Революционер поневоле. 
Поль Сезанн

Пятнадцатого апреля 1874 года, на Бульваре Капуцинов в Париже, в помещении, принадлежавшем до того фотографу Кедару, открылась художественная выставка по тому времени совсем необычная. Впервые в истории французского искусства организацию выставки взяло на себя общество, не находящееся ни под покровительством государства, ни под патронажем какого-нибудь светского салона — устроило ее недавно основанное Анонимное общество живописцев, скульпторов и граверов, вдохновителем которого был Эдгар Дега. Выставка эта не была выражением ни одного направления, и в ней принимали участие художники самых различных мировоззрений. Среди них был и Поль Сезанн, картины которого до этого были неизвестны широкой публике: знали их только близкие друзья художника.

Сезанну незадолго до открытия выставки исполнилось тридцать пять лет; он отличался красивой внешностью, обращавшей на себя всеобщее внимание; орлиный нос, горящие черные глаза, длинные темные волосы и вьющаяся темная же борода придавали ему сходство с фигурами ассирийских барельефов. Но не только наружностью привлек Сезанн к себе внимание; именно на его картины обрушилась вся критика, недовольная искусством той группы художников, к которой Луи Леруа впервые приложил тогда (в «Шаривари») название импрессионистов. Только один критик Шоке открыто выступил в защиту Сезанна. Друзей его это почти полное отсутствие благожелательных отзывов удивило, особенно же поразило их молчание Эмиля Золя, бывшего ближайшим другом Сезанна со школьной скамьи и не раз выступавшего в прессе защитником непризнанных писателей и художников. На этот раз у Золя были особые причины, в силу которых он воздержался от подобной манифестации: он считал, Сезанн изменил настоящему искусству, порвав с традицией Курбе и Мане, и став в ряды новаторов и революционеров. Так прослыл революционером художник, чуждый какого бы то ни было желания основывать новую школу и менее всего хотевший низвергать кумиры. Не был он по своему характеру бунтовщиком и в жизни; если бы не его любовь к живописи, он был бы типичным французским провинциалом-буржуа. Толкнув его помимо воли под знамя новаторства, судьба сыграла с ним злую шутку, но и впредь она не оставила его в покое, превратив понемногу скромного и благонамеренного художника в одного из главарей импрессионистического учения^[1].

Поль Сезанн был родом из Экса в Провансе; отец его был крупным промышленником и одним из богатейших людей города. Сына своего он хотел сделать юристом или чиновником. Подготовляя его к такого рода карьере, он поместил его в Коллеж де Буртон для получения классического образования. Мальчик учился очень хорошо и рано добился степени бакалавра с отличием. Особых склонностей к живописи он в детстве не проявлял. Правда, он получил раз приз за рисование, но в коллеже на рисование смотрели как на предмет третьестепенный и придавать этой награде какое-либо значение не приходится. Зато у него была явно выраженная любовь к литературе, особенно к античной; он знал наизусть почти всего Виргилия. Позже он стал увлекаться современной ему французской поэзией; эти увлечения разделял с ним его товарищ и одноклассник, Эмиль Золя. Мальчики не только зачитывались Гюго и Мюссэ; они проявили немалый поэтический вкус, открыв для себя стихи Бодлера, которого тогда еще далеко не все признавали великим поэтом. Сезанну не пришлось изменить свое отношение к Бодлеру и позже; став живописцем, он убедился, что Бодлер — самый понимающий, самый знающий из всех тогдашних художественных критиков.

Трудно определить, когда именно молодой Поль почувствовал и осознал свое призвание. Лет в двенадцать он с азартом раскрашивал картинки в иллюстрированных журналах, найденных в библиотеке отца. Позднее он подолгу останавливался перед лавками антикваров и старался воспроизводить сам увиденные им картины и гравюры. Это пристрастие к воспроизведению чужих картин он сохранил и впоследствии; так немало сюжетов заимствовал он у Делакруа. Окончив коллеж, Поль стал брать уроки рисования у местного художника Жильбера; но скоро рисования показалось ему мало, и он обратился к живописи. Мало того, на краски обратил он все свое внимание, считая, что для художника цвета должны играть ту же роль, что для поэта рифмы и ритм. В самых ранних полотнах Сезанна мы уже находим его особые, им найденные тона. Недаром Ренуар говорил: «Если Сезанн положит на полотно мазок кистью, этого уже будет достаточно, чтобы заинтересовать нас».

За двадцать лет Поль разрисовывает стены родительского дома. Отец его, однако, категорически воспротивился этому, и стал еще упорнее настаивать на выборе им карьеры. Быть художником значило для него — лодырничать. Желание Поля, тем не менее, росло и крепло: Золя писал ему из Парижа о столичной жизни, о художниках, в среде которых он вращался. Когда в Экс приехал из Парижа художник Гийеме, знакомый вдобавок с Золя, Поль быстро сблизился с ним. Гийеме понравился и родителям Сезанна; он-то и уговорил отца отпустить Поля в столицу.

Мечта Сезанна исполнилась. Но в Париже он почувствовал себя выбитым из колеи. Его друг Золя все время был на людях, посещал литературные, художественные и политические собрания, сидел часами в кафе. Сезанн, привыкший к спокойной провинциальной жизни, растерялся в этом постоянном круговороте. Разговоры утомляли его, политикой он не интересовался. Скоро он стал избегать шумных компаний, все более и более уединялся. Жил он в небольшом отеле на тихой улице Фейантин, в Латинском квартале. Под руководством Золя и Гийеме стал он посещать музеи; особенно полюбился ему Лувр. Предполагал он поступить в Школу Изящных Искусств, для чего стал посещать Швейцарскую Академию, где рисовал с живых моделей. Дома он продолжал работать, занимался живописью. Все же воспоминание о жизни в родном Провансе не покидало его. Через год с небольшим он возвратился в Экс. Дома на его приезд смотрели, как на возвращение блудного сына. Но блудный сын не раскаивался и живописи не забросил. В Эксе, в его окрестностях он усиленно и неустанно работал. Наконец, жизнь в родительском доме становится ему невмоготу: он снова едет в Париж. Там он опять посещает музеи, рисует в Швейцарской Академии, но его манера приобретает все более и более личный характер. Тогда-то Золя, признававшей только живопись Курбе и Мане, в которой он видел как бы параллель к натуралистическому движению в литературе, впервые и решил, что Сезанн на дурной дороге. Между тем, Сезанн не думал порывать с традициями; произведения Курбе, особенно Мане, восхищали его. Но выше их ставил он Делакруа, в чем его друг снова усматривал революционную ересь.

Скоро прослыл он бунтовщиком и по другому поводу. Он провалился на экзамене в Школе Изящных Искусств. Неудача настолько разъярила его, что он написал министру народного просвещения письмо с протестом против академической рутины. Золя, не сочувствовавший Третьей Империи, был очень доволен этим выступлением Сезанна. Вместе с тем, последний даже и не думал придавать своему протесту значение политической манифестации. Он возвращается к своей работе, знакомится с новыми людьми — Писсарро, Клодом Моне, Ренуаром, Базиллем^[2]. С Моне и Ренуаром он сходится в оценке Делакруа и в представлениях о методах работы. Они пробуют работать совместно, но Сезанн скоро отделяется от них, боясь потерять свою индивидуальность. Он еще не думает выставлять свои картины. Когда в 1863 году правительство разрешило устройство Салона художников, не принятых в официальный Салон, он не послал туда ни одного полотна. Салон этот имел успех огромный, но вторично открыть его министр не разрешил.

Между тем, творчество Сезанна становится все более зрелым и индивидуальным. В 1866 году он посылает свои произведения в официальный Салон, но получает, конечно, отказ. Тогда он снова пишет протест, направленный Ньюверкерку, «интенданту изящных искусств» при министерстве народного просвещения. Сезанн настаивает на разрешении устроить снова Салон непринятых, так как большой Салон открыт далеко не всем серьезным работникам. «Я не могу принять решение моих коллег, раз я не давал им права производить оценку», — пишет он в письме, оставшемся без ответа. Но художественный мир снова воспринял поступок Сезанна как выходку против правительства и оппозиционная пресса поддержала его. Сезанна стали звать на собрания в кафе Гербуа^[3], где тогда встречались художники. Но он снова уединяется и даже уезжает на несколько месяцев в Прованс.

Дальнейшая его жизнь идет как бы одновременно по двум путям. Лично он живет уединенной, полумещанской жизнью, женится, работает то в Париже, то в Эксе. Публика же узнает о нем как о бунтаре, новаторе, импрессионисте. Выставка 1874 года, о которой я писал в начале этой статьи, окончательно укрепила за ним эту славу. Вместе с тем, влечения к группе импрессионистов Сезанн не испытывает. Не отказывается он и от мысли попасть в официальный Салон. Спокойная его жизнь не была прервана даже войной 1870 года и революцией. На войну он не попал: его почему-то не призвали, а дурные дни коммуны он переждал в своем родном Провансе. Туда возвращался он не раз и в последующие годы.

В 1870 году открылась вторая выставка художников, не выставлявшихся в Салоне. На этот раз она официально называлась выставкой импрессионистов. Сезанн отказался выставить на ней свои работы; правда, не послал он их и в Салон. С мечтой о Салоне вообще надо было расстаться. В следующем году импрессионисты снова устроили выставку, Сезанну отказываться уже не пришлось; он выставил шестнадцать полотен. Таким образом, он лишний раз подтвердил поневоле свою репутацию деятельного новатора. Впрочем, на этот раз импрессионисты вызвали большой интерес и немалую симпатию у публики. Только одного художника по-прежнему отвергали все — Поля Сезанна.

После этой выставки Сезанн мало жил в Париже, и публика почти не видела его работ. Сократил он и число своих знакомых. Изредка бывал он у Золя, стараясь избегать людных собраний. На одно такое собрание явился он к своему другу в рабочем костюме. Приглашенные, одетые во фраки, были немало этим скандализированы. Но их возмущению не было предела, когда Сезанн воскликнул: «Эмиль, ты не находишь, что здесь жарко» — и скинул свой пиджак.

Сезанн часто ходил в магазин красок некого Танги. Этот человек случайно пострадал во время усмирения коммуны, и стал принципиальным революционером. В художнике он оценил «жертву правительства» и бунтовщика. В его глазах правительство и жюри официального Салона были одним и тем же. Желая помочь Сезанну, он предложил ему выставлять свои картины в его лавке. Таким образом образовалась как бы постоянная небольшая выставка произведений художника.

Кроме Танги, только один Шоке, заступившийся за Сезанна в 1874 году, продолжал помогать ему и поощрять его работу. Он покупал его полотна и даже поручил ему разрисовать стены своего особняка. В конце жизни Сезанн, впрочем, узнал славу, хотя и ненадолго. В 1895 году продавец картин Амбруаз Воллар устроил выставку Сезанна в своем магазине на улице Лаффит. Публика на этот раз отнеслась к работам художника внимательно, а критика сочувственно. Густав Жеффруа^[4] в «Журналь» предсказал даже, что картины Сезанна будут висеть в Лувре. Его предсказание сбылось, но уже после смерти Сезанна, заставшей его почти за работой. В октябре 1906 года он работал в окрестностях Экса; началась сильная гроза; Сезанн промок и простудился; через несколько дней он умер от воспаления легких.

• [1] Cezanne par Georges Riviere Collection «Anciens et Modernes». Paris: Floury, 1933.
• [2] Или Базиль (прим. Е. Д.).
• [3] Кафе Гербуа (фр. Cafe Guerbois) — кафе на Монмартре, известное место встречифранцузской богемы в конце XIX века {прим. Е. Д.).
• [4] Его портрет был написан Сезанном. Портрет находится в Париже в частном собрании (прим. Е. Д.).