Мотив воспоминаний как эстетическая проблема в русскоязычных произведениях В. Набокова

Творчество Владимира Владимировича Набокова (1899−1977), выдающегося писателя русского зарубежья, до недавнего времени было практически недоступно русскому читателю и оставалось вне серьезного научного изучения на родине. «Для нынешнего, да и прежних читательских поколений в нашей стране Набоков оставался фигурой полумифической, в лучшем случае — критически отраженной, да и то — несколько строк в энциклопедии, несколько страниц в исследовательской работе» (26- 210). Хорошо известный всему миру как неподражаемый стилист, чрезвычайно одаренный прозаик, поэт, драматург, литературовед, переводчик, с блеском подлинного виртуоза владевший русским и английским литературными языками, В. Набоков оставил после себя огромное наследие, на родине полностью не изданное. Но так было до недавнего времени. К счастью, сегодня отечественное литературоведение говорит не только о разделении русской литературы на два потока (советская и эмигрантская), в каждом из которых происходили и происходят свои гч"ггттгч/лгта/^Лт Т ТТЛ /-ч патттплгктт атгтттт^тт тх ттоттотттт" 1ЛТТ ГЧТТЛ^ТСГЧТ! тттт ириц^^ш, гЮ йии-ихии, ч^Длагилг! п ги^/д"^ хгх тп ру^^лип л. А" тературе XX столетия, объединившей как произведения «подцензурной метрополии», так и эмиграции: «Трагический опыт писателей разных поколений с обоих берегов огненной реки воплотился в произведения, которые ныне составляют единую русскую литературу XX века» (118- 36). В настоящее время сложился подход к русской литературе, «как к единой художественной системе — при всем различии, порой противоположности эстетических и особенно идеологических, идейных принципов, разнонаправленное&tradeвекторов ее развития, художественных тенденцийутверждение целостности литературы как проявления общности судьбы народа России, ее духовной культуры» (174- 24).

В последнее десятилетие произведения В. Набокова, как и других писателей русского зарубежья, активно издаются в Россииего творчество находится в центре внимания читателей и литературоведов, библиография работ отечественных набо-коведов значительно расширилась. Отчетливо видно стремление наверстать, компенсировать более чем шестидесятилетнее молчание, которое окружало В. Набокова в советской критике. Юбилейный 1999 год стал годом интереснейших международных конференций и фестивалей, прошедших, в частности, в Москве, Санкт-Петербурге, Таллинне, Тарту и достаточно объективно отразивших состояние современного набокове-дения, направления его развития.

Отечественное набоковедение сравнительно молодо: оно ведет отсчет от первых статей и рецензий, предваряющих публикации 80-х годов, до диссертационных исследований и монографий 90-х годов. Основные литературоведческие работы о В. Набокове, определяющие методологию, проблематику, категориальный аппарат, специфическую лексику и фразеологию, направления изучения его творчества, к этому времени были написаны на английском языкеангло-американское набоковедение, развивавшееся десятилетиями, занимает ключевые позиции. Зарубежная на-боковиана включает в свой состав более шестидесяти монографий, десятки сборников статей и тематических выпусков журналовпубликации в периодических изданиях представлены несколькими сотнями литературоведческих статей, эссе, рецензий на произведения В. Набоковаего творчеству посвящены свыше сорока докторских диссертаций (99- 3). Со 2 июля 1977 года с периодичностью один раз в полгода в США выходит специализированный журнал «Набоковиан», а с 1993 г. — журнал университета штатов Калифорния и Юта «Набоков стадиз». Таким образом создан огромный фонд работ, предоставляющий исчерпывающую информацию о любом аспекте жизни и творчества писателя.

Подавляющее большинство этих работ посвящено изучению англоязычных романов В. Набоковаэто, в частности, монографии А. Аппеля (184), Д. Бэйдер (185), Л. Мэддокс (201), Д. Мортона (203), Д. Пэкмена (204), П. Стегнера (210), М. Вуда (213) и др. Русскоязычные произведения стали активно включаться в состав изучаемого материала только в 80-е годы: наряду с англоязычными русские романы В. Набокова рассматриваются в монографиях Э. Пайфер (205), Д. Рэмптона (206), В. В. Роу (207 209), Л. Клэнси (191), Л. Л. Ли (199), Д. Бартона Джонсона (196), Л. Токер (212) и др. Исключительно русскоязычным романам (и частично рассказам) В. Набокова посвящена монография Дж. Конноли (193).

Именно исследования романов формируют проблематику и методологию современного набоковедения и позволяют выделить его тематические доминанты: нарративная структура прозы В. Набокова, металитера-турные и интертекстуальные аспекты творчества и связи В. Набокова с русской, англо-американской, французской литературными традициямиэкзистенциальные метафизические аспекты творчества В. Набокована-боковский билингвизм, «просвечивание» одного языка сквозь другой,-что сделало возможным целостное изучение прозы В.Набокова. Определился и предмет исследования — набоковский метатекст — единая макроконструкция, объединяющая все романы В. Набокова в метароман, в силу чего каждый отдельный роман может быть прочитан как составная часть этого макротекста. (Отметим, что именно в таком значении — метаконст-рукция как совокупность всех произведений, обладающая качествами единого произведения, — здесь и далее мы будем употреблять термин «метароман», зная о существовании иной интерпретации, активно используемой М. Липовецким (105). Опираясь на определения Р. Имхофа -«метапроза — род саморефлективного повествования, которое повествует о самом процессе повествования. Она сконцентрирована на феноменологических свойствах литературы и исследует сущностную природу словесного искусства в том ракурсе, в каком оно бросает свет на „творчество“, воображающее себя творящим», и Д. Лоджа — метапроза — это произведения, в которых «вымысел сочетается с элементами реализма, представляя подчас как имитацию старых текстов. сплав сюрреализма и исторических документов, куда вторгается (в автобиографических отрывках) комический реализм, приближающийся к пародии», он рассматривает как классический образец русского метаромана роман В. Набокова «Дар».

Во-первых, потому, что это роман не только о становлении таланта писателя Федора Годунова-Чердынцева, одновременно это и ряд его, героя, художественных текстов, каждый из которых сопровождается авторской саморефлексией и оказывается одной из ступеней, подводящих к его главной книгево-вторых, потому, что в романе «Дар» предложен постскриптум ко всему корпусу русской литературы: от Пушкина до серебряного века и эмигрантской словесности (два обзора русской поэзии и прозы, ироническая биография Чернышевского в сопутствующем литературном контексте, воспоминания Федора о впечатлениях от поэзии начала века, сборный портрет собрания русских писателей в Берлине) (105- 73).

Монографии Эндрю Филда (194−195) и Брайена Бойда (188−189), в которых исследуются все произведения В. Набокова, включая ранние стихи, рассказы, переводы, эссе, статьи, лекции о литературе, переписку и т. д., получили репутацию «биографий» писателяпричем работы Э. Филда оцениваются как неудачные, в то время как рейтинг двухтомника Б. Бойда, признаваемого наиболее надежным источником информации о жизни В. Набокова, очень высок: Б. Бойд написал не только превосходную, исчерпывающую биографию Набокова, но и дал обстоятельную, всестороннюю критическую оценку всего им созданного.

Изучение приемов — игровых, языковых, композиционных, которые, по классическому определению В. Ходасевича, «точно эльфы или гномы, снуя между персонажами, производят огромную работу» (171- 39]), — перестало быть основным способом постижения набоковского текста. Традиционная для англо-американского литературоведения техника close reading — «пристального прочтения», — сочетающая направленное «микроскопическое» и масштабное «телескопическое» видение текста, позволила осознать закономерности, «в соответствии с которыми выстраивается фактура набоковского текста — прежде всего языковая ткань его произведений, — и универсальных законов формирования набоковской модели мира» (99- 142).

Суть техники close reading применительно к изучению творчества В. Набокова представлена в диссертационном исследовании Т. Г. Кучиной (99), а также в работе Н. Елисеева (78) — это введение в состав исследуемого материала элементов как макро-, так и микроуровней текста. Объектами внимания в равной степени являются набоковская модель мира и графический образ буквы, поэтический язык и повествовательная структура текста, метафизическая проблематика и реминисценции. Продуктивность исследования определяется в первую очередь тем, в какой мере учитывается взаимосвязь и взаимозависимость элементов разных уровней текста. Максимальная интерпретационная продуктивность при этом отличает те работы, которые сочетают рассмотрение «мельчайших» элементов набоковского текста (конечная цель описания фактуры текстапонять механизм генерирования его значения) с осмыслением закономерностей, в соответствии с которыми формируется персональная набоковская модель мира.

Исследование творчества В. Набокова дало возможность представить его произведения — и русско-, и англоязычные — как единый мета-текст и, следовательно, разработать адекватный по-новому понятому «материалу» путь исследования. Этапной работой середины 80-х годов единогласно признана монография Пекка Тамми — «Problems of Nabokov’s Poetics. A Narratological Analysis» (210).Исчерпывающее, методологически выверенное описание всех уровней организации повествования, типов нарратора и наррататора, способов ведения речи, знаков и способов присутствия автора и читателя в тексте — при установке на демонстрацию универсальных законов построения набоковского дискурса — обозначило новый виток набоковедческих исследований (99- 143).

Русскоязычная набоковиана представлена сегодня монографиями Н. Анастасьева (27), В. Линецкого (104), А. С. Мулярчика (123), Б. Носика (131), антологией «В. В. Набоков: pro et contra» (56), несколькими десятками статей и кандидатских диссертаций. Спектр оценок набоковского наследия достаточно широк — от неподдельного восхищения до категорического и безапелляционного отрицания, что, несомненно, связано как с масштабом и своеобразием личности В. Набокова, неординарностью его дарования, самим феноменом писательского двуязычия, определившими его принадлежность всему западному миру, так и с несвободой авторов от идеологических установок, с непреодоленной в ряде случаев тенденциозностью, ангажированностью критики, воспитанной на принципах социалистического реализма. При всем положительном отношении к писателю и его творчеству многие все же не могут простить ему того, что «реальная родина, покинутая им, огромная страна, где миллионы бывших соотечественников. побеждали и страдали,., молились, проклинали, надеялись, — эта Россия не вызывала у него никакого тепла» (118- 358), что он «отвергал, решительно и целеустремленно, наш образ жизни, наши идеалы» (26- 211). Нет необходимости напоминать, что В. Набоков и не скрывал своего отношения к «презренному и мерзостному террору, установленному Лениным, пыткам и расстрелам, и всякой другой полоумной расправе» (IV, 275)1, к «не менее мерзостному царствованию Сталина» (IV, 282).

Русское творчество В. Набокова изучается в разных планах: рассматриваются такие проблемы, как отношение к покинутой родине, к Октябрьской революции, неприятие большевизма, его апологетов, положение в кругу русской литературной эмиграции, вопросы стиля, проблема творческого метода, отражение в его произведениях эпохи, событий глобального масштаба, определение места писателя в истории русской классической литературы и др. В. В. Ерофеевым, А. С. Мулярчиком, Н. А. Анастасьевым, А. А. Долининым, О. Н. Михайловым, И. Н. Толстым созданы сквозные литературоведческие построения, охватывающие русскоязычное творчество В.Набокова.

1 Здесь и далее ссылки на произведения В. Набокова, кроме специально оговоренных, даются в тексте по изданию: Набоков В. В. Собрание сочинений: В 4 т. -М.: Правда, 1990 (12), с указанием в скобках тома, страниц.

В.В.Ерофеев (79−81) группирует русские романы В. Набокова в довоенный метароман: «Машенька» — «Защита Лужина» — «Подвиг» — «Дар» -«Приглашение на казнь» — или «надроман, объединяющий несколько романов, обладающий известной прафабулой, матрицируемой, репродуцируемой в каждом отдельном произведении при разнообразии сюжетных ходов и развязок" — «роман воспитания «я» — авантюры «я» в призрачном мире декораций и поиски этим «я» состояния стабильности», переживание мощной психической травмы — изгнания из рая, само пребывание в котором дало ему возможность ощутить свое позднейшее существование как изгнание, в гораздо более глубоком смысле, чем эмиграция (80- 1214). Проследив за названными русскими романами, В. Ерофеев приходит к парадоксальным выводам: «я» набоковского героя обретает истинную человеческую силу в момент слабости, сомнения в себе, любовной неудачи (Мартын), нервного перенапряжения (Лужин) и — бледнеет, меркнет, дурнеет в момент славы и самоутверждения (Федор Годунов-Чердынцев -«вот это разросшееся «я», чью экспансию удачно и непроизвольно передает расползшееся на полстроки претенциозное имя героя)» (80- 31−32). Новым важным измерением в поисках потерянного рая, прозрением, по мнению В. Ерофеева, становятся «поиски «мы», в сторону которых устремляется обезглавленный Цинциннат, поиски существ, «подобных ему» (I, 32). Думается, что в данном случае акцент на сделанности, запрограммированности набоковского метатекста, основанного к тому же на неверной датировке романа «Приглашение на казнь» (на что указал И. Н. Толстой — 163- 182), привел к малоубедительным выводам.

А.С.Мулярчик пишет о двух равновеликих в количественном отношении группах романов (122−125): одна из них целиком связана с нашедшей свое продолжение в эмиграции Россией (от «Машеньки» до «Дара» -русские персонажи, русские нравы, привычки, манеры, русская духовная культура), другая («Король, дама, валет», «Камера обскура», «Отчаяние», «Приглашение на казнь», «Истинная жизнь Себастьяна Найта») в значительной степени ориентируется на европейские реалии и традиции — как житейско-психологические, так и литературно-эстетические. Сложившимся таким образом противопоставлением, говоря обобщенно, «русской духовности» и «западной вульгарности», В. Набоков вносил свой вклад в культурологическое измерение проблемы «Россия и Запад» (124- 197).

Н.Анастасьев, предварительно оговорив, что «неочевидность набо-ковских книг, вся эта рассчитанно-хитроумная игра с читателем, все эти „обманчиво-сильные первые ходы“ делают сомнительными попытки любых твердых суждений» (27- 13), предупреждает о возможной исследовательской ошибке. Выстраивание произведений В. Набокова в хронологическом порядке и поиск на этом основании закономерностей, попытки поделить его творчество пограничными полосами на периоды, считает он, создают иллюзию равномерного и последовательного развития творчества, «в то время как логика его. как раз сугубо нелинейна. Антитеза часто предшествует тезису, вывод — посылке. /./ Иное дело, что в те или другие периоды происходили сгущенья: романы и рассказы расходились из какой-то одной, найденной и зафиксированной точки, двигаясь по пересекающимся орбитам смысла, взаимодополняя, и иногда опровергая друг друга» (27- 186). Н. Анастасьев пишет, что на протяжении всей литературной жизни В. Набоков был поглощен изображением мира, утратившего индивидуальное, творческое начало, «массовидного мира двойников, насаждающих на земле порядок, враждебный душе и культуре» (27- 186−187), — это один круг персонажей. Но, сознавая всю условность, он все-таки собирает произведения, в центре которых — творческая личность, жизнь насыщенная и полнокровная, «гордый вызов недействительности» (27- 188) — «Защита Лужина», «Дар», «Истинная жизнь Себастьяна Найта», «Пнин», «Прозрачные вещи», «Взгляни на арлекинов!» Оценивая мастерство В. Набокова, его представление о культуре как о незыблемой творческой силе, Н. Анастасьев утверждает — и с ним невозможно не согласиться, — что набоковские «отшлифованные до блеска строки превращаются в такую ценность, становятся носителями такой красоты, быть может, единственно бесспорной, которая способна уберечь мир от распада» (27- 302).

А.А.Долинин строит свою концепцию на понимании того, как эволюционируют взгляды В. Набокова на извечную проблему отражения реальности в искусстве, в чью пользу делается выбор между «правилами игры» и «законами жизни» (76- 448). Используя поэтический образ В. Набокова, А. А. Долинин уподобляет не только его жизнь, но и творчество цветной спирали и утверждает, что незыблемое, постоянное ядро набоковской спиралевидной вселенной1 окончательно сформировалось уже в «Короле, даме, валете» и «Защите Лужина», где он преодолел двойственность «Машеньки» и, отказавшись от «законов жизни» в пользу «правил игры», заявил о себе как о художнике с совершенно особым, сугубо эстетическим пониманием мира (76- 451−452). Романы В. Набокова он называет гносеологическими, ибо речь. в них идет о различных способах видения и познания мира, постижения иррациональных тайн сущего (76- 468).

Тезис О. Н. Михайлова — «разрушение дара» (118−119), которым В. Набоков был наделен (при этом выстраивается следующая цепочка: Лужин — Цинциннат Ц. — Годунов-Чердынцев — Гумберт Гумберт) — его произведения — «феномен языка, а не идей», «языка, оторванного от жизни и пытающегося колдовским усилием эту жизнь заместить», потому столь характерно для писателя «безусловное эстетство», вдохновенная, изощренная ненависть к «толпе», снобизм (118- 361−364). Считая В. Набокова снобом, эстетом, который «высокомерно отвергал реальность, видел в словесном искусстве главным образом блистательную и „бесполезную“ игру ума и воображения» (118- 360), О. Михайлов выдвигает обвинения, которые давно уже стали общими местами и в свое время были точно предсказаны В. Набоковым: бессодержательная демонстра.

1 А. А. Долинин цитирует Дж. Мойнагана, соглашаясь с ним: «Набоков, как художник, совершает круговое движение вокруг неподвижной точки — исходного пункта всего его творчества,., описывая более широкие, более отдаленные от неподвижной точки круги» (76- 451). ция писательской техники, отсутствие нравственного пафоса, нелюбовь и презрение к человеку, «отказ от всего, что связывает художника с понятием родины, государства, национальной преемственности» (118- 368). Точка зрения О. Михайлова на роль воспоминаний — «Эхо родины продолжало сопровождать путника, однако в строгом согласии с акустическим законом удаления от источника звука. И если порой и возникает неожиданно громкий всплеск, то лишь в силу нелинейного распространения и поглощения звуковых колебаний, обманывающих ухо» (118- 358)-безапелляционнанесомненно, она сформировалась под влиянием З. Шаховской (Россия у В. Набокова — сперва «как что-то предельно живое, затем отмирающее — как эхо давно прозвучавшего голоса и, наконец, входит в открытую и тайную мифологию» — 176- 57), А. И. Куприна, Б. К. Зайцева, И. А. Бунина и других «сердитых стариков», чьи достаточно язвительные оценки он приводит в главе о В. В. Набокове своей книги «Литература русского зарубежья» (118).

С О. Н. Михайловым полемизирует И. Н. Толстой, называя его положение о «разрушении» набоковского дара очень однобоким и бессодержательным, приводя доводы, с которыми трудно не согласиться: О. Н. Михайлов приводит те цитаты и мнения, которые работают на дискредитацию, и игнорирует противоположныетенденциозно интерпретирует приводимые сведения, подходит к экспериментатору Набокову с традиционалистских позиций, не видя главного: Набоков — экспериментатор стиля, но не этики, этические же основы В. Набокова глубочайше традиционнымировоззрение В. Набокова остается не понятым (163- 178 183). И. Н. Толстой предлагает свое видение русскоязычного творчества В. Набокова: Большой Лирический Роман («Машенька» — «Защита Лужина» — «Подвиг» — «Дар» и рассказы «как возможные эндшпили разыгрываемых партий»), над которыми В. Набоков работал пятнадцать довоенных лет.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что практически все работы о В. Набокове и его творчестве написаны в одном ключе: признание эстетического феномена писателя, утверждение того, что для него главное — литература ради литературы, некая его вечная игра, осознание необычности его дара, преувеличенное внимание к набоковской «тайне», присутствие неразгаданной загадкизатем — попытки выведения его феноменального эстетизма из достаточно подробно изложенных обстоятельств личной биографиидалее — осмысление собственно набоковской концепции искусства, его метафизической эстетики, принципов организации художественного пространства и времени. Во всех исследованиях присутствует, но неоднозначно решается вопрос о творческом методе писателя и об установлении связей с традициями русской классической литературы, определение места В. Набокова в истории отечественной литературы: от утверждения, что «художественная идея русской классики Набокову не близка, более того, он с ней полемизирует» (Н.Анастасьев — 27- 79) и «книги Набокова — это то же, что и шахматные композиции, „сложное, восхитительное и никчемное искусство“, в конечном счете враждебное не просто „трафаретному реализму“, как того хочет автор, но реализму как таковому» (О.Михайлов — 118- 367) до убеждения, что «писатель Владимир Набоков представлял Россию, будучи глубоко национальным русским писателем, развившим художественные идеи русской классики» (Л.Целкова — 173- 86).

Многое сказано о совершенно особом набоковском феномене: одержимости памятью, о бремени, иге, господстве, власти памяти над сознанием писателя. Признавая память «всеобъемлющей субстанцией» (А.Мулярчик — 124- 201), исследователи склонны по-разному интерпретировать роль «ностальгического комплекса» в художественном мире писателя. Однако изучение литературы позволяет прийти к выводу, что заявленная нами тема раскрыта лишь частично (или в других аспектах) и потому нуждается в дальнейшей разработке.

В процессе наблюдений над русским творчеством нам стало ясно, что воспоминания, память для В. Набокова не просто любовное переби-рание заветных подробностей и деталей, тоска по утраченному раю детства, желание сохранить исчезнувшую Россию в художественном словеглавным является приглашение к «тотальному воспоминанию», понимаемому как духовный акт воскрешения («собирания») личностиизгнание преподнесло В. Набокову совершенно особый дар — дар Мнемозины.

Вспоминая, осмысливая свою жизнь в контексте художественного творчества, одним из воплощений которого становится память о прошлом, В. Набоков определяет свои взаимоотношения с временем. Речь идет не столько об астрономическом («Универсальном», «Объективном"-3- 512), сколько об экзистенциальном («Чистом», «Перцептуальном», «Осязаемом» — 3- 515) времени, отражающем личностную субъективность. Это время переживания человеком своей жизни, жизненного пути и опыта, вбирающего в себя не только настоящее, но и безвозвратно ушедшее прошлое и неопределенное будущеедлительность экзистенциального времени зависит от напряженности и значимости для личности переживаний. Известно, что В. Набоков по-особому относился к М. Прусту, и в способности воспринимать жизнь через призму воспоминаний он во многом соотносится с автором серии романов «В поисках утраченного времени" — с М. Прустом его сближает и творческий метод, основанный на «непосредственном впечатлении, обладающем способностью сохраняться в памяти и восстанавливать давно ушедшее прошлое в первозданной свежести» (28- 111). И когда В. Набоков пишет: «Весь роман [М.Пруста — Н.С.] представляет собой поиски, поиски сокровищ, когда сокровища — времяместо же, где они спрятаны — это навсегда ушедшее прошлое» (Цит. по: 182- 83), — мы понимаем, что так он определяет и свой творческий метод.

Таким образом, актуальность темы диссертационного исследования определяется необходимостью изучения намеченной в .ряде работ проблемы, которая существенно меняет представление о «ностальгическом комплексе» как ведущем мотиве набоковского творчества: «не тоска по утраченному раю детства», а «сладость изгнания», «блаженство духовного одиночества», «дар Мнемозины», обретаемый в изгнании, — таковы коррективы, вносимые темой «тотального воспоминания» в восприятие многих набоковских сюжетов (Б.Аверин -18- 163).

Новизна предпринятого исследования заключается в том, что, несмотря на признание особой роЛи памяти, русских ассоциаций в творчестве В. Набокова, до настоящего времени мотивная структура, в частности, воспоминания как ведущий мотив, целенаправленному изучению не подвергались, хотя во многих работах авторитетных литературоведов и критиков есть концептуально важные рассуждения о роли или значимости того или иного мотива.

Так, названы и в разной степени описаны следующие мотивы: бабочки и куколки (как предчувствие метаморфозы) и связанная с ними «лепидоптерологическая» образность — как часть живого мира, как указание на энтомологические пристрастия автора, как маркированный знак памяти, русского «потерянного рая», ностальгии, как шифр, несущий сообщение о характере и судьбе героя, как знак присутствия в тексте автора, как восхищение ювелирными изделиями природы, как следование традиции, уходящей вглубь мировой культуры (И.Боденштейн — 187- М. А. Вострикова — 62, С. Давыдов — 67- А. Жолковский — 83- Д. Карджес -198- А. Леви — 200- С. Сендерович, Е. Шварц — 146) — собаки и белки как вестники судьбы (Г.Барабтарло — 186- В. В. Роу -207) — шахматы, провоцирующие исследователей на «квадратные» или «черно-белые» метафоры в анализе текста (О.Сконечная — 150), и правила шахматной игры, по законам которой организована композиция набоковских произведенийсамой известной, пожалуй, моделью набоковско-го текста стала шахматная «конструкция» из нескольких просвечивающих друг сквозь друга шахматных досок: «Одновременно двумя шахматистами разыгрываются три или даже больше партий на нескольких стеклянных шахматных досках, которые последовательно установлены друг над другом» (М.МакКарти — 202) — а также по законам которой часто анализируется действие и система отношений «автор-персонаж» (В.Александров — 23- Д. Бартон Джонсон — 196) — игровые мотивы — мир творческой игры: «пародия», «словесный гольф», «иллюзорная реальность» (Й.Боденштейн — 187- П. Сгегнер -210) — орнитологические мотивы, когда система персонажей представлена в виде птичьего вольера (Д.Бартон Джонсон — 72) — зеркала и другие «отражающие», «бликующие» поверхности (А.Канкони — 190- Б. Кларк — 192) — лингвистические головоломки, круги, ключи во всех значениях слова (Д.Бартон Джонсон — 196) — а также цифры, топонимы, названия книг и др.

Н.Анастасьевым (26) упоминается мотив двойничества как устрашающего свидетельства жизненного крушения, который возник в «Машеньке», впоследствии повторялся вновь и вновь, а в романе «Отчаяние» стал контрапунктом. Л. Н. Целкова (173) обращает внимание на мотив отъединенности, чужеродности героя, который во многом определяет развитие сюжета романа «Подвиг», способствует прояснению главной идеина мотив смерти, образующий свой композиционный рисунок. М. Липовецкий (105) пишет о том, что смерть и — шире — конечность существования, его ограниченность жесткими пределами является подлинной и серьезной антитезой творчеству, как это понимал В.Набоков. И. Н. Толстой (165) пишет о выработанном в ранние берлинские годы мотиве гордого одиночества, который через несколько лет В. Набоков назовет «верностью» своему изгнанию. Ю. Левин (101) уделяет внимание мотиву тени, который, возникнув как бы случайно в перечислении занятий и заработков Ганина, далее разветвляется: одна линияпобочная — воплощается в «готовых предметах» (в кино, фотографиях, севастопольской Панораме), главная же проходит через все существование Ганина в романном времениа также мотиву встречи мечты и реальности — и, одновременно, мотиву встречи с любимой женщиной, данным в финале отрицательно, как «невстречи"', мотиву имени главного персонажа и связанному с ним мотиву паспорта.

3.Пехал (139) отмечает, что почти во всех произведениях В. Набокова появляются стержневые образы и мотивы, посредством которых определяется общее понятие «чужого человека» в «чужом мире»: мотивы дороги, странствования, бродячего образа жизни, скитания по чужим городам, улицам, домам, угламотсюда и появление мотива поезда, железной дороги, машины, переселения, картины гостиниц, пансионов, наемных квартир, как выражение переходности состояния, непостоянности, отсутствия родных корней.

Н.Букс (48, 50) исследует проблему «вырастания» текста романа «Машенька» из центральной метафоры (проступающей в форме скрытого цитирования стихотворения А. Фета «Соловей и роза»), элементы которой разворачиваются в самостоятельные тематические мотивы: I) мотив музыкальный — песня соловья (Ганин) и соперничающий с ним, противопоставляющий себя поэзии мотив чисел (математик Алферов, который образует с Машенькой пару «цифра и цветок») — 2) мотив «запах-душег» — благоухание, аромат, запах, как основной признак розы, цветка-символа любви (Машенька). Ею же отмечен как один из важных мотив века в «Подвиге» (50).

О.Сконечная (148) на примере «Соглядатая» и «Дара» рассматривает вопрос о людях лунного света — людях «смещенного», «третьего пола», «женомужчинах» и «мужеженщинах» — в русской прозе В. Набоковао присутствии нарциссических и лунных мотивов (мотивов луны, влюбленности в луну, эротического союза луны и месяца), которые, попав в орбиту его творчества, обрели разное звучание: от сниженно-пародийных, фарсовых до высоких и лирических.

М.Липовецкий (105) отмечает проходящий через весь роман «Дар» мотив доверчивого восхищения тем, «как умна, изящно лукава и 15 сущности добра жизнь!», искреннего любования «странностью жизни, странностью ее волшебства».

Заметим, что этот далеко не полный перечень мотивов, исследуемых как в отечественном, так и в англоязычном набоковедении, наглядно демонстрирует смешение мотивов, повторяющихся образов, тем, сюжетных ситуаций (встречается даже термин «образ-тема-мотив» — 11), что вызвано, на наш взгляд, неясностью объема и границ, отсутствием четкой теоретической определенности термина «мотив» — одного из самых распространенных и часто употребляемых в литературе.

Творчество В. Набокова представляет собой несомненное и органическое единствомотивы его взаимосвязаны, тесно переплетены друг с другом, часто «просвечивают» один через другой. Тем не менее, при известной условности выделения, мы считаем актуальным и вполне целесообразным самостоятельное изучение мотива воспоминаний, представляющего важную грань художественного мира писателя.

Во-первых, потому, что мотив воспоминаний, как эстетическое воплощение комплекса определенных чувств и переживаний, присутствует в русских романах В. Набокова (кругом которых мы сознательно ограничиваем наше исследование), хотя играет разные роли, и есть все основания считать его одним из устойчивых, доминирующих мотивов.

Во-вторых, выделение и интерпретация мотива воспоминаний важны как способ реконструкции художественного мышления и сознания писателя — той сферы, которая не раскрывается или далеко не исчерпывается при изучении жанрового своеобразия его творчества.

В-третьих, поскольку мотив более прямо, чем другие компоненты художественной формы, соотносится с миром авторских мыслей и чувств, необходим конкретный анализ его «движения», в котором он обретает свое художественное значение и ценностьнеобходимо выявление устойчивости и индивидуальности смыслового наполнения.

В-четвертых, этот мотив крайне важен не только для понимания замысла и приемов художественного решения отдельных произведений В. Набокова, но находится в прямой связи с концепцией взаимоотношений человека со временем, под знаком которых существует все творчество В.Набокова.

Объектом исследования являются романы В.Набокова.

— «Машенька» (Берлин: «Слово», 1926),.

— «Защита Лужина» («Современные записки». — 1929. — № 40−42- отд. изд. Берлин, 1930),.

— «Подвиг» («Современные записки». — 1931;1932. № 45−48- отд. изд. Париж, 1932),.

— «Приглашение на казнь» («Современные записки». — 1935;1936,л/58−60- отд. изд. Париж: «Дом книги», 1938; Берлин: «Петрополис», 1938),.

— «Дар» («Современные записки», — 1937;1938, — № 63−67- отд. изд. Нью-Йорк, 1952),.

— автобиографическое повествование «Другие берега» (Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1954).

Предмет исследования — мотив воспоминаний как эстетическая проблема в русскоязычных произведениях В.Набокова.

Цель диссертационного исследования — рассмотреть мотив воспоминаний как эстетическую проблему, имеющую концептуальное шачение для мировоззрения и творчества писателяопределить смысловую и структурно-художественную роль мотива воспоминаний в системе русскоязычных произведений В. Набоковаосмыслить художественную концепцию и эволюцию этого мотива в его творчестве.

В соответствии с поставленной целью нам предстоит решить следующие задачи:

— определить (или уточнить) объем и содержание одного из ведущих мотивов творчества В. Набокова — мотива воспоминаний, объяснить его возникновение и установить семантические границы;

— раскрыть жанрово-смысловую самобытность воспоминаний В. Набокова в сравнении с подобным явлением в произведениях выдающихся писателей «старшего поколения» первой волны русской эмиграции, в частности, И. Бунина, И. Шмелева, М. Осоргина;

— выявить устойчивость и индивидуальность смыслового наполнения мотива воспоминаний в творчестве В. Набокова;

— определить формои смыслообразующее новаторство такой художественной структуры, как «Другие берега».

Теоретической и методологической основой исследования послужили труды ведущих ученых в области методологии литературоведения, теории и истории литературы, поэтики и семиотики А. Н. Афанасьева,.

A.Н.Веселовского, Б. В. Томашевского, А. И. Белецкого, Е. М. Мелетинского, Д. С. Лихачева, Г. В. Краснова, А. Тартаковского, Ю. И. Левинаработы русских философов XIX — начала XX века И. А. Ильина, Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова и других в их литературоведческом преломлении.

В основе методики исследования — единство теоретического, историко-литературного и сравнительно-типологического методов, метод структурного анализаметод close reading — «пристального прочтения» (Т.Г.Кучина, Н. Елисеев), который предполагает детальное рассмотрение всех внутритекстуальных аспектов с учетом интертекстуальности и многомерности художественного пространства романов писателяметод «рекурсивного» (ретроспективного, обратного чтения) (Ю.И.Левин) -перечитывания или пере-перечитывания в свете более поздней прозы.

B.Набоковаметод careful rereading -«внимательное перечитывание», «перечитывание с полным пониманием» (Д.Бартон Джонсон). Методический и методологический синтез (или, в отдельных случаях, преимущественный интерес то к структурному анализу, то к традиционному, литературно-историческому, смысловому подходу) объясняется природой художественного сознания В. Набокова, которое совмещало в себе черты традиционализма и бытующего уже модернизма.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что она расширяет представление о мотиве как формальном и содержательном компоненте произведенияпрактическая значимость диссертационного исследования заключается в том, что содержащийся в ней материал, выводы и обобщения могут быть использованы при создании более полной, выверенной истории русской литературы XX века, в исследованиях поэтико-мировоззренческой специфики русского романа, а также в лекционных курсах по истории русской литературы XX века, спецкурсах и спецсеминарах, посвященных творчеству В. Набокова, в вузовском и школьном курсах литературы XX века.

На защиту выносятся следующие положения.

1. Мотив воспоминаний в набоковской поэтике как внутренняя мотивация поведения персонажа и устойчивый формально-содержательный компонент литературного текста, который может быть выделен в пределах русских романов писателя и в контексте всего его творчества.

2. Мотив воспоминаний в творчестве писателя, участвующий в организации художественного мира набоковских произведений в соответствии с конкретными эстетическими задачами.

3. Воспоминания, которые превращаются из сюжетного приема в литературную тему и дают представление о мере духовности человека.

4. Новый тип русской мемуаристики, созданный В. Набоковым, — без изложения событий в дневниковой последовательности, без описания возрастных ступеней — «эпох развития», без установления строгих причинно-следственных связей между ними, без исповедальности, но как способ эстетического освоения прошлого.

Описание решения поставленных задач определило структуру диссертационной работы. Она состоит из введения, двух глав, в каждой из которых по два параграфа, заключения и библиографии.

Заключение

.

Я думаю, что память и воображение принадлежат к одному и тому же, весьма таинственному миру человеческого сознания." «Есть в воображении нечто такое, что связано с памятью, и наоборот. Можно было бы сказать, что память есть род воображения, сконцентрированного на определенной точке.» «Воображение — это форма памяти. В этом смысле и память, и воображение упраздняют время.».

Эти размышления Владимира Набокова — «гениального обладателя всеобъемлющей памяти» — попытки выразить то невыразимое, что волею судьбы и обстоятельств оказалось открытым ему, что определило его творческую и человеческую судьбу, совершенно особый набоковский феномен — одержимость памятью, бремя, иго, господство, власть памяти над сознанием писателя. Но память — категория прежде всего философская, этическая, психологическаяпод памятью подразумевают процессы организации и сохранения прошлого опыта, она связывает прошлое с настоящим и будущим и является важнейшей познавательной функцией, лежащей в основе развития человека. Говоря о памяти, мы имеем в виду, в первую очередь, духовно-мировоззренческую сторону этого понятия.

Память в произведениях В. Набокова находит свое художественное воплощение. С одной стороны, например, в тексте «Других берегов» само слово память является ключевым: по подсчетам исследователей, оно 41 раз используется в этом произведении (130-<ЭД). В русской художественной речи слово память входит в разные образные парадигмы: памятьхранилище, кладовая, книга, жилище, живое существо, нить, мост, бездонный колодец и др. Используя их, В. Набоков, однако, включает и новые лексические единицы, семантически достаточно сложные: страстная энергия памяти, винты наставленной памяти, столица памяти, красный угол памяти, полка памяти, стеклянная ячейка памяти, взгляд памяти. Память получает в тексте произведения многомерную характеристику: она интерпретируется как пространство, дом, вместилище, оптическое устройство, наделенное энергией и творческой силой существо (1 30- 80).

С другой стороны, как категория, не относящаяся к понятиям эстетики, память отражается в художественном тексте не напрямую, а опосредовано: через тему и мотивы произведения. Термином мотив мы обозначили устойчивый формально-содержательный компонент текста, выделяемый как в пределах одного, так и нескольких произведенийкомплекс определенных чувств и идей, обладающий важнейшим признакомповторяемостью. Доминирующий, сюжетообразующий мотив воспоминаний — мотив неискпючаемый, связанныйдинамический — способный менять сюжетную ситуациюон является понятием генетическим — тем, что побудило к восприятию конкретного материала и дало толчок творческому воображению, структурным — с эстетической функцией, ведущей к установлению эстетического единства произведения, рецептивным — тем, что будит воображение читателя, литературно-историческим — присутствующим не в одном произведении. Именно понятие мотива позволило нам рассмотреть категорию памяти в художественных произведениях с эстетической точки зрения.

Важнейшими видовыми признаками литературы воспоминаний являются личностно-субъективное начало и ретроспективность, обращенность в прошлое. Известно, что временная дистанция между совершением событий и написанием воспоминаний может колебаться от нескольких недель до целых десятилетий. Ретроспективный угол зрения отбирает закрепляемую информацию, но главное — определяет возможность освещения в новом ракурсе уже известных фактов или представления их в соответствии с определенной целевой установкой, — в нашем случае, поиском тематических узоров судьбы.

Как показывает опыт культуры русского зарубежья, для возникновения потребности писать воспоминания или автобиографическую прозу было достаточно, чтобы их будущие авторы оказались вне той сферы событий и той системы отношений, о которых им предстояло рассказать, и из-за того, что события эти уже свершились, всецело отойдя в область прошедшего, и оттого, что их участие в них по известным причинам было прервано, а также, в нашем конкретном случае, и потому, что из всех детей семьи Набоковых только Владимир (а он был старшим сыном) осознал, что стал продолжателем рода, и пришел к мысли о нескончае-мости жизни и неуничтожимости’таких «фамильных драгоценностей», как благородство, стойкость, подвижническое служение языку и культуре, политическая зоркость, ненависть к тоталитаризму, сопротивление пошлости, мещанству, независимость духа и суждений, последовательная защита своих идеалов, пестование непохожести, индивидуальности, внимание и памятливость.

Постоянное обращение к воспоминанию со временем превратилось из сюжетного приема в литературную тему, что привело к преобразованию мемуарно-автобиографического жанра в творчестве В.Набокова. Это произошло, с одной стороны, потому, что жанрам, ускользающим от канонов и правил, присуща экспериментальная смелость и широта, непринужденное и интимное отношение к читатешо (Л.Гинзбург — 66- 137). А с другой — в поэтике В. Набокова «биография, с ее здравомысленной линейностью, связностью, предсказуемостью, заменяется судьбой, построенной по принципам сочетания разнонаправленного» (Ю.И.Левин, Д. М. Сегал, Р. Д. Тименчик, В. Н. Топоров, Т. В. Цивьян — Цит. по: 105- 92).

Метод В. Набокова заключается в исследовании прошлого, оставшегося в воспоминаниях и документальных свидетельствах, в поисках того, что он называет тайными темами, узорами судьбыоднажды обнаруженная тема прослеживается на протяжении многих лет, а к финалу все найденные тематические линии гармонично сплетаются. В своем русском творчестве, в рассмотренных нами романах В. Набоков дал возможность каждому из героев — Ганину, Лужину, Мартыну, Цинциннату, Федоруразобраться в своих судьбах, а затем — в трех автобиографиях — проследил за развитием тематических узоров в своей жизни.

Воспоминания для В. Набокова — это понимание неуничтожимое&tradeпрошлого, в котором ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет. Воспоминания — то, что помогает преодолеть время, проскользнуть в его «чистую стихию», увидеть себя в вечности и разобраться в настоящем, найти его истоки и причины. Глубокий мыслитель, В. Набоков пытается изменить наше отношение ко времени, проясняя его сущность: «философски Время есть только память в процессе ее творения», — утверждает он.

С таких позиций мы рассматриваем «Другие берега» как «постфактум сотворенный писателем прообраз всех его русских романов европейской поры» (В.Пискунов), «ключ к пониманию довоенного мета-романа» (В.Ерофеев), как попытку осмысления с других берегов океана не только жизни в России, но и жизни в Европе, как некий итог «воспоминательной прозы», где, кроме самостоятельного сюжета, напоминающего сюжеты классической русской мемуаристики, совершенно иначе заявлено авторское представление о целостности мира, о его упорядоченности, об ощущении невидимого порядка, скрытого под хаосом жизни, но проявляющегося в тематических узорах судьбы.

Наиболее существенными научными результатами и выводами исследования, на наш взгляд, являются следующие:

1. Сознательное совмещение разных подходов к интерпретации объекта исследования, методический и методологический синтез (на основе которого, в частности, изложен материал в Главе I: преимущественный интерес к структурному анализу в § 1 и к традиционному литературно-историческому, смысловому подходу — в § 2) определяются темой исследования и восходят к особенностям творческого метода и художественного сознания В. Набокова, которое совмещало в себе черты традиционализма и модернизма, и поэтому являются вполне корректными и продуктивными.

2. Мотив воспоминаний в набоковской поэтике — не только внутренняя особенность (мотивация) поведения персонажа, но также устойчивый формально-содержательный компонент литературного текста, который может быть выделен как в пределах русских романов писателя, так и в контексте всего его творчества.

3. Мотив воспоминаний существует не автономно, он кристаллизирует вокруг себя определенную мотивную структуру, в состав которой входят вполне самостоятельные мотивы, которые во взаимных связях проясняют и оттеняют друг другаважнейшими из них мы считаем следующие: Дом=Семья (Мать, Отец, Дитя), Сад/ Парк, Лес, Тропа/ Путь, Радуга, Зеркало, Тень, Сон, Ключ, Звонок. Их соположение и взаимодополнение, интеграция и резонирование делают повествование в русскоязычных произведениях В. Набокова предельно объемным, усиливают многомерность художественных образов и языковую игру, повышают смысловую плотность романов, позволяют рассказать о сложном мире и не менее сложных переживаниях героев.

4. Мотив воспоминаний со временем неязатихает" и не исчерпывается, но в разной роли и в разной степени участвует в организации художественного мира набоковских произведений в соответствии с конкретными задачами. Более того, постоянное обращение к воспоминанию (в динамике: от испытываемого чувства к литературному приему), создание этого воспоминания из сюжетного приема превратилось в литературную тему, в знак, отличающий русское творчество В.Набокова.

5.

Литература

воспоминаний «первой волны» русской эмиграции: автобиографическая проза, художественные и политические мемуарыпредставляла собой лирическую прозу, наполненную чувствами горечи, боли, растерянности, тоски об утраченных «священных корнях», основополагающих началах жизни. Создав произведения, которые воспринимались современниками как вершинные достижения, писатели старшего поколения, однако, использовали привычные и знакомые формы, готовый круг образов, идей и приемов. Они связывали свою судьбу с социальным устройством общества, изображая в художественных произведениях человека в его социальной обусловленности, определяющей его общественное поведение и строй мыслей, чувств, переживаний и поступковкак определенный тип человеческого поведения, за которым стоит определенный тип жизни и определенные эстетические требования к ней, производные от исторических условий. В этом они были похожи, в эз ом была их общность, поэтому в литературную полемику — скрытую или явную-друг с другом они не вступали.

6. В. Набоков, объединенный с ними судьбой, личными взаимоотношениями, абсолютным неприятием того, что произошло в России, не разделял их представлений о социальной детерминированности общества, о поступательном ходе истории, их оптимистических иллюзий. Получив подлинно гуманистическое воспитание, будучи европейски образованным человеком, свое представление о сущем и должном он связывал с возможностями человека и утверждал в своей собственной жизни тип личности самодостаточной, не ориентирующейся на стереотипы массового сознания, способной сохранить достоинство в критических условиях. Начав в русле классической русской литературы («Машенька»), понимая трудности великих предшественников, идя вслед за ними, он не эксплуатировал их творческие достижения, но пошел дальше.

7. В центре внимания В. Набокова — личность, находящаяся в ситуации преодолениягерой, который делает шаг вперед — за рамки сюжета. Это напрямую связано со взглядом на прошлое не как на безвозвратно ушедшее, а как на существующее в ином пространственном измерении (на это указывает, например, название автобиографии — «Другие берега»), потому что в художественном мире В. Набокова «Времени нет», а переживание настоящего, воспоминание и воображение предстают как равноценные явления. Любимые герои В. Набокова наделены даром космической синхронизации — способностью воспринимать вею вселенную с ее прошлым, настоящим и будущим в едином звездном порыве сознания.

8. В. Набоков «создал» особый тип читателя, который должен иметь воображение, хорошую память, чувство слова, но в особенности — художественное чутье. В известном смысле, творчество В. Набокова — это действительно «элитарное чтение», требующее подготовленного читателя, потому что, по мнению писателя, хороший читатель — это отражение автора во времени.

9. Художественное «движение», развитие мотива воспоминания привело В. Набокова к созданию нового типа русской мемуаристики, без изложения событий в дневниковой последовательности, без описания таких возрастных ступеней, как, скажем, детство, отрочество, юность, без установления строгих причинно-следственных связей между ними, без исповедальности, без диалогов, которые никакой человеческий мозг не способен сохранить с точностью, без соблюдения иерархических — если так можно выразиться — отношений между субъектами повествования, но как способ эстетического освоения прошлого, осмысления своей жизни в форме художественного творчества, вариантом которого становится животворящая память со всей полнотой переживания исчезнувшего мира.

10. Эстетическая реальность памяти, воплощенная в произведениях, стала формой вечного возвращения, о которой грезили изгнанники. Память стала не просто запасом хранимых в сознании впечатлений, а особой нравственной доминантой в душе человека, мерой его совести, его духовности. И чем глубже и всестороннее, внимательнее, многоаспектнее мы читаем произведения В. Набокова, тем выше для нас ценност ь заключенной в них информации об ушедшей эпохе и ушедшей культуре, тем более значительный интерес они вызывают, ибо написание, а тем более обнародование воспоминаний тоже есть событие в истории культуры, поступок, акт деятельности исторически мыслящего человека, возможно, более значимый, чем его участие в тех событиях, которые он описывает.