Свобода в коллективистическом (закрытом) обществе

Индивидуализм п коллективизм — два диаметрально противоположных тина общественного устройства. Соответственно, индивидуалистически понимаемая свобода является противоположностью коллективистической свободы.

Индивиды коллективистического общества не являются свободными в том смысле, в каком свободны представители индивидуалистического общества. Коллективистический человек вообще не жаждет индивидуалистически понимаемой свободы и не выражает желания бороться за нее. Более того, он считает такую свободу если не вредной, то, по меньшей мере, бесполезной. Причина этого не в одной пропаганде, а в самом стиле жизни коллективистического общества, диктующего свое собственное понимание свободы, совершенно не похожее на индивидуалистическое ее истолкование.

В частности, человек устойчивого коммунистического общества совершенно не ощущает себя несвободным. Более того, он чувствует себя даже более свободным, чем человек посткапиталистического общества, но понимает свободу чрезвычайно своеобразно. Он убежден, что его основная задача, ради которой можно пожертвовать многим, если не всем, — построение нового, совершенного общества. Ему не нужна просто абстрактная, индивидуалистическая свобода, не имеющая ясно очерченной цели, а необходима свобода в деятельности, направленной иа создание такого общества. Неслучайно советские люди, бывавшие в капиталистических странах, характеризовали столь восхваляемую в них свободу как «бесполезную» .

Н. А. Бердяев, критиковавший капиталистическое общество с коллективистических позиций, говорит о «формальном характере» его свободы: она действительно есть, но нет той большой, захватывающей все общество цели, для которой ее можно было бы использовать. Человек свободен определять лишь формы своего собственного поведения, причем должен это делать, не мешая другим, что порождает нужду в тщательных правовых разграничениях, в самодовлеющем юридическом формализме.

Коллективистическая и в частности коммунистическая свобода — это утилитарная свобода, свобода действовать в направлении стоящей перед обществом цели, т. е. свобода как познанная (историческая) необходимость. Кроме того, коммунистический человек считает себя более свободным в экономическом, политическом и интеллектуальном отношениях в сравнении с теми, кто пользуется «буржуазными» свободами.

Экономическая его свобода — это свобода от ежедневной борьбы за выживание, от риска оказаться без работы и, соответственно, без средств к существованию. Коммунистическое государство предоставляет работу, и можно быть уверенным, что она всегда будет. Вознаграждение за труд является минимальным, но оно выплачивается регулярно, обеспечивает элементарные потребности, и можно особенно не думать о завтрашнем дне. К тому же это вознаграждение является примерно одинаковым у всех членов общества.

Политическая свобода, достигаемая в коммунистическом обществе, также может показаться парадоксальной обладателю буржуазных прав и свобод. Это — освобождение индивидов данного общества от политики, от решения вопросов, касающихся власти. От коммунистического человека почти ничего не зависит, и ему можно вообще не задумываться над тем, кто управляет страной и кто будет руководить ею в будущем. Политика вершится коммунистической партией и ее вождями, к тому же будущее предопределено законами исторического прогресса. Человеку же остается, таким образом, только позиция стороннего наблюдателя, подобная роли болельщика на спортивных состязаниях. Демократия и проводимые в строгом соответствии с процедурами выборы представителей власти ничего не решают. Единственный выдвигаемый на них кандидат уже указан номенклатурой, и остается только опустить бюллетень с его именем в урну для голосования.

Избиратель не стоит перед выбором и, соответственно, не несет никакой ответственности за правильность выбора. Он не решает даже вопроса о своем участии или неучастии в голосовании: право избирать является одновременно обязанностью участвовать в выборах, за нарушение которой можно серьезно пострадать.

Интеллектуальная свобода коммунистического общества базируется на простоте, ясности и общепринятости основных его ценностей. Так называемая научная идеология этого общества определяет каждому индивиду его твердое и достаточно почетное место в существующем мире. Интеллектуальная свобода в этих условиях означает поглощенность индивидуальной мысли массовым коммунистическим сознанием, существенное сходство образа мыслей, строя чувств и действий подавляющего большинства членов общества.

Человек, которому нечего сказать, не нуждается в свободе слова. Тот, кто думает так же, как и подавляющее большинство окружающих его людей, и с недоверием относится ко всякому непривычному суждению, не нуждается в свободе мысли. Тем, кому господствующая идеология представляется «единственной научной», абстрактные споры относительно места человека в мире и смысла человеческой жизни кажутся совершенно ненужными, а может быть, даже вредными. Рожденный ползать летать не хочет.

Индивидуалистическая буржуазная свобода — свобода выбора из открывающихся возможностей, и чем шире круг этих возможностей, тем полнее эта свобода. Свобода коммунистического общества — это освобождение от необходимости выбора из вариантов, возможность действовать, не раздумывая и не выбирая, причем действовать не в одиночку, а вместе со всеми и так же, как все. Это как раз и есть свобода как необходимость, которую можно осознавать, но над которой проще вообще не задумываться.

Коротко говоря, буржуазная свобода — это свобода для выбора, коммунистическая свобода — свобода от выбора. Какая из них лучше — вопрос предпочтения, во многом определяемого традициями, сложившимися в конкретном обществе. В коммунистическом обществе борьба за права и свободы человека начинается только в период заметного ослабления и разложения этого общества и остается на протяжении всего его существования делом одиночек, никогда не превращаясь в массовое движение.

Коммунистическое общество подавляет индивидуальную свободу, но одновременно оно внедряет новое, коллективистическое представление о свободе. Именно поэтому коммунистический человек не считает себя несвободным. Напротив, он полагает, что буржуазная свобода, порождающая крайний индивидуализм и едва ли не анархизм в жизни общества, не нужна и в конечном счете вредна. Характеристика капиталистического общества как «свободного», а коммунистического как «несвободного» — это характеристика буржуазного, но никак не коммунистического сознания.

Своеобразное истолкование свободы — особенность не только коммунистического, но и всякого коллективистического общества. «Средневековое общество в отличие от современного характеризовалось отсутствием личной свободы» , — пишет Э. Фромм. В Средневековье каждый был прикован к своему месту в социальном порядке, у человека почти не было шансов социального перемещения. За редкими исключениями он должен был оставаться тем, кем он родился. Обычно он не имел права даже одеваться так, как ему нравилось, или есть, что ему хотелось. «Личная, экономическая и общественная жизнь регламентировалась правилами и обязанностями, которые распространялись практически на все сферы деятельности. Но хотя человек не был свободен в современном смысле, он не был при этом ни одинок, ни изолирован. Занимая определенное, неизменное и бесспорное место в социальном мире с самого момента рождения, человек был закреплен в какой-то структурированной общности; его жизнь была с самого начала наполнена смыслом, что не оставляло места сомнениям, они не возникали… Хотя в то время не существовало индивидуализма в современном смысле неограниченного выбора жизненных путей… зато было достаточно много проявлений конкретного индивидуализма в реальной жизни». То, что Фромм истолковывает как простое отсутствие личной свободы, естественнее было бы назвать особым, коллективистическим пониманием свободы. «Средневековое общество не лишало индивида свободы уже потому, — говорит Фромм, — что „индивида“ как такового еще не существовало». Это верно в отношении не только средневекового коллективизма, но и применительно к современному, тоталитарному коллективизму. Тоталитарный человек не является «индивидом», автономной и суверенной личностью, и он не нуждается поэтому в той свободе, которая требуется для такой личности.

Нельзя сказать, что индивидуалистическая свобода есть благо, а коллективистическая свобода — это зло или наоборот. У каждого из этих крайних типов свободы имеются свои достоинства и свои недостатки. Кроме того, существуют разнообразные промежуточные варианты свободы, соединяющие элементы индивидуалистической и коллективистической свободы и более или менее выразительно тяготеющие к одному из крайних полюсов.

Утопией является замысел выработать и затем внедрить в реальную жизнь такое понимание свободы, которое соединяло бы вместе достоинства индивидуалистического и коллективистического ее истолкований и избегало бы их недостатков. Проводя аналогию, можно сказать, что и у мягкого предмета, и у твердого есть свои достоинства, которые оказываются, однако, с другой точки зрения их недостатками. Наивно было бы пытаться создать предмет, который соединял бы преимущества мягкого и твердого и одновременно избегал их недостатков.

Неомарксист Г. Маркузе в целом позитивно оценивает, подобно Марксу, ту свободу, которая достигнута в индивидуалистическом обществе, но полагает, что надо двигаться дальше и существенно усовершенствовать ее. Это тем более необходимо, что и индивидуалистическая свобода, и породивший ее капитализм исчерпали себя и настало время разработать проект нового, более совершенного, чем капитализм, общества и новой, более отвечающей сущности человека свободы.

Расставание с капитализмом Маркузе описывает как процесс дальнейшей борьбы за свободу, но понимаемую более глубоко и рационально. «Права и свободы, игравшие роль жизненно важных факторов на ранних этапах индустриального общества, сдают свои позиции при переходе этого общества на более высокую ступень, утрачивая свое традиционное основание и содержание. Свобода мысли, слова и совести, как и свободное предпринимательство, защите и развитию которого они служили, выступали первоначально как критические по своему существу идеи, предназначенные для вытеснения материальной и интеллектуальной культуры более продуктивной и рациональной. Но, претерпев индустриализацию, они разделили судьбу общества и стали его составной частью. Результат уничтожил предпосылки». Поскольку права и свободы утратили свое прежнее содержание, теперь в «развитой индустриальной цивилизации царит комфортабельная, покойная, умеренная, демократическая несвобода, свидетельство технического прогресса». Современное индустриальное общество, считает Маркузе, уже нельзя определять в традиционных терминах экономических, политических и интеллектуальных прав и свобод. Они не утратили полностью своего значения, по их эффективность оставляет желать лучшего. Нужна новая человеческая свобода, равносильная отрицанию прежней свободы и поэтому допускающая характеристику только в негативных терминах. В экономическом плане новая свобода должна означать свободу от экономики, т. е. от контроля со стороны экономических сил и отношений, свободу от ежедневной борьбы за существование и зарабатывания на жизнь. В политической сфере новая свобода — это освобождение индивидов от политики, которую они не могут реально контролировать. Смысл интеллектуальной новой свободы — в возрождении индивидуальной мысли, поглощенной в настоящее время средствами массовой коммуникации, в упразднении давящего индивидуальную мысль «общественного мнения» вместе с его изготовителем. «То, что эти положения звучат нереалистично, — замечает Маркузе, — указывает не на их утопический характер, но на мощь тех сил, которые препятствуют их реализации» .

Маркузе справедливо отмечает, что свобода предпринимательства, вокруг которой группировались все другие свободы, с самого начала не была путем блаженства. «Как свобода работать или умереть от голода она означала мучительный труд, ненадежность и страх для подавляющего большинства населения». Если бы индивиду больше не пришлось утверждать себя на рынке в качестве свободного экономического субъекта, это было бы одним из величайших достижений цивилизации. Индивид, избавленный от мира, навязывающего ему чуждые потребности и возможности, обрел бы подлинную автономию в жизни, ставшей его собственной, и направил бы свою энергию «в еще неведомое царство свободы по ту сторону необходимости». Нужна, далее, свобода от конкуренции, что требует централизованного управления экономикой. Нужны свобода от нужды, являющаяся конкретной сущностью всякой свободы, и прогрессирующее смягчение тяжелого, монотонного труда. Но особенно необходима свобода от ложных, не первостепенных потребностей. Такие потребности навязываются индивиду особенными социальными интересами в процессе его подавления и закрепляют тягостный труд, агрессивность, нищету и несправедливость. «Безоговорочное право на удовлетворение имеют только первостепенные потребности: питание, одежда, жилье в соответствии с достигнутым уровнем культуры. Их удовлетворение является предпосылкой удовлетворения всех потребностей…» Утоление ложных потребностей способно приносить значительное удовлетворение индивиду. Но это не то счастье, которое нужно оберегать и защищать, поскольку оно скрывает недуги общественного целого и пути их излечения. Только в условиях новой свободы индивид перестанет быть объектом внушения и манипулирования, приобретет индивидуальное сознание и индивидуальное бессознательное помимо общественного мнения и поведения. Это будет означать, что он впервые обретет автономию и внутреннюю свободу, т. е. то личное пространство, в котором человек имеет возможность оставаться «самим собой» .

Маркузе говорит немало справедливого о недостатках развитого индустриального общества, ставшего «обществом изобилия», о его репрессивной функции в отношении кардинальных перемен. «Аппарат производства и производимые им товары и услуги „продают“ или навязывают социальную систему как целое. Транспортные средства и средства массовой коммуникации, предметы домашнего обихода, пиша и одежда, неисчерпаемый выбор развлечений и информационная индустрия несут с собой предписываемые отношения и привычки, устойчивые интеллектуальные и эмоциональные реакции, которые привязывают потребителей, доставляя им тем самым большее или меньшее удовольствие, к производителям и через этих последних — к целому. Продукты обладают внушающей и манипулирующей силой; они распространяют ложное сознание, снабженное иммунитетом против собственной ложности… Это не плохой образ жизни — он гораздо лучше прежнего, — но именно поэтому он препятствует качественным переменам» .

Отождествление социалистических государств с посткапиталистическими в рамках одного «исторического проекта» — развитой индустриальной цивилизации кажется по меньшей мере странным. Когда Маркузе пишет об «обществе потребления» и особенно об «обществе изобилия», о льющихся потоком товарах и услугах, навязываемых индивидам этим обществом, явственно обнаруживается, что он не просто не знает социалистического общества, а категорически не хочет его замечать и вносить из-за него существенные коррективы в свою концепцию новой свободы и нового мира.

Общество, поставившее во главу угла потребление, во многом оказывается рабом потребления. Такое общество неизбежно формирует, согласно Маркузе, модель одномерного мышления и поведения: все идеи, побуждения и цели, выходящие за рамки устоявшихся ценностей, либо сразу же отторгаются, либо приводятся в соответствие с универсумом данных ценностей. Общество потребления не только расточительно в отношении имеющихся природных ресурсов. Оно во многом деструктивно в отношении собственных его членов, несамокритично, лишено энтузиазма и воодушевления.

Основные надежды в лечении недугов посткапиталистического общества Маркузе возлагает на создание условий для последовательной реализации новой свободы. Что представляет собой, однако, эта свобода? Она удивительным образом напоминает обычное коллективистическое (и в первую очередь коммунистическое) представление о свободе, хотя и замаскированное элементами «старой», буржуазной свободы.

Прежде всего, новая свобода — это не столько «свобода для», сколько обычная коллективистическая «свобода от». Свобода от экономики и главным образом свобода от предпринимательства, требующего индивидуальных усилий и постоянного риска; свобода от конкуренции, заставляющей даже удачливого предпринимателя постоянно пребывать в напряжении; свобода от политики и от демократии; интеллектуальная свобода, выражающаяся в уходе от того, что обсуждается всеми, и т. д. — все это только освобождение ума и души человека для каких-то более важных вещей. Последние Маркузе объединяет общим именем «внутренней свободы». Содержание последней неясно, но оно явно напоминает коммунистический идеал грядущего «нового человека». Этот человек освобождается от всего, что ограничивает его свободу, единственно с тем, чтобы всестороннее и полнее развивать заложенные в нем способности и таланты. Этот идеал опять-таки оставляет в стороне вопрос о том, чему все-таки будут служить такая полная свобода и многообразные развернутые на ее основе таланты.

Свобода от экономики — коммунистическая утопия, если под этой свободой не имеется в виду элементарная материальная защищенность каждого члена общества. Последняя, впрочем, входит в состав «старых», подлежащих пересмотру свобод. Свобода от экономики опасна в той же мере, как и сама коммунистическая теория, ядром которой эта свобода является.

Так называемая экономическая свобода, которую обещают нам сторонники планирования, указывает Ф. А. Хайек, как раз и означает, что мы будем избавлены от тяжкой обязанности решать наши собственные экономические проблемы, а следовательно, от проблемы выбора. Выбор будут делать за нас другие. И поскольку в современных условиях мы буквально во всем зависим от средств, производимых другими людьми, экономическое планирование будет охватывать практически все сферы нашей жизни. Вряд ли найдется что-нибудь, начиная от наших элементарных нужд и кончая нашими семейными и дружескими отношениями… что не окажется так или иначе под недремлющим оком «сознательного контроля» .

Экономическая свобода составляет основу всех иных свобод и прав человека, и отказ от нее ставит под сомнение все другие права и свободы.

Освобождение обычного человека от политики — это также один из коммунистических идеалов, хотя и пе всегда декларировавшийся открыто. Этот идеал напрямую исходит из убеждения, что политикой способна заниматься только элита, в коммунистическом обществе — коммунистическая партия, вооруженная передовым и единственно верным учением. Маркузе не вполне последователен, оставляя без ответа вопрос о такой партии или хотя бы об «авангарде общества». Если политика слишком сложна для большинства людей и к тому же голос отдельного избирателя — только капля в море голосов всех избирателей, то проблемы власти могут решаться лишь элитой, в коммунистическом обществе — партийной номенклатурой. Свобода от политики столь же опасна, как и иные коллективистические свободы. Как показывает реальная история, освобождение обычного человека от якобы непосильного для него труда — избирать власть так или иначе ведет к диктатуре и террору.

И опять остается открытым вопрос, с какой целью нужно освобождать подавляющее большинство населения от участия в общественной жизни? Может быть, для того чтобы все, кто отстраняется от политики, могли совершенствовать свои неполитические способности и таланты?

Интеллектуальная свобода, призванная возродить индивидуальную мысль каждого, перекликается с коммунистическим устремлением привить каждому члену общества научное, марксистско-ленинское мировоззрение.

Головы многих людей засорены чужими суждениями и мнениями, некритически заимствованными из повседневного общения, средств массовой коммуникации, религиозных учений и т. д. Коммунистическая теория предполагала, что со временем с этой несамостоятельностью и некритичностью индивидуального мышления будет покончено. Всеми будет усвоена одна и та же — притом непременно научная — идеология, так что во всех головах окажутся одни и тс же хорошо обоснованные представления о мире, месте человека в нем, путях развития общества, счастье человека, смысле индивидуальной жизни и т. д. Это была утопия, и первые же неудачи коммунизма, сопровождавшиеся появлением сначала разномыслия по ключевым вопросам строительства коммунизма, а потом и инакомыслия, наглядно показали нереалистичность попыток внедрения всеобщего единомыслия. Интеллектуальная свобода Маркузе — это такая же нереалистическая идея, как и коммунистическое единомыслие, но только противоположно направленная.

Предприниматель Г. Форд как-то заметил: «Для большинства людей наказанием является необходимость мыслить». Вряд ли это справедливо в отношении большинства, но определенно есть люди, и их немало, больше склонные положиться на чужое мнение, чем искать самостоятельное решение. Намного легче плыть по течению, чем пытаться грести против него. «Бегство от свободы», о котором говорил Э. Фромм, наиболее отчетливо проявляется, пожалуй, именно в области мышления.

Коллективистическим, но своей природе является и предполагаемое Маркузе разграничение истинных (первостепенных) и ложных (не первостепенных) потребностей. Маркс когда-то говорил о необходимости различения естественных и искусственных потребностей, и это его положение стало одним из краеугольных камней теоретического обоснования аскетизма коммунистического общества. Оно является также одной из теоретических предпосылок централизованного планирования.

Таким образом, новая свобода Маркузе представляет собой, по сути, коммунистический рецепт для лечения индивидуалистического посткапиталистического общества. Чтобы выздороветь, последнее должно предпринять шаги, ведущие в направлении коммунистического общественного устройства.

Радикальная критика индивидуалистического понимания свободы ведет к коллективистическому ее истолкованию. Тем, что противопоставлялось в советской России в 1970—1980;е гг. коммунистической свободе, были права и свободы человека индивидуалистического общества. Это подтверждает, что все рассуждения о свободе располагаются между двумя основными полюсами. Один полюс — это индивидуалистическая свобода, другой — коллективистическая свобода, а между ними — многообразные промежуточные варианты.

Что касается будущего свободы, то о нем трудно сказать что-либо определенное. Современный посткапитализм устойчив, и пока он будет оставаться таковым, права и свободы его индивидов не претерпят существенных изменений. Если же в будущем произойдут события (их пока невозможно предвидеть), способные привести посткапиталистические страны к коллективистической трансформации, на смену характерным для них правам и свободам придет некоторый новый вариант коллективистически понимаемой свободы.

Свобода никогда не будет идеально ясной до тех пор, пишет А. Савинио, пока по миру носится хотя бы слабый отголосок Божественности. Пока окончательно не угаснет последний отблеск Божественного, т. е. всего того, что возвышается над человеком и представляет для него тайну, вызывает у него внутренний порыв, вдохновляет его и указывает ему цель. «Свобода не будет полностью достигнута до тех пор, пока в человеке теплится еще последнее воспоминание о причинно-следственной связи, о том, что жизнь вообще и всякая вещь в частности имеют конец. Пока не будут окончательно забыты вопросы, которые человек задает себе перед фактом рождения, смерти, искусства, „тайн“: „Почему?“, „что это значит?“ Пока не развеется последнее предположение о том, что вещи таят в себе смысл. Пока жизнь не достигнет состояния полной незначительности и высшей легкости. Пока человеческий разум не придет к чистому лиризму. И тогда „Илиада“, „Божественная комедия“, фрески Сикстинской капеллы, назидания моралистов, доктрины философов, деяния отцов общества — все, что ни есть в этом мире важного, „серьезного“, „значительного“, почитаемого и необходимого, будет восприниматься как музейная редкость, как документ эпохи варварства и рабства» .

Это интересное истолкование свободы требует комментария. Слово «свобода» является не только неясным и неточным, но и многозначным. В соответствии с тремя типами мышления — теоретическим, практическим и художественным мышлением — можно выделить три группы значений этого слова. До сих нор речь шла только о теоретическом его значении. Индивидуалистическая и коллективистическая свобода — два полюса, к которым тяготеют многообразные теоретические понимания свободы. Свобода в смысле Савинио — это освобождение от всякой традиции, стесняющей творчество и прежде всего от традиции утилитарности искусства. Оно сделается свободным и тем самым станет самим собой, когда превратится в чистое, незаинтересованное созерцание, достигнув тем самым полной незначительности с точки зрения практических целей и, как можно предполагать, высшей легкости. До сих пор искусство не являлось чистым лиризмом, поскольку было перегружено практически значимым, серьезным, почитаемым и т. д. Можно выдвинуть абстрактное предположение, что в каком-то отдаленном будущем ситуация изменится.

Теоретическая свобода и художественная свобода — два разных типа свободы, в известном смысле даже оппозиционных друг другу, поскольку одна относится к теоретическому мышлению, а другая — к художественному. По человек — единое существо, в котором теоретик и художник взаимодействуют и дополняют друг друга. И когда говорится об «освобождении от труда», о «превращении труда из средства для жизни в первую ее потребность», о «всестороннем развитии способностей и талантов человека» в обществе будущего, основное определение которого — свобода, то воздействие художественного истолкования свободы на ее теоретическое понимание кажется несомненным.