Проблема знакового и образного сознания в структуре философской антропологии

Актуальность исследования.

С тех пор, как в философии произошел лингвистический поворот, а язык был воспринят как главная способность человека к вербальному оформлению своих внутренних состояний, проблема знаковой структуры сознания стала одной из центральных для гуманитарных исследований. Возникнув как предмет изучения философии, в XX веке проблема соотношения сознания и языка, языка и мышления, вербальных и невербальных аспектов коммуникации стала объектом исследований большого числа наук, в числе которых интерпрета-тивная социология, антропологическая лингвистика, культурная психология, психологическая физиология, психолингвистика. Кроме того «соответствующие вопросы стали предметом острых дискуссий в теории речевых актов (проблема сегментации коммуникативного потока), герменевтике (проблема контекста), семантических теориях (что является единицей значения и как процедура реконструкции означивания осуществляется принимающим сообщение коммуникатором)"1. Все они заняты поиском структур, детерминирующих работу сознания. Однако большинство этих исследований тяготеет к нормам научной рациональности, поэтому всякое объяснение сознания оказывается редукционизмом и сведением к языку описания либо естественных наук, либо теории информации. В результате этого в первом случае возникает опасность утраты сознания как объекта наблюдения и изучения, во втором — опасность его неадекватного опредмечивания.

Современную философию сознания интересует, насколько и в какой мере знаковые компоненты и органика мозга связаны с производством сознания. Как итог, проблема природы сознания сводится к решению вопроса о локализации сознания. Наиболее последовательно в числе объяснительных причин сознания выступают нейродинамические структуры мозга, деятельность и.

1 Вархотов Т. А. Методологические проблемы исследования невербального аспекта коммуникативного взаимодействия: Авто реф. дис. канд. философ наук. — М., 2003. — С. 5. язык. В рамках редукции сознания к рефлекторной деятельности мозга человек оказывается частью мира, конституированного системой воздействий раздражителя на рецептор. Однако «если сознание — лишь субъективный аспект нервной деятельности, то непонятно, какова же его функция, т.к. вполне достаточно одной этой нервной деятельности"3. Нервную деятельность в таком случае, возможно, объяснить и без участия сознания, поскольку логико-математические задачи решаются с успехом, как в реальном, так и в «электронном мозгу». Это деятельность автомата, который не нуждается в сознании. Пределы естественного подхода к сознанию обнаруживает образ. Необъяснимым является то, как в рамках бессознательно-реактивного приспособления к среде могло возникнуть идеальное представление? В случае, когда сознание идентифицируется со структурой предметного действия, оно описывается как иерархия когнитивных процессов в категориях задачи, цели, мотива, отношения, личности, установки, ориентировки и др. Как признается В. П. Зинченко, во всех этих случаях процесс, который есть сознание, подменяется его результатом. Сознание уходит из-под фиксации категорий, описывающих деятельность, потому что само является условием этой фиксации. В результате редукции сознания к языку человек становится производным от социальных связей, в которые он включен. Происходит наполнение психического со стороны внешнего, вращивание социального в психическое. В итоге «получается, что психическое не имеет собственных источников развития"4. Каждому человеку всегда предшествует фигура Другого. Однако необъяснимо, кто является Другим для этого Другого. Где скрывается первоначальный Другой? Таким образом, локализация сознания ничего не добавляет к пониманию сознания. Во всех указанных случаях, по признанию А. В. Юревича, мы сталкиваемся с психофизическими, психофизиологическими и психосоциальными «па.

2 См. Рубинштейн С Л. Бытие и сознание. М., 1957.

3 Пиаже Ж., Фресс П. Экспериментальная психология. М., 1966. С. 189.

4 Мясоед П. А. Психология в аспекте типов научной рациональности//Вопросы психологии. — 2004. — № 3. — С.7. раллелизмами", в которых обнаруживает свои пределы господствующий подход к сознанию и проступает кризис психологии.

Причина кризиса наук о человеке и сознании состоит в том, что для них человек исчерпывается тем, что находится вне человека, а представления о сознании ограничиваются лишь его знаковой интерпретацией. Ярким примером работы в пределах указанных предпосылок являются семиотические исследования Г. Е. Крейдлина, который жест понимает как знак, в рамках представлений о передаче информации. Между тем вне поля зрения исследователя остается мысль, что жест — это плод работы воображения и эмоции. Текущая ситуация в области исследований сознания связана с исчерпанием ресурсов для объяснения сознания в рамках деятельностного подхода. В рамках существующих объяснительных концепций отсутствуют средства для описания чувств, эмоций и таких структур сознания, которые не означены языковыми средствами и не включены в структуру предметного действия. Основная причина этого в том, что, обращаясь к теме сознания, психология всякий раз обнаруживает неразрывную связь с гносеологией. И потому всякое исследование сознания ограничивается описанием процессов познания. Перспективы развития деятельностного подхода к психике человека обсуждались в ходе ряда дискуссий, развернувшихся в последние несколько лет в таких журналах, как «Вопросы философии», «Вопросы психологию), «Психологический журнал», участниками которых стали В. П. Зинченко, В. А. Лекторский, А. Г. Асмолов, П. А. Мясоед, Т. Н. Ушакова, Н. С. Юл и на и др.5. Этот факт подчеркивает актуальность выбранной нами темы исследования.

Описанная ситуация свидетельствует о том, что в философии и психологии сохраняется существенный интерес к проблеме соотношения знакового и незнакового в структуре сознания. Однако отсутствуют работы, которые в рамках одного исследования, во-первых, реконструировали бы знаково-символический и незнаковый порядок мира, а во-вторых, представили бы ан.

3 См. Вопросы психологии — 2004. — №№ 3, 6- Вопросы философии — 2002. — № 2, — 2004. 3,11- Психологический журнал — 2004. — № 2. тропологические конфигурации каждого из этих порядков, сделали бы очевидными следствия для человека в зависимости от того, какой порядок в данный момент актуален. Во многом это связано с тем, что большинство современных философов и психологов не ставят себе целью объяснить деформации, приведшие к появлению человека со смещенной субъективностью, пустой речью и мыслью без языка Причина этого, возможно в том, что современная философия смирилась с антропологической катастрофой, в результате которой человек стал описываться в терминах бодрствующего мозга, но не бодрствующего сознания.

Таким образом, актуальность настоящего исследования продиктована необходимостью поиска языка, на котором возможно описание человека с бодрствующим сознанием. Кроме того, предлагаемая диссертационная работа имеет и более широкий контекст актуальности, поскольку помимо ответа на вопрос, о соотношении знакового и незнакового компонента в структуре сознания, она предлагает возможные пути описания сознания в рамках философской антропологии.

Степень разработанности проблемы.

В отечественной психологии изучение сознания связано с именами Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева, М. М. Бахтина, Н. А. Бернпггейна, А. В. Запорожца, Н. И. Жинкина, С. Л. Рубинштейна, П. Я. Гальперина и др. В отечественной философии наиболее значимые результаты в изучении сознания были достигнуты Э. В. Ильенковым, Г. П. Щедровицким и М. К. Мамардашвили. Однако как в советской психологии, так и в советской философии господствующим был деятельностный подход, зарождение которого датируется 20-ми годами XX века Для всех советских психологов и философов была актуальна мысль А. Н. Леонтьева: «ключ к морфологии сознания лежит в морфологии деятельности"6. В 30−50-е годы произошло окончательное оформление психологической теории деятельности, которая была представлена натуральбЛеонтьев А. Н. Философия психологии. М., 1994. С. 48. но-психологическим и культурно-историческим направлениями. Каждое из них делало акцент либо на физиологических либо на социальных детерминантах в ходе онтогенеза.

В западноевропейской философии наиболее интенсивно исследование вопросов соотношения языка и сознания, речи и мышления наблюдалось в 6070-е года XX века. Именно в этот в западной традиции период сформировались методы и были достигнуты результаты, определяющие направление современных исследований этой проблемы. В этой связи заслуживают упоминания такие имена, как Дж. Остин, Дж. Серл, Н. Хомский, П. Стросон, Г. Грайс, Дж. Катц, X. Путнам. Часть из них является приверженцами «гипотезы врожденности», другая часть рассматривает интеллект и сознание как-то, что задается коммуникацией.

В развитие идей JI.C. Выготского и А. Н. Леонтьева невербальные компоненты коммуникации и мотивации внутренней речи стали предметом исследований отечественных психолингвистов «первой волны» И. Н. Горелова, Н. И. Лепской и А. М. Шахнарович. Основателями отечественной лингвистики детской речи и психологии детской речи являются А. Н. Гвоздев и Н.Х. Швач-кин. В рамках традиции советской психологии ряд ученых, среди которых психологи, лингвисты, психолингвисты Б. А. Серебренников, Г. П. Мельников, Р. И. Павиланис, а так же Э. В. Ильенков и Д. И. Дубровский обсуждали проблемы мышления, основанного на мыслительных единицах, не связанных непосредственно с языковыми знаками. На 70-е годы приходятся работы А. А. Леонтьева, который в своих исследованиях предпринял попытку синтезировать методологические принципы советской психологии с методами и данными когнитивной психологии. Уникальными по значимости являются выводы А. И. Мещерякова, полученные им в результате работы со слепоглухонемыми детьми. Последние два десятилетия исследования онтогенеза и становления коммуникативной компетенции человека связаны с именами С. Н. Цейтлина, Е. И. Есениной, Н. М. Юрьевой и К. Ф. Седова.

В последнее время лингвистический аспект проблемы сознания разрабатывается такими авторами, как Дж. Гринберг, А. Вежбицкая, H.JI. Мусхели-швили, В. М. Сергеев, Ю. А. Шрейдер, Ю. Д. Апресян. В числе работ по лингвистике, на которые следует обратить внимание, можно отметить коллективную монографию «Вербальная и невербальная опоры пространства межфразовых связей», работу Ю. Н. Караулова «Русский язык и языковая личность» и диссертацию В. Б. Апухтина «Психологический метод анализа смысловой структуры текста».

В числе философских работ, вышедших за последнее время можно упомянуть монографию В. Бибихина «Слово и событие». Кроме того, заслуживает внимания работа Н. Г. Абрамовой «Несловесное мышление» (М., 2002). Автор показал, что молчание — это адекватное средство для выражения личностных смыслов, для которых человек не находит ни самих слов, ни соответствующих знаковых эквивалентов. К сожалению Н. Г. Абрамовой не удалось избежать в своих выводах интерпретации сознания как знаково-организованного текста, предназначенного для коммуникации. В работе Абрамовой молчание продолжает пониматься как система конвенционально установленных несловесных знаков. Между тем как молчание — это результат работы неозначенного сознания.

Несмотря на значительное количество исследований, посвященных невербальной составляющей сознания, отсутствуют работы, которые бы носили собственно философско-антропологический характер. Зачастую выводы, полученные в рамках лингвистики и экспериментальной психологии, носят прикладной характер и потому, чтобы иметь возможность на их основании строить теорию сознания, требуют дополнительного обобщения. Ссылки на многочисленные эмпирические феномены для этого явно недостаточны. А указания на личностно-мотивационную сферу как далее не разложимую тотальность носят поверхностный характер. К сожалению, существующие в психологии и философии концепции сознания пытаются построить теорию в пространстве операционального знания, между тем как науки о человеке существуют в пространстве интерпретации. Ведь сам предмет исследования философской антропологии предполагает мысль, завершающуюся не знанием, а пониманием.

Объектом исследования являются фундаментальные проблемы в изучении сознания, а именно вопросы анализа генетических корней мышления и речи ив частности проблема мотивации внутренней речи. Причем под речью в последнем случае нами понимается не система «рефлексов социального контакта», как об этом пишет А. Б. Залкицд, но эмоция, которой человек раздражает собственную самость.

Предмет исследования образуют особенности знакового и образного мышления, становление механизмов внутренней речи, а также описание элементов, обеспечивающих незнаковые механизмы работы сознания, в числе которых воображение, эмоция, интуиция и аффект — все то, что в нашей работе обозначено термином «немая речь неозиаченного сознания». Отдельное место в нашей работе занимает исследование обстоятельств, в результате которых у человека появляется мысль вне связи с речью я язык вне связи с мышлением.

Цель исследования состоит в том, чтобы выявить принципы антропологии знакового и незнакового сознания, а также сформулировать новый подход к исследованию реакций сознания, имеющих незнаковое выражение и выходящих за пределы структуры предметного действия человека. Как представляется автору, данный подход позволит решить фундаментальные проблемы, не находящие решения средствами деятельностной философии и психологии.

Достижение этой цели требует от нас решения следующих задач:

1. Критически реконструировать принципы, лежащие в основе деятельностного подхода к изучению сознания человека, а также принципы теории речевого взаимодействия;

2. Выявить предпосылки знаково-символической интерпретации сознания в деятельностном подходе и тем самым продемонстрировать пределы описательной конструкции, используемой исследователями, которые придерживаются данного подхода;

3. Предложить альтернативные деятелыюстному подходу основания для исследования сознания и коммуникативного взаимодействия;

4. Раскрыть содержание понятия «неозначенное сознание» на основе различных психологических и философских концепций внутренней речи, воображения и эмоций;

5. Зафиксировать базовые принципы антропологии неозначенного сознания и показать, что предложенные принципы позволяют преодолеть затруднения в исследовании незнаковых механизмов сознания.

Перечисленные цели и задачи обусловили выбор в качестве основных методов исследования критический и функциональный анализ культурно-деятельностных представлений в психологии и философии о сознании, языке и речи. Мы также прибегнем к имманентной и внешней критике, направленной на обнаружение принципиальных ограничений подвергаемых рассмотрению концепций сознания и коммуникации. Используя теоретическое моделирование, мы постараемся связать воедино в рамках обобщенной концепции пеозпачеппого сознания интерпретацию сознания в когнитивной психологии, палеонтологии Б. Ф. Поршнева, а также психолингвистику в версии Н.И. Жин-кина. В ходе данной работы нами будут применены метод превращенных форм и метод символологии сознания, сформулированный М.К. Мамарда-швили в работе «Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символе и языке». Кроме того, мы будем опираться на метод ангропологических конфигураций и смыслового чтения текста, разработанный Ф.И. Ги-ренком.

По результатам проведенного диссертационного исследования автор выносит на защиту следующие теоретические положения:

1. Фундаментальная ограниченность деятельностного подхода к психике человека состоит в том, что человек существует в рамках объективирующего взгляда внешнего наблюдателя, а идеальное рождается как присвоение предметного мира субъектом. «В итоговом продукте — в представлении — образ вещи всегда сливается с образом той деятельности, внутри которой функционирует внешняя вещь"7. В теории деятельности человек существует на пересечении многих деятельностей. Сам деятель не объясним в терминах теории деятельности, потому что объективирующий взгляд лишает человека внутреннего плана сознания и идеального.

2. Идеальное рождается не в результате действий с предметами, а в процессе аутистического воздействия на самого себя. Ключевой принцип аутизма — самопроизвольная деятельность продуктивного воображения. Идеальные представления сознания подчинены не структуре предметного мира, а работе воображения.

3. Сознание человека не возникает как приспособительная реакция к среде в процессе осуществления познавательных процедур. Первоначально сознание обнаруживает себя в ситуациях страдания и причинения себе ущерба. В этом состоит его аутистическая природа. Сознание — это невроз (Блей-лер).

4. Генетические корни мышления находятся не в речи, как думал Л. С. Выготский, а в образе и эмоции. Корни мысли — в немыслимом, в абсурде. Почву самоочевидности сознания образуют эмоционально-волевые и аффективные структуры. Язык структурирован как бессознательное, поэтому эмоция и аффект выступают формами первичной данности сознания.

7 Ильенков Э. Идеальное//Философская энциклопедия. М., 1962. — Т.2. — С.226.

5. Воображение, эмоция и интуиция образуют немую речь неозначенного сознания. Эту речь человек обращает к самому себе в попытке помыслить немыслимое. Всякая речь человека — это осмысление бессмыслицы немой речи неозначенного сознания.

6. Незнаковая коммуникация осуществляется не в пространстве общего деятельностного поля, подчиняющейся взаимозависимым мотивам и целям, но в пространстве мистериального акта, который направляется эмоцией, возникшей одновременно в сознании всех участников мистерии. В мистерии коммуникация осуществляется через слова, потерявшие свое значение. Понимание этих слов возможно только в момент нахождения в пространстве мистерии.

7. Чтобы приблизиться к пониманию сознания необходимо отказаться от знания как объяснительного принципа и признать, что понятия не пригодны для описания сознания. Для плодотворного изучения механизмов сознания, философская антропология должна признать, что объектом ее изучения является человек, пребывающий в бессубъектном состоянии. Антропология неозначенного сознания — это непонятийная антропология бессубъектного сознания.

Новизну полученных результатов автор видит в следующем:

Критически проанализированы основания исследования сознания и языка, господствующие в современной отечественной психологии, психолингвистике и философии. Эта работа осуществлена на материале, содержащемся в работах ключевых представителей деятельностного подхода — JI.C. Выготского, М. М. Бахтина и Г. П. Щедровицкого;

Разработаны и сформулированы принципы антропологии означенного и неозначенного сознания, а также продемонстрированы предметная область и границы применения обоих подходов к изучению сознания;

На основе положений содержащихся в работах А. Валлона, Е. Блей-лера, Н. И. Жинкина, C.JI. Франка, А. А. Мейера и др. сформулирована и введена в философский оборот концепция пеозначепного сознания. Как нам видится, принципы данной концепции дают возможность преодолеть кризисное состояние в современной психологии, которая продолжает изучать человека в рамках объективирующего взгляда внешнего наблюдателя;

Нами предпринята попытка сформулировать словарь, в терминах которого в рамках философской антропологии возможно изучение бессубъектных состояний сознания и невербального взаимодействия. Наш подход позволяет превратить философскую антропологию в «науку о присутствии души в человеке» (В.П. Зинченко);

Новацией также является попытка в рамках всего диссертационного исследования преодолеть апорию, с которой, по мысли М. Мамардашвили, сталкивается всякий исследователь сознания. Эта апория гласит, что о сознании мы можем говорить, только уже пребывая в сознании, в результате чего генетически предшествующие условия сознания оказываются невосстановимы. Предлагаемое нами решение базируется на применении метода превращенных форм.

Теоретическое и практическое значение исследования.

Теоретическое значение настоящего диссертационного исследования определяется, прежде всего, его целью. В диссертации осуществлен критический философско-антропологический анализ теоретических положений сформулированных в процессе изучения сознания и языка в рамках деятельностной психологии и психолингвистики. Как видится автору по итогам проделанной им работы необходимо отказаться от интерпретации человека как знаково организованного текста, функция которого — быть включенным в непрерывный обмен знаками и информацией. Данное обстоятельство позволяет автору считать предлагаемый им в диссертации подход к анализу знака, символа и сознания так же альтернативой структуралистским и семиотическим концепциям изучения текстовой реальности.

Исследование соотношения знаковых и незнаковых механизмов работы сознания показывает, что естественнонаучная модель знания не является образцом для описания человеческого существования. В пространстве интерпретации классической науки утрачено представление о человеке как тайне, поэтому из поля ее зрения выпадают такие феномены, как эмоция, душа, воображение, шпуиция. Наиболее плодотворным в изучении сознания является неклассический идеал рациональности, поскольку метафоричность его дискурса дает возможность использовать методы и термины, в которых можно объяснить существование человека в эпоху «антропологической катастрофы».

Практическим значешем данной работы является то, что автор предлагает новую интерпретацию традиционных средств, использующихся в философии при исследовании сознания и языка Поставленные в исследовании проблемы и апробированные пути их разрешения призваны способствовать расширению предметного поля исследования философской антропологии и включению в пространство изучения явлений, традиционно считающихся предметом изучения психологии. Автор надеется, что сформулированные им принципы антропологии означенного и неозначенного сознания окажутся полезным вкладом в решение задач, стоящих перед исследователями сознания. Данные принципы могут быть использованы в прикладных исследованиях символа, знака, языка, коммуникации в сфере культурологии, социологии, прикладной и фундаментальной психологии.

Апробация диссертации.

Автор выступал в 2004, 2005 гг. с докладами по исследуемой проблеме на Международной конференции студентов и аспирантов «Ломоносов». Отдельные аспекты темы обсуждались в ходе ведения семинарских занятий в рамках учебного курса «Философская антропология» в осеннем семестре 2005 г. на философском факультете МГУ им. М. В. Ломоносова.

По теме диссертации опубликованы следующие работы.

1. Антропология означенного и неозначенного сознания//Антропологические конфигурации современной философии: Материалы научной конференции (Москва, 3−4 декабря 2004 г.). М.: Современные тетради, 2004;0,2 пл.

2. Означенное сознание в структуре философской антропологии//Аспекты: Сборник статей по философским проблемам истории и современности. М.: Современные тетради, 2005 — 1 пл.

3. Неозначенное сознание как предмет изучения философской антро-пологии//Материалы XIII международной конференции студеотов, аспирантов и молодых ученых по фундаментальным наукам «Ломоносов». Том 6. М., 2006 — 0,2 пл.

4. Неозначенное сознание как предмет изучения философской антро-пологии//Вестник МГУ. Серия 7. Философия. М.: Издательство МГУ, 2006, № 5 -1 пл.

Структура диссертационной работы.

Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка.

§ 4 Выводы: основные принципы антропологии неозначенного сознания.

В начале XX века Марр в своей яфетической теории языка предпринял попытку, следуя за словом, прийти к истоку слова330. В этом стремлении с ним оказались схожи Поршнев, Валлон, Франк, Блейлер и Мейер. Все они в той или иной степени пришли к выводу, гласящему, что у истоков речи лежит неречевая реальность. Каждый из них на примере своего материала исследований показал, что архаические структуры сознания носят незнаковый характер. Они продемонстрировали, что у истоков мысли стоит немыслимое. Это либо воображение, либо эмоция, либо аутизм, либо абсурд метафорических отождествлений. В соответствии с теорией универсального предметного кода Жинкина, антропология неозначенного сознания ставит в центр своего внимания предвыразительный слой сознания, в котором слов еще нет, но семантика уже есть. Поскольку тема речи всегда лежит за пределами самой речи, по.

330 Марр Н. Я. Яфетидология. М., 2002. стольку вместо тезиса Выготского о том, что мысль — это всегда речевая мысль, антропология неозначенного сознания выдвигает тезис, что мысльэто всегда явление экстралингвистическое, а язык и речь Другого не являются условиями сознания. Таким образом, антропология неозначенного сознания основывается на предположении, что сознание обнаруживает себя как предел возможностей языка.

Неозначенное сознание имеет дело с переживаниями, знаковое — с языком. Для словесно оформленного сознания язык служит границей между планом выражения и планом содержания. Переживания, не нашедшие своего выражения, являются неоформленными и лишь потенциальными. В неозначенном сознании переживания не отличаются от языка описания этих переживаний. Неозначенным способом описания переживаний являются не язык, и не знак, но символ, образ и эмоция. Означенное сознание требует внешней речи, неозначенное — немой речи образов, зашифрованных как ушшерсальный предметный код. Предметное содержание переживаний формируют немая речь неозначенного сознания по артикуляции эмоций и усилия человека по галлюцинаторному воздействию на самого себя этими эмоциями.

Язык нельзя понимать как продолжение сознания ни тем более как материал, в котором оно выполняется. Разрыв между языком и сознанием делают очевидным как ничего не значащие, так и напротив — двусмысленные слова. Но какие знаки в силах указать на два смысла одновременно? Или выделить главный и второстепенный смысл? Для того чтобы отличать смыслы от знаков, не возможно использовать знаки. В противном случае это будет уход в бесконечность. Антропология неозначенного сознания утвервдает, что нет знаков, которые бы позволяли отличить содержание воздействия от самого воздействия. Содержание воздействия — факт языка, само воздействие — факт существования. В первом случае работает знание, во втором — воображение. Существование относится не к знаковой, но к психической реальности. К реальности воображающего сознания.

Язык препятствует проникновению сознания в речь, когда в нем план выражения оказывается избыточным по сравнению с планом содержания. Сознание защищается от проникновения языка в мысль непониманием и опытом встречи с неозначенным. Язык не может задавать форму для мысли. Ведь язык структурирован как бессознательное, а мысль структурирована как эмоция. На это указывали еще Вундт и Крюгер. Следовательно, мысли существуют не в языке, но в эмоции и мистерии.

Работа сознания по преодолению языка начинается, когда немая речь неозначенного сознания приостанавливает в нас действие знаковых структур языка и запускает механизм понимания. Понять для неозначенного сознанияне значит найти знаки для обозначения своих образов и эмоций. Понять — значит вообразить. Поскольку воображаемое и речевое действие не совпадают, постольку воображаемая реальность не связана с различием означающего и означаемого. Работа языка по означиванию смыслов и помещению их в пространство знаковых указаний не имеет ничего общего с работой воображения по приведению сознания в преображенное состояние.

Если бы не было неозначенного сознания, то факт знания обуславливал бы факт понимания. Знаки тогда рождали бы у всех одни и те же образы и эмоции. Но не все из того, что можно понять, можно выразить с помощью знаков. Поэтому образ и эмоция вне власти знака. Знак превращает образ в указатель, а эмоцию из факта сознания — в факт эстетического выражения. Однако антропология неозначенного сознания утверждает, что эмоции не нуждаются в плане выражения, потому как они уже выразительны. Таким образом, сознание — это барьер для языка, эмоция — форма для сознания, а всякая мысль — аффект самости. Язык — это материал различия знания и понимания, в то время как образ — материал отождествления эмоции и смысла.

Кроме того, антропология неозначенного сознания констатирует тот факт, что неозначенное сознание — это сознание без Другого. Немая речь неозначенного сознания — это речь, которая артикулирует эмоции и ни о чем не сообщает Другому. Нулевая коммуникация не оставляет места Другому при обращении к самому себе. Неозначенное сознание — это сознание, определяемое признаками того, чье это сознание.

Отношение «Мы — Они» более фундаментальное, нежели отношение «Я — Ты». Палеонтология Поршнева показывает, что первосубъектность возникает как социоразличительный эффект «своих» — от «чужих». Внутри «мы» сознание не локализовано в дискретно выделенном теле. Как утверждает Поршнев, форма сознания совпадает с телом общности. Внутри «мы» коммуникация осуществляется путем суггестии, через нахождение в поле действия одного образа, а не путем переноса знаний из одного тела в другое.

Обобщая выводы главы, посвященной неозначенному сознанию, целесообразно выделить в качестве конститутивных для него следующие признаки. Оно беспредметно, неинтенционально, эмоционально, аутистично и образно. Определение этих признаков задает предмет исследования антропологии неозначенного сознания.

Беспредметное сознание не локализовано ни в органах чувств, ни в предметах, так же как смысл всей речи не локализован в конкретном слове. Беспредметное сознание возникает как реакция на отсутствие раздражителя в поле восприятия. Дистанция между предметами и органами чувств, между словами и смыслами заполняется галлюцинациями миражного воображения, о котором писал Пиаже. В неозначенном сознании не предметы организуют мысль, как думал Леонтьев, а мысль организует предметы в соответствии с воображаемым. Не смысл следует за предметом, но предметность следует за смыслом. Беспредметное сознание описывает мир с помощью слов, в которых не локализованы значения. Слова без значений формируют пространство воображения беспредметного сознания.

Беспредметность неозначенного сознания обуславливает его неинтен-циональносгь. Этот признак означает, что сознание не существует в пространстве субъект-объектной оппозиции. Носителем неинтенционального сознания является человек со смещенной субъективностью. В бессубъектном состоянии сознание обозначается словом «душа». Иметь неозначенное сознание в данном случае значит обладать знанием, условием актуальности которого является пребывание внутри общности, внутри мистерии, а более обобщенно — внутри некоторой эмоции. В восприятии неинтенционального сознания предметность находится на периферии, а место «Я» занимают определенные эмоциональные состояния. Как справедливо заметил Франк, ненаправленное на предметность сознание узнается как настроение.

Эмоция является термином, в определении которого антропология неозначенного сознания находит свой непосредственный предмет. Как пишет Франк, «в душевной жизни нет разъединенных единичных явлений, а есть.

331 лишь видоизменения общего душевного состояния". Это изменение и обнаруживает себя как эмоция. Эмоция придает чувствам и ощущениям качественное своеобразие, позволяя видеть целое раньше и точнее, чем образующие его части. Эмоции континуальны, а значит они непрерывно переходят друг в друга. Континуальность эмоционального восприятия стирает дистанцию между коммуницирующими сознаниями. Эмоции — это непроизвольное проявление самости. Это нерефлексивное мышление, которое Марр определял как мышление без осознания.

Аутизм неозначенного сознания заключается в восприятии человеком своих эмоций. Аутистическое сознание заставляет человека страдать от произвола собственного воображения. Примером произвола воображения является желание, причиняющее страдание, или радость, сопровождающаяся чувством боли и горечи. Аутизм — это внутренняя реакция человека на собственные побуждения, в которых на месте его «Я» стоят его эмоции. Источником субъективности всякого аутиста являются не движения, совершаемые им в пространстве деятельности, но его продуктивная способность воображения.

Беспредметность сознания связывает его с воображением. Воображение не возникает в пределах памяти, как думал Сартр. Образы неозначенного сознания беспредметны и потому неинтенционалъны. В одном случае образ определяется Жинкиным как способ восприятия, в другом Франком — как и эмо.

331 Франк C.JI. Реальность и человек. М., 1997. С. 98. циональное переживание. Но и в том и в другом случае образ — это не копия предмета, а условие того, чтобы какие-либо предметы вообще могли быть увидены. В сознании аутиста на месте Другого стоит воображение. Воображение — это зеркало, в котором аутист видит свои эмоции. Образы — это материал, в котором выполняется жизнь беспредметного сознания аутиста. Это материал, в котором объективируются замыслы неозначенного сознания. Символэто форма, в которой закрепляется неустойчивый смысл эмоции. Сознание не познает, а переживает, воображает и синтезирует образы. Информационная и коммуникативная функция слова в неозначенном сознании редуцирована. Понять для этого сознания — значит вообразить. То есть, как утверждает Мейер, оказаться в пределах действия одного и того же образа, одной и той же эмоции.

Предмет антропологии неозначенного сознания формируют открытия Валлона, Бородая, Блейлера, Жинкина, Булгакова, Франка, Крюгера, Вундта, Поршнева, Мейера и Лосского. Имя каждого из них связано с некоторым принципом, лежащим в основе работы неозначенного сознания. В качестве принципов антропологии неозначенного сознания можно представить следующие положения:

1. Бинарные отождествления, «где два термина сосуществуют, будучи одновременно и смешиваемы и различаемы», и бессмыслица ди-пластии стоит у истоков всякого смысла. И лишь «миражное воображение», как его называет Валлон, является единственным способом, каким человек сбрасывает с себя бремя этого абсурда. Самыми первыми формами, в которых реализован абсурд сознания, являются игра у ребенка и ритуал у примитива.

2. Воображение, как отмечал Бородай, — это «сфера эмпирической апостериорной априорности"333. То есть в воображении условие совпа.

332 Валлон А. От действия к мысли. М, 1956. С. 205.

333 Бородай Ю. М. Воображение и теория познания. М, 1966. С. 36. дает с обусловленным, поэтому действительность не отличается от ее восприятия. Воображение находит в образе объекта сам объект.

3. Валлон открыл, что в сознании взрослого человека эмоции теряют свою роль, а воображение вырождается в систему знаковых представлений и перестает отождествлять предмет и переживание. Язык разрушает абсурдные сочленения миражного воображения и создает последовательность речевых различий. Знак осуществляет деабсур-дизацию мира и деконструкцию в нем мистериальной составляющей.

4. Блейлер и Бородай показали, что сознание, в котором редуцирована знаковая составляющая, существует не для познания, а для воздействия на самого себя. Человек существует не в горизонте познания, а в пространстве причинения себе ущерба. Это страдательное действие Блейлер назвал аутизмом.

5. Аутизм — это не диагноз, а движение мыслей, которое выводит человека из порядка предметно заданного мира в пространство переживаний. Переживающее сознание существует в связи с аффективной предметностью собственных образов. Поэтому подчиняться ауторит-мии своего сознания — значит подвергаться воздействию собственной способности продуктивного воображения.

6. Аутизм — это воображение, подчинившееся желанию. Мышление ау-тиста задает форму для аффективной предметности воображения и осуществляет деструкцию социальных механизмов поведения и мышления, ограждая неозначенное сознание от репрессий со стороны знаковых структур реалистического мышления.

7. Открытие Жинкина состоит в том, что первичной формой всякого мышления является наглядное мышление. Никто не мыслит знаками. Ведь «за словами мы разумеем образ, как предмет, могущий породить множество высказываний"334. Прежде чем появится звучащая речь, во внутренней речи должен сформироваться ее замысел. Вне.

334 Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. М, 1982. С. 158. языковые содержания мысли существуют в схемах универсального предметного кода (УПК). В УПК символический порядок соединяется с воображаемым. Предметный код — это универсальный язык, с которого возможны переводы на все другие языки.

8. Человек не моноречевое существо. Его внутренняя речь не производ-на от внешней. «Мышление реализуется в предметно-изобразительном коде (внутренняя речь) и речедвигательном коде (экспрессивная речь)». Различение этих кодов, как думает Жинкин, — причина существования нереализованных намерений и замыслов. Сознание Жинкин называет эффектом взаимодействия внутренней и внешней речи.

9. Речь, по мысли Жинкина, рождается как осмысление бессмыслицы, как расшифровка первобытного абсурда дипластии, зашифрованной в образах и схемах УПК. Во внутренней речи человек находит слова для перевода образов и замыслов в форму экспрессивной речи.

Ю.Булгаков в своей теории внутренней формы слова показал, что образ задает пределы языка, а не наоборот. Внутренняя форма слова ощущается как синестезия чувств. Элементарной формой синестезии является интонация. Булгаков так же показал, что «в разговоре по душам» субъектом речевого действия являются не собеседники, но образы непроизвольного сознания, в поле действия которого находится каждый из говорящих.

П.Франк сделал очевидным, что антропология неозначенного сознания — это антропология бессубъектная. Переживания могут появиться только у существа страдающего. Поэтому человек, испытывающий эмоции, пребывает в объектном состоянии, а его переживания описываются как голос его души. Язык, в котором описываются страдательные состояния человека, формулирует стояния души человека.

335 Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. М., 1982. С. 160.

12.Франк продемонстрировал, что в эмоции действие всегда совпадает с состоянием. Это обуславливает аутистическую природу воздействия на себя человека, пребывающего в бессубъектном состоянии. В бессубъектном состоянии сознающий совпадает с сознаваемым, и всякое его переживание является воздействием на самого себя.

13.Образ — это не речевая, но эмоциональная мысль. Франк акцентировал внимание на том, что «образ не есть предметность, т.к. это есть.

336 чистое переживание" .

14.Вундт и Крюгер открыли, что всякое действие человека эмоционально. Эмоции — это причина того, почему мы переживаем различные качества мира как целое. Все чувства принадлежат к одной эмоциональной непрерывности. Неозначенное сознание континуально, поэтому нет границы, которая отделяла бы одно чувство от другого. Любой анализ целостности опыта является разрушением этой целостности. Когда чувство становится осознанным, оно становится мыслью.

15.Палеонтология Поршнева тематизировала для антропологии неозначенного представление о том, что эмоция — это первобытное сознание. Сознание — это «следствие разнообразнейших „конфликтных“ ситуаций нервной деятельности». Это порождение абсурда.

16.Образы возникли как-то, что отделяет «своих» от «чужих». Поршнев утверждает, что эти мнимые объективации являются способом разрешения человеком ситуации абсурда Образы «Мы» и «Они», закрепленные в словах и символах, свидетельствуют о факте первосозна-ния.

17.Мейер заметил, что внутри «Мы» коммуникация носит не знаковый, но мистериальный характер. Мистерию отличает то, что в ней воображение обуславливает понимание. Как пишет Бородай, «в ритуале.

336 Франк С. Л. Реальность и человек. М., 1997. С. 99.

Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979. С. 182. ллп воображение становится доминирующим фактором" Поэтому коммуникация в мистерии происходит, минуя язык, лишь потому, что многие «Я» в этот момент сообщены между собой, находясь в пространстве действия одного образа.

18.Нет языка, на котором можно было бы говорить о смыслах. Как считает Мейер, смыслы мистериальны и в них действует не знак, но тайна. И эта тайна есть момент встречи абсолютного и относительного, как абсурдного совмещения несовместимого. Овеществленной тайной является символ.

19.Лосский определил интуицию как знание-переживание. Тем самым он связал эмоцию и познание. Эмоциональное познание обеспечивает существование мистериалыюго порядка мира и возможность видеть символы. В интуиции не существует границы между своими чувствами и состоянием мира.

338 Бородай Ю. М. Эротика-Смерть-Табу. М., 1996. С. 180.

Заключение

.

Переходя к заключительной части диссертационной работы, мы констатируем, что в центре внимания нашего исследования находились проблемы связи с одной стороны языка и сознания, с другой — знака, образа и символа. Предпосылкой нашего исследования стал поиск ответов на следующие два вопроса. Во-первых, что задает горизонт человеческого в человеке — язык, предметное действие или неозначенные состояния сознания? И, во-вторых, благодаря чему устанавливается связь между знаком и значением при невербальном коммуникативном взаимодействии? В зависимости оттого, как решаются эти вопросы, возможны разные следствия для человека — либо сведение сознания к языку, либо обратное — редукция языка к сознанию. Мы полагаем, что сознание, производное от языка и его знаково-символической функции, лишает человека воображения и пространства неозначенного, где сознание само себя выражает. Речь, в которой нет сознания, является перебором означающих, утративших референцию во внеязыковой реальности. Бег означающих ничто не остановит, потому что знаки, которые не связан с сознанием, указывают только на знаки. Сознание, лишенное языка, воспроизводит себя в форме эмоции и настроения. Это сознание не поддается описанию в терминах теории коммуникативного взаимодействия. Единственная коммуникация, которая возможна между носителями неозначенного сознания — это мистерия, в пространстве которой смыслы понимаются не по мере выражения, но интуитивно.

Нами были сформулированы принципы описания человека в рамках двух стратегий исследования антропологической реальности — знаковой и не знаковой. В основе первой лежит теория деятельности, как она представлена в психологии Выготского, и теория языка Бахтина. Вторая стратегия реконструирована на основе теории воображения Валлона, теории языка Жинкина и теории сознания Блейлера, Франка, Поршнева и Мейера. Представители первой модели предполагают, что причина сознания находится вне сознания. Эта причина — язык, то есть Другой. Представители второй модели сходятся в том, что у сознания нет истоков вне сознания. Принципиальным следствием этого факта является то, что в рамках антропологии означенного сознания наблюдение сознания возможно только объективирующим взглядом Другого. Самосознание, которое не возможно включить в содержание объективного наблюдения, сознанием не является. Незнаковое описание человека отличается тем, что является взглядом, который включает в себя наблюдателя. Оно дает возможность наблюдать необъективируемые состояния сознания. Поэтому антропология неозначенного сознания — это бессубъектная антропология.

Как мы полагаем, антропология означенного сознания в лице представителей теории деятельности существует в рамках информационного представления о сознании. Представители этого подхода утверждают, что человек рождается знаками, а язык определяет в человеке горизонт социальности. Психика — это особая форма деятельности, язык — это универсум деятельности. Содержание психики образует система значений, а знаки — функциональные органы сознания, позволяющие овладеть деятельностью и предметным окружением. Деятельностный подход к психике человека основан на предположении, что человек — это существо моноречевое. Выготский в частности стирает границу между языком и сознанием, предположив, что всякий образ — это, прежде всего, речевая мысль. Развития сознание ставится в зависимость от речи, от социально-культурного опыта ребенка. Не смотря на разделение на внешнюю и внутреннюю речь, последняя все равно продолжает пониматься как производная от внешней. Поэтому в рамках деятельностной стратегии описания человека причина сознания — это Другой. Представление же о том, что внутренняя речь служит для артикуляции личностных мотивов и внутренних состояний сознания — иллюзия. Деятельностная антропология означивает неозначенное. Любой жест она понимает прежде всего как знак, как движение, а не как телесный эффект взаимодействия сознаний. На место эмоций она ставит знаки эмоций. Знаки не оставляют места мистериальному порядку жизни, не означенному языком. Неспособность увидеть сверхчувственное, душу и эмоции в конечном счете оборачивается кризисом психологии, который Выготский констатировал еще в 1927 году.

Мы показали, что философская антропология, психология и частично психолингвистика дают возможность сконструировать модель описания человека, которую условно можно обозначить как «антропология неозначенного сознания». Знаки дискретны, сознание, напротив, континуально, поэтому оно носит незнаковый характер. Эта антропология показывает, что не язык, а чувства и эмоции являются средством самоописания человека. Кроме того, уровню логического мышления всегда предшествует уровень эмоционального и образного восприятия, не зависящий от речевой коммуникации. Мысль не означена языком. Зарождение мысли осуществляется в предметно-изобразительном коде (УПК), который становится предметом бесконечного числа высказываний во внешней речи. Образ — это не предмет, а переживание. Воображение — это эмоциональное мышление. Немая речь образов — это речь замыслов. Внутренняя речь — это механизм переводимости замыслов на язык высказываний. Следовательно, сознание — это результат взаимодействия в человеке двух языков — знакового и образного. Перевод с одного на другой язык и составляет жизнь сознания. В неозначенном сознании компонентами невербальной коммуникации, обеспечивающими ситуативный уровень семантики, являются эмоция, воображение, «уже-понимание» и интуиция. В материале этих способностей выполняются сфера душевных переживаний человека, то есть неинтенциональных состояний сознания. Неозначенное сознание существует в горизонте отсутствующих предметов и слов без значений. Эти слова помогают душе выразить невыразимое. В пространстве неозначенном языком коммуникацию обеспечивают не знаки, а символы, которые работают в пространстве понимания, а не знания. Каждый акт коммуникации для неозначенного сознания — это таинство и мистериальный акт, потому как символы сообщают не информацию, а делают причастным смыслу.

Главный вывод из сформулированных нами положений состоит в следующем. В антропологии означенного сознания человек существует в пространстве речевого управления своей деятельностью. А антропологии неозначенного сознания — в пространстве аутистического воздействия на самого себя. Поэтому язык и сознание нужно мыслить вне связи друг с другом. Идеальное возникает не как способ организации деятельности, а как сверхчувственное в результате причинения страдания самому себе. Немая речь сознания не образуется интериоризацией и не сводима к внешней, также как действия в пространстве воображаемого не сводимы к оперированию знаками предметной реальности.

Теоретическую ценность проделанной нами работы мы видим в том, что сформулированные нами принципы антропологии неозначенного сознания являются альтернативой не только деятельностной, но и различного рода семиотическим, психолингвистическим и коммуникативным моделям анализа сознания и языка. В частности мы допускаем, что теория внутренней формы слова Булгакова заслуживает рассмотрения в качестве альтернативы теории речевых актов Остина и Серля. Если для последних силой, обеспечивающей воздействие речевого акта, является система социально согласованных подтверждений, то для Булгакова такой силой выступает эмоциональное состояние говорящего и слушающего. Кроме того, мы полагаем, что наша работа открывает новое измерение в исследованиях невербальной коммуникации, не прибегая к детальной классификации элементов семантики, как это делает в своей книге Крейдлин339. Мы избегаем интерпретации коммуникации в рамках теории информации, поскольку понимаем коммуникацию не как механизм распознавания значений адресатом послания, но как разговор «по душам», где задействована интуиция или, что-то же самое, мистерия.

Отдельно следует отметить, что зафиксированные нами положения, как нам кажется, позволяют установить границы применимости господствующих семиотических программ исследования антропологической реальности, как они представлены в работах Проппа, Лотмана и Якобсона. В основе этих программ лежит работа по универсализации языка. Все структуралисты понима.

339 Крейдлин Г. Невербальная семиотика М., 2000. ют именно язык как универсум сознания. Вне языка нет сознания. Поэтому описание работы сознания состоит в распознавании знаков и скрывающихся за ними значений. Коммуникативные процессы мыслятся как процессы взаимодействия сознания и текста. Структурализм занимается вычленением бинарных структур и формальных единиц коммуникативного взаимодействия. Мистериальный порядок жизни, который можно наблюдать в мифах и обрядах, в работах структуралистов превращается в грамматически формальную основу построения текста. По мысли Лотмана, «архаические структуры мышления в современном сознании утратили содержательность и в этом отношении вполне могут быть сопоставлены с грамматическими категориями языка"340. Спасение от демифологизации повседневности Лотман видит во вторичной семантизации, то есть в повторном приписывании значений. Ошибка Лотмана в том, что он символ понимает как знак: «Символ выступает конденсатором всех принципов знаковости"341. Однако у символа нет значения. У него есть смысл, который не удерживается языковыми структурами. Диагносци-руя атрофирование в сознании органов для восприятия чувствегшо-сверхчувственного, структуралисты полагают, что мифологические тексты возможно перевести на язык дискретно-линейных систем, и что пересказ позволит проникнуть в смысл некогда совершавшихся мистерий. В результате редукции мистерии к тексту, а символа до уровня простого сообщения семиотика превращается рассказ о судьбах повествовательных жанров. Язык описывает, сознание понимает. Описание ничего не прибавляет к пониманию.

Семиотика и структурализм сводятся к построению моделей понимания текста. Они использует знаки для объяснения сознания. В то время как антропология неозначенного сознания утверждает, что сознание носит дознаковый характер. Как утверждает Мамардашвили, языковые оппозиции не говорят о присутствии сознания. Наоборот, язык и культура редуцируют условия жизни сознания. Работа структуралистов направлена на забвение содержательной.

340 Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М, 1999. С. 222.

341 Там же. С. 160. стороны мнстериальной составляющей жизни до степени ее полной формализации и, следовательно, превращения в нечто сознательно не ощущаемое читателем. Но в тексте сознание появляется не в силу каких-то закономерностей языка, а исключительно в силу закономерностей самого сознания. Поэтому смысловая структура не сводится к грамматической структуре текста. Смысл не пересказывается, но воплощается. В свою очередь беспредметная коммуникация не имеет отношения к теории информации. «Сознание невозможно.

342 понять посредством лингвистического исследования текста", поскольку в сознании не возможно отделить смысл от текста. Антропология неозначенного сознания утверждает, что в качестве сознания могут рассматриваться только такие тексты, которые создаются актом чтения самого же текста. Сознание проявляет себя как тождество объекта и его интерпретации. Культура и язык в высшей степени формальны по отношению к сознанию. Сознание и символ антикультурны. Как отмечают Мамардашвили и Пятигорский, «чем древнее культура, тем сильнее в ней отграничение использования символов от использования собственно знаковых систем"343. Поэтому символ всегда дан нам в наблюдении как-то, что связывает жизнь человека с сознанием, а не с языком.

Как нам кажется, цель философской антропологии состоит в том, чтобы препятствовать десимволизации, демифологизации культуры и различного рода редукциям сознания. Перспективу дальнейшего развития предложенного нами способа описания человека мы видим в том, чтобы избавить философскую антропологию от знаковых представлений о сознании. Мы полагаем, что антропология неозначенного сознания призвана сформулировать языковыми средствами условия того, как возможен возврат на стадию воображаемого. Поскольку именно воображаемое восполняет «потерю культурой связи с пер

344 п вичными условиями символизации сознания". При анализе культурных со.

342 Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символе и языке. М., 1997. С. 40.

343 Там же. С. 184.

344 Там же. С. 189. держаний задача антропологии неозначенного сознания сформулировать способ возобновления состояний первосознания.

К сожалению, ввиду сложности задач и ограниченного объема работы, нам не удалось включить в исследование анализ современных дискуссий по проблеме сознания и языка. Однако мы надеемся, что намеченные нами пути развития антропологии неозначенного сознания найдут адекватное отражение в наших дальнейших исследованиях.