Политические лидеры, политическая элита и демос классических Афин: проблемы взаимодействия

Исследователю истории древней Греции, а уж тем более изучающему историю классических Афин, очень трудно найти новое место, «незатоптанную площадку» для своих штудий. Казалось бы, историк античности находится в привилегированном положении: в его распоряжении научные комментированные издания древних авторов и надписей, многочисленные лексиконы, индексы, конкордансы. Как говорится, «твори, выдумывай, пробуй». Одна только проблема, как дамоклов меч, висит над каждым серьезным исследователем: синдром «изобретателя» велосипеда. Впрочем, даже если это случилось, то всегда остается надежда, что твоя модель сей конструкции более современная и усовершенствования.

Классические Афины представляют собой «лакомый кусок» для историка по многим причинам. В этот период своей истории полис оказался и политическим, и экономическим, и культурным центром древней Грецииподавляющая часть письменных источников, находящихся в нашем распоряжении, относится именно к Афинам. Наконец, именно на V—IV вв. до н. э приходится расцвет первого хорошо известного и документированного демократического режима."Демократия" («власть народа») — слово греческое, и сравнительно недавно во всем мире отмечалось 2500-летие демократии, причем отсчет ведется от реформ Клисфена в Афинах (508−500 гг. до н.э.). Демократические институты Афин претерпевали некоторые изменения, но мы будем рассматривать их в целом, имея в виду расцвет афинской демократии в V—IV вв. до н.э.

Демократия — это власть демоса, т. е. народа, но под народом понималось отнюдь не все население Афин, а только взрослые мужчины-граждане (потомки исконных обитателей Аттики). Вообще любой полис (коллектив граждан), причем не только демократический, состоял только из взрослых мужчин — потомков первопоселенцев. Женщины никакими политическими правами не обладалина территории полиса жили метеки (свободные, но политически бесправные пришельцы и их потомки), а значительную часть населения Аттики составляли бесправные рабы. Граждане, составлявшие 10, от силы 15% приблизительно 200−300-тысячного населения Аттики, определяли политическое развитие полиса, были главными творцами афинской культуры эпохи расцвета, играли (наряду с метеками) важную роль в экономике. Демократический полис отличался от олигархического по двум главным принципам: во-первых, он предоставлял основные политические права (по крайней мере, участие в народном собрании и в судебных заседаниях) всем взрослым мужчинам местного происхожденияво-вторых, только в демократических полисах народное собрание в действительности осуществляло верховную власть, несмотря на важные функции Совета по формированию для него повестки дня1.

Положение, при котором неграждане были лишены доступа к политической жизни, может представляться нам несправедливым, но следует помнить, что в XIX веке даже в самых демократических1 Ср. Rhodes P.J. Ancient Democracy and Modern Ideology. L., 2003. P. 22−23.странах — Англии, Франции, США — далеко не все жители-мужчины имели права гражданства, а женщин наделили гражданскими правами только в XX веке. Поэтому все афинские граждане являлись — по отношению к другим сословиям — элитой, своеобразной аристократической верхушкой, о чем еще в XIX в. писал Алексис де Токвиль в своем знаменитом трактате «О демократии в Америке» (кн. II, ч. I, гл. 15)2.

Итак, первыми шагами (а, по мнению некоторых исследователей, предпосылками) демократии стали реформы Клисфена в самом конце VI в. до н.э. после того, как большинство афинского гражданского населения (афинский демос) выступило против спартанцев и поддерживавших их аристократов.

2 В главе с характерным заголовком «Почему изучение древнегреческой и древнеримской литератур особенно полезно для демократического общества» де Токвиль замечает: «То, что называлось „народом“ в большинстве демократических республик античности, нисколько не напоминает народ в нашем нынешнем понимании этого слова. В Афинах все граждане принимали участие в общественных делах, однако из более чем 350 тысяч жителей этого города права гражданства имели только 20 тысяч человеквсе остальные были рабами. Таким образом, Афины с их всеобщим избирательным правом представляют собой в конечном счете не что иное, как аристократическую республику, в которой все благородно рожденные имели равные права на участие в управлении» {Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 2000. С. 352, пер. В.Т. Олейника).

Граждане делились на 10 фил (которые можно рассматривать как избирательные округа) и около 170 демов (мелких территориальных единиц: квартал в городе, поселение в сельской местности). В деме велись списки граждан, и граждане каждого дема обычно хорошо знали друг друга. Принадлежность к тому или иному дему была зафиксирована на момент реформ Клисфена в конце VI в. до н.э., и если даже в более поздний период потомки переезжали в другой район Аттики, принадлежность к дему, в котором принадлежал их предок, сохранялась. Интересно, что подобный избирательный принцип сохранился и в современной Греции.

Высшим органом государства считалось народное собрание (экклесия) — собрание всех граждан полиса. Оно созывалось в Афинах, сначала на агоре (рыночной площади), а с V в. — на холме Пникс. Все граждане могли в нем участвовать, но реально приходила лишь небольшая часть. Кворум в 20−25% граждан для принятия важнейших решений считался совершенно нормальным. Народное собрание собиралось 4 раза в месяц (в Афинах было 10 гражданских месяцев), т. е. 40 раз в году. Все вопросы могли быть рассмотрены на народном собрании, но, естественно, что необходим был орган, который бы производил отбор наиболее важных вопросов, которые необходимо было включить в повестку дня народного собрания.

Таким органом после реформ Клисфена стал Совет пятисот (булэ). В Совет пятисот избиралось по 50 представителей от каждой филы, и этот орган имел право пробулевсиса — предварительного рассмотрения решений, поступающих на рассмотрение народного собрания. Окончательное решение в любом случае оставалось за народным собранием. Совет пятисот собирался чаще, чем народноесобрание, и мог осуществлять более оперативное управление государственными делами. Члены Совета пятисот приносили клятву, в которой обязывались защищать установления афинской демократии. Управление повседневными делами осуществляли прилганы -50 представителей от каждой филы в Совете пятисот. Месяц в году (а потом передавали полномочия пританам — представителям другой филы) они постоянно заседали в пританее — специальном здании, построенным для них.

Исполнительную власть в Афинах осуществляли выборные должностные лица (обычно для их обозначения используют латинское название — магистраты), которые избирались на год либо голосованием в народном собрании, либо посредством жеребьевки. Жеребьевка получила распространение на более поздних этапах развития демократии, поскольку отвечала представлению о том, что все граждане должны принимать участие в управлении государством. Жеребьевка, впрочем, не распространялась на самые ответственные должности, связанные с военным командованием или с контролем за государственными финансами. Исполнение высших государственных должностей было почетной обязанностью: к этому стремились, невзирая на издержки, в том числе и финансовые, потому что это было весьма престижно.

С другой стороны, исполнение государственных должностей было и небезопасным занятием. После окончания срока полномочий магистрат должен был отчитаться, и если его отчет народное собрание не принимало, он мог быть присужден к уплате крупного денежного штрафа (Мильтиад, победитель персов при Марафоне, умер в тюрьме, дожидаясь уплаты штрафа).

Высшими магистратами в Афинах были стратеги (военачальники, генералы). Каждый год избиралась коллегия из десяти стратегов. Они возглавляли вооруженные силы Афин и имели наибольшее политическое влияние. Архонты, которые были высшими должностными лицами ранее, в архаический период, сохранились как магистратура, но политическое значение утратили. Уже с начала V в. до н.э. их стали выбирать по жребию. Поэтому постепенно утратил свое значение (несмотря на временное усиление в эпоху греко-персидских войн) Совет Ареопага, состоявший из бывших архонтов. Совет Ареопага (или просто Ареопаг) рассматривал только религиозные преступления.

Достаточно редким институтом (кроме Афин, он зафиксирован лишь в нескольких полисах) был остракизм, который получил название от острака — глиняных черепков, использовавшихся для голосования. Раз в год на народное собрание выносился вопрос о том, есть ли в государстве человек, который угрожает демократическому строю и может захватить тираническую власть. Если вопрос решался положительно, что через некоторое время созывалось другое народное собрание, необходимым условием легальности которого было наличие высокого для Афин кворума — 6 тысяч присутствующих. Граждане писали на черепках имена тех или иных политиков, которые, по их мнению, представляли опасность для государства. Набравший наибольшее число голосов изгонялся из пределов Аттики сроком на 10 лет без лишения гражданских прав и без конфискации имущества. Таким образом были изгнаны многие видные политические деятели. Остракизм использовался в политической борьбе как сторонниками, так и противниками демократии. Практика остракизма представляется на первый взгляд странной и несправедливой: можно было изгнать человека, руководствуясь одними только подозрениями. Однако она вводила некие «правила игры» для политической борьбы: ведь до этого политических противников попросту стремились убить. Практика остракизма просуществовала в Афинах около 70 лет, и никогда не применялась после Пелопоннесской войны. Возможно, это объясняется тем, что большую роль в IV в. до н.э. стали играть суды, на которых и стремились добиться осуждения политических противников.

Таким образом, в результате реформ Клисфена резко усилилась роль народного собрания, был создан избираемый гражданским населением — согласно новому территориальному делениюСовет пятисот, высшими магистратами становятся десять избираемых народом стратегов. Можно спорить о том, можно^ш послек-лисфеновские Афины назвать демократией, но вектор политического развития был задан, и задан именно в сторону все большей демократизации. Конечно же, поскольку исполнение государственных должностей не оплачивалось, это была демократия с аристократами во главе (впрочем, и в дальнейшем аристократы занимали ведущую роль в политической жизни Афин). Но наиболее дальновидная часть политической элиты Афин (а она в то время не могла не состоять исключительно из аристократов) осознала выгоды союза с демосом, перспективы демократизации Афин и внесения определенных правил в политическую борьбу3.

Дальнейшее развитие событий подтвердило правоту этой части политической элиты. Реформы Эфиальта — Перикла в середине V3 См. подробнее: Карпюк С. Г. Реформы Клисфена и их роль в социально-политической борьбе позднеархаических Афин // ВДИ. 1986. № 1.С. 17−42.в. до н.э. привели к созданию демократических институтов (и этот факт никто из исследователей уже не оспаривает): судебных органов, оплате исполнения государственных должностей. Именно в середине V в. до н.э. Афины начинают распространять демократическое государственное устройство среди своих союзников (Эритры -450-е годы, Милет — 440-е либо 430-е годы).

Очень большое значение в V—IV вв. приобретает суд присяжных (гелиэя). Каждый год 5 тыс. афинских граждан (и 1 тыс. как резерв) избирались для заседания в многочисленных афинских судах. К концу IV в. до н.э. было построено специальное просторное здание, которое вмещало сразу несколько судебных коллегий. Афинский суд был состязательным: судьи выслушивали аргументы истца (государственных прокуроров в Афинах не было) и ответчика и принимали тайным голосованием решение об осуждении или оправдании обвиняемого, а затем определяли меру наказания, если таковая не была указана в законе. К достоинствам афинской судебной системы можно было отнести то обстоятельство, что судей нельзя было подкупить (они узнавали, какое дело будут рассматривать, непосредственно перед заседанием), к недостаткам — то, что они заранее не знакомились с делом и воспринимали его на слух. Поэтому велика была роль судебных ораторов (предшественников современных адвокатов), которые за плату писали речи для участников процесса. Участники процесса должны были соблюдать регламент: время для речей ограничивалось, свидетельством чему стали водяные часы, найденный археологами и предназначенные именно для судебных нужд. Одним из наиболее известных судебных разбирательств был процесс над знаменитым философом Сократом в 399 г. до н.э., которого присудили к смерти по существу за антидемократические убеждения (официально обвинив в нечестии). Впрочем, такой процесс был скорее исключением. Ведь не случайно, что все известные противники демократии жили именно в Афинах.

Вообще подавляющее большинство афинских граждан за время своей жизни исполняло те или иные государственные должности, участвовало в судебных заседаниях. Дело не только (и, может быть, не столько) в том, что со времени Перикла исполнение государственных должностей оплачивалось, а с начала IV в. до н.э. оплачивалось даже посещение народного собрания. Дело в принципе фактически обязательного участия граждан в общественной жизни, в неотделенности государства от общества. Афинский полис (как и греческий полис вообще) рассматривается современными исследователями как коллективная собственность граждан, и для подобной точки зрения есть много оснований. Гражданство было закрытой корпорацией: гораздо проще было стать из раба вольноотпущенником, чем свободному неафинянину получить права афинского гражданства.

Несмотря на попытки антидемократических реформ (в 411 и 404 гг. до н.э.), поражение Афин в Пелопоннесской войне, потерю политического лидерства в Греции и распад Афинской державы, афинские демократические институты оставались достаточно прочными и стабильными и сохранялись в почти неизменном виде вплоть до времени установления македонского владычества (322 г. до н.э.). Для подавляющего большинства рядовых граждан классических Афин демократия была единственно возможной (или, во всяком случае, единственно правильной) формой государственного устройствасуществует много свидетельств укорененности ее в афинском общественном сознании. При этом нужно отметить, чтодемократия («власть демоса, народа») не была самой распространенной формой правления в древнегреческих полисах, а ее идеологические противники занимали весьма прочные позиции среди афинской интеллектуальной элиты: к ним можно отнести и философа Платона, и оратора Исократа, и многих других.

Что касается самого слова «демократия», то оно появляется, конечно же, не сразу. Впервые мы его встречаем лишь в двадцатые годы V в. до н.э. в труде Геродота, а также в псевдо-Ксенофонтовой «Афинской политии». Однако выражение demou kratousa heir («демоса властная рука») встречается уже у Эсхила в «Умоляющих о защите» (Suppl. 604) — трагедии, поставленной в 464/3 г. до н.э. Понятно, что само понятие могло существовать раньше его наименования (послеклисфеновский режим назывался, очевидно, исоно-мией — равенством перед законом). Поскольку демос означал как все гражданское население, так и его беднейшую часть (а также и самую мелкую территориальную единицу — дем), то и демократия воспринималась и как власть всех граждан (так у Фукидида в знаменитой надгробной речи Перикла — II. 37. 1), так и власть беднейшей части граждан (так повсеместно в псевдо-Ксенофонтовой «Афинской политии» — например, I. 2−5).

Таким образом, афинская демократия — один из наиболее изученных феноменов мировой истории. Иногда кажется, что мы знаем о политической борьбе в древних Афинах даже больше, чем о политической жизни современности. Это, конечно же, иллюзия: несмотря на уникальность Афин (по части обеспеченности источниками), в их истории остается немало белых пятен. Однако опасность «изобрести велосипед» необычайно велика, и попытка «переписать заново» политическую историю Афин заведомо обречена на неудачу.

Поэтому остается единственная возможность — изменить угол зрения, попробовать найти неисследованные аспекты социально-политического развития Афин, в частности, и древней Греции в целом.

Моя работа может показаться несколько фрагментированной, но это скорее суровая необходимость, вызванная стремлением связать воедино отдельные аспекты истории афинской демократии, которые до сих пор не привлекали внимания историков. Постоянное взаимодействие (и взаимовлияние) политических лидеров, политической элиты в целом и основной массы гражданства (демоса) являлось особенностью функционирования афинской демократии. Отталкиваясь от этой общей проблемы, которая имеет большую традицию изучения, я попытался перейти к малоизученным либо совсем не изученным аспектам социальной, политической и идеологической истории классических Афин. К таковым относятся роль толпы (неорганизованного массового сборища) в политической истории, а также использование этого феномена политическими лидерами. Это использование, как будет показано ниже, наиболее ярко проявилось именно в сфере идеологии.

Одним же из проявлений демократической идеологии явилось использование новых, «политически/идеологически значимых» собственных имен. Изучение «политически значимых» имен вводит в оборот новый круг источников, благодаря которому становится возможным корректировка наших представлений о социально-политической истории классических Афин. Использование методов описательной статистики на материале афинских собственных имен дает возможность проследить влияние демократических идей как на аристократию, так и на сам демос, наглядно продемонстрироватьформирование нового класса среди гражданского коллектива (часто обозначаемого как politeuomenoi), состоявшего как из политически активной верхушки демоса, так и из ориентированной на демос части аристократии.

Все это, как мне представляется, позволит по-новому взглянуть на афинскую демократию, расширить рамки исторического исследования данного феномена.

Итак, что нового можно сказать об афинском обществе классического периода? Можно ли, продолжая отечественную историографическую традицию нейтрального, «отстраненного» отношения к греческому полису, проложить пусть узкую, но свежую и не затоптанную (или хотя бы не слишком затоптанную) тропинку в афи-новедческих штудиях? Историки античности давно и небезуспешно разрабатывают проблему взаимодействия масс и элиты, политических лидеров и граждан полисов — можно сослаться на последнюю фундаментальную работу Дж. Обера (J. Ober), труды М. Хансена (М. Hansen) и некоторых других исследователей.

Досконально рассмотрены вопросы функционирования народного собрания, буле, судов, других полисных институтов — наиболее полно, конечно, на материале Афин. Однако исследователи фактически не обращали внимания на такой феномен, как толпа (т.е. массовое неорганизованное сборище).

Почему? На мой взгляд, этому способствуют две причины. Первая: этот феномен не слишком значителен на фоне хорошо организованных и функционирующих полисных институтов. Однако есть и другая причина. Эта причина — наши источники. Первыми к изучению толпы в историческом контексте обратились исследователи европейской истории XVIII—XIX вв. — Ле Бон, Рюде (G. Le Bon, G. Rude). В качестве источников они использовали газеты, полицейские архивы, т. е. «источники изнутри». Но антиковеды, в отличие от историков-новистов, имеют в своем распоряжении в действительности лишь тексты античных авторов (надписи и папирусы не могут нам помочь, потому что дают материал только по сравнительно более позднему периоду: первое упоминание ochlos в надписи относится к концу II в. до н. э.). То есть в нашем распоряжении остаются только «внешние» источники, враждебные толпе.

При изучении текстов античных авторов мы сталкиваемся с неожиданной сложностью. Поскольку сама толпа, будучи вполне конкретной исторической реалией, не была, однако, легальным политическим институтом, не существовало и единого понятия для ее обозначения. Даже, встречая в источниках наиболее характерное (для обозначения толпы) слово бхХо?, мы далеко не всегда можем сказать, что именно имеется в виду в каждом конкретном случаенизший слой гражданства, неграждане (женщины, метеки, рабы), либо конкретное массовое сборище. Таким образом, в каждом конкретном случае нужно выяснить, обладает ли ochlos социальной или ситуационной характеристикой. Для Платона, например, ochlos обозначало как толпу, так и демос. Аристотель (а вслед за ним перипатетики) стал его использовать как нейтральный научный термин для низших слоев либо всей массы демоса, но все это, собственно говоря, уже не имело отношения к толпе как феномену политической жизни. Таким образом, ochlos приобретает значение «толпа» лишь в некоторых контекстах.

Поэтому вначале идет историко-филологическое исследование, позволяющее проанализировать терминологию (если быть более точным, лексику) толпы. Основная сложность заключается в не-терминологичности (если можно так выразиться) античных авторов. В разном контексте слова ochlos, demos, plethos могут иметь разные значения: «народ», «граждане», «большинство народного собрания», «низшие слои населения», «толпа», «чернь». Таким образом, очень важна роль контекста. Опубликованные и компьютерные указатели могут упростить поиск необходимых контекстов, но не могут заменить конкретного историко-филологического анализа.

Очевидно, что в основе настоящего исследования лежит историко-филологический подход. Главным источником наших сведений об этой эпохе остаются труды древних авторов, дополненные, конечно же, археологическими, и, прежде всего, эпиграфическими, источниками, и на первый план выходит проблема интерпретации текстов античных авторов. «Спор о терминах» — необходимая часть любого антиковедческого исследования, даже если речь не идет не о терминах в собственном смысле этого слова, а о лексике. Сама история появления и изменения смысла тех или иных слов дает, на наш взгляд, основания для исторических выводовпри этом необходимым условием, conditio sine qua поп, является сопоставление с историческим контекстом. Поэтому столь значительное место в работе занимает изучение слов, обозначающих толпу, в древнегреческом и латинском языках: oyos, uXfjOog, ol ttoXAol, vulgus, turba и других.

Будет также сделана попытка обобщения взглядов античных философов и историков на роль толпы в обществе. Естественно, что при этом необходимо иметь в виду «нетерминологичность» античных авторов. Для разных частей моей работы применяются различные виды анализа исторических источников: анализ лексики (употреблений тех или иных слов) и историко-филологический анализ, причем они взаимодополняют друг друга. Для анализа данных ономастики используется описательная статистика.

Итак, прежде всего, следует обратиться к слову ochlos, возможно, ключевому слову в этой сфере исследований. Вместе с тем, толпа может определяться целым рядом других понятий в контекстуальных значениях. Поэтому в первую очередь подробно исследуется круг понятий, при помощи которых античные авторы описывают феномен толпы.

Нельзя, впрочем, опираться только на афинский материал. Прочность афинских социальных и политических институтов не способствовала возрастанию роли неорганизованных сборищ в политической жизни. Социальная борьба на Сицилии (Диодор) и в городах Пелопоннеса (Эней Тактик) дает примеры другого рода. Роль толпы находилась в обратной зависимости от прочности социально-политических институтов того или иного полиса.

Очевидно, она имеет тенденцию к возрастанию в эпоху эллинизма. Это связано с уменьшением значения полисных институтов и увеличением концентрации населения. Последний фактор нельзя недооценивать. Концентрация населения, когда толпа стала представлять реальную угрозу функционирования власти, сложилась только в эллинистических городах (Александрия) и в Риме. Обычный греческий полис не предполагал высокой плотности населения, и это препятствовало образованию толп. Недовольство героев Аристофана афинской суетой — лишь синдром деревенского жителя. По моему мнению, роль толпы в политической жизни Греции (вплоть до эпохи эллинизма) была небольшой, значительно большее значение она имела в сфере идеологии. Ненависть к толпе служила в какой-то мере лозунгом антидемократической пропаганды. Нужно отметить, что ситуация в Риме принципиально отличалась от греческой, и роль толпы там была совсем другой.

Таким образом, угрозы толпы как социальной силы все-таки не было (как мы постараемся показать). Феномен толпы оказался гораздо более значимым в идеологической сфере. Толпа как массовое неорганизованное сборище совмещалась с «чернью», т. е. низшими слоями населения полиса, и служила своеобразным идеологическим пугалом, которое использовалась Исократом, Платоном и другими авторами в антидемократической пропаганде.

Толпа, или, по определению социологов, неорганизованное массовое сборище, играет заметную роль в развитии цивилизации. Осуждение толпы стало «общим местом» в сочинениях философов, писателей поэтов (от Платона до Томаса Харди). При этом зачастую осуществляется подмена понятий «толпа» и «чернь», и толпа однозначно рассматривается как негативный феномен в общественной жизни.

Феномен толпы, проблемы поведения скоплений людей в разных исторических условиях стали привлекать специальное внимание исследователей с рубежа XIX и XX вв. Ученые-историки, социологи, а позднее и социальные психологи прежде всего обратились к изучению поведения «революционных масс», а также народных движений европейского средневековья и раннего индустриального общества. Что касается истории античности, то здесь проблема «толп» обычно связывалась с проблемой социальной борьбы народных масс (можно сослаться хотя бы на классическую концепцию «кризиса III века» М. И. Ростовцева).

Одна из задач настоящей работы — на примере взаимодействия толпы с политическими деятелями показать роль толпы в классических АфинахПоэтому была поставлена задача подвергнуть анализу взгляды и биографии двух афинских политиков — Никия и Гипербола. Почему? Во-первых, и Никий и Гипербол гораздо меньше привлекали и привлекают внимание исследователей, чем, например, Перикл и Алкивиад. Поэтому сохраняется возможность бросить новый взгляд или по крайней мере дополнить политические биографии Никия и Гипербола. Во-вторых, эти политики придерживались разных, если не противоположных, политических взглядов. И их отношение к толпе очень важно (причем, как сходства, так и различия).

Другая задача состоит в том, чтобы попытаться определить влияние демократической идеологии на массовое сознание. Политические идеи и повседневная жизнь демократических Афин неоднократно подвергалась изучению. Последние работы Л. Б. Картера, Джоша Обера, Курта Раафлауба, Могенса Хансена и многих других исследователей способствовали прояснению различных аспектовкак общественной, так и частной жизни афинян^. Несомненно, исследователи предпринимали, предпринимают и будут предприни4 Carter L.B. The Quiet Athenian. Oxf. — N.Y., 1986; OberJ. Mass and Elite in Democratic Athens: Rhetoric, Ideology, and the Power of the People. Princeton, 1989; idem. Athenian Revolution: Essays on Ancient Greek Democracy and Political Theory. Princeton, 1996; Democracy 2500? Questions and Challenges / Ed. I. Morris, K. Raaflaub. Dubuque, Iova, 1998; Hansen M.H. The Athenian Democracy in the Age of Demosthenes: Structure, Principles, and Ideology. Oxf. — Cambr. Mass., 1991 и др.- •мать попытки рассматривать пассажи из трудов древних авторов, которые «иллюстрируют определенные фундаментальные доктрины афинской демократической мысли"5. И, конечно же, остается проблема предубеждения авторов большинства дошедших до нас текстов против демократии, с одной стороны, и проблема почти полного отсутствия «программных» демократических текстов — с другой. Но до сих пор мы знаем гораздо больше о политической теории, нежели о ежедневной политической практике демократических Афин. Главная причина подобной диспропорции — недостаток источников, которые могли бы показать жизнь афинских граждан «изнутри».

И действительно, в отличие от своих оппонентов (противников демократии) сторонники демократии не смогли (или не хотели?) создать стройной теории, а попытки ее реконструкции скорее всего так и не смогут увенчаться успехом. К тому же в последнее время стали высказываться обоснованные сомнения в том, что многие стороны жизни Афин V—IV вв., нашедшие отражение в литературных произведениях, можно связывать именно с демократическими институтами^. В последние годы преобладает мнение и, как я полагаю, весьма справедливое, что демократическая теория не существовала в текстах, авторами которых были представители анти5 Seager R. Xenophon and the Athenian Democratic Ideology // CQ. 2001. 51 P. 385.^ См., например: Rhodes P.J. Nothing To Do with Democracy: Athenian Drama and the Polis // JHS. 2003. 123. П.Дж. Роде в этой статье указывает на то, что афинскую драму V в. до н.э. не обязательно связывать именно с демократическим полисом. демократической элиты, а была частью «демократического дискурса», чье отражение нужно искать в «политической риторике» и «публичных речах"7.

Поэтому никакая попытка расширить круг источников не будет лишней. Для этого я предлагаю привлечь неожиданный источник — собственные имена, причем имена «значимые». Очевидно, что наименование детей отражало семейные традиции. Наименование в честь деда было обычным явлением, во всяком случае в аристократических семьях. Обычным явлением в архаической и классической Греции было «знаковое» наречение детей аристократических фамилий — например, именем с корнем hipp- (от hippos — конь). Но, наряду с этим, с V в. до н.э. в Афинах отмечается распространение «демократических» имен, которые можно рассмотреть как политически (идеологически) значимые.

Вообще очень немногие эпохи в мировой истории позволяют использовать материал антропонимики для реконструкции политический идей и идеологических предпочтений. В Советском Союзе пик «движения за новые имена» приходился на конец двадцатыхначало тридцатых годов XX в., когда «революционные» имена должны были вытеснить из обихода (но не вытеснили!) традиционные христианскиемногие из носителей этих новых имен погибли во время Великой Отечественной войны. В одной из афинских общественных надгробных надписей я наткнулся на редкое имя Гиб-ридем, составленное из основ «гордыня» и «демос/народ», носитель которого пал на поле боя в завершающий период Пелопоннесской войны, и это привело меня к мысли о том, что, может быть, стоит7 См., например: OberJ. Political Dissent in Democratic Athens: Intellectual Critics of Popular Rule. Princeton, 1998. P. 32−33.подвергнуть анализу «новые имена» послеклисфеновских Афин? Для анализа из всего массива собственных имен можно выделить «политически значимые» имена для того, чтобы выяснить, оказывало ли влияние государственное устройство и политическая ситуация на частоту появления того или иного значимого имени. Собственные имена с корнем demнаилучшим образом подходят для подобного анализа, поскольку составляют достаточно большой процент от всех собственных имен афинян. С другой стороны, корень demв Афинах классической эпохи очевидно коннотировал с демократической идеологией, о чем пойдет речь в завершающем разделе моего труда. Для анализа были использованы сравнительно простые методы описательной статистики. Но даже эти методы позволяют продемонстрировать влияние демократической идеологии на процесс имянаречения. По моему мнению, сочетание исторических методов с методами социологического анализа (в случае с исследованием толпы) и с методами ономастики (в случае с собственными именами) создает «пограничную» ситуацию, когда можно использовать инструментарий разных наук. Это способствует более полному анализу источников, позволяет дополнить историческую картину новыми штрихами.

Выражаю самую глубокую признательность за поддержку всем моим коллегам — как в России, так и в других странах, — которые оказали содействие в моих исследованиях. Работа над диссертацией во многом стала возможной благодаря Российскому фонду фундаментальных исследований — проект № 03−06−80 066 «Форми-ровние и воспроизводство демократических элит (пример древней Греции)».

ИсториографияЗарубежная историография. Традиция научного (в современном понимании) изучения политической и социально-экономической истории классических Афин очень давняя (с первой половины или — по крайней мере — с середины XIX в.), так что «темных мест» в политической истории этого периода практически не осталось, да и уровень современных исследований по социальной истории Афин весьма высок. И с самого начала научного изучения истории классических Афин на оценки ученых оказывала заметное влияние их политическая позиция: демократической тенденции положили начало труды английского историка середины XIX в. Джорджа Грота, а антидемократические взгляды наиболее убедительно аргументировали немецкие историки конца XIXначала XX вв. Ульрих фон Виламовиц-Меллендорф и Эдуард Мейер.

Конечно, современный уровень развития научной знаний предполагает более нейтральное и гораздо менее политизированное отношение к предмету исследованияотметим, впрочем, что к концу XX в. демократия стала рассматриваться в качестве безусловно «правильной» формы государственного устройства, что не могло не оказать воздействия на восприятие афинской демократии.

Конечно, в последнее время увеличился поток книг, рассчитанных на широкую публикув силу сложившихся обстоятельств даже серьезные издательства ожидают от ученых, чтобы они, как выразился один из крупнейших современных специалистов Питер Роде, «писали для Винни-Пуха"^. Однако за последние десятилетия8 Rhodes. Ancient Democracy and Modern Ideology. P. 57. появилось немало серьезных исследований, в которых рассмотрены различные аспекты истории афинской демократии^.

Для немецкой историографии последних десятилетий характерно стремление уйти от идеологического наследия предшествующих периодов, хотя не всегда это удается. К. Мейер продолжает сравнивать афинскую демократию с современной, указывая, что по современным меркам афинская демократия является, в сущности, олигархией⁰. Для Й. Блейкена характерен фактологический подход к истории афинской демократии, причем автор подчеркивает неравноправие не только неграждан, но и фактическое ущемление в правах граждан, которые жили вдали от города 11.

Живущий и работающий в США Хр. Хабихт посвятил свой фундаментальный труд истории эллинистических Афин, в которомв наибольшей степени опирается на эпиграфические источники^. Выход этой книги в свет — явление в научной жизни неординарное уже хотя бы потому, что предыдущая история эллинистических Афин была написана в начале XX в. Дж. Фергюссоном. Несмотря на обилие научных трудов по истории архаических и в особенности9 Выражаю искреннюю признательность Дж.П. Родсу за возможность познакомиться с его историографическо-культурологическим курсом и за ценные консультации.

Ю Meier С. Die Entstehung des Politischen bei den Griechen. Frankfurt a. M., 1980.

11 Bleicken J. Die athenische Demokratie. Paderborn, 1985.

12 Хабихт Хр. Афины. История города в эллинистическую эпоху / Пер. Ю. Г. Виноградова. М, 1999. классических Афин, историки древности долгое время не пытались «замахнуться» на написание новой истории Афин конца IV — I вв. до н. э. Тому были вполне объяснимые причины: почти полное отсутствие литературной традиции, дробность и разрозненность эпиграфического материала. Однако блестящему эпиграфисту и источ-никоведу Христиану Хабихту удалось преодолеть все эти трудности и написать цельную историю эллинистических Афин.

Автор начинает рассмотрение истории эллинистических Афин с периода, который закончился утратой Афинами независимости (338−323 гг.). Хр. Хабихт обращает внимание на строительную деятельность, развернувшееся в Афинах в этот период под руководством Ликурга: таким образом гражданский коллектив стремился продемонстрировать свою жизнеспособность, и после смерти Александра Афины оказались готовы к войне против македонского господства. Затем речь идет о периоде господства промакедонски настроенных олигархов, недолгом восстановлении демократии, а также о десятилетнем правлении Деметрия Фалерского (323−307 гг.). Автор с осторожностью рассматривает вопрос о непосредственном влиянии философских школ на законотворчество Деметрия Фалерского. По мнению Хабихта, у афинян были причины для недовольства «мягкой монархией» Деметрия Фалерского, что и повлияло на легкость свержения его власти.

Автору удалось сплести в одну нить запутанные события военно-политической борьбы в Восточном Средиземноморье в период 307−287 гг. и показать, какое влияние они оказали на Афинское государство. На протяжении всего эллинистического периода Афины шаг за шагом утрачивали свое военно-политическое значение, но оставались крупнейшим общегреческим и общесредиземноморскимкультурным центром. Автор подчеркивает значение культуры и культурной политики в общественной жизни эллинистических Афин, специально рассматривает развитие театра, изобразительного искусств^, влияние философских школ на политическое развитие города. Последующие главы посвящены истории Афин III—I вв. до н.э.

Книга обладает множеством достоинств. Главное из них, по моему мнению, то, что она может служить как reference book по истории эллинистических Афин. Выводы автора тщательно выверены и опираются на анализ источников. Хр. Хабихт стремится сопоставить любые — зачастую весьма скудные — источники по этому периоду афинской истории. Автор во многих случаях дает собственную интерпретацию надписей.

Конечно, книга не свободна от некоторых мелких неточностей и погрешностей. Мелкие недочеты не снижают научной и познавательной ценности рассматриваемого издания, которое еще в течение долгого времени будет иметь благодарного читателя. На нее будет в первую очередь ссылаться любой исследователь истории эллинистических Афин.

Французская историография также с переменным успехом преодолевает авторитет «мэтров», в частности, Г. Глотца Главным «направлением» французской историографии является использование культурной антропологии в исторических исследованиях, что привело к созданию школы исторической антропологии. Один из самых я? ких ее представителей, Пьер Видаль-Накэ, стремился с13 Glotz G. La Cite grcque et ses institutions. P., 1928. этой точки зрения анализировать древнегреческую демократию 14. Его исследование афинской эфебии позволило по-новому взглянуть на этот демократический институт! 5.

Изучение афинской демократии в англо-американской историографии последних десятилетий шло разными путями. Еще в 1949 г. А. Гомм выступил с лекцией «Функционирование (the working) афинской демократии», которой в сущности задал одно из основных направлений исследований! 6. Большой научный резонанс имела «Афинская демократия» А. Джоунса, в которой автор стремился подвергнуть сомнению высказывания враждебных демократии античных историков и философов! 7. Скептическое отношение к сравительно поздним источникам было выражено Хигнетом в его «Истории афинской конституции» 18, а Дж.П. Роде в книге «Афин14 Vidal-Naquet P. La Democratic grecque vue d’ailleurs. P., 1990.

15 Видаль-Накэ П. Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире / Под ред. С. Г. Карпюка. М., 2001.

16 Гомм подчеркивал роль и значение народного собрания в противовес Совету пятисот, который он считал скорее техническим, вспомогательным институтом. См. Gomme A. W. The Working of the Athenian Democracy// History. 1951. 36. P. 12−28.

17 Jones A.H.M. Athenian Democracy. Oxf., 1957.

18 Hignett C. A History of the Athenian Constitution to the End of the Fifth Century B.C. Oxf., 1952. ское буле" продолжил традицию изучения функционирования государственных институтов 1Большое влияние на последующее развитие исторической мысли оказали труды (хотя и совершенно разнонаправленные) «патриархов» англо-американской историографии — М. Финли и Р.

Мейгса^О. Противник позитивистского подхода к истории М. Финли попытался поставить и дать ответы на основные методологические вопросы развития древнегреческого полиса, в то время как Р. Мейгс с симпатией описал афинское государство в период его расцвета.

Из книг, изданных в конце XX в., следует отметить работу Р. Синклера, посвященную участию граждан в управлении государством21, а также книгу С. Фаррар о возникновении демократической идеологии22. Дж. Роберте в книге «Афины перед судом» рассмотрела развитие антидемократической традиции в западной мысли, Rhodes J.P. The Athenian Boule. Oxf., 1972; см. также: idem. A Commentary on the Aristotelian Athenaion Politeia. Oxf., 1981.

20 Finley M. I. Politics in the Ancient World. Cambridge, 1983. Meiggs R. The Athenian Empire. Oxf., 1972.

21 Sinclair R.K. Democracy and Participation in Athens. Cambridge, 1988.

22 Farrar C. The Origins of Democratic Thinking: The Invention of Politics in Classical Athens. Cambridge, 1988. благодаря чему удалось прояснить реальное влияние, которое оказал на политику и идеологию «афинский эксперимент"23.

Согласно точке зрения известного американского исследователя М. Оствальда «суверенитет народа», характерный для Афин V в. до н.э., в IV в. сменился на «суверенитет закона», при котором основную роль играла уже судебная система24.

Цель недавно изданной книги М. Оствальда — «определить место олигархии среди признанных греками форм государственногоустройства"^, что позволяет, в свои очередь, более отчетливо понять роль и значение афинской демократии. Автор сопоставляет греческие и восточные типы государственного устройства, подчеркивая уникальность греческой трехчастной схемы (демократияолигархия / аристократия — монархия). Автор считает, что дебаты о государственном устройстве Персии у Геродота (3. 80−82) имеют под собой некоторые исторические основания. Тем не менее безусловная легитимность царской власти на Востоке препятствовала возникновению там иных, кроме монархической, форм правления. По мнению автора, «к середине V в. оХьуарх’ю. (олигархия) воспринималась как обычный термин для обозначения правления немно23 Roberts J.Т. Athens on Trial: The Antidemocratic tradition in Western Thought. Princeton, 1996.

24 Ostwald M. From Popular Sovereignty to the Sovereignty of the Law. Law, Society, and Politics in Fifth-Century Athens. Berkeley, 1986.

25 Ostwald M. Oligarchia: The Development of a Constitutional Form in Ancient Greece. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2000 (His-toria: Einzelschriften, Ht 144). S. 11. гих"26. Наибольшее внимание автор уделяет анализу труда Фуки-дида, а также псевдо-ксенофонтовой «Афинской политии». Интересен анализ политической борьбы на Керкире.

По мнению М. Оствальда, Платон отверг трехчастную схему типов государственного устройствадля него большее значениеимела степень подготовленности государственного деятеля27, Отношение философа к власти немногих несколько отличается в разных диалогах, у него нет четкой терминологии: в диалоге «Политик» олигархия, как и аристократия, — это власть немногих, к которой философ относится положительно, но в «Государстве» олигархия — это власть богатых28. Аристотель, в отличие от Платона, больше внимания обращал на проблему собственности. По мнению Аристотеля, появление имущественных различий приводит к переходу от аристократии к «хорошей» олигархии. Собственность для Аристотеля — безусловно «знаковый» и положительный момент.

М. Оствальд подробно останавливается на месте олигархии в аристотелевой схеме. Аристотель пытается уйти от «количественного» принципа (власть одного, немногих, большинства) при определении формы государственного устройства, рассматривая олигархию как власть состоятельных граждан. При этом обладание собственностью должно было быть в конце концов подчинено интересам всего гражданского коллектива: философ выступает как против чрезмерных имущественных различий (приводя в пример современную ему Спарту), так и против имущественного равенства, 26 Там же. С. 23.

27 Там же. С. 33.

28 Там же. С. 34. критикуя платоновский «коммунизм». По мнению автора, для Аристотеля понятия «состоятельный» (ешторо?) и «неимущий» (атгоро?) относятся прежде всего к материальной сфере, но, в отличие от пары богач/бедняк (ттХоиаю^/тте^?), имеют «демонстрационный» оттенок, показывая связь имущественного и социального положения гражданина. То же самое можно сказать и об общих понятиях еитгор1а/аттор1а, которые философ использует для характеристики различных полисов). М. Оствальд полагает, что «обладание собственностью является основой для всех четырех типов олигархии, которые признает Аристотель"29 Выводы автора фундированы и достаточно традиционны. Вопреки многим современным исследователям он отстаивает, причем весьма обоснованно, оригинальность пути политического развития древнегреческих полисов.

Конечно же, очень заметное влияние на историографию оказали работы датского исследователя Могенса Хансена, которые издаются в основном на английском языке. М. Хансен сконцентрировал свое внимание на Афинах IV в. до н.э., мотивируя это более надежной источниковой базой. По мнению исследователя, демократия позднеклассических Афин была менее радикальна и по форме, и по существуй.

Эта точка зрения вызвала возражения Дж. Обера, который, хотя и считает афинскую демократию IV в. до н.э. более стабиль29 Там же. С. 73.

30 См. Hansen М.Н. The Athenian Assembly in the Age of Demosthenes. Oxf., 1987; idem. The Athenian Democracy in the Age of Demosthenes. Structure, Principles, and Ideology. Oxf. — Cambr. Mass., 1991 и др. ной, не видит принципиальных различий между ней и демократическим режимом предшествующего столетия.

Характерно, что, в то время как российские историки «отодвигались» от идеологических тем, в Европе и США с 90-х годов XX в. разворачивается дискуссия о том, насколько революционными были преобразования в клисфеновских и ослеклисфеновских Афинах. Ключевую роль в ней сыграли, пожалуй, работы заведующего кафедрой классических исследований Принстонского университета Джоша Обера «Массы и элита в демократических Афинах: риторика, идеология и власть народа», в которой показываетсяреальная роль народных масс в политической жизни АфинЗ 1. Автор полагает, что на фоне социального неравенства в Афинах классического периода существовало политическое равенство^ причем достигалось оно благодаря балансу сил между властью закона и суверенитетом демосаЗЗ. Политические лидеры (ораторы) играли в классических Афинах двойственную роль: с одной стороны, они стремились представить себя «рядовыми гражданами», с другойпринадлежали к элите благодаря большим возможностям, богатству, статусу. Смешение элитистских и эгалитарных достоинств характерно для афинской риторики этого периода34.

31 Ober J. Mass and Elite in Democratic Athens: Rhetoric, Ideology and Power of the People. Princeton, 1989.

32 ibid. P. 292−295.

33 ibid. P. 299−304.

34 Ibid. P. 313.

Ораторы имели множество возможностей воздействовать на демос, а также привилегий, но при этом идеологическая гегемониясохранялась за гражданскими массами^. Демократическое государственное устройство создало условия, при которых рядовые граждане могли реально влиять на принятие решенийЗб. Таким образом, Дж. Обер считает, что демократия создала свой язык или концептуальную систему (к ней относятся такие понятия, как демократия, исегория, исономия), отличную от аристократической^.

В книге «Афинская революция. Очерки по истории древнегреческой демократии и политической мысли» (которая представляет собой сборник его статей)38 Дж. Обер пытается проложить путь исследования, лавируя между Сциллой антиисторизма и Харибдой отрицания теоретических подходов. Очерчиваются и предметы исследования — анализ традиции об афинской демократии, взаимоотношения между идеологией и практикой демократии. Автора в первую очередь интересуют Афины IV в. до н. э. — период афинской истории, когда демократия, по мнению автора, была живой и стабильной-^, но некоторые главы посвящены и другим периодам афинской истории.

Дж. Обер считает нужным остановиться на роли историка в описании событий. «Историческая модель произрастает из опыта и35 Ibid. Р. 332.

36 ibid. Р. 337.

37 ibid. Р. 339.

38 ОЪег J. The Athenian Revolution: Essays of Ancient Greek Democracy and Political Theory. 2nd ed. Princeton, 1999.

39 Ibid. P. 7−8.мыслей индивида или группы, и нет моделей, свободных от оценок. Использование моделей предполагает перенос в прошлое аспектов идеологии, не присущих прошлому. Идеология, согласно моему определению, включает предположения о человеческой природе и поведении, взгляды на мораль и этику, общие политические принципы и взгляды на социальные отношения"40.

Дж. Обер считает, что Афины были подлинной демократией и указывает на значение публичных речей в функционировании демократии. Афинские граждане рассматривали себя в качестве «коллективной знати» (collective nobility), и именно публичные речи в суде и в народном собрании имели важное значение для пресечениясамой возможности создания антидемократической элиты41. Автор настаивает на неприменимости «железного закона олигархии» (правило, которое разработал по отношению к древнему Риму Р. Сайм и которое предполагает закулисное правление олигархических группировок при любом государственном строе) к демократическим Афинам.

Глава четвертая «Афинская революция 508/7 г.: волнения, авторитет (violence, authority) и происхождение демократии» является, пожалуй, ключевой в книге. Цель автора — анализ «революционных» действий афинского демоса. Автор считает возможным сравнение этих событий с американской, французской, а также с рус40 Ibid. Р. 14.

41 Ibid. Р. 22, 27. скими революциями 1917 и 1989;1991 гг.42 Эта работа, опубликованная в виде статьи, вызвала интересную дискуссию^.

Дж. Обер, подчеркивая роль масс в исторических событиях, трактует революцию Клисфена как «беспорядки, т. е. жестокое (violent) и более или менее спонтанное восстание значительной части афинских граждан"44) сопоставляя осаду Акрополя афинянами в 508/7 г. до н. э. со штурмом Бастилии45. в интерпретации Дж. Обе-ра события в Афинах явно «революционизируются» по сравнению с тем смыслом, который в них вкладывал Аристотель. Автор преувеличивает спонтанность действий демоса и, напротив, преуменьшает роль Совета, который был в состоянии организовать сопротивление.

42 ibid. Р. 33.

43 См. недавнюю дискуссию об этом К. Раафлауба и Дж. Обера: Raaflaub К. Power in the Hands of the People: Foundations of Athenian Democracy // Democracy 2500? Questions and Challenges / Ed. I. Morris, K. Raaflaub. Dubuque, Iowa, 1997 (Archaeological Institute of America. Colloquia and Conference Papers. № 2. 1997). P. 3166- Ober J. Revolution Matters: Democracy as Demotic Action (A Re-sponce to Kurt A. Raaflaub) // Ibid. P. 67−85- Raaflaub K. The Thetes and Democracy (A Response to Josiah Ober) // Ibid. P.87−103. Cp. также Rhodes P.J. Review Article — How to Study Athenian Democracy // Polis. 1998. 15. P. 7644 Ober. The Athenian Revolution. P. 43.

45 Ibid. P. 48.

В данном случае можно скорее говорить о мобилизации афинскогодемоса, гражданского ополчения, чем о массовых беспорядках^.

Дж. Обер пытается определить понятие «власть» применительно к демократическим Афинам, полагая, что без посредничества оратора афинская демократия могла превратиться в сборище эгоистичных индивидов47. Дж. Обер достаточно критически рассмотрел точку зрения М. Хансена относительно того, что «суверенной властью» в V в. обладало народное собрание, а в IV в. — судыон также настаивает на толерантности афинской демократии и пишет о некоем «симбиозе» демократии и ее критиков. Эта книга, несомненно, стимулировала дальнейшие исследования афинской демократии. Однако излишнее, полемически заостренное, «осовременивание» картины политической борьбы в архаических и классических Афинах привело автора к ошибочным выводам о «революционности» и «спонтанности» действий афинского демоса в период борьбы за демократические преобразования в конце VI в. до н.э.48 Таким образом, гипотеза Дж. Обера оказалась недоказанной.

Таким образом, западная историография афинской демократии последних десятилетий добилась немалых достижений. Конечно, на «волны» интереса к афинской демократии, а — в редких случаях — и на выводы ученых влияли различные политические собы46 Более подробную критику концепции Дж. Обера см.: Карпюк С. Г. Роль толпы в политической жизни архаической и классической Греции // ВДИ. 2000. № 3.

47 Ober. The Athenian Revolution. С. 106.

48 Более подробное рассмотрение гипотезы Дж. Обера см. ниже.тия. JI.П. Маринович — не без оснований — полагает, что крах коммунистической идеологии в СССР и распад социалистической системы стимулировал достаточно поверхностное восхваление афинской демократии в начале 90-х годов XX столетия, что, впрочем, сменилось |полне ожидаемой реакцией в последние годы49. Однако, по моему мнению, главная причина поднятия на щит афинской демократии, пышных торжеств по случаю 2500-летия реформ Клисфена совсем другая. Западные (в первую очередь американские) антиковеды в эпоху «политической корректности» отстаивают свое место под солнцем, свое поле профессиональной деятельности от сторонников «мультикультурализма», выступающих против изучения истории «мертвых белых мужчин». Афинская демократия — пусть и не совсем исторично — объявляется предшественницей демократий современных, и именно этим можно оправдать те немалые усилия, которые прикладываются для изучения этого сравнительно недолговременного исторического периода. Таким образом, конечная цель западных исследователей — протянуть нить между античностью и современностью. Насколько же подобный подход характерен для историографии отечественной? Отечественная историография: полис. Ключевая проблема российской историографии древней Греции — проблема полиса. Рассмотрение исследований древнегреческого полиса позволяет понять основные черты национальной историографии как единого целого. Конечно, это не первая попытка: почти все авторы книг о полисе стремились проанализировать достижения и ошибки своих предшественников. Наиболее полное описание взглядов на грече49 Маринович Л. П. Афинская и сов^менная демократия: Новые подходы. М., 2001. С. 19. ский полис российских историков можно найти в книге Э. Д. Фролова «Рождение греческого полиса"50. В моем обзоре я постараюсь проанализировать некоторые специфические причины для этих изменений, а также проследить употребление слова «полис» в трудах отечественных историков.

Научное изучение истории древней Греции в России появилось в результате модернизации российского общества и культуры в XVIII веке. Авторы средневековых идеологических конструкций рассматривали Москву как «третий Рим», то есть предполагалась линия наследования Рим — Константинополь — Москва. С тех пор интерес к империи и к христианству в России всегда преобладал над интересом к греческой древности, а греческий полис никогда не был предметом идеологических дискуссий в России.

Светское научное знание «европейского типа» появляется в России в XVIII в., с учреждением Санкт-Петербургской Академии наук и Московского университета. Однако для русских ученых и общественных деятелей того времени древняя Греция была лишь частью «европейского декора» и сама по себе не представляла специального интереса: Ломоносов и его современники были озабочены проблемой происхождения славян и образования древнерусского государства. Русские просветители XVIII в. (например, Радищев) использовали древнегреческие сюжеты лишь для морализаторства.

Научное изучение античности в России начинается в середине XIX в., причем, несмотря на очевидное влияние немецкой историографии, сразу же проявляются национальные черты. Нужно отметить, что дискуссия между «славянофилами» и «западниками» не оказала никакого влияния на русскую историографию древней Гре50 Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Д., 1988. ции, поскольку «славянофилы» больше интересовались византийской и отечественной историей, и почти все русские исследователи классической античности того периода симпатизировали «западникам».

Русские интеллектуалы XIX—XX вв. не могли представить, что существует хоть какая-либо связь между греческим полисом и современной им российской действительностью, оставив рассмотрение древнегреческого полиса исключительно профессионалам-историкам. Поэтому полем наших исследований будут исключительно исторические труды.

Характерной является точка зрения Михаила Куторги, ведущего российского исследователя древнегреческой истории середины XIX в. Куторга, чьи основные работы были посвящены истории афинской демократии, подчеркивал, что наиболее важный вклад в мировой прогресс, сделанный греческими городами-государствами, — это идеи личной свободы и свободы мысли. Эти идеи преобразовали Европу и привели ее к мировому лидерству. С другой стороны, Куторга подчеркивал разделение Европы на два основных культурных региона, германо-романский и славяно-греческий, а также то, что эллинизм и в древнегреческой и в христианско-византийской ипостасях был источником русской культурной традиции^ 1.

Книга Николая Кареева, известного российского историка и либерального политического деятеля (он был депутатом первой Думы) «Государство-город античного мира» стала даже гимназическим учебником. Кареев подчеркивал преемственность между средневековыми европейскими и современными ему парламентскими51 Куторга М. С. Собрание сочинений. Т. I. СПб., 1894. С. институтами, но был весьма осторожен, когда дело касалось возможного влияния греческих городов-государств на средневековые и современные города52.

Михаил Ростовцев отмечал преемственность между греко-римским миром, Византией и древнерусскими городами. Но он подчеркивал также разницу между городами Киевской Руси, которые прежде всего были торговыми центрами, и городами периода Московского царства. По его мнению, Москва в XIV—XVII вв. была преимущественно политическим и военно-административным центром, подобно Фивам, Вавилону и другим городам древнего Восто-ка^З.

Ни Куторга, ни Кареев, ни Ростовцев, ни другие русские уче-ные-антиковеды не предпринимали серьезных попыток сравнения греческих полисов с русскими городами. В конце XIX — начале XX в. абсолютное большинство русских исследователей древней Греции занималось конкретно-исторической проблематикой — изучением специальных проблем политической и экономической истории, эпиграфикой и т. п. Только некоторые историки России в конце XIX — начале XX в. проводили явные параллели между древнегречески52 Кареев Н. И. Государство-город античного мира. 2-е изд. СПб., 1905. С. 319 сл.

53 RostovtzeffМ. Les origines de la Russie kievenne // Revue des Etudes slaves, t. II, 1922, fasc. 1−2, p. 5−18- idem. Greece. Mainland and Colonies. Lecture 2 (Feb. 14, 1922). — Five Lectures Held in February 1922 in Ann Arbor // Michail I. Rostovtzeff. Papers, Manuscripts and Archives. Yale University Library. 1133. Series III. Box 28. Folder 165−168 (University of Wisconsin).ми и древнерусскими городами. Их внимание прежде всего привлекали так называли феодально-купеческие республики северовосточной Руси (Новгород, Псков). В полемике 1870-х годов о происхождении и сущности древнерусских городов многие ученые (например, Костомаров и Затыркевич) делали утверждения о схожести древнерусских и древнегреческих городов-государств на основании предполагаемой схожести их политической жизни54. Другой историк-русист этого периода, Никитский, подчеркивал, что и в древней Греции, и в древней Руси понятия «город» и «государство"были взаимозаменяемыйРусские дореволюционные историки, как правило, не использовали термин «полис» в своих трудах: ученые середины XIX в. предпочитали переводить его как «государство» либо «республика», а исследователи конца XIX — начала XX в., под влиянием идей Фюстель де Куланжа, Бузольта и других, использовали выражение «город-государство» или «государство-город».

Для дореволюционных русских исследователей отечественной истории преемственность между греческим полисом и древнерусскими городами была гораздо более очевидной, чем для их кол-лег-антиковедов. Это не было случайностью. Конечно, подобный феномен может быть объяснен разницей методов, используемых54 Костомаров Н. Начало единодержавия в Древней Руси // Вестник Европы. 1870, ноябрь. С. 24 слл.- Затыркевич М. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование строя Русского государства в домонгольский период. М., 1874. С. 49.

55 Никитский А. Очерк внутренней истории Пскова. СПб., 1873, с. 60.

РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯбиэдютвкакаждой конкретной отраслью исторических исследований. Но, по моему мнению, это было прежде всего результатом различного методологического и идеологического «фона». Русские ученые-антиковеды были преимущественно «западниками» по своим симпатиям, в то время как идеи об особом пути развития России были широко распространены среди исследователей отечественной истории. И даже противники этих идей, стараясь доказать свои взгляды, использовали аргумент о схожести древнегреческого полиса и древнерусских городов-республик Киевской Руси, а также Новгорода и Пскова более позднего времени (особый путь развития предполагался именно у Московского государства).

Российскую историографию античности после 1917 года и вплоть до последнего времени обычно обозначают как «советскую историографию». Что означает «советская историография»? На Западе до сих пор пользуется популярностью точка зрения о том, что советская историография — это исключительно марксистская историография. Однако насильственное внедрение марксизма (или псевдо-марксистских идей) в советское антиковедение начинается только с конца двадцатых годов.

В 30−40-е годы наиболее известные ученые, воспитанные в старых, дореволюционных традициях, сохраняли прежнюю выучку, навыки прежней школы, добавляя к ней — в меру испуга и хитрости — то или иное количество «правильных» цитат. Творческое развитие марксистских идей в СССР началось лишь с конца пятидесятых годов. Если и можно говорить об оплодотворяющем воздействии марксизма на советскую историографию, то только для периода «оттепели», начиная со второй половины пятидесятых годов XX в. Для этого времени характерны дискуссии, не столько спланированные сверху, сколько вызванные потребностями самого ученого сообщества.

Для значительного числа советских историков-антиковедов марксизм оставался «мертвой буквой», а труды классиков марксизма — источником сносок, и не более того. Таким образом, «советская историография», по моему мнению, — понятие скорее территориальное и хронологическое, нежели методологическое.

Советские ученые в двадцатые-пятидесятые годы почти не занимались проблемами полиса, поскольку главной сферой их интересов были проблемы рабства и классовой борьбы в древности. Это было результатом идеологического давления, и рабовладельческий способ производства стал официальной концепцией для всех древних обществ. Только с середины пятидесятых годов, после ослабления жесткого идеологического давления эпохи сталинизма, стало возможным большее разнообразие подходов.

Советские исследователи античности до 50-х годов крайне редко использовали термин «полис» в своих трудах. Перелом наметился в начале 50-х годов в среде московских академических историков-антиковедов. С. Л. Утченко начал широко употреблять выражение «греческие полисы», 56 обозначая античную гражданскую общину как полис (греческую) и civitas (римскую), подчеркивая их родство и употребляя термин «полис» в качестве более общего, См., например: Утченко C.JI. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения республики (Из истории политических идей I в. до н.э.). М., 1952. С. 8."видового", понятия57. Другой выдающийся историк, О. В. Кудрявцев, следующим образом характеризовал полис: «В процессе формирования рабовладельческого общества в Средиземноморье возникает основная общественная единица и политическая форма античного мира — гражданская община землевладельцев и рабовладельцев, которая именовалась ttoXl? в эллинском мире, civitas в Италии и которая в дальнейшем для краткости будет именоватьсяполисом"58.

Ленинградский историк К. М. Колобова с середины 50-х годов также начала употреблять выражение «рабовладельческий полис)^. Широко использовал термин «полис» для обозначения греческих городов-государств А.И.ДоватурбО. Определение полиса можно найти и в «Советской исторической энциклопедии"^ 1. К 7057 Там же. С. 11. Ср.: его же. Кризис и падение Римской республики. М., 1965. С. 6.

58 Кудрявцев О. В. Эллинские провинции Балканского полуострова во втором веке нашей эры. М., 1954. С. 6−7.

59 Колобова КМ. Возникновение и развитие рабовладельческих полисов в Греции. Л., 1956; Колобова КМ., Глускина JI.M. Очерки истории древней Греции. Л., 1958. С. 74−78.

60 Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. М.-Л., 1965.

61 «Полис — город-государство, особая форма социально-экономической и политической организации общества, типичная для Древней Греции и Древней Италии (лат. civitas). С установлением в Древней Греции рабовладельческого строя полис становится формой рабовладельческого государства» (Казаманова JI.H.м — началу 80-х годов «полис» практически вытесняет все иные слова, используемые для обозначения древнегреческих государств^.

Историки-марксисты стремились выявить специфику полиса через изучение античной формы собственности (на основе работыПолис // Советская историческая энциклопедия. Т. 11. М., 1968. Кол. 271 сл.). В работе JI.П. Маринович содержится, пожалуй, классическое для советской историографии 60−80-х годов определение полиса: «Принципиальное решение проблемы полиса прежде всего как организации социальной, а не только политической дано К. Марксом в его работе „Формы, предшествующие капиталистическому производству“, где гражданская община поставлена в связь с античной формой собственности, специфика которой и определила своеобразие античной общины (ттбХь?, civitas). Характерная же особенность античной формы собственности состоит в том, что она всегда выступает в противоречивой, двуединой форме, как собственность государственная и как собственность частная. Отсюда — кардинальнейшая особенность полиса, заключающаяся в том, что право частной земельной собственности определяется принадлежностью к гражданской общине» {Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в. до н.э. и кризис полиса. М., 1975. С. 271).

62 cM>j например: Античная Греция. Проблемы развития полиса. Т. I. Становление и развитие полиса. Т. II. Кризис полиса. М., 1983. Добрая половина глав этого двухтомника содержит в заголовке слово «полис».

Маркса «Немецкая идеология»). Фрагмент ее, опубликованный еще в 1940 г. в ВДИ № 1 под заголовком «Формы, предшествующие капиталистическому производству», оказал заметное влияние на развитие советской историографии.

Советские историки, которых проблемы методологии интересовали в меньшей степени, используя термин «полис» как некий щит, могли им отгородиться от неизбежных в предыдущую эпоху генерализаций, сведя «необходимую дань» марксизму к набору обязательных сносок, а подчас и вовсе обходясь без них^З. Впрочем, никакого четкого деления в данном случае провести невозможно, речь может идти скорее о степени использования марксистской методологии. Все, однако, были рады использовать «полис» в качестве защиты от обязательной догматики."Полис" не стал «новой ортодоксией» для советских ученыхнапротив, он использовался в качестве конструкции, призванной скрыть отсутствие «обязательной к исполнению» методологии, включая, разумеется, и марксистскую. Так термин «полис» превратился в своеобразный «щит» против идеологического давления. И это простенькое оружие обеспечило спокойную жизнь многим советским ученым и способствовало полной (но, надеюсь, не окончательной) победе позитивизма в сфере методологии. Только немногие историки (среди них можно назвать О. В. Кудрявцева, 63 Характерно, что Е. М. Штаерман использовала термин «полис» крайне редко, возможно, из-за его отчетливого позитивистского оттенка. См., например: Штаерман Е. М. Эволюция античной формы собственности и античного полиса // Византийский временник. 1973. 34. С. 3−14.

С.Л.Утченко, Э. Д. Фролова, Ю.В.Андреева64} Л. П. Маринович, Г. А.Кошеленко65 и некоторых других) пытались изучать полис в теоретическом аспекте.

Не случайно, что главная дискуссия в области древней истории в 60−70-е годы развернулась не в области антиковедения, а вокруг «азиатского способа производства», т. е. по вопросу о том, насколько был уникален восточный путь развития общества. Косвенным откликом на эту дискуссию была знаменитая статья Е.М. Шта-ерман в известном сборнике «Проблемы истории докапиталистических обществ», в которой греческий (средиземноморский) полис рассматривался как уникальное отклонение от обычного «восточного» пути развития человеческого обществабб.

64 Андреев Ю. В. Раннегреческий полис. Л., 1976. На Ю. В. Андреева большое влияние оказала идея М. Финли об «unbridgeable divide» между доиндустриальным и индустриальным городом. См. Андреев Ю. В. Историческая специфика греческой урбанизации // Город и государство в античном мире: проблемы исторического развития. Л., 1987. С. 7. Статья М. Финли «The Ancient City: From Fustel de Coulanges to Max Weber and Beyond» (Comparative Studies in Society and History. 1977. 19. 3) часто цитировалась советскими историками.

65 Кошеленко Г. А. Полис и город: к постановке проблемы // ВДИ. 1980. № 1.С. 3−27.

66 Штаерман Е. М. Античное общество. Модернизация истории и исторические параллели // Проблемы истории докапитаГораздо меньший размах и меньший научный и тем более общественный резонанс имела дискуссия о кризисе полиса (70−80-е годы). Концепция кризиса полиса, популярная в то время и среди западных марксистов, и в странах Восточной Европы, приобрела в СССР много сторонников, 67 среди которых следует отметить JI.M. Глускину68 и Л.П. Маринович69. Даже не вдаваясь в научное значение этой концепции (а она в любом случае сыграла значительную роль в развитии наших взглядов на эволюцию полиса), можно задаться вопросом: почему именно кризис? Не вырисовывается ли здесь помимо научной и какая-то иная общественная потребность? Если возникновение концепции «революции рабов» было явным и неприкрытым социальным заказом, то интерес к проблемам кризиса не говорит ли о некоем «историческом чутье» советских антични-ков в эти внешне сравнительно спокойные «застойные» годы? В качестве примера можно привести взгляды ленинградского историка Л.М.Глускиной^О. Главная причина кризиса полиса, по еелистических обществ / Под ред. Л. В. Даниловой. Кн. I. М., 1968. С. 638−671.

67 О кризисе греческого полиса в IV—III вв. до н.э. писал еще О. В. Кудрявцев (ук. соч., с. 14).

68 Глускина JI.M. О специфике классического греческого полиса в связи с проблемой его кризиса // ВДИ. 1973. № 2. С. 2741.

69 Маринович. Ук. соч.

70 См. прежде всего: Глускина JI.M. О специфике греческого классического полиса в связи с проблемой его кризиса // ВДИ. 1973. № 2. С. 27−42. См. также написанную ею главу «Промнению, — это растущее противоречие интересов отдельного индивида и государства в целом, стремительно нараставшее в IV в. и ставшее очевидным в эпоху эллинизма. «Кризис полиса, приведший к ослаблению спаянности коллектива граждан, противопоставивший различные слои гражданского населения не только друг другу, но и государству в целом, четко выявивший разрыв между государственными и частными интересами, возможность обогащения и существования вне узких полисных рамок, не мог быть разрешен ни частичными реформами, ни усилиями теоретиков политической мысли, ни заменившими гражданское ополчение наемными армиями. На смену системе небольших, автаркичных, замкнутых политических образований шла система эллинистических государств»? 1.

Экономические причины, по мнению Л. М. Глускиной, не были главной причиной кризиса полиса. Конечно, классический греческий полис не смог решить в полной мере проблему пополнения государственных финансовэллинистические полисы смогли в какой-то мере это сделать за счет эксплуатации хоры?2. Однако в целом «кризис греческого полиса не сопровождался экономическим упадком и ослаблением интенсивности хозяйственной жизни. И общая сумма богатств и число состоятельных граждан не были меньше, чем в период расцвета. Число бедных граждан было, очевидно, большим, чем в V в. до н.э., но сохранившаяся в Афинах демократическая система позволяла несколько сглаживать противореблемы кризиса полиса» в двухтомнике «Античная Греция. Становление и развитие полиса» (Т. II. М., 1983. С. 5−42).

71 Античная Греция. Т. II. С. 42.

72 Глускина. О специфике. С.39−40.чия внутри гражданского коллектива, и здесь дело не доходило донасилий и кровопролитий" 7^. т0 есть кризис полиса воспринимался, прежде всего, как идеологический, а не экономический, кризис. Идеология превалировала над экономикой — вывод, не совсем типичный для советской историографии.

Концепцию дихотомии полис/город активно поддерживалГ.А.Кошеленко74, который посвятил полису немало работ, в специальной монографии исследовав греческий полис на эллинистическом Востоке. Наиболее «идеологична» и поэтому представляет для нас наибольший интерес статья Г. А. Кошеленко, посвященная соотнесению полиса и города7^. По мнению автора, «.в древнегреческом обществе, особенно в IV в. до н.э., существовали глубокие внутренние противоречия. Одним из важнейших было противоречие между двумя социальными структурами: городом и полисом. Город — это олицетворение развития производства (в первую очередь ремесленного производства) и товарно-денежных отношенийвступал в конфликт с полисом, как социальным организмом, основанным на общинных началах и допускающим только ограниченное развитие ремесла и товарно-денежных отношений. Проявлялось же это в том, что в рамках единого политического организма боролись73 Там же. С. 40.

74 Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическомВостоке. М., 1979, с. 3 сл.

7 5 Кошеленко Г. А. Полис и город: к постановке проблемы // ВДИ. 1980. № 1.С. 3−27.две эти тенденции, представляющие две структуры"76. Эта концепция не стала, впрочем, общепринятой среди советских историков.

С «выделением» античного Средиземноморья из общего пути развития человеческого общества были не согласны многие видные востоковеды. Так, ленинградские ученые И. М. Дьяконов и В. А. Якобсон, несмотря на различия в своих взглядах на эту проблему, считали, что гражданская община существовала и на древнем Востоке (может быть, за исключением Египта в силу специфичности условий возникновения государства в Египте), и рассматривали полис в ряду других древних гражданских общин77.

Таким образом, полис для советских исследователей античности был по преимуществу «цеховым термином». Однако в трудах историков России в 70−80-е годы вновь стала пользоваться популярностью концепция о подобии древнерусских городов средневековья и греческих полисов^. Таким образом, для историков России полис оставался своеобразным «признаком» европейского (западного) пути развития.

76 Там же. С. 27.

77 Дьяконов И. М., Якобсон В. А. Гражданское общество в древности // ВДИ. 1998. № 1. С. 22−30 (с библиографией более ранних работ).

78 Например, Фроянов И. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1980. С. 222 сл.- Фроянов К, Дворни-ченко А. Города-государства древней Руси // Становление и развитие раннеклассовых обществ (город и государство) / Под ред. Г. Курбатова, Э. Д. Фролова, И.Фроянова. Л., 1986. С. 198 сл. Ср. Rostovtzeff. Les origines.

Итак, кризис полиса воспринимался прежде всего как идеологический кризис. Случайное ли совпадение, что именно в 70-е годы в СССР четко обозначился кризис коммунистической идеологии? Исследователи в массе своей не пытались «бороться», «спорить» с марксизмом, они пытались уйти от него в менее идеологизированные сферы истории: конкретно-историческую проблематику7^, историю культуры и т. д.

Марксистские и вообще методологические штудии в области античной истории не имели никакой перспективы уже с начала 70-х годов. Перестройка здесь в сущности мало что изменила. Поэтому поистине трагически выглядит позиция выдающегося советского историка Е. М. Штаерман, которая в дискуссии на страницах ВДИ в конце 80-х годов^О отстаивала свой (марксистский) взгляд на античную общину. Ее концепции не пытались оспоритьони были никому не интересны и не нужны. В 90-е годы уже не было никаких острых дискуссий в области антиковедения.

У молодого и среднего поколения российских ученых-антиковедов до сих пор сохранилось неприятие теоретических проблем, стремление избежать их, уйти в историческую конкретику. Сыграло роль и то, что в последние годы не было создано ярких школ или направленийотрицательную роль в данном случае сыг7 9 Прекрасный пример — «Политическая история Ольвий-ского полиса VII—I вв. до н.э.: Историко-эпиграфическое исследование» Ю. Г. Виноградова (М., 1989). Автор мало озабочен проблемами возникновения или кризиса полиса вообще.

80 ВДИ. 1989. № 2,3, 4- 1990. № 1, 2, 3. Ср. особое мнение Г. А. Кошеленко: ВДИ. 1990. № 1. С. 93 сл. рало разделение академической и университетской науки. Нужны годы, чтобы интерес к методологии истории восстановился. Поэтому и проблема полиса отпала сама собой. Молодое поколение исследователей не видит здесь никакой проблемыкак правило, термин «полис» употребляется наряду с термином «государство» взаимозаменяемо.

Подводя итог, можно утверждать, что полис никогда не был в центре широкомасштабной интеллектуальной дискуссии в российском и советском обществе. Причина заключалась в том, что он был слишком далек от главных «горячих точек» интеллектуальных дискуссий в России: проблемы взаимодействия власти и индивида и проблемы места России между Востоком и Западом. Греческий полис никоим образом не мог помочь в объяснении предполагаемой российской уникальности. Он оставался знаком европейского пути развития, европейской «ординарности», и именно поэтому исследователи российской истории стремились сравнить его (возможно, напрасно) с древнерусскими городами-республиками. Но для советских историков античности, начиная с пятидесятых годов, полис играл важную роль как профессиональный термин, позволяя «обходить» идеологические догмы. Так, уникальность греческого полиса оказалась востребованной в достаточно уникальных условиях советской историографии.

Отечественная историография: афинская демократия. Отечественная историография истории афинской демократии менее обширна, хотя и в ней — в той или иной степени — нашел отражение широкий круг проблем^ 1. Еще в середине XX в. С.И. Соболевский81 Аналитические обзоры советской историографии: Кузи-щин В. И. Советская историография античности // Историографияиздает представляющую несомненный интерес монографию об Аристофане82} а К. М. Колобова — исторический путеводитель по древним Афинам, который не утратил своего значения до сих пор83. в этой книге развитие культуры и архитектуры Афин ставится в социально-политический контекст. В конце 50-х — начале 60-х годов XX в. появляются два исследования, которые задали высокий уровень отечественным штудиям в области истории и анти-коведения древней Греции. Это — «Повествовательный и научныйстиль Геродота» А.И. Доватура&-4 и «Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н.э.» К.К. Зельина85, в которой автор тщательно исследовал процесс перехода политической власти в Афинах от лидеров аристократических группировок к демосу. Проблемы демократической идеологии были затронуты в книге А. К. Бергеантичной истории. М., 1980. С. 352−372- Фролов Э. Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб., 1999. С. 397 425- Die Geschichte des Altertums im Spiegel der sowietischen For-schung / Hg. H. Heinen. Darmstadt, 1980.

82 Соболевский С. И. Аристофан и его время. М., 1957.

Колобова КМ. Древний город Афины и его памятники. JL, 1961.

84 Доватур А. И. Повествовательный и научный стиль Геродота. JL, 1957. См. также он же. Политика и Политии Аристотеля. М.-Л., 1965.

85 Зельин К. К. Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н.э. М., 1964. ра86. Автор поделил древнегреческую политическую мысль на два противостоящих друг другу лагеря, подчеркивая, что именно «демократическая идеология была подлинной надстройкой над рабовладельческим базисом и, как таковая, играла огромную роль в истории античной Эллады"87.

Большое значение для изучения проблем социально-экономической истории Афин играли работы J1.M. Глускиной88. По мнению исследовательницы, процесс развития товарно-денежных отношений в Афинах в IV в. до н. э вступил в конфликт с традиционной полисной структуройв этот период также усиливается роль свободных неграждан (метеков) во всех областях жизни Аттики. В. И. Исаева рассмотрела взгляды Исократа и их влияние на социально-политическое развитие Афин89.

Бергер А. К Политическая мысль древнегреческой демократии. М., 1966.

87 Там же. С. 353.

88 См., в частности: Глускина JI.M. Проблемы социально-экономической истории Афин IV в. до н.э. JL, 1975. См. также: она же. Проблемы кризиса полиса // Античная Греция. Проблемы развития полиса. Т. 2. Кризис полиса. М., 1983. С. 5−42- она же. Рабовладельческая демократия в Афинах // Колобова КМ., Глу-скина JI.M. Очерки истории древней Греции. Пособие для учителя. Л, 1958. С. 190−209.

89 Исаева В. И. Античная Греция в зеркале риторики. Исократ. Москва, 1994.

Точка зрения советских историков на развитие афинской демократии нашла наиболее полное выражение в коллективном сборнике «Античная Греция"90} а также в первом томе «Истории Европы)^ 1.

Серия работ Э. Д. Фролова дает картину развития древнегреческого общества от архаического до позднеклассического перио-да92. Автор справедливо указывает на начало разложения традиционных форм полисной идеологии уже в V в. до н.э., причем начало этому процессу положили отнюдь не софисты- «практические деятели раннеклассического времени вроде Фемистокла в Афинах или Павсания в Спарте были теми, кто первым выказал пренебрежение к таким классическим полисным нормам, как верность отеческим установлениям и враждебность всему чужеземному"93. Да и сами ведущие греческие полисы — Афины и Спарта — своей империали90 Античная Греция: Проблемы развития полиса / Отв. ред. Е. С. Голубцова. Т. 1−2. М., 1983. См. также Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979.

91 История Европы. С древнейших времен до наших дней. Т. I. М, 1988.

92 Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. JI., 1988; он же. Факел Прометея. Очерки античной общественной мысли. Л., 1981; он же. Греция в эпоху поздней классики. Общество. Личность. Власть. СПб., 2001; он же. Критий, сын Каллесхра, афинянинсофист и тиран // ВДИ. 2003. № 4. С. 67−89.

93 Он же. Греция в эпоху поздней классики. С. 16. стической политикой также способствовали разложению традиционных форм полисной морали94.

А.И. Зайцев в своей монографии попытался отобразить характерные черты древнегреческой культуры, которые повлияли на ее развитие^. Для Г. А. Кошеленко, как было отмечено выше, полисэто не просто город-государство, но прежде всего коллектив|граждан96.

Труды Л. П. Маринович посвящены проблемам кризиса полиса, трансформации, которую претерпел классический полиса в IV в. до н.э.97 л.П. Маринович подчеркивает процесс сближения в V в. до н.э. основной массы афинских аристократов с демосом на основе общих экономических интересов и возможности (для аристократов), посвящая большую часть времени политической деятельности, возглавить политическое руководство города98.

94 Там же. С. 17.

95 Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции VII—V вв. до н.э. Д., 1985.

96 Античная Греция. Т. 1. С. 9−36.

97 Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в. до н.э. и кризис полиса. М., 1975; она же. Греки и Александр Македонский. К проблеме кризиса полиса. М., 1993. О концепции кризиса полиса в трудах Л. П. Маринович см. выше.

98 она же. Греция в V в. до н. э // История Европы. С древнейших времен до наших дней. Т. I. М., 1988. С. 289.

Более современный взгляд на развитие афинской демократии можно найти в сборнике текстов, подготовленных и прокомментированных Г. А. Кошеленко и Л.П. Маринович99. Л. П. Маринович опубликовала также критический обзор мнений современных исследователей относительно афинской демократии 100.

В.Д. Кузнецов рассмотрел организацию общественного производства в древней Греции. Его исследование позволяет по-новому взглянуть на социальную структуру афинских ремесленниковЮ1. В последнее время появилось несколько интересных трудов молодого поколения ученых, в которых нашли отражение различные аспекты истории, экономики, социальной структуры и культурного развитияклассических Афин^02, Интерес к истории афинской демократии99 Маринович Л. П., Кошеленко Г. А. Становление античной демократии. // Античная демократия в свидетельствах современников / Изд. подготовили Л. П. Маринович, Г. А. Кошеленко. М., 1996. С. 5−25- они же. Уроки античной демократии // Там же. С. 319−330.

100 Маринович Л. П. Античная и современная демократия: Новые подходы. М., 2001.

101 Кузнецов В. Д. Организация общественного строительства в Древней Греции. М., 2000.

102 Суриков И. Е. Эволюция религиозного сознания афинян во второй половине V в. до н.э. Софокл, Еврипид и Аристофан в их отношении к традиции полисной религии. М., 2002; Тумане X. Рождение Афины. Афинский путь к демократии: от Гомера до Пе-рикла (VIII-V вв. до н.э.). СПб., 2002. был подчеркнут совсем недавним переизданием классического труда русского ученого В. П. Бузескула, впервые изданного в 1909 г. ЮЗ Таким образом, несмотря на очевидные достижения как отечественной, так и зарубежной историографии последнего времени, история классических Афин содержит «белые пятна», которые могут и должны привлекать внимание исследователь. Следует, впрочем, отметить, что неизученные области могут проявляться при новаторском подходе к корпусу уже известных нам источников.

ЮЗ Бузескул В. П. История афинской демократии / Под ред. Э. Д. Фролова. СПб., 2003.

ИсточникиИсточники, использованные при написании настоящей работы, многочисленны и многообразны. Это — и литературные тексты, и афинские надписи классического периода. Для литературных текстов использованы стандартные издания серий «Oxford classical texts», «Teubner» и «Loeb», комментарии и конкордансы, а также русские и английские переводы, для надписей — как наиболее полное издание аттических надписей «Inscriptiones Atticae"1049 так и комментированные сборники надписей, например РаубичекаЮ5? ТодаЮб Мейгса и Льюиса! 07? Родса и ОсборнаЮ8? БрэдинаЮ95Клермонта! Ю и др. inscriptiones Atticae Euclidis anno anteriores / Ed. D. Lewis. Fasc. 1−3. В., 1981;1998, а также последующие тома, содержащие надписи IV в. до н.э. и позднее. Raubitschek А.Е. (with the collaboration ofL.H. Jejfery). Dedications from the Athenian Acropolis. A Catalogue of the Inscriptions of the Fifth and Sixth Centuries B.C. Cambr. Mass., 1949. a Selection of Greek Historical Inscriptions. V. II. From 403 to 323 B.C. / Ed. M.N. Tod. Oxf., 1948.

Ю7 a Selection of Greek Historical Inscriptions to the End of the Fifth Century B.C. / Ed. R. Meiggs, D. Lewis. Oxf., 1969Ю8 Greek Historical Inscriptions. 404−323 ВС / Ed. P.J. Rhodes, R. Osborne. Oxf., 2003.

Некоторые разделы диссертации непосредственно посвящены источниковедческому анализу («Охлос от Эсхила до Аристотеля: история слова в контексте истории афинской демократии», «Поли-бий и Тит Ливий»), другие содержат подробный обзор источников по теме исследования. Поэтому во вводном разделе мне представляется необходимым охарактеризовать не столько сами источники, сколько подходы к ним.

В диссертации использованы два основных подхода к источникам: историко-филологический (с выходом на исследование лексики) и историко-социологический (с выходом на описательную статистику). Оба этих подхода взаимодополняемы и нередко пересекаются (как, например, в исследовании ономатических комплексов).

Историко-филологический метод предполагает оценку — на основе внутренних и внешних критериев — достоверности содержащейся в источниках информации. Поэтому в разделах диссертации, которые посвящены характеристике политических лидеров афинской демократии (Никия и Гипербола), а также в разделе «Роль толпы в политической жизни древней Греции» использован именно этот, традиционный и хорошо себя зарекомендовавший метод. Благодаря его использованию в результате анализа выделяются наибо109 Bradeen D. W. Inscriptions. The Funerary Monuments. Princeton, 1974 (The Athenian Agora. Results of Excavations Conducted by the American School of Classical Studies. V. XVII) (далее — Bradeen).

110 Clairmont C. W. Patrios Nomos. Public Burial in Athens during Fifth and Fourth Centuries B.C. The Archaeological, Epigraphic-Literary and Historical Evidence. Pt I—II. Oxf., 1983 (British Archaeological Reports. International Series. Suppl. V. 161). Pt I. P. 13. лее достоверные сведения как из современных описываемым событиям источников (труд Фукидида, надписи), так и из более поздних свидетельств («Афинская политая» Аристотеля, жизнеописания Плутарха и др.).

Большое значение в работе придается анализу словоупотребления (лексики) античных авторов. Анализ использования слов (бхХо?, Sfj|ios «rrXfjOos» и др.) дает возможность охарактеризовать взгляды древних историков и философов, проследить динамику идеологических изменений в афинском обществе. При этом не имеет значения достоверность сообщаемой древним автором информации: неважно, насколько верно описывал Платон афинский суд или народное собраниеважно, что для обозначения этих институтов он использовал, вперемежку, причем в негативном контексте, и слово «народ» (Sfjiios'), и слово «множество» (ттХт^бо?), и слово «толпа» (бхХо<�г).

Историко-социологический подход позволяет (конечно, на основе историко-филологического) перейти от анализа лексики к ситуационному анализе. Важно подчеркнуть, что античные тексты, как правило, нетерминологичны, и одно и то же социальное явление и даже политический институт древние историки и философы могли обозначать разными словами. Поэтому анализ лексики должен обязательно дополняться анлизом ситуационным.

Значительная роль в диссертации уделяется проблемам ономастики. К сожалению, ономастикой, в основном, занимались филологи и лингвисты, а историки привлекали данные ономастики (антропонимики) для просопографических исследований и генеалогических реконструкций. В настоящей работе предпринята попытка использовать «закрытые (конечные) ономастические комплексы"для реконструкции динамики социальной психологии и идеологии общества классических Афин. Для этого использованы достаточно простые методы описательной статистики, которые возможно, применить, потому что в распоряжении исследователя сотни и даже тысячи имен афинских граждан классического периода.

Таким образом, как традиционные, так и достаточно новаторские подходы к кругу известных источников позволяют по-новому взглянуть на многие черты общества классических Афин.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Итак, какие новые черты взаимодействия политических лидеров, элиты и гражданского коллектива классических Афин и — шире — античных государств открылись в результате проведенных исследований?

Тот факт, что в Афинах классического периода неорганизованные массовые сборища (толпы) не играли практически никакой роли в политической жизни, кажется самоочевидным, и его можно объяснить как сравнительно небольшой численностью населения Афин по сравнению, скажем, с эллинистической Александрией и позднереспубликанским и императорским Римом. Но это не совсем так. Анализ слов, которыми греки и римляне обозначали толпубхХо?, ттХ" Г)0о9, vulgus, turba — демонстрирует существенную разницу греческих и римских представлений о толпе.

Само появление и распространение слова бхХо? свидетельствовало о возникновении (во всяком случае, в афинском обществе) новой проблемы — проблемы активного участия всего коллектива граждан в политической жизни полиса. На место аристократовпростатов демоса приходят демагоги, и рядовые граждане начинают осознавать, что политические лидеры находятся от них теперь в большей, нежели раньше, зависимости. Уровень компетентности новых политических лидеров, возможно, и уменьшился, однако новый баланс сил обеспечил стабильность афинской политической системы еще в течение нескольких десятилетий.

Перипатетическая традиция, которой пользовался и Полибий, превратила бхХо? из оценочного, эмоционально окрашенного слова в почти «научный» термин, фиксировавший социальную реальность эллинистической Греции. При этом, однако, почти стерлось различие между ним и близкими по значению TrXfjOos" иоь ttoXXoL.

В Риме эти две тенденции нашли выражение в разных словах, что можно наблюдать уже у Тита Ливия. Turba, как правило, выражает неустойчивость, изменчивость, свойственные народной массе, vulgus характеризует прежде всего социальную дистанцию между низшими сословиями и людьми, причастными к власти (сенаторами и др.) — при этом vulgus обычно не несет никакого отрицательного оттенка, поскольку обозначает незыблемую социальную реальность.

Vulgus — не «социальный термин», не terminus technicus. В I в. до н.э. vulgus стало бранным словом у части римской элиты, пытавшейся поставить риторический барьер между «нами, образованными, которые у власти» и основной массой населения (мы — другие, мы — не vulgus). Новая власть, однако, числила vulgus в числе своих опор: и Цезарь, и Плиний Младший, и Светоний, не стремились осуждать «невежественную толпу» .

Такое отношение к толпе, ох^од, невозможно представить в Греции. Но охлос — это деградировавший полновластный демос, в Риме же vulgus изначально не обладала реальной властью. Существование vulgus — специфика Рима, и это нашло отражение в сочинениях римских авторов.

Таким образом, у греков не было понятия толпы как неорганизованного массового сборища отдельно от черни, т. е. низших слоев населения. В классической греческой литературе бхХо? и SfjjjLos почти неразличимы. Существовали факторы, которые коренились в самой природе греческого полиса и — как следствие — в социально-политической структуре демократического полисаДемократия — слегка организованная толпа. Греческая демократия была в какой-то мере демократией толпы. Демократия по многим понятиям была охлократией (поэтому охлократия как отдельное понятие появилась только в эллинистический период), и Платон не был совсем не прав, рассматривая все многолюдные сборища как одинаковые по своей природе.

В силу самого характера афинской «демократии прямого действия» «человек из толпы» быстро и неизбежно превращался в «гражданина в народном собрании». Что касается негражданского населения, то оно было слишком подавлено и разобщено, чтобы принимать участие в политической борьбе в любой форме — организованной либо неорганизованной. Полисные институты были предназначены для толп, слегка организованных толп граждан. Только опасность для независимости полиса могла подвигнуть граждан на некое подобие массовых спонтанных действий. Это в какой-то мере подтверждает и восстание афинян против Клеомена и Исагора, и оборона Спарты от фиванского вторжения. Спонтанные толпы не оказывали заметного влияния на принятие политических решений в Афинах классической эпохи. Другое дело, что происходит некое перераспределение власти внутри полисных институтов: в IV в. большее значение приобретают суды. Конечно, в самом народном собрании появляются признаки спонтанности, неорганизованности (процесс стратегов-победителей), исчезает остракизм — формализованное и даже ритуализованное устранение политических противников, но влияние толп проявляется только в отдельные критические моменты (переворот 411 г.) и весьма незначительно.

Должны были произойти перемены в социальной психологии, чтобы позволить грекам действовать как толпа (например, как в Александрии). Эти процессы имели место в эллинистическое время и были связаны с ослаблением влияния полисных институтов.

Таким образом, действия толпы не оказали непосредственного влияния на политическую жизнь греческих городов в классический период (во всяком случае, у нас нет свидетельств о подобном влиянии). Влияние было, но оно осуществлялось через идеологическую сферу. «Угроза превращения в толпу» использовалась противниками демократии в антидемократической пропаганде.

Политические лидеры в своем отношении к толпе не очень выделялись из рядовых граждан. Лидеры столь противоположной направленности (и «традиционные» политики, — такие, как Никий, и демагоги — такие, как Гипербол), не могли действовать вне традиционных рамок политической борьбы и не думали о том, что можно как-то использовать неорганизованные массовые сборища. Никий попросту боялся толпы, черни, Гипербол же пытался втиснуть новые приемы и новую этику политической борьбы в старые рамки. Для него лично итог оказался плачевным, но опыт был учтеностракизм исчез из политической практики, и афинские демагоги IV в. одо н.э. действовали уже по-другому. Только политичесю^гений АлL/Xr кивиада на исходе V в. оценил феномен толпы и сделал первую попытку ее использовать.

Не зафиксировано заметного влияния неорганизованных массовых сборищ на афинскую политическую жизнь в IV в. до н.э. Однако «угроза толпы» стала важной фигурой идеологической полемики. Чем иначе можно объяснить всплеск осуждения толпы в риторических и философских школах Афин (Платон, Исократ), которые как будто бы основывались на реалиях афинской политической практики? Дело в том, что антидемократически настроенные мыслители подменяли противопоставление «политик — толпа» на оппозицию «мудрец — несведущие» (т.е. «философ — толпа, чернь»). Первая не могла существовать в демократических Афинах, зато вторая служила лозунгом антидемократической философской утопии. Для этого и производилась подмена понятий: легальный полисный институт отождествлялся с неорганизованным сборищем (толпой), которое присуще негражданам и варварам. Для Платона охлос (обозначавшее как толпу, так и демос) стало бранным словом, таковым оно было и для обращавшихся к массовой аудитории ораторов (только, естественно, применяли его не к своей аудитории, а к аудитории своего политического противника). Аристотель (а вслед за ним перипатетики) стал его использовать как нейтральный научный термин для низших слоев либо всей массы демоса, но все это, собственно говоря, уже не имело отношения к толпе как феномену политической жизни. Не более того. Охлос-толпа и охлос-чернь разделились окончательно.

Таким образом, противники демократии запугивали своих слушателей угрозой превращения державного афинского демоса в буйный охлос, сравнивали действия народного собрания и суда с поведением толпы. Однако это были, в сущности, арьергардные бои, которые вели остатки антидемократической элиты. Насколько глубоко проникло влияние демократической идеологии в афинский гражданский коллектив, можно судить по собственным именам граждан классических Афин.

Сама система древнегреческого имянаречения давала возможность «идеологической/политической маркировки» имен: составные имена предполагали наличие двух корней с позитивным значением. И в Афинах V—IV вв. до н.э. эта возможность была востребована обществом. Имена с корнем demи с некоторыми другими корнями подчеркивали сначала лояльность части афинской аристократии новому режиму, а потом и распространились и среди политически активной части демоса. Они стали своеобразным маркером новой политической элиты Афин, характеризовали «правящий класс» победившей демократии.

Мною были сделаны три попытки «подступиться» к антропо-нимическому материалу классических Афин. Первая, «глобальная», с использованием методов математической статистики, которые применялась для анализа всего массива аттических имен, была новаторской, но по сути малоудачной. Она привела к вполне ожидаемым выводам об увеличении популярности как новых «демократических» имен, так и вполне традиционных — с «аристократическими» корнями — от V к IV в. до н.э.

Значительно более успешным был анализ индивидуального имянаречения в некоторых афинских семьях, который стоял на твердой почве хорошо разработанной научной традиции просопо-графических исследований. Он показал, каким образом «политически мотивированные» имена сначала распространились в среде лояльной демократическому режиму аристократии, а затем — и среди части демоса. Однако всё это были лишь отдельные случаи, и непонятно, насколько они были типичны для всего гражданского коллектива. Поэтому возник вопрос о достоверной выборке.

Подобную выборку дают закрытые (конечные) ономастические комплексы — общественные надгробные надписи, списки архонтов, судей, членов Совета пятисот и некоторые другие. Они как ограничены хронологически (т.е. позволяют проследить динамику процесса), так и зачастую дают определенный социальный срез. Для их анализа вполне достаточно простых методов описательной статистики. Оказывается, что доля имен с корнем dem- (как и, в меньшей степени, с корнем arist-) может служить показателем близости той или иной группы людей к политической элите демократических Афин. На основании данных антропонимики классических Афин можно сделать вывод о возникновении «демократического нобилитета» — слиянии части аристократии и политически активной верхушки демоса в единую социальную прослойку. Таким образом, изучение «политической ономастики» классических Афин позволяет существенно расширить возможности источниковедческого анализа, а также извлечь дополнительную информацию из хорошо известных и многократно исследованных источников.

Итак, в Афинах классической эпохи происходит постепенная социально-политическая эволюция двух слоев гражданского населения — аристократии и демоса. Значительная часть аристократии все больше и больше приспосабливается к демократическому режиму, стремится отождествить (вплоть до практики имянаречения детей) себя с демосом. Только небольшая (хотя и наиболее публицистически активная — Критий, Платон, Исократ) часть аристократии стремится вступить в политическую борьбу (в конце V в. до н.э.) или идеологически противостоять (в IV в. до н.э.) победившей демократии. Причем в одних и тех же аристократических семьях встречались представители разной политической ориентации.

Эволюционировал и демос. Демократические институты позволяли демосу оказывать эффективное влияние на политическую жизнь, и это влияние осуществлялось именно в институциональных рамках. Спонтанные выступления демоса были крайне редкими и оставались на периферии политической жизни.

Таким образом, слияние политически активной верхушки демоса и демократически ориентированной части аристократии в единую по сути правящую социально-политическую группировку классических Афин способствовало стабильности афинской демократической системы. «Демократические» собственные имена можно рассматривать и как показатель подобной стабильности, и как свидетельство успеха демократической идеологии, если не на уровне теоретических трактатов, то на уровне влияния на повседневную жизнь жителей Афин.