Преступность в первобытном обществе

Одним из главных идеологических постулатов марксистской криминологии было учение о том, что преступность появилась лишь на определенном этапе развития общества — с разделением людей на социальные классы и закреплением частной собственности. Это учение было именно идеологическим и в связи с этим очень важным, поскольку подразумевалось, что когда при коммунизме исчезнут классы и частная собственность, то не станет и преступности. Правда, некоторые слишком рьяные идеологи поторопились, объявив, что ее не должно быть и при социализме. Такие убаюкивающие сказки продержались в криминологии десятилетия в основном благодаря вульгарно-материалистическому истолкованию общественных явлений Лениным, который считал, что правонарушения совершаются вследствие нужды и нищеты трудящихся. При этом остается неясным, почему сам Ленин и его соратники совершили сотни тысяч преступлений.

Однако некоторые ученые-юристы до сих пор полагают, что в первобытном обществе не было преступлений. Такая позиция определяется двумя обстоятельствами. Во-первых, они считают, что раз пет написанного закона, то нет и его нарушения, не принимая во внимание устоявшиеся правила, обычаи и традиции. Во-вторых, криминологи, как и большинство юристов, обычно очень мало знают о том, чем занимаются другие науки и чего они достигли. Они заперты в пределах своей юридической дисциплины и ничего иного знать не хотят о других. Между тем антропология и этнология (этнография) уже давно располагают данными, которые не могут не интересовать криминологов, в том числе для решения вопроса о том, имела ли место преступность в первобытном обществе.

Фиксация преступности в первобытном обществе, исследование ее основных форм позволяют выстроить ее общую культурологическую теорию (или модель). Появляется возможность еще раз доказать, что преступность есть вечный и неизменный спутник человечества, подобно болезни и смерти.

У нас, конечно, нет письменных сведений из той сверхдалекой поры, поскольку тогда еще не появилась письменность. Вообще, под первобытным обществом принято понимать общественные и экономические отношения, которые существовали многие тысячелетия у всех народов на ранней стадии их развития. Производственные отношения этого строя возникли на основе низкого уровня развития производительных сил, примитивных орудий труда при общей собственности, по вместе с тем существовала и личная собственность на орудия, оружие, одежду, предметы домашнего обихода и т. д. Производство велось сообща и его продукты делились поровну. В этот период уже была семья, появилась религия и другие мифологические формы культуры (в том числе живописная) в целом. Эта культура, в частности, закрепленная в мифах, оказала огромное влияние на человеческую культуру, мы постоянно ощущаем ее в современных религиях, традициях, обычаях, ритуалах, привычках и т. д. Первобытная культура — то наследство, от которого человечество никогда не избавится, поскольку личность в филогенетическом плане формируется именно в ней.

Преступность является составной частью первобытной культуры. Сведения о преступности можно получить из мифологических источников, но несравненно важнее — из результатов современного научного изучения первобытных племен, все еще существующих на нашей планете. Мифологические источники говорят о ней лишь косвенно, и легко ошибиться, опираясь только на них, к тому же речь может идти только о тех мифах, которые «перетекли» в последующую эпоху и были сохранены в новых мифах и иных письменных формах.

Прежде чем говорить о преступности как таковой, необходимо сказать, какие запреты нарушались тогда действиями, которые мы назвали бы преступными. Это, понятно, не уголовные законы, а неписанные правила, иногда очень строгие и караемые поэтому достаточно сурово. Многие из таких правил становились потом, через века, написанными уголовными законами. Некоторые из них сохранились по сей день. То, что первобытные правила не были написанными (на камне, папирусе, бумаге и т. д.), не меняет их сущности и содержания. Главное, что они были, защищали какие-то ценности, что-то для этого запрещали и за нарушения карали. От соблюдения этих правил зависели безопасность, благополучие и процветание племени или рода. О них знали все принадлежащие к данному сообществу. Соответствующие знания прививались им с детских лет.

Полагаем, что применительно к первобытному строю можно говорить о двух основных видах преступности.

1. Сакральный, т. е. священный, вид. Здесь необходимы весьма существенные пояснения. Дело в том, что древний человек был окружен бесчисленными богами, божками, духами героев и первопредков, духами убитых врагов, растительности, воды, неба, камней и т. д. Все они плотным кольцом окружали его, и, кроме этого, что очень важно, между отдельными явлениями и предметами существовали магические связи. Посягнуть на сверхъестественные персонажи или магические связи, а те и другие носили сакральный характер, означало нарушение основ жизни во вред человеку и поэтому не могло не караться. При этом сами посягательства носили тоже сакральный характер, поскольку они вызывали изменения в мире.

Французский психоэтнолог Л. Леви-Брюль приводит слова эскимосского шамана Aya: «Мы страшились духа земли, который вызывает непогоду и заставляет нас с боем вырывать нашу пищу у моря и земли. Мы боимся Сила (бога луны)… Мы боимся Таканагапсалук, великой женщины, пребывающей на дне моря и повелевающей морскими животными… Мы боимся коварных духов жизни, воздуха, моря, земли, которые могут помочь злым шаманам причинить вред людям. Мы боимся духов мертвых, как и духов животных, которых мы убили». Единственная возможность спасения для такого окруженного злыми силами человека заключается в том, чтобы сообразовать свое поведение со спасительными преданиями, унаследованными от предыдущих поколений. Эти предания суть правила, нарушение которых может иметь самые тяжкие последствия.

Д. Д. Фрезер дает обстоятельный перечень различных запретов в первобытном сообществе — табу на общение с иноплеменниками, на пищу и питье, на обнажение лица, на выход из жилища, на остатки пищи; целый ряд табу распространялся на людей, в том числе на вождей и правителей, на носящих траур, на женщин во время менструаций и родов, на воинов, на убийц, на охотников и рыболовов и т. д. Существовало также множество табу на предметы и слова^[1].

Фрезер приводит множество примеров применения уголовных наказаний к тем, кто нарушал запреты. Так, ни один человек и ни одно животное под страхом смертной казни не смели смотреть на правителя Лоанго (Африка) во время еды или питья. Когда в комнату, где обедал этот правитель, вбежал его собственный сын, отец приказал незамедлительно четвертовать его и носить части тела по населенному пункту. Увидеть за приемом пищи царя Дагомен являлось уголовно наказуемым проступком. Царь баньоро в Уганде не может прикасаться к еде руками, поэтому его должен кормить кто-либо другой. Это делал повар, который должен был внимательно следить за тем, чтобы не коснуться металлическими вилками зубов царя. Ибо такой поступок карался смертью^[2].

Разумеется, особа правителя (царька) была не единственным объектом охраны, но именно с ней связывал древний человек свое благополучие и безопасность, тем более что верил в ее сверхъестественный статус.

Человек первобытного общества испытывал ужас перед смертью. Поэтому им повсеместно был выработан целый кодекс поступков (действий и бездействия), которые, по его мнению, максимально сокращали, а еще лучше — исключали контакты со всем тем, что имело к ней отношение, и со всеми теми, кто соприкасался с нею. Так, у первобытных аборигенов Андаманских островов, если мужчина убивал другого в сражении между деревнями или в личной ссоре, он оставлял свою деревню и отправлялся жить изолированно в джунгли, где должен был оставаться в течение нескольких недель или даже месяцев. После этого он проходил обряд очищения^[3]. Такие же правила существовали в Новой Гвинее, на островах Кука, у эскимосов, различных племен Африки, в Индии и т. д. Их существование Фрезер объясняет тем, что нарушение табу грозило гибелью самому убийце. Однако дело не столько в этом, сколько в том, что он должен был изолировать себя, так как представлял собой опасность для всего рода или племени. Поэтому нарушение изоляции каралось сообществом очень строго. Можно сказать, что и в данном случае само нарушение носит сакральный характер, ведь по представлению древних людей оно может вызвать самые неблагоприятные для них последствия.

Из частей человеческого тела наиболее табуирована или священна голова. В Камбодже священна голова каждого человека, и в особенности царя. Никто не мог прикоснуться к голове младенца у груди матери; в прошлом, если кто-либо осмеливался сделать это, его убивали. Ибо только так можно было искупить подобное святотатство^[4].

Дикарь не в состоянии провести четкую грань между словами и вещами, считает свое имя существенной частью самого себя и вследствие этого полагает, что с помощью магии через его имя, так же как и через его волосы, ногти или другие части тела, ему может быть нанесен вред. Поэтому он с большой осторожностью произносит свое имя и редко позволяет делать это другим. Так, у Барунди, живущих к западу от озера Виктория-Ньянза, люди неохотно сообщают незнакомцам свои имена или имена своих детей, чтобы те не смогли с помощью магии воздействовать на владельцев имен и повредить им. Бангала с Верхнего Конго полагают, что у духов плохое зрение, но очень острый слух. Поэтому никогда не упоминается имя человека, пока он рыбачит, из опасения, что духи могут услышать его и увести рыбу от сетей и ловушек. У говорящих на языке ила народов Северной Родезии человеку не разрешается произносить свое имя, особенно в присутствии людей старшего возраста. Если кто-либо кощунственно произнесет в их присутствии свое имя, то это будет серьезным проступком. Они могут продать такого человека, сделать его рабом или изгнать из общины, если члены клана не выкупят его.

Запрет на произнесение вслух имени носит архетипический характер, т. е. распространен повсеместно. Можно предположить, что клички, столь распространенные в преступной среде, одним из своих источников имеют данные табу: кличка помогает скрыть подлинное имя данного человека. Следовательно, это очень древний источник.

Такое отношение дикаря к важным для него явлениям порождено особенностями его мышления. Они заключаются, как отмечал Л. Леви-Брюль, в безразличии к естественным причинам. Если человек заинтересован каким-нибудь явлением, то не ограничивается пассивным восприятием, а реагирует на пего, повинуясь своего рода умственному рефлексу; он сейчас же подумает о какой-нибудь таинственной и невидимой силе, выражением которой служит данное явление. Сверхъестественное колдовство дает первобытному человеку столь же быстрое и разумное объяснение всего происходящего, как и наше обращение к познаваемым силам природы. Он совершенно не пытается отыскать причинные связи, которые неочевидны сами по себе, и немедленно обращается к мистической силе. Но даже замечая причинные связи или воспринимая их под влиянием посторонних указаний, дикарь все же не придает им никакого значения, а это является естественным следствием прочно установленного факта, что их коллективные представления непосредственно вызывают мысль о вмешательстве мистических сил^[5].

Справедливости ради следует признать, что и очень многие наши современники во вполне цивилизованных странах поступают точно так же. Объяснения, которые давал древнейший человек окружающим его вещам и явлениям, для него вполне естественны. Как справедливо отмечал Э. Дюркгейм, такие объяснения представляются первобытному уму простейшими в мире. Он не видит в них ничего странного, а наиболее непосредственный способ, которым он представляет себе и понимает, то, что наблюдает вокруг себя. Для него нет ничего странного в том, что можно голосом или жестами управлять стихиями, останавливать или замедлять движение звезд, вызывать или прекращать дождь и т. д.^[6]

Нарушения запретов, установленных первобытными сообществами, диктуемые условиями их существования, представлялись им чрезвычайно опасными. Поэтому они наказывались, иногда очень сурово. То, что они не облекались в письменную форму закона, не столь уж существенно. Главное — их общественная опасность.

Со временем сакральная преступность в том виде, в котором она существовала в первобытные времена, исчезла или почти исчезла. Еще очень долгие века людей обязательно наказывали за деяния, которые представляли собой нарушения священных запретов, а поэтому расценивались как весьма опасные. Очень долго такая преступность сохранялась в обществах, в которых были сильны мистические компоненты, например в советском государстве, особенно в ленинско-сталинский период его существования. Так, самые суровые уголовные наказания могли последовать за неуважительные, по мнению властей, действия, даже жесты в отношении портретов так называемых вождей и тем более за критику их высказываний.

2. Общеуголовный вид преступности. Мы называем его главным, но он, несомненно, доказывает, что преступность вечна: кражи, грабежи, разбои, убийства, изнасилования и т. д. существовали всегда и навсегда останутся с человеком. Потому что он таков и таково общество, в котором он воспитывался, живет и действует. Преступность вечна, поскольку во все времена были и будут люди, не удовлетворенные своим положением и отношением к себе, а поэтому готовые нарушить уголовно-правовые запреты. Они готовы так действовать в одиночку или группами, но главное в том, что они действуют, причем неудовлетворенность своим положением надо понимать очень широко: от неудовлетворенности своим должностным или материальным положением до неудовлетворенности в системе сексуальных отношений.

Б. Малиновский, осуществивший многолетние этнологические полевые исследования среди туземцев Тробрианских островов, отмечает, что «само понятие преступления в тробрианском обществе может быть определено только в самых общих чертах — иногда в качестве такового выступает взрыв страсти, иногда нарушение некоторого табу, иногда покушение на личность или собственность (убийство, кража, нападение), иногда это — уступка своим преувеличенным амбициям, богатство, не санкционированное традицией и противоречащее прерогативам вождя или кого-либо из старейшин». Малиновский приводит конкретные примеры совершения преступлений дикарями Тробрианских островов.

В одной деревне жили три брата, из которых самый старший, глава клана, был слепым. Самый младший брат привык пользоваться этим его недостатком, срывая орехи бетеля с пальм прежде, чем они созревали. Слепой тем самым лишался принадлежащей ему части. Однажды, в очередной раз обнаружив, что его обманули, он впал в ярость, схватил топор и, незаметно пробравшись в хижину брата, нанес ему удар. Тот убежал и спрятался в доме третьего брата, который схватил копье и убил старшего брата, за что был посажен в тюрьму^[7].

Кража у тробрианцев выражается двумя понятиями: одно из них означает незаконное присвоение предметов личного потребления, орудий и ценных вещей. Второе — кражу пищи растительного происхождения с огородов или из хранилищ. Кража продуктов считалась наиболее позорной, поскольку для тробрианца не было большего позора, чем не иметь провизии, ощущать нехватку продуктов или просить их. Убийства случаются крайне редко. Кроме вышеописанного, Малиновский рассказывает только об одном случае убийства: ночью копьем пронзили колдуна, пользовавшегося дурной славой, когда тот скрытно подбирался к деревне. Убийство было совершено для защиты больного — жертвы колдуна, а сделал это кто-то из вооруженной охраны, которая в этих случаях стоит на посту всю ночь.

Малиновскому рассказывали еще о нескольких случаях убийств за прелюбодеяния или за обиду, нанесенную высокопоставленным лицам, наконец, в драках и поединках. Во всех случаях, когда мужчина погибает от рук людей другого субклана, существует долг чести. Теоретически эта месть считается неотвратимой, но на практике она обязательна только в том случае, если речь идет о взрослом высокопоставленном человеке, но и тогда считается излишней, если погибший пострадал из-за собственной несомненной вины. В других случаях, когда вендетты явно требует честь субклана, ее избегают, заменяя «платой за кровь» .

Исследуя преступность в первобытном обществе, необходимо помнить, что его люди находились под сильнейшим влиянием магии и даже на многие так называемые общеуголовные преступления реагировали с ее позиций. Как справедливо отмечал Малиновский, мировоззрение дикарей это путаница предрассудков и суеверий, «дологическая» смесь мистических «сопричастностей» (нартиципиций) и «несопричастностей»^[8]. Однако при всем этом они ясно осознавали опасность для себя определенного рода деяний и наказывали за их совершение. Их знания, несомненно, ограниченны, но в определенных ситуациях и представлениях тверды и не стремятся к мистике или магии. Поэтому, если у них сломается ограда огорода, они могут объяснить это действием таинственных мистических сил, но чтобы исправить ее, прибегают не к магии, а к работе. Точно так же, если у первобытного человека что-то украдут, он хочет поймать вора и вернуть похищенное. Правда, если для этого понадобится магия, он к ней прибегнет, но опасность для него самой кражи или грабежа понимает и без магии.

Вместе с тем следует учитывать, что первобытный период был в истории человечества весьма длительным и прошел несколько этапов. Это очень убедительно показал Ф. Энгельс в своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В ней он упоминает о позорном наказании за всякую половую связь вне принадлежащих друг другу брачных классов в первобытном обществе, о кровной мести, убийствах при бытовых конфликтах^[9] и т. д. Марксистская криминология, отстаивая свое ложное учение о классовом происхождении преступности, попросту игнорировала названные недвусмысленные положения одного из своих «отцов» (о том, что преступность существовала и в доклассовом обществе).

Таким образом, преступность пронизывает всю историю человечества от самых первых его этапов. Могут возразить, что их тогда было мало и они представляли собой лишь отдельные эксцессы. Но, во-первых, в те годы и людей было мало; во-вторых, никто в то время не вел никаких учетов, никто не мог сказать, сколько людей было убито, изнасиловано женщин и разграблено имущества при очередном налете одного племени на другое. В то же время подобные налеты следует отнести к первым, хотя и весьма кровожадным шагам по созданию единых государств.

Некоторые конкретные преступления вообще трудно отнести к определенному времени или эпохе. Представьте себе такую ситуацию: после богатого улова рыбак возвращается домой, по дороге па него нападают двое разбойников и отбирают добычу. Скажите, когда это произошлов доисторические времена или вчера в Подмосковье. Удивительно схожи и мотивы преступного поведения тогда и сейчас; более того, за всю людскую историю они практически не менялись, что говорит о временном единстве преступности самых разных времен. Меняются главным образом конкретные жизненные ситуации при совершении преступлений, способы реализации мотивов, орудия, используемые при этом.

В дальнейшие годы, столетия и тысячелетия, т. е. в античности и в Средние века, структура и динамика преступности менялись в соответствии с теми изменениями, которые происходили в соответствующих культурах. Естественно, что в каждую эпоху она отличалась своеобразием, которое определялось и самой эпохой, и той общечеловеческой культурой, которая существовала в данный период истории. Криминологическое изучение названных эпох еще не осуществлялось, но когда-нибудь наступит и их черед.

• [1] Фрезер Д. Д. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. М., 1986. С. 188−250. Подробнее о множестве запретов у первобытных людей см.: Тайлор Э. Б. Первобытная культура. М., 1989.
• [2] Фрезер Д. Д. Указ. соч. С. 226; Тайлор Э. Б. Указ. соч.
• [3] Фрезер Д. Д. Золотая ветвь. Дополнительный том. Исследования магии и религии. М., 1998. С. 240.
• [4] Фрезер Д. Д. Указ. соч. С. 255.
• [5] Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994. С. 284—285.
• [6] Дюркгейм Э. Элементарные формы религиозной жизни // Религиоведение: хрестоматия. М., 2000. С. 516.
• [7] Малиновский Б. Избранное: Динамика культуры. М" 2004. С. 272.
• [8] Малиновский Б. Магия, наука и религия. М., 1998. С. 27.
• [9] Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: в 50 т. М, 1961. Т. 21. С. 49, 89, 91.