Феномен тоталитаризма в контексте европейской культуры

Актуальность исследования.

Периоды кризиса в развитии общества, как правило, сопровождаются крайне болезненной процедурой «переоценки ценностей», ставящей под сомнение всю предшествующую социокультурную традицию, всю систему аксиологических доминант и духовно-нравственных ориентиров этого общества. Под вопросом оказывается актуальность ценностного диспозитива и, соответственно, его регулятивный статус. Как известно, слова «кризис» и «критика» этимологически родственны и восходят к греческому слову, означавшему «различаю, сужу, выношу приговор». Метафорически кризис можно представить как радикальную самокритику общества, суд над прошлым и настоящим ради будущего. Однако, в пределе такая критика оборачивается утратой национально-культурной идентичности, приводя к нигилистическому отказу от своей культуры как ненастоящей и иллюзорной, к стремлению освободиться от дискредитированного исторического наследства, начать с нуля, взяв за образец иные, кажущиеся более успешными, прагматично-" посюсторонними" и потому более эффективными, ценностные доминанты: отрицание подлинности самого себя есть утверждение подлинности Другого. Если своя культура интерпретируется как неподлинный хаос видимостей (т.е. «симулякр» в терминах современной постмодернистской философии), находящийся вне мирового исторического процесса, то в соответствии с логикой трансфера, Другой наделяется всей полнотой истины, становясь ее — истины — непререкаемым источником.

Концепция тоталитаризма, разрабатывавшаяся западными теоретиками М. Истменом, Х. Арендт, Р. Ароном и др. в 30−50-е гг. была подхвачена учеными, имевшими определяющее влияние на формирование реальной политики США (прежде всего такими, как советник президента США по национальной безопасности З. Бжезинский и профессор Гарварда, один из авторов конституции ФРГ К. Фридрих) и активно использованы в качестве основополагающей идеологической стратегии в «холодной войне» против СССР: отождествление побежденного европейского фашизма с советским коммунизмом, при полном игнорировании фундаментальных различий между этими режимами, преследовало вполне очевидные политические цели.

С конца 80-х гг. концепция тоталитаризма становится чрезвычайно популярной в отечественной исторической и социально-философской науках. Понятие «тоталитаризм» начинает использоваться как ключевой, всеобъясняющий концепт при описании советского периода российской истории, а в некоторых исследованиях и русской культуры в целом: идеологический симулякр стал той точкой идентификации, в которой советское и постсоветское общество уясняло себе свою целостность. При этом либеральное происхождение термина «тоталитаризм» воспринималось как некий трансцендентный гарант значения и научной объективности — только Другой владеет подлинной неидеологизированной правдой о нас самих.

Однако, актуальность настоящей работы не исчерпывается необходимостью выявления и деконструкции сознательно мифогенной системы идеологических и политических составляющих концепции тоталитаризма, системы, обладающей собственной логикой и выполняющей в итоге историческую функцию самооправдания.

Появление концепта «тоталитаризм» в качестве элемента языка западной политической культуры глубоко не случайно и не может быть объяснено лишь идеологической конъюнктурой.

Этот концепт опосредованно отражает сущностные черты базовой аксиологической структуры европейской культурной парадигмы, являясь ее идеальным недифференцированным антиподом, своеобразным «инобытием». Данное обстоятельство придает особую актуальность детальному сравнительно-историческому исследованию глубинных ценностных оснований социально-философских теорий. Такое исследование позволяет наметить путь к подлинному диалогу культурных традиций, лишенному как механического подражания Другому, так и презрительного высокомерия по отношению к нему.

Степень разработанности проблемы.

Проблема «тоталитаризма» стала актуальной для отечественной науки сравнительно недавно, но с конца 80-х гг. ее обсуждение приобретает систематический и концептуальный характер. Появляется целый ряд публикаций по этой теме, проводятся конференции и круглые столы.

Феномен тоталитаризма получает освещение в работах Ю. И. Игрицкого, Н. В. Загладина, Ю. М. Бородая, К. С. Гаджиева, Л. Я. Гозмана, А. М. Эткинда, В. М. Кайтукова, А. Янова, В. С. Библера, М. С. Восленского, М. К. Мамардашвили, Б. Гройса, И. П. Смирнова, А. М. Пятигорского и других. Однако, для большинства этих работ характерен анализ проблемы либо в контексте социально-философской и политологической проблематики, либо в историко-философском срезе. При этом внимание исследователей концентрировалось в основном на либеральной концепции тоталитаризма. Динамика этого понятия в контексте развития современной европейской философии, культурно-исторические и ценностные детерминации различных социально-философских теорий тоталитаризма оставались за пределами рассмотрения. Данная работа представляет собой попытку восполнить существующий пробел в изучении культурно-аксиологического аспекта проблемы.

Методология и источниковедческая база исследования.

Методология исследования базируется на диалектикоматериалистическом понимании взаимоотношения между идеальным и материальным как процесса специфичного для общественно-исторической жизнедеятельности человека, процесса, заключающегося в движении по «спиралеобразной фигуре» (Э.Ильенков), где конец превращения материального в идеальное (т.е. производства материальной жизнедеятельностью общественного человека акта идеализации действительности) становится началом противоположного цикла материализации, опредмечивания идеального. Таким образом, мир духовной культуры (коллективно создаваемый людьми), включая нравственные императивы и ценностные доминанты, как обладающий особой формой объективности, рассматривается диссертантом в рамках диалектико-материалистического дискурса в качестве относительно самостоятельного объекта исследования.

Разработка вопроса типологии интерпретаций концепта «тоталитаризм» в контексте аксиологической проблематики осуществляется на основе сравнительно-исторического, аксиологического, культурологического и семиотического подходов. В диссертации также используются методы анализа, разработанные в социальной психологии, социологии, литературоведении и лингвистике.

Теоретической основой для настоящего исследования послужили работы Н. А. Бенедиктова, Э. В. Ильенкова, А. Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, К. Маркса, Ф. Ф. Нестерова, Ю. С. Степанова, И. П. Смирнова, В. Н. Топорова, Б. А. Успенского и других.

В качестве источников, являющихся в диссертации предметом социально-философского анализа, с одной стороны выступают работы теоретиков либеральной концепции тоталитаризма (Х.Арендт, Р. Арона, Ж. Желева, А. Авторханова, Л. Гозмана, А. Эткинда и других), представителей Франкфуртской школы и экзистенциализма (Т.В.Адорно, Г. Маркузе, Ж. П. Сартра, М. Хоркхаймера), теоретиков постмодернизма (Ж.Деррида, Ж. Делеза, М. Фуко) — с другой стороны — труды мыслителей русской философской традиции: И. А. Ильина, А. Ф. Лосева, П. А. Флоренского, Л. П. Карсавина, И. Л. Солоневича, Л. А. Тихомирова.

Выбор источников обусловлен следующими причинами. Сам термин «тоталитаризм», как уже отмечалось, является продуктом западной философской и политологической мысли и показателен в том отношении, что опосредованно отражает и выявляет наиболее типичные и сущностные черты западно-европейской ценностной структуры именно тогда, когда применяется для описания других культурных традиций.

В русской философии термин «тоталитаризм» употреблялся крайне редко. (В частности, употребление его Н. А. Бердяевым было обусловлено возможно тем, что многие работы мыслителя, вышедшие в эмиграции, были рассчитаны на европейского читателя). Понятия «соборность» А. С. Хомякова, «симфоническая личность» Л. П. Карсавина, «народная монархия» И. Л. Солоневича, «теократическая синархия» П. А. Флоренского, органическая демократия" А. Г. Дугина, «идеократия» Н. С. Трубецкого не являются аналогами «тоталитаризма». За ними вырастает иная система ценностей, специфика и нюансы которой не «прочитываются» при использовании термина «тоталитаризм» .

Сравнительно-исторический анализ двух традиций философского дискурса и стоящих за ними типов ценностного диспозитива позволяет глубже понять особенности каждого из них и очертить границу, разделяющую и, одновременно, связывающую эти диспозитивы, определить те грани и точки перехода, в которых возможны диалог и «со-бытие» культур.

В качестве источников в диссертации активно используются и художественные тексты. Возможность такого использования в исследовании, посвященном философской проблематике имеет методологическое обоснование в понимании текста как коммуникативного события между создателем и читательской аудиторией. Концептуализация литературного текста как места пересечения точек зрения автора и аудитории (могущих не совпадать по своим объемам) противостоит как формальноструктуралистским моделям, центральным пунктом которых была уникальность эстетического, т. е.сосредоточенность на структурных признаках (сигналах), делающих литературный текст собственно литературным, так и вульгарно-социологическому подходу, редуцирующему литературу, по словам П. И. Медведева (М.М.Бахтина) «до роли простой служанки и передатчицы других идеологий.» (Медведев, 1993, с.24).

Таким образом, коммуникативный («диалогический») подход, основы которого были заложены работами М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, М. В. Нечкиной, позволяет рассматривать контекст не в качестве простого механического отражения, но как органическую часть текста. Возникает проблема художественного текста, который во многом определяет, формирует идеи и представления людей, создает их культурный горизонт и, соответственно, является важнейшим источником реконструкции системы их ценностных ориентаций. При этом вводимые в работу художественные тексты могут быть неинтересными именно с художественной точки зрения.

Именно поэтому в диссертации использовались как произведения «высокой» литературы (А.Белого, А. Блока, В. Брюсова, Ф. Достоевского, Е. Замятина, Ф. Кафки, В. Набокова, Дж. Оруэлла, А. Роб-Грийе, О. Хаксли и др.), так и фольклорные тексты и произведения «массового» искусства (от средневековых «exempla» и «видений», до современного голливудского кинематографа).

Цели и задачи исследования.

Целью диссертационной работы является анализ ценностных оснований различных типов представлений о феномене тоталитаризма, характерных для западноевропейской и русской культурных традиций. Достижение цели предполагает решение следующих задач:

— выявление и определение различных типов философского дискурса в зависимости от интерпретационной стратегии по отношению к понятию «тоталитаризм» ;

— раскрытие общемировоззренческих и аксиологических предпосылок формирования соответствующих представлений о тоталитаризме в «либеральном», «неомарксистском» и «постмодернистском» типах дискурса;

— сравнительно-исторический анализ ценностных структур европейской и русской культурных традиций в контексте социокультурных стереотипов восприятия властных отношений;

— выяснение применимости концепта «тоталитаризм» в качестве элемента универсального метаязыка типологического описания;

— выявление соотношения понятия «тоталитаризм» с одной стороны и понятий «соборность», «синархия», «органическая демократия» с другой в контексте «энергийного символизма» русской культуры.

Научная новизна диссертации определяется совокупностью поставленных задач и полученных результатов исследования. В предлагаемой работе предпринята попытка теоретического обоснования связи между преобладающими в культуре аксиологическими представлениями и смысловым содержанием социально-философских концепций тоталитаризма. Новые научные результаты, полученные в процессе исследования, состоят в следующем:

— выявлены и обоснованы критерии выделения типов интерпретации содержания концепта «тоталитаризм». Изучение изменения семантического объема этого понятия позволило вычленить «либеральный», «неомарксистский» и «постмодернистский» типы дискурса;

— проанализированы различия между ними и генетическая связьвыявлены общие аксиологические и мировоззренческие доминанты;

— установлена связь между ценностными представлениями европейской культуры, содержанием социокультурного стереотипа восприятия власти и теоретическими концепциями «тоталитаризма» в современной западно-европейской философии;

— выявлена идеологическая и пропагандистская компонента этих концепций. Показана внутренняя противоречивость самого понятия «тоталитаризм» и его самодеконструкция в постмодернистской парадигме западной культуры;

— обоснованы своеобразный характер и символическая интерпретация ценностной структуры русской культурной традиции в контексте властных отношений;

— продемонстрирована недостаточная эффективность применения термина «тоталитаризм» для объективного описания русской социополитической традиции.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования материалов диссертации в преподавании курса по философии культуры, социальной философии и политологии, при подготовке семинаров и спецкурсов по аксиологии, культурологии, истории современной западной и русской философии, а также в публичных лекциях, рассчитанных на широкую аудиторию интересующихся философской проблематикой.

Апробация работы.

Результаты исследования нашли отражение в докладах и выступлениях диссертанта на Международной научной конференции «Возрождение России и русская общественная мысль» (Нижний Новгород, 1993 г.) — V Российском симпозиуме историков русской философии «Отечественная философия: русская, российская, всемирная» (Нижний Новгород, 1998 г.) — научно-практической конференции «Десять лет российских реформ: некоторые итоги и новые проблемы» (Нижний Новгород, 2002 г.).

Основные положения диссертации прошли апробацию на уровне статей и тезисов, опубликованных в научных сборниках: «Исторические взгляды И.Л.Солоневича» //Возрождение России и русская общественная мысль. -Н.Новгород, 1993; «Русская монархическая историософия XX века» // Отечественная философия: русская, российская, всемирная. — Н. Новгород, 1998; «Структура ценностей и проблема метаязыка типологического описания культур» // Десять лет российских реформ: некоторые итоги и новые проблемы. — Н. Новгород, 2002; «Власть, договор и дар в контексте „энергийного символизма“ русской культуры» // Вопросы российской всемирной истории. -Арзамас, 2002.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

A. Эткинд, опираясь на традицию европейской либеральной мысли от А. де Токвиля до И. Берлина, выделил ключевое для западной политической культуры понятие «негативной» свободы. Оно окончательно конституируется в эпоху Возрождения и Реформации и утверждает самодостаточность индивида как высшую ценность. Гарантией свободы общества в целом является область, в границах которой каждый человек неприкосновенен (см. Эткинд 2001). Эта область — область PRIVACY — не может быть определена позитивно-содержательно, она — пустая форма, внутри которой человек может действовать без помехи со стороны Другого (других индивидов, общества в целом, государства).

Ценность «позитивной свободы», «позитивных» человеческих прав (таких, как участие в публичной политической жизни, активно артикулируемая и отстаиваемая гражданская позиция, участие в борьбе за осуществление своих прав) состоит в том, что они позволяют защитить высшую ценность, а именно «негативную» свободу индивида. Фундаментальная значимость «негативной» свободы характерна не только для либеральной традиции. Радикально отличный от нее по своим философско-политическим взглядам, Ж.-П.Сартр в своем понимании свободы как «ничто», привносимого в мир человеческой реальностью, парадоксально сближается с либерализмом, придавая «негативной свободе» онтологический статус. Свобода берется Сартром лишь в одном ее измерении, которое схватывает только момент отрицания и не несет в себе никакой конструирующей возможности. Противостоящее «свободе» «в-себе-бытие», несмотря на свою абстрактность оказывается предельно емкой категорией. Под нее подпадает и мир вещей, и общественные предписания, образующие сферу безличного шап" (М.Хайдеггер), и психологические механизмы, прошлое, выливающееся в привычку, и другие «Я», стремящиеся превратить мое «Я» в чистый объект, словом все, что так или иначе препятствует безграничной свободе — «ничто». (Коррелятом непрерывного отрицания, которым связаны «бытие-для-себя» и «бытие-в-себе» на уровне онтологии, является непрерывное отрицание субъектом общей практики серийных отношений, включающих в себя и все виды организации — отсюда анархо-нигилистический пафос сартристского революционизма).

Таким образом, и либеральный дискурс, и революционно-" гошистский" исходят по сути из понятия свободы как чистой негативности. Различие между ними состоит, выражаясь метафорически, в длине окружности, ограничивающей «негативную» свободу. Если для Берлина границы «негативной» свободы поддаются рациональному определению и правовому контролю (достаточно определить те свободы, иначе говоря права, которых субъекта нельзя лишатьту же свободу, которую субъект в этих условиях выберет для себя сам, нельзя определить или контролировать именно потому, что это дело его свободного выбора, только «негативная» свобода, или права человека, мыслима безотносительно к конкретному субъекту), то для Сартра (и западного левацкого радикализма в целом) — объем «негативной» свободы предельно расширяется (а, следовательно, расширяется и объем противостоящей ей сферы «в-себе-бытия»), она постоянно выходит из своих граництем самым, на социально-философском уровне, история превращается в беспрерывную серию бунтов, перманентно отрицающих «практико-инертные ансамбли» .

Концепция тоталитаризма, артикулировавшаяся в пространстве западной культуры, имеет своим аксиологическим фундаментом именно концепт «негативной» свободы. Радикальное, на первый взгляд, несходство между либеральной теорией тоталитаризма, неомарксистской и постмодернистской оказывается не столь радикальным: детальное исследование обнаруживает общий аксиологический диспозитив. Динамика трансформации концепта «тоталитаризм» от либерально-" классического" к постмодернистскому определяется вектором расширения объема понятия свободы — чем «шире» свобода, тем семантический объем концепта «тоталитаризм» больше. Если для либерального дискурса (с его попыткой решить апорию между приватностью и публичностью путем создания баланса между ними, создания детальной правовой системы сдержек и противовесов, гарантирующей неприкосновенность автономных 1осш'ов индивидов) тоталитаризм есть его «иное», идеальный антипод, негативный двойник, являющийся не столько портретом Другого, сколько апофатическим автопортретом, то для «неомарксизма» Франкфуртской школы и экзистенциализма Ж.-П.Сартра бациллами тоталитаризма заражена любая социальность: ничем не сдерживаемая анархистская свобода возможна только в момент разрушения «инертной» социальности, в бесконечном революционном «потлаче». Наконец, в постмодернистской философской парадигме тоталитаризм оказывается «тоталитаризмом» знаков и прежде всего — самого языка. Р. Барт писал, что язык «это обыкновенный фашист, ибо сущность фашизма не в том, чтобы запрещать, а в том, чтобы понуждать, говорить нечто» (Барт 1989, с.549). Согласно Барту в языке неразрывно связано рабство и властьподлинная свобода («.если свободой назвать не только способность ускользать от любой власти, но также способность не подавлять кого бы то ни было» [там же, с.550]) возможна только вне языка. Субъектом такой свободы может быть лишь шизофреник, полностью отказавшийся от любой коммуникации и любого осмысления мира вообще, живущего в бессвязном, фрагментированном «шизомире», где ни одна из команд не может быть понята в качестве безусловной и не вызывающей сомнений в ее необходимости. Стать субъектом свободы, освободиться от «тоталитаризма» значит вовлечься в линию шизофренического ускорения, обрести свое «тело без органов» (Ж.Делез, Ф. Гваттари), которое не нуждается в речи и словах, чтобы быть-в-мире, претерпеть «становление животным» .

Концепт «тоталитаризм» достигает в постструктуралистской мысли своей самодеконструкции, являясь ВСЕМ, становится НИЧЕМ. Его можно уподобить «мане» (т.е. магической силе в первобытных верованиях) в том смысле, в каком ее понимал К. Леви-Строс. Выступая против субстанциалистских трактовок «маны» Леви-Строс предложил рассматривать ее структурно-семантически, как некий особый символический коэффициент, который приписывается тому или иному предмету и сообщает ему магическую эффективность. «Мана», по Леви-Стросу, призвана передавать неопределенное значение, само по себе лишенное смысла, а потому способное принимать какой угодно смысл, имеющее своей единственной функцией заполнить разрыв между означаемым и означающим.

Для русской культуры, ее аксиологических оснований, понятие «негативной свободы» не является ключевым. Более того, «самодовлеющее значение свободы. уходит на задний план, а основное внимание уделяется тому высшему, всеопределяющему началу, от которого и зависит содержание и значение свободы» (Бенедиктов 1998, с.139−140).

Ставшая своеобразным стержнем русского, и во многом определившая советское мировоззрение (определение степени этого влияния — основное направление дальнейшей работы) православно-исихастская парадигма безусловного преодоления, «снятия» индивидуалистических 1осш'ов в любви (которая действует как самоотдача и одновременно как взаимопроникновение и расширение границ личного бытия), в личностно-соборном жертвенном служении абсолютно неконвенциональной святыне-истине (символически воплощающейся в том числе и в государственности) явно не может быть адекватно описана с помощью концепта «тоталитаризм». Теория тоталитаризма как концептуальная схема, «выросшая» на почве западной аксиологической аксиоматики, не позволяет «прочитать» специфику и нюансы иной системы ценностей. Применение термина «тоталитаризм» для объективного описания русской социополитической традиции представляется малоэффективным, поскольку претендующая на универсальность (вследствие забвения собственной историчности) европейская культура возводит свой язык в статус метаязыка, в результате чего из инструмента описания Другого, он превращается в инструмент самоописания.