Ода греческой вазе

Среди вершинных образцов лирики Китса — шесть его од, сочиненных в 1819 г.: «Ода Психее», «Ода Праздности», «Ода Соловью», «Ода Меланхолии», «Ода Осени», «Ода греческой вазе». Последнюю по праву относят к хрестоматийным и неизменно включают в престижные антологии мировой поэзии.

Эта ода сложна в композиционно-содержательном плане. Эго метафора, буквально ослепляющая своим величием. Известно, что древние эллины старались внести в свои изделия, даже если это были скромные предметы утвари, не претендующие на статус произведений искусства, элемент красоты, совершенства. Ими двигало воспитанное с детства эстетическое чувство. Ваза, воспетая Китсом, символизирует само высокое искусство, неподвластное времени. Она — реализация эстетического идеала Китса, смысл которого высказан в заключительной шестой строфе: «Красота есть правда, правда — красота». Как не вспомнить здесь Достоевского, писавшего: «Красота спасет мир»!

Но формулу Китса не следует понимать буквально, прямолинейно. Между тем сторонники упрощенной трактовки романтизма стремились представить Китса чуть ли не апологетом идеалистической эстетики, якобы ставящей искусство выше действительности.

Однако мировоззрение Китса в пору достижения им художественной и философской зрелости представляло совсем иной поэтический взгляд на мир. В письме брату он писал о себе, что не признает никакой правды без окончательного постижения ее красоты. Далее он признавался: «Я не уверен ни в чем, кроме святости земных привязанностей и правды Воображения: это Воображение, постигаемое как красота, должно быть правдой». Поэт здесь имеет в виду материальную реальность, познаваемую чувствами.

Какова же роль искусства в сознании людей, пребывающих в поисках преодоления роковых противоречий жизни и смерти? Единство подобных противоречий и олицетворяет античная ваза. Создавая свои вазы, эллины вносили гармонию, симметрию, филигранность в отделку каждой детали. Творческий процесс был ориентирован на создание красоты.

О чем же говорят сами строфы Китса, структура которых гармонически сопряжена с содержанием вошедшего в них предмета? Перед нами этапы познания. Первая строфа — лирическое обращение к вазе, признание в восхищении и любви:

Покоя девственной невестой став, Замедленного времени безвестный Приемыш, дай услышать твой прелестный, Душистый слог историка дубрав.

Пер. В. Потаповой

Плавное течение первых строк перебивается вопросами о значении вазы, о фигурах и предметах, на ней изображенных, касающихся самой сущности человеческих взаимоотношений.

Во второй строфе Ките объясняет символику этих образов. Он просит Свирель играть не для чувственного, а для духовного восхищения. Проникновенно обнажает он динамику чувств, которые вобрали в себя неподвижные, застывшие скульптурные формы. Мгновения жизни, уловленные творцом вазы, обретают вневременную сущность. Листва никогда не осыплется с ветвей, увековеченных вазой. Дева навсегда останется молодой. Все это — метафора бессмертия искусства. И здесь возникает ассоциативная перекличка с Пушкиным, другим неутомимым поклонником эллинской культуры. В «Царскосельской статуе» сказано: «Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; //Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит».

В третьей строфе — размышления поэта из сферы вневременной перетекают в сферу субъективного, личного. Названы три источника наслаждения: природа, искусство, любовь. Последняя дарует высший восторг:

Блаженный мир любви непреходящей, Любви счастливой, с трепетным объятьем И вечно молодым своим теплом.

Но в реальной жизни любовь открывается другой своей стороной — «лишь скорбью расставания, сердца сжатьем».

Тема предпоследней, четвертой строфы — трагизм бытия. Возникает картина празднества, на котором происходит заклание телки: та «мычит, как бы взывая к небу», но ей предуготована смерть на алтаре. И это одна из бесчисленных трагедий, неотъемлемых от человеческой истории.

Пятая, заключительная строфа — это итог размышлений поэта о жизни, искусстве, апофеоз творчества как высшего проявления жизнеутверждающего, светлого начала:

Аттическая форма! Безупречность Мужей из мрамора, и дев, и трав, Чуть-чуть примятых, и листвы дубрав.

Ты молча дразнишь мысль мою, как вечность!

О пастораль холодная! Со света Нас поколенья сгонят, суета Придет иная с ними; ты ж, нисколько Не потускнев, скажи им: «Красота —.

Есть правда, правда — красота. Вы это Знать на земле обязаны, — и только"!

Размышления о жизни, вырастающие из щедрой гаммы ассоциаций, включая мифические и легендарные, рассеяны и в других одах Китса.

«Ода Меланхолии» навеяна трактатом философа-моралиста Роберта Бертона «Анатомия меланхолии» (1621), в котором классифицируются разные ее проявления (мрачность маньяка, угрюмость святоши, тоска влюбленного, грусть одиночества). Главная мысль этой оды — состояние, присущее романтическому мироощущению, созвучное мировой скорби, когда радость и печаль неразделимы.

В «Оде Психее» героиня вставной новеллы, включенной в «Золотого осла» Апулея, Психея, — олицетворение человеческой души, — потеряла любимого мужа Эрота по злому умыслу коварных сестер. Ей приходится пройти через суровые испытания, которым подвергла ее Афродита, пока она не соединяется с Эротом, на этот раз — навсегда. Зевс вводит ее в сонм олимпийских богов. Этот сюжет получил широкое хождение в мировой литературе (помимо Китса, он встречается у Лафонтена, Виланда, в России — у Богдановича в «Душеньке» и у Батюшкова).

В «Оде праздности», навеянной поэмой сентименталиста Джеймса Томсона «Замок праздности» (1748), восходящей в свою очередь к Э. Спенсеру, представлены те, кто бежали от суетного света и предаются созерцательной безмятежности посреди «утешительных грез» и сновидений, т. е. идеального состояния романтиков.

Мир Китса населен его любимыми поэтами, такими как Гомер, Спенсер, Шекспир и другие. Но за славными тенями прошлого и романтическими грезами — неувядающая красота жизни:

Прекрасное пленяет навсегда.

К нему не остываешь. Никогда Не впасть ему в ничтожество. Все снова Нас будет влечь к испытанному крову С готовым ложем и здоровым сном.

«Прекрасное пленяет навсегда». Пер. Б. Пастернака