Биографический миф о Пушкине в русской литературе советского и постсоветского периодов

Как атеист я в Пушкина не верю"1 — так современный поэт Константин Арбенин сформулировал собственные взаимоотношения с пушкинским мифом. В этом стихе содержится как провозглашение божественной сущности Пушкина (мифологизация), гак и опровержение ее (демифологизация). Несовпадение образа Пушкина, закрепившегося в русской ментальности, и реального человека, так называемого биографического автора, чьи творения столь высоко ценимы современниками и потомками, создает особую диалектику пушкинского мифа, его динамическое равновесие. Строка из поэмы Арбенина восходит к письму Пушкина: «В вопросе счастья я атеистя не верю в него <.>"2, что может свидетельствовать о провозглашаемом современным поэтом тождестве между понятиями «счастье» и «Пушкин», то есть являться мифологической гранью сознания поэта.

Это отождествление, свойственное многим русскоязычным писателям XX в.3, демонстрирует, с одной стороны, концептуализацию слова «Пушкин», то есть максимальное взаимоудаление означающего и означаемого. С другой стороны, «концептосфера» каждого носителя языка зависит от его культурного опыта4, и в этом отношении богатство культурных ассоциаций, вызываемых в русской литературе XX в. образом Пушкина, не имеет аналогов.

Назовем основные этапы формирования мифа о Пушкине: создание образа «национального» поэта во время празднований юбилеев в XIX в.- сакрализация образа поэта в литературе «серебряного века" — «огосударствление» образа «товарища» Пушкина в соцреализме, начиная с «юбилея» столетия смерти в 1937 г.- интимизация образа в индивидуальных манифестациях мифа в эпоху.

1 Арбенин К. Ю. Пушкин Мой. Поэма во фрагментах. СПб.: Зимовье Зверей, 1998.

2 Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 10. JL: Наука, 1979. С. 647. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте, с указанием римской цифрой тома и арабской — страницы.

3 Ср., например, сравнение Пушкина с радугой в стихотворении В. Набокова «Памяти Блока» или превращение «чудного мгновения» пушкинской жизни в «чудную вечность» для читателя в одноименном эссе Б. Ахмадулиной.

4 См.: Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка // Русская словесность. О г теории словесности к структуре текста. М.: Academia, 1997. С. 280−287. оттепели" — демифологизация образа в литературе постмодернизмараспад концепта «Пушкин» в концептуализмеразнообразные попытки «воскрешения» Пушкина в соврехменной литературе.

Авторитетный пушкинист Сергей Бочаров в своей статье «Из истории понимания Пушкина» говорит о двух видах знания о Пушкине: пушкиноведении (объективном, построенном на фактическом материале) и философской и писательской пушкинистике (основанной на герменевтическом круге, интуитивно собирающей целое из частей). Согласно мнению ученого, мифологизация Пушкина осуществляется-в пушкинистике, или, иначе говоря, метафизическом «целостном знании», обосновывающем исключительность «явления» поэта в мировой культуре (а это ядро пушкинского мифа), выводящем его из общего историко-литературного ряда. В процессе мифологизации поэта ученый видит «некую объективность высшего порядка"5.

Противоположная точка зрения выражена в полемическом эссе писателя и ученого Юрия Дружникова с характерным названием «Дуэль с пушкинистами"6. По его мнению, в основной своей части пушкинский миф совпадает с советским периодом: это различного рода напластования, преимущественно идеологического характера, искажающие подлинный облик поэта. Нарушение нормы восприятия Пушкина «казенной пушкинистикой» делает возможной «дуэль» Дружникова с пушкинистами. Следствие этих противоположных тенденций (по выражению Л. Аннинского, «мифотворчества» и «мифоборчества») — современное восприятие поэзии Пушкина: от «пушкиноведения» академических толкователей произведений поэта и музейных работников, для которых авторитет поэта непререкаем, до массовой культуры, «поп-пушкинистики», для представителей которой отсутствуют всяческие запреты.

Вопрос о соотношении реального Пушкина и мифа о нем ставит писатель, критик и литературовед Владимир Новиков в концептуальной статье «Двадцать два.

5 Бочаров С. Из истории понимания Пушкина // Пушкин и теоретико-литературная мысль. М.: ИМЛИ, Наследие, 1999. С. 146.

6 Дружников Ю. Дуэль с пушкинистами. М.: Асас1е1та, 2002.

7 Аннинский Л. «Наше всё» — наше ничего? Мифотворчество на прицеле у мифоборчества // День литературы. 2002. № 1. Январь. мифе! о Пушкине"8. Ученый делает вывод о том, что в пушкинском мифе «текст жизни» поэта и все остальные тексты, сотворенные им, равноправны для читателей, вопреки желанию автора провести между ними четкую границу. Отсюда мысль: подлинный Пушкин равноудален от крайних полюсов мифотворчес гва.

Своеобразным медиатором между академической и массовой пушкинистикой можно считать современную художественную литературу, которая не только легитимизирует пушкинский миф, доставшийся ей в наследство от прежних эпох, но и, обновляя его собственными средствами, создает художественные феномены, призванные осовременить его устаревшую форму. Инвариантный набор черт внешнего облика и вех биографии, остававшийся ранее неизменным при характеристике Пушкина, независимо от жанра или содержания произведения, в конце XX в. сменяется принципом варьирования, изменения объема, качества и количества тех или иных компонентов образа с целью демонстрации влияниясовременного миросозерцания на восприятие «протеистического» образа Пушкина.

По мнению писателя и теоретика литературы Михаила Берга, современный исторический роман о Пушкине невозможен, потому что в нем не осталось места для вымысла9. Иначе говоря, «перфектологический» роман о Пушкине так же фантастичен, как и «футурологические» произведения, повествующие о будущем. (Ср., например, футурологический рассказ А. Битова «Фотография.Пушкина. 1999» и его же перфектологический роман-музей «Пушкинский дом».) По этой причине такие авторы, как Т. Толстая и М. Берг, с разными целями пересматривают варианты финала пушкинской дуэли. «Сюжет» (многозначное название рассказа) Т. Толстой метафорически вмещает в себя всю последующую русскую литературу, которая в виде обрывочных «сюжетов» проносится в бредовом сознании выжившего после дуэли раненого Пушкина. Исгория России в результате выздоровления «солнца русской поэзии» поворачивается вспять, хотя в ней действуют те же «случайные» персонажи (Ульянов и Джугашвили, а не Ленин и Сталин), которые, как и иные.

8 Новиков В. И. Двадцать два мифа о Пушкине // Новиков В. И. Роман с литературой. М.: ШТКАОА, 2007. С. 6- 19.

9 См.: Берг М. Несчастная дуэль М.: Издательство Ивана Лимбаха, 2003. гении", согласно историософской концепции другого Толстого, являются лишь «рабами истории» в «роевом» движении народов10.

В романе М. Берга «Несчастная дуэль», который автор позиционирует как «концептуальное высказывание"11, Пушкин и Дантес меняются местами. Первый играет роль соблазнителя, а второй — несчастного мужа Натальи Николаевны, который, будучи убитым на дуэли Пушкиным, лишает его морального права быть духовным лидером нации. Нация лишается своего «всего», при таком раскладе становящимся > совершенно непостижимым X** (иксом), которому для пущей убедительности автор приписывает две звездочки. «Русский Бог» заменен фрейдистским фаллосом, что, возможно, означает изменение хода истории в сторону западного образа жизни в случае потери нацией своей идентичности. С другой стороны, американский ученый Дэвид Бетеа пишет о влиянии 3. Фрейда на менталитет американского общества и шире — современного мира, ориентированного на Запад, и невозможности использования методологии психоанализа по отношению к Пушкину12.

Тема «старого Пушкина» и в том и в другом случае далека от ее решения.

B.В. Набоковым, который в романе «Дар» меч тал о «роскошной осени пушкинского гения». Эта тема поднимается А. Битовым в рассказе «Памятник зайцу», где заяц, перебежавший дорогу поэту, собиравшемуся тайком приехать в Петербург из Михайловской ссылки, заставляет суеверного Пушкина вернуться назад и выполнить свое поэтическое предназначение. Возможное участие в восстании декабристов могло с гать причиной каторги и способствовать продлению жизни поэта путем избавления от петербургских интриг. Таким образом, снимается проблема «старого Пушкина» (неполной реализованное&tradeего гения в силу преждевременной смерти), поскольку гений высказывается полностью в каждом своем произведении. Ср. слова Пушкина о смерти A.C. Грибоедова: «Грибоедов сделал свое. Он написал уже «Горе от ума» «13.

10 Толстой JI.H. Война и мир // Толстой JI.H. Собр. соч в 22 т. Т.6. М: Художественная литература, 1980.

C. 10.

11 Берг М. Несчастная дуэль. М.: Издательство Ивана Лимбаха, 2003. С. 19.

12 Бетеа Д. Воплощение метафоры: Пушкин, жизнь поэта Пер. с англ. М. С. Неклюдовой М.: ОГИ, 2003. С. 70.

13 Разговоры Пушкина. Сост. С. ГессенJI. Модзалевский. М.: Федерация, 1929. С. 122.

Пушкинский миф по структуре, происхождению и функционированию отличается как от архаического мифа, так и от модернистского неомифа и имеет свою, совершенно особую природу. Первый понимается преимущественно как способ «устойчивого выражения мироощущения и миропонимания человекаеще не создавшего себе аппарата абстрактных обобщающих понятий и соответствующей техники логических умозаключений"14- второйвозрождает и реконструирует архаические и классические мифы, синтезируя историю культуры и ее новейшие формы15. Пушкинский миф в отличие от вышеописанных форм мифологического сознания представляет собой сюжет, опирающийся на реальную биографию поэта, его творчество, письма, прозу и публицистику, то есть является биографическим мифом. По мысли исследователя, биографический миф появляется тогда, когда рациональное объяснение и понимание феномена невозможно или не нужно по тем или иным причинам. В этом смысле механизм возникновения биографического мифа подобен механизму возникновения мифа архаического16. Другое дело, что каждый писатель, интерпретатор мифа, актуализирует те его аспекты, которые наиболее близки его собственному мировоззрению, и тем самым способствует как архаизации, так и модернизации мифа.

Таким образом, миф о Пушкине, понимаемый узко (как литературный феномен) и широко (как социокультурное явление), оказывается не только весьма значимым в, контексте русской культуры последних двух столетий, но и одним из самых гибких объектов, допускающих различные интерпретации и трансляции в литературе XX в. При этом каждая манифестация мифа (от агиографических до развенчивающих тенденций), не теряя мифологических интенций, содержит элемент позитивного знания, из которого возникают многие вторичные культурные феномены, в частности столь уникальный феномен, как пушкиноведческий сюжет. Первооткрывателем в этой области литературы можно считать А. Синявского, который в «Прогулках с Пушкиным» под маской Абрама Терца синтезировал.

14 Дьяконов И. М. Архаические мифы Востока и Запада. М.: ЛИБРОКОМ, 2009. С. 9.

15 См., например: Руднев В.11. Ыеомифолошческое сознание // Руднев В. П. Энциклопедический словарь культуры XX века: Ключевые понятия и тексты. М.: Аграф, 2003. С. 269−273.

16 См.: Никитина О. Э. Биографический миф как литературоведческая проблема: На материале русского рока. Дис. .к.ф.н. Тверь, 2006. лагерный" и металитературный дискурс. Впоследствии А. Битов переадресовал.

11 своим героям-литературоведам Льву Одоевцеву и А. Боберову собственные пушкиноведческие открытия, соединившие, по мысли критика, «профессионализм исследователя и целостный писательский подход"18. Не менее показательный синтез науки и мифологии представляет собой «пушкиноведческий детектив» А. Лациса «Верните лошадь!», в котором основным предметом изображения предстает литературоведческая эвристика, а объектом — интуитивно выявляемый «подлинный автор» сказки «Конек-Горбунок», которым, согласно логике автора, оказывается не Ершов, а Пушкин.

В данной работе мы ограничиваем объект рассмотрения литературными произведениями тех авторов, судьбы и творчество которых, на наш взгляд, дают достаточное представление о функционировании пушкинского мифа в изменяющемся национальном самосознании советского и постсоветского периодов. Это произведения различной жанровой природы: А. Ахматовой, М. Цветаевой, В. Маяковского, С. Есенина, М. Булгакова, Ю. Тынянова, А. Платонова, А. Синявского-Терца, Д. Самойлова, Е. Евтушенко,.

Б. Ахмадулиной, Б. Окуджавы, В. Высоцкого, И. Бродского, Л. Лосева, Т. Кибирова, Д. Пригова, А. Битова, Т. Толстой др. Кроме того, в ряде случаев мы обращаемся к произведениям «второго» и «третьего» литературных рядов, опубликованным в малодоступных источниках, которые, думается, наглядно демонстрируют ту или иную манифестацию мифа о Пушкине. Масштаб исследования — XX век — позволяет показать воздействие мифа о Пушкине на специфику художественных произведений и обратное влияние писательской рецепции на такие компоненты, как язык мифа, мифологемы и мифемы, иконография, значение имени «Пушкин» (от мифа к концепту) — инварианты и варианты мифа о «Первом поэте».

Необходимость историко-литературного исследования пушкинского мифа обусловила выбор темы, обеюятельный анализ которой позволяет увидеть.

17 Битов А. Г. Пушкинский дом. М.: Современник, 1989; Битон Л.Г.МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ. Последний Пушкин М.: Фортуна ЭЛ, 2007.

18 Сурат И Памятник зайцу // Новый мир 1994. № 10. С 237−239. диалектику мифотворчества и мифоборчества в современной литературе, что является целью нашей работы. Из нее вытекают следующие задачи:

• выявить основные компоненты мифа о Пушкине как особого континуума в составе русской литературы;

• определить роль континуальных мифем в языке пушкинского мифа;

• выявить значение иконографии в конструировании и трансформациях мифа;

• сформулировать философские аспекты пушкинского мифа;

• выявить операциональный потенциал мифологем (реконструкция и деконструкция мифа);

• обозначить инварианты современного литературного мифа о «Первом поэте» на примере мифа о Бродском;

• продемонстрировать функционирование мифологем-образов как фундаментальной части биографического мифа;

• проследить использование мифологем-акций в аксиологическом аспекте в литературе XX в.

Некоторые из аспектов данной темы можно считать в достаточной степени изученными. Так, монография М. В. Загидуллиной «Пушкинский миф в конце XX века» содержит анализ множества фактов, документов, источников, связанных с двухсотлетним юбилеем поэга. По мысли исследователя, именно «юбилей снял кавычки и придал бывшей метафоре статус термина"19. В диссертационной работе того же автора20 дано подробное теоретическое обоснование понятия «пушкинский миф», проанализирована его социокультурная функция в конце XX в, а также рецепция различными поколениями читателей. Функционирование мифа о Пушкине в художественной литературе названо одной из возможных перспектив данного исследования.

Восполняя эту задачу, О. В. Богданова изучает пушкинский миф на материале постмодернистской литературы. На правах синонимов в этой работе используются термины «мифологизированный концепт Пушкин», «концепт-миф.

19 Загидуллина М. В. Пушкинский миф в конце XX века. Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 2001. С. 4.

20 Загидуллина М. В. Классические литерагурные феномены как историко-функциональная ' проблема (творчество A.C. Пушкина в рецептивном аспекте). Дисс. .д. ф. н. Екатеринбург, 2002.

У 1.

Пушкин" (а иногда и «пушкинский миф»), что, как нам представляется, нуждается в дальнейшем теоретическом осмыслении. На наш взгляд, речь идет о трех различных понятиях: социокультурный миф, концепт в «концепгосфере» носшеля языка и концепт в концептуализме. Миф — весь свод национальных представлений о культурном героеконцепт (символ) — креативный метафизический смысл, привнесенный в образ конкретным писателемнаконец, концепт (клише) — затертый речевой и визуальный образ, оторванный от первозданного смысла. Различие между концептуальностыо и концептуализмом, мы постараемся показать в главе второй данной работы па примере стихотворений Т.ГО. Кибирова'(концептуальность) и-Д.А. Пригова (концептуализм).

Глава «Пушкинский миф в литературе конца XX — начала XXI века» в учебном пособии М.А.Черняк22 демонстрирует использование термина «пушкинский миф» не в качестве мегафоры, но в качестве уже устоявшегося литературоведческого понятия, которое эффективно применяется в методике преподавания современной литературы. Отдельным манифестациям пушкинского мифа посвящены работы, подобные диссертационным исследованиям Г. А. Доброзраковоп, Н. В. Налегач, Е. В. Осмининой и многих других.

Вместе с тем применение понятия «пушкинский миф» весьма многообразно, что приводит порой к необоснованному расширению значения термина. Мы ставим себе целыо взглянуть на проблему активного функционирования разных аспектов пушкинского мифа с несколько иной точки зрения, чем это делалось до сих пор. Нас будет интересовать онтологический статус пушкинского мифа в литературе XX в., то есть его бытие в пространстве художественных текстов. Целесообразно, (на наш взгляд, выявить ряд специфических мифологем, из которых сконструирован пушкинский миф. По мысли К. Г. Юнга, «искусство мифологии определяется.

21 Богданова О. В. «Пушкин — наше все.»: Литература постмодерна и Пушкин. Научная монография. СПб.: Факультет филологии и искусств СГТбГУ, 2009.

22 Черняк М. А. Современная русская литература: учеб. пособие. СПб.- М., Сага, Форум, 2004. этДоброзракова Г. А. Пушкинский миф в творчестве Сергея Довлатова. Автореф. дис.. к.ф.н. Самара, 2001; Налегач Н. В. Пушкинская традиция в поэзии И. Анненского. Автореф. дис.. к.ф.н. Томск, 2000 (параграф «Миф о Пушкине как идеальном поэте в лирике И. Анненского. Рождение и смерть поэта» в первой главе) — Осминина Е. В. Творение мифа и интерпретация культурного героя: Розанов и Пушкин. Дис. .канд. культурологии. Кострома, 2005. своеобразием своего материала. Основная масса этого материала, сохранявшаяся традицией с незапамятной древности, содержалась в повествованиях о богах и богоподобных существах, героических битвах и путешествиях в подземный мир — повествованиях («мифологема» — вот лучшее древнегреческое слово для их обозначения), которые всем хорошо известны, но которые далеки от окончательного оформления и продолжают служить материалом для нового творчества. Мифология есть движение этого материала: это нечто застывшее и мобильное, субстанциональное и всё же не статичное, способное к трансформации"24.

Мифологема в случае пушкинского мифа — это элемент биографического сюжета, та часть «тела мифа», которой может быть как наиболее репрезентативный образ, так и событие (акция). Например, мифологемы, подразумевающие многозначные, подчас противоположные друг другу толкования в современной культурной ситуации: царь, няня, Анна Керн, Наталья Гончарова, Дантес. Образы-мифологсмьт, связанные с самоопределением поэта: чудо-ребенок, арзамасский Сверчок, потомок негров, пророк, памятник. Мифологемы-события (акции): лицейская дружба, «Арзамас», Южная ссылка, Северная ссылка, женитьба, дуэль.

О ^.

Мифогенность этих событий «биографической легенды» связана, с их способностью генерировать новые трактовки, как в художественных, так и в научных (и околонаучных) сферах, которые свидетельствуют о том, что пушкинский миф не только не рушится с уходом тоталитарной эпохи26, но, напротив, активноучаствует в современном национальном самоопределении, нуждаясь в пристальной научной рефлексии. Именно это доказывает актуальность предпринятого нами исследования. Изучение того, как миф о Пушкине становится ценнейшим материалом для вторичного моделирования в литературе XX в., в ходе которого провозглашается право на «свободу от Пушкина» — символа различного рода идеологий и — право па «моего Пушкина».

24 Юнг К. Г. Душа и миф: шесть архетипов. КиевМ.: Совершеноiво — Port-Royal, 1997. С. 13.

25 Выражение Б. Томашевского. См.: Томашевский Б. В. Пушкин. Книга первая (1813 -1824). М.- Л.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 56−63.

26 Как мы показали выше, Ю. Дружников полагал, что пушкинский миф является ее производным. как стратегии конструирования и воспроизводства человеческой идентичности, обусловливает новизну данной работы.

Методологическую основу исследования составили научные труды по мифологии, проблематика которых связана с изучением сущиосш мифа: миф как дух музыки" и основание культуры (Ф.Ницше), мифологическая апперцепция (И.

Кант, В. Вундт), миф как форма проявления индивидуального и коллективного бессознательного (3. Фрейд, К.Г. Юнг) и имманентная символическая форма сознания (Э. Кассирер). При анализе механизмов формирования мифологизированных образов в литературе большое значение для данной работы.

01 имели исследования JI. Леви-Брюля (закон парципации — сопричастия) и К. Леви-Строса (структурные компоненты мифа). Рассмотрение автобиографических мифологем базировалось на трудах A.A. Потебни (проблема субъекта мифотворчества), А. Ф. Лосева (мифологизм любой личности), А. Н. Веселовского (миф как субъективная форма восприятия мира). Определение структуры пушкинского мифа и выявление ее элементов в текстах литературы XX в. было ориентировано соответственно на структурную поэтику (семиотику) Ю. М. Логмана и мотивный анализ Б. М. Гаспарова. Анализ панхронического диалога с Пушкиным отдельных писателей и переосмысления мифа о нем в полифоническом сознании литературы XX в. основывался на теоретических построениях М. М. Бахтина.

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования его материалов в учебных курсах «Современная русская литература» и «Историческая поэтика литературы XX века» на филологических факультетах вузов, а также при разработке спецкурсов, спецсеминаров и элективных (факульташвных) курсов по истории русской литературы XX — XXI вв.

Структура работы: диссертация состоит из введения, грех глав, заключения и библиографического списка, включающего 380 наименований.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Позитивистская картина мира, как правило, требует «развеять миф», выявить некую единственно возможную правду о поэте. В ходе исследования мы стремились показа! ь, что механизмы формирования и функционирования хмифа о Пушкине в русской лшературе таковы, что его не только нет необходимости «развеивать», напротив, он является наиболее ценным компонентом культуры, генерирующим возможность непрерывного диалога ее творцов между собой. Феномен функционирования пушкинского мифа в том, что ни его реципиенты, ни даже репрезентанты зачастую не осознают, что находятся в поле мифа. Каждый по-своему трактует онтологические, аксиологические и гносеологические аспекты, формирующие своеобразный континуум современного мифа о Пушкине.

Противовесом созиданию мифа оказывается процесс демифологизации, признаки которого мы наблюдали в творчестве разных писателей, от Д. Хармса и А. Синявского-Терца до Д. Пригова и Т. Кибирова. Мы убедились, что демифологизация избавляет восприятие образа Пушкина от устаревшей ортодоксии. С другой стороны, в большинстве случаев демифологизация компенсирустся конструированием новых концепций пушкинского мифа, как спонтанным, так и нарочитым. Сознательное созидание неомифов, являющееся специфической чертой модернизма, не было предметом нашего изучения, а примеры спонтанной, «вторичной» мифологизации можно увидеть во многих демифологизирующих текстах, начиная с пьес А. Платонова, стихов и эссе М. Цветаевой до прозы А. Битова и С. Довлатова.

Мифологические двойники реального существовавшего поэта A.C. Пушкина — это с одной стороны, «боги» и «герои», наследующие черты классического образа Пушкина (созданного прежде всего совместными усилиями Гоголя и Достоевского) — с другой — «трикстеры» и «шуты», продолжающие линию пушкинианы Хармса и Синявского. Порой писатель придумывает свою оригинальную мифологию, обладающую чертами мифологии традиционной. Так, разрабатывая мифологему дуэли, поступили, например, Михаил Берг в романе «Несчастная дуэль», сделавший Пушкина убийцей Дантеса, и Марта Меренберг, в романе «Зеркала прошедшего времени» создавшая авторскую версию гибели Пушкина.

Анализ структуры пушкинского мифа мы начали с автобиографического мифа как доминанты жизни и творчества поэта. В поэтическом творчестве, как было показано, чаще всего формируются основные мифологемы, которые затем последовательно демифологизируются как самим поэтом, так и его окружением. Из запоминающихся мифологем формируется непротиворечивый лирический сюжет пушкинской поэзии. Автомиф уравновешивается, антимифом, придающим ему диалектическую устойчивость. Ценность антимифа для поэта в том. что он с негативной точки зрения дублирует и заставляет уточнять-автомиф, делая образ автора все более детализированным, интригующим для будущего читателя. Эга диалектика автомифа стала одной из возможных причин того, что в творческой деятельности последующих поколений пушкинский миф становится объективированной реальностью, независимо от субъективных и исторических факторов, на которых данная категория была основана.

Следующим рассмотренным элементом структуры пушкинского мифа в литературе XX в. стал используемый язык. Обнаружилось, что само имя «Пушкин"-в течение двух столетий его рецепции неоднократно меняло свое значение, как в контексте русской ментальности, так и в сознании отдельных представителей русской литературы. Сакрализующая тенденция пушкинского мифа сохранилась в языке в форме континуальных мифем таких, как: «русский человек через двести лет», «солнце русской поэзии», «всемирная отзывчивость», «наше все» и т. д. В дискурсе отдельных представителей русской литературы означаемое слова «Пушкин» не только выходит за пределы пушкинской биографии, но начинает выражать предельно обобщенные понятия: для Ходасевича Пушкин — имя национальной культуры, для Цветаевой — имя животворящей бесконтрольной и внеморальной поэтической стихии. Одним из следствий этого процесса становится то, что в обыденной речи русских людей конца XX в. имя «Пушкин» начинает обозначать кого-то, заведомо далекого от того, о чем говорится.

Мы выявили, что пушкинская иконография (рисунки, портреты и карикатуры от пушкинской эпохи до наших дней) активно участвует в строительстве и обновлении мифа о Пушкине, порождая новые образы.

Современная иконография свободно варьирует различные мифологемы пушкинской биографии, отражая акхуальные представления о месте поэта в культурном пространстве. В этом она является безусловным отражением аналогичной тенденции в литературе. Например, мифологема «старого Пушкина», выжившего после дуэли, функционирует в литературе от В. Набокова до А. Битова и Т. Толстой, отражаясь всовременной живописи. (См. выставку «Поэзия пушкинского мифа» в Государственном музее A.C. Пушкина.).

Философские аспекты пушкинского мифа, выявленные в ходе анализа его рецепции поэтами, прозаиками и критиками, демонстрируют, что одни и те же события могут по-разному переживаться и осмысляться различными реципиентами, а значит, и существовать в разных системах ценностей. Весь спектр прочтений формирует континуум пушкинского мифа и делает его не только объектом позиаиия, но и его инструментом. Элементы мифологизированного сознания свойственны, таким образом, не только литературе, но и науке о ней. Сознание исследователя (в том числе автора работы) зачастую схановится составной частью предмета изучения, то есть мифотворчества как процесса. Отсюда вывод о смежности понятий мифотворчества и художественной условности, мифотворчества и научной рецепции, которые, безусловно, не тождественны, но пограничны.

Схематизируя, можно сказать, что онтологический и аксиологический аспектхл находят свое воплощение преимущественно в поэзии и философской критике. Гносеологический аспект, предполагающий поиск истоков пушкинской гениальности, наиболее востребован в историческом романе о Пушкине и литературоведческих изысканиях, находящихся на стыке науки и художественного творчества. Мы выявили, что фундаментальную часть мифа о Пушкине составляет набор мифологем «биографической легенды», связанных с самоопределением поэта: чудо-ребенок, Сверчок, потомок негров, няня, пророк. Мифологемы-акции (утаенная любовь, дуэль, памятник, заповедник), имеющие отношение к наиболее репрезентативным событиям реальной биографии поэта, закрепились в национальной памяти и отразились в литературе XX в. преимущественно в аксиологическом, ценностном аспекте.

Вместе с тем нельзя не огметнть, что философские аспекты пушкинского мифа существуют в литературе XX в. в непрерывной взаимосвязи, что заставляет вспомнить образ «клубка» мотивов, использованный Б. Гаспаровым. Вычленение отдельных мифологем позволяет выявить их операциональный потенциал, т. е. способность мифа к реконструкции (многие писатели проецируют свою биографию на основополагающую парадигму пушкинского мифа) и деконструкции (варьирование традиционных и создание новых мифологем в художественных текстах).

Важным применительно к обозначенной теме представляется то обстоятельствочто процесс спонтанного формирования разного рода новых мифологем, которые, темне менее, стремятся встроиться в традиционную структуру пушкинского мифа, и развитие мифа как целого сюжета приобретают одинаковую направленность, формируя новый устойчивый культурный феномен. Говоря философским языком, происходит онтологизация мифической реальности, которая статусно начинает приравниваться к миру эмпирики. Пушкинский миф осознается как феномен, самостоятельный по отношению собственно к личности-и творчеству исторического Пушкина.

Мифогенность культурного феномена — отнюдь не исключительный случай. Другое дело, что разворачивание традиционных мифологем очень тесно связано с контекстом, в рамках которого это происходит. В контексте сегодняшнего дня образ Пушкина генерирует новое мифологическое пространство, в котором к устоявшимся биографическим мифологемам добавляются новые, авторскиеразличными писателями выстраиваются сюжеты, помогающие выразить сегодняшнее понимание жизни вообще, судьбы и поэзии Пушкина в частности. Несмотря на то, что имя Пушкина называют «собирательным» — квинтэссенцией русской литературы, «нарицательным» — русским синонимом слова «поэт», это имя порождает цепь свободных аллюзий, имеющих первоначальным импульсом восприятие известных фактов биографии и творчества поэта.

Все перечисленное заставляет говорить о том, что миф о Пушкине в современной литературе представляет собой культурный код, с помощью которого.

522 Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы: Очерки рус. лит. XX в. М.: Вост. лит., 1994. происходит самоидентификация творческой личности как писателя и человека, создающего текст собственной жизни в целом и тексты конкретных произведений в частности. Если традиционной культуре (как дореволюционной, так и советской) в той или иной мере была свойственна тенденция сакрализации «Первого поэта», то основным отличием культурного кода пушкинского мифа в постсоветской лшературе является выход из-под власти привычного набора мифологем и создание вторичной мифологии. Сходным образом происходило освоение архаических мифов в античной литературе, что свидетельствует о структурном сходстве мифов Нового времени и древних эпох.

Одним из очевидных преимуществ современной литературной ситуации можно считать свободу конструирования образа Пушкина, тем более что набор мифологем, характеризующих образ автора-героя в творчестве Пушкина, менялся, и это привело к манипулированию ими на разных этапах развития пушкиноведения. Для одних он был и остается «пророком», для других гением моцартианского типа и т. д. Третьи, пользуясь образом Пушкина как своеобразным архетипом русской литературы, вкладывают в него принципиально новое содержание — современное понимание роли поэта в условиях «смерти поэзии». В этом случае, мы имеем дело с неомифологическим сознанием.

Поскольку в культурном пространстве любой его компонент принципиально мифогснен, то есть обладает способностью продуцировать мифологемы, любые попытки в какой-либо форме заявить о собственном восприятии пушкинского мифа приводят к формированию того, что Я. Голосовкер назвал «мифом моей жизни». Собственный миф становится частью глобального мифа о Пушкине, который воспринимается как парадигма идеальной писательской судьбы.