нежели уголовного. Не случайно, надо полагать, первые нормативные правила работы с подложными документами были сформулированы именно в Уставе гражданского судопроизводства 1864 года. Этими правилами должны были руководствоваться и участники разбирательств уголовных дел. Статья 698 Устава уголовного судопроизводства 1864 года (УУС)^[3], в частности, предписывала: «По подозрению в подлоге акта, не признанного еще подложным со стороны суда гражданского, суд уголовный производит исследование по правилам, постановленным в Уставе судопроизводства гражданского (ст. 547—554)»^[4].

Правила проверки подлинности спорных документов содержали предписания как общего, так и специального характера. Общие правила были сформулированы в ст. 547 УГС: «Исследование подлинности заподозренного акта производится: 1) освидетельствованием акта и поверкою содержания его с другими документами; 2) допросом свидетелей, которые на актах значатся, или на которых сделана ссылка тою или другой стороною, в подтверждение или в опровержение подлинности акта; 3) сличением почерка и подписи на заподозренном акте с почерком и подписью того же лица на других несомнительных актах»^[5].

Интересно, что «сличение почерка и подписи», которое и сегодня представляет собой один из наиболее распространенных видов криминалистической экспертизы документов и которое уже в XIX веке предлагалось поручать сведущим лицам^[6], Устав гражданского судопроизводства рекомендовал как один из нескольких способов распознавания подлогов.

Мало кто из современных судебных деятелей гражданскоправового профиля «исследование подлинности заподозренного акта» начинает с его полноценного «освидетельствования» (осмотра) и сопоставления с другими документами. Во всяком случае, в материалах гражданских и арбитражных дел, с которыми мне приходилось знакомиться, я не встретил ни одного случая, когда бы суд отразил в протоколе судебного заседания результаты проведенного непосредственно им, а не сторонами спора, исследования документов, представленных в деле. Те правила работы с сомнительными документами, которых законодатель рекомендовал придерживаться судьям, рассматривавшим гражданские дела в XIX веке, судебные деятели нашего времени, очевидно, считают излишними. Как сказано у Екклесиаста: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после»^[7].

Нет ничего поэтому удивительного в том, что нормативные правила осмотра документов, известные юристам России более полутора веков, со временем исчезли из арсенала цивилистов. Современный ГПК РФ все прежние законодательные правила распознавания подлогов документов уместил в три строчки, рекомендовав для этой цели лишь назначение экспертизы (ст. 186 ГПК РФ).

Никакие иные возможности для выявления признаков фальсификации документов судами, рассматривающими гражданские дела, практически не используются, и, возможно, именно потому, что о них мало кому из цивилистов известно. Возвращение в современное гражданское судопроизводство правил работы с документами, выработанных задолго до их «легализации» криминалистической наукой, могло бы стать примером не только восстановления исторической памяти, но и условием повышения эффективности работы гражданских судов, судя по всему, с пренебрежением относящихся к рекомендациям криминалистики.

Рассуждая о заимствовании современной криминалистикой исторического опыта, нельзя не сказать об одной из самых серьезных на сегодняшний день проблем — проблеме борьбы с коррупцией в правоохранительной сфере и сфере отправления правосудия. Эта проблема стала едва ли не самой обсуждаемой, причем не только в средствах массовой информации и в профессиональных юридических кругах, но и, разумеется, среди тех, кто так или иначе оказался «жертвой» российской правоохранительной системы и отечественного правосудия. Хотя сам термин «правосудие», происходящий от словосочетания «правый», то есть «правильный» суд, не очень-то подходит для обозначения тех процессов и явлений, которые подвергаются критической оценке.

Между тем в истории отечественного нормотворчества можно обнаружить даже для своего времени весьма оригинальные законодательные решения проблемы борьбы с той же фабрикацией уголовных дел представителями правоохранительной власти. В частности, одно из таких решений было предложено в «Учреждении о губерниях» от 7 ноября 1775 года, принятом в период царствования Екатерины Великой. В нем устанавливался порядок, а главное — юридические основания уголовного преследования и описывались средства противодействия заведомо незаконному привлечению к уголовной ответственности. Здесь, в частности, говорилось, что «прокуроры и стряпчие должны предъявлять доношения и уголовные иски только тогда, когда имеют на то ясные доказательства или сильные улики»^[8]. При отсутствии таковых надлежало руководствоваться правилом, сформулированным в «Кратком изображении процессов и судебных тяжб», изданном в качестве приложения к Воинским Уставам Петра Первого (1716 г.): «…понеже лучше есть десять винных освободить, нежели одного невинного к смерти приговорить»^[9]. Позже этот принцип был распространен на все виды совершаемых преступлений, получив закрепление в Своде Законов Российской Империи 1832 года^[10].

Екатерининское «Учреждение о губерниях» предусматривало и ответственность за нарушение этих положений. Как было сказано в его ст. 406 п. 10, «за умышленный неправильный уголовный иск, — стряпчие и губернские прокуроры подвергаются платежу всех убытков, лишению их мест и сверх сего тому наказанию, под которое старались подвести обвиняемого»^[11]. Замечательный пример законодательного решения проблемы борьбы с коррупцией в сфере правосудия.

Учитывая современную российскую реальность, было бы неплохо заимствовать и некоторые другие законоположения, известные из нашей истории, имея в виду, что значительная их часть принималась не только как средство противодействия коррупции в рядах тех, кто был призван бороться с преступностью, но и в качестве меры, призванной усовершенствовать их деятельность. Интересно, к примеру, как еще в 1А—16 веках решался вопрос о стимулировании «общества» к активным действиям по раскрытию убийств и отысканию преступников. О мерах такого рода говорилось, в частности, в Двинской уставной грамоте Великого князя Василия Дмитриевича 1398 года, уставной Белозерской грамоте 1488 года, уставной грамоте Дмитровского князя Юрия Иоанновича Каменского 1509 года. Из этих самых грамот, — писал в 1849 году В. А. Линовский, — «видно, что по душегубству, т. е. убийству, общества обязаны были отыскивать убийцу, а в случае неотыскания его платили виру»^[12].

Штрафовать правоохранителей, не исполняющих или плохо исполняющих свои обязанности, и сегодня было бы более чем уместно. А в случаях причинения гражданам ущерба от принятия неправосудных решений, компенсированного государством, не лишним было бы взыскивать с виновных следователей и судей соответствующие суммы в порядке регресса. Такое «возмещение», допускаемое российским гражданским законодательством, вполне согласуется с понятием и законности и справедливости. Тем более что зарплату оперативные сотрудники, следователи и судьи получают из бюджета, который формируется за счет налогов, уплаченных гражданами страны, однако ответственности перед ними за результаты своего труда они при этом не несут никакой. Увы, но, несмотря на законные основания для такого взыскания, практика, насколько я могу судить по известным мне источникам, подобных примеров не знает.

Одна из причин неуязвимости служителей «закона», выносящих заведомо неправосудные решения, видится, помимо прочего, в том, что в этой сфере деятельности всегда ревностно охранялась тайна их принятия. Ознакомиться, например, с материалами уголовных дел мог лишь узкий крут участников судопроизводства, а раскрыть их содержание для публичного обсуждения или независимой профессиональной оценки было делом практически невозможным. И потому за ширмой «тайны следствия» легко было спрятать даже самые вопиющие нарушения закона, в основе которых лежат и некомпетентность, и коррумпированность правоохранительной и судебной системы. Причина в том, что в силу закона анализировать уголовные дела с юридическими последствиями вправе были только уполномоченные на то лица (руководители следственных подразделений, прокуроры, суд, отчасти адвокаты и их подзащитные). Между тем в материалах сомнительных уголовных дел фиксировались и заведомо ложные показания, и фальсифицированные вещественные доказательства, и другие источники доказательственной информации, безосновательно оцененные следствием и судом как вполне достоверные.

Информация, содержащаяся в этих материалах и нередко позволяющая найти ответ на вопрос о фактических основаниях вынесения неправосудных решений, оказывалась недоступной для общественного контроля и научной оценки, а провозглашаемая идея «прозрачности» правосудия в сфере уголовного судопроизводства оставалась лишь благим пожеланием.

Между тем, чтобы оценить итоговые решения следствия и суда как незаконные и несправедливые, бывает достаточно обнаружить в материалах уголовных дел факты очевидных злоупотреблений, допущенных при их принятии, которые тем не менее не были приняты во внимание. Поэтому анализ таких дел важен не только как основание для юридической оценки судебных решений на последующих этапах судопроизводства — в кассации или в надзорном производстве, где корпоративная солидарность зачастую играет не последнюю роль, — но и как средство общественного контроля над отправлением правосудия.

Гласное обсуждение итогов работы правоохранительных органов и суда может, на мой взгляд, стать и эффективным способом противодействия коррупции, а возможно, и восстановления утраченного профессионализма сотрудников правоохранительной и судебной системы. Однако мало кто знает, что вопрос о «прозрачности правосудия», поднятый в современной юридической литературе сравнительно недавно^[13], обсуждался как минимум еще 150 лет назад. Достаточно привести высказывание выдающегося юриста, профессора Владимира Даниловича Спасовича, который в 1861 году писал о важности прислушиваться к общественному мнению, оценивающему судебные решения: «приговор судебный… есть закон безусловно обязательный для всех по данному делу, всякий закон должен быть разумен, а он разумен только тогда, когда есть возможность ежеминутно его оценить и взвесить критически те основания, на которых он построен; когда я, другой, третий, десятый, когда весь народ, когда общественное мнение, вникая в существо дела и восстанавливая в своем сознании ту цепь умозаключений, посредством коей судья установит достоверность вины или невинности подсудимого, может сказать: мы бы точно так судили, если бы были на месте судьи»^[14] (выделено мной —А. Э.).

Проблема прозрачности правосудия, о которой с надеждой говорят и ученые, и практические работники, тем не менее многими воспринимается исключительно как доступность судебных актов для ознакомления, как допуск населения к обозрению принятых решений. В этих целях еще в 2008 году был принят Федеральный закон № 262 «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в РФ», который предусматривал размещение в Интернете текстов судебных решений после их принятия, а приговоров — после их вступления в законную силу.

Как на это нововведение отреагировали в частности судьи, говорят результаты их опроса. Согласно полученным данным, лишь 5,7% опрошенных судей посчитали профессионально важными для себя качествами прислушиваться к мнению общественности^[15].

И подобная реакция вполне объяснима, поскольку для судейского сообщества контроль за их деятельностью на уровне ознакомления «общественности» с судебными решениями никакой опасности с точки зрения подрыва их авторитета не представлял. Как лица несведущие, представители общественности способны, вероятно, обнаружить в таких решениях только очевидные ошибки. Поэтому можно быть уверенными, что приведенные цифры вполне адекватно отражают ожидания от «внедренной» на законодательном уровне «прозрачности» работы отечественных судов, ибо профессиональным судьям нет никакого смысла реагировать на непрофессиональные оценки их труда. По степени своей эффективности такая форма общественного контроля подобна борьбе за здоровье граждан, которую чиновники от здравоохранения проводили бы путем предоставления любому желающему права ознакомиться с историями их болезни.

Совершенно ясно, что обеспечение просто доступа к судебным решениям еще не гарантирует действенности общественного контроля. Какой смысл в ознакомлении с судебными (и не только) решениями, если «общие пользователи» не имеют достаточных знаний, чтобы давать этим решениям профессиональную оценку. Только обеспечив возможность профессионального реагирования на принятые решения и открытого обсуждения его результатов, можно говорить о прозрачности как об условии повышения эффективности и качества правосудия. Без профессиональной оценки таких решений ни улучшения их качества, ни тем более результативности борьбы с коррупцией в рядах судейского сообщества ждать не приходится. Это, разумеется, потребует легализации профессиональной оценки «вывешенных» на сайтах судебных решений независимыми специалистами, причем разных юридических специальностей, с точки зрения их обоснованности, достоверности выводов, научности суждений и т. д.

Идея обращения к общественному мнению для критической оценки судебных приговоров, высказанная В. Д. Спасовичем еще в середине XIX столетия, в случае ее реализации могла бы стать эффективным средством контроля, способным повысить качество отечественного правосудия. При условии, разумеется, ее дополнения возможностью привлечения для достижения этой цели профессиональных юристов и экспертов^[16].

Легализация экспертно-правовых оценок материалов уголовных дел сведущими лицами могла бы стать одним из эффективных способов и распознавания, и профилактики негативных явлений в сфере уголовного судопроизводства. Перспектива стать объектом профессионального интереса на уровне гласных экспертно-правовых оценок способна, как можно предположить, остановить многих из тех следователей, прокуроров или судей, кто сегодня готов за деньги, в угоду власти или по иным мотивам принимать решения, противоречащие и закону, и справедливости, и совести.

• [1] Крылов И. Ф. Криминалистическая экспертиза в России … С. 2А—27.
• [2] О проблемах расширения предмета криминалистики и развития ее прикладных отраслей говорилось в § 3 гл. 1 настоящей работы.
• [3] Здесь и далее УУС — Устав уголовного судопроизводства.
• [4] См.: Уголовно-процессуальный кодекс России. Ч. 1. Официальные тексты // отв. редактор В. А. Панюшкин. Воронеж, 1998.
• [5] См.: Судебные уставы императора Александра II. СПб., 1914. С. 267.
• [6] «Сличение подписи и почерка на актах может быть поручено сведущимлюдям, которые избираются и дают свое заключение на общем основании», —говорилось в ст. 553 Устава гражданского судопроизводства. А в разъясненияхСената со ссылкой на Закон от 15 июня 1912 года имелось дополнение «Сверхспособов, указанных в статьях 547, 549—553, исследование акта может бытьпроизведено судебно-фотографическим, химическим или иным техническимспособом. В случае надобности, мировой судья может отослать акт для исследования к мировому судье ближайшего уездного или губернского города, а для судебно-фотографического исследования — в лабораторию при прокуроре С.-Петербургской судебной палаты».
• [7] URL: http://www.patriarchia.ru/bible/eccl/
• [8] Цит. по: Линовский В. А. Указ. соч. С. 135.
• [9] Там же. С. 172.
• [10] См.: Спасович В. Д. Указ. соч. С. 24.
• [11] Цит. по: Линовский В. А. Указ. соч. С. 135—136.
• [12] Линовский В. А. Указ. соч. С. 7.
• [13] См., например: Волженкин Б. В. Прозрачность правосудия и информационная безопасность // Судебная практика в российской правовой системе.СПб., 2003.
• [14] Спасович В. Д. Указ. соч. С. 66.
• [15] Шайдуллина С. Портрет современного судьи: исследование. URL: http://slon.ru/russia/a_sudi_kto-820 338.xhtml
• [16] Примеры такой «экспертизы» материалов уголовных дел описаныв работах проф. А. А. Эксархопуло. См, например: Эксархопуло А. А. Специальные познания … С. 155—278; Его же: Заключение специалиста по уголовному делу, рассмотренному Таганским районным судом г. Москвы, в отношении подсудимого Макарова В. В., обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного п. «б» ч. 4 ст. 132 УК РФ // Библиотека криминалиста.2012. № 1; Его же: Экспертно-правовое заключение на кассационное Определение судебной коллегии по уголовным делам Мосгорсуда от 29.11.2011 годапо уголовному делу Макарова В. В., осужденного Таганским районным судомг. Москвы 05.09.2011 года за совершение преступления, предусмотренногоп. «б» ч. 4 ст. 132 УК РФ, изменившей квалификацию содеянного на ч. 3 ст. 135УК РФ // Библиотека криминалиста. 2012. № 2.