Гуманитарность исторического познания

«История, — писал известный английский философ и историк Р.Дж. Коллингвуд (1889—1943), — не знание того, какие события следовали одно за другим. Она — проникновение в душевный мир других людей, взгляд на ситуацию, в которой они находились, их глазами и решение для себя вопроса, правилен ли был способ, с помощью которого они хотели справиться с ситуацией»^[1]. Связь исторической науки с познанием человека, его деяний и внутреннего мира превращает ее в одну из важнейших частей гуманитарной культуры.

В трактовке исторического познания современной философией отчетливо прослеживается отказ от ориентации на классическое естествознание как на единственный идеал научности. Если для XIX в. скорее был характерен культ естественных наук, а гуманитарные в известной мере рассматривались как неполноценные в силу присущей им «нестрогости», «неточности», отсутствия математического аппарата и т. д., то в философии XX в. постепенно произошла переоценка ценностей. С одной стороны, само естествознание обнаружило, что в целом оно не в состоянии достичь идеала строгости и точности, характерного для ряда научных теорий XIX в. С другой — попытки построить гуманитарное знание в соответствии со стандартом естествознания не привели к успеху. Они, в частности, обнаружили такие черты гуманитарной науки, которые невозможно исключить без риска утраты ею своего культурного, общественного и познавательного значения.

Так, для современной трактовки познания истории характерно понимание особого значения изучения текста в процессе работы ученого-гуманитария. Текст стал восприниматься как особого рода реальность, концентрированно выражающая дух той или иной личности, дух той или иной исторической эпохи. Понятно, что изучение прошлого никогда не было возможным без изучения документальных свидетельств. В этом смысле историки всегда обращались к документам прошедших эпох, к текстам прошлого. Однако особое значение текста, его осмысление в качестве самостоятельного культурного феномена и необходимость выработки специальных методов работы с текстом явились достижением XX в. Это произошло в значительной мере под влиянием работ известного отечественного философа, литературоведа и историка М. М. Бахтина (1895—1975). Бахтин подчеркивал, в частности, что необходимость работы с текстом есть характерный признак ученого-гуманитария, отличающий его работу от исследовательской практики ученого-естественника. «Текст есть первичная данность (реальность) и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины», — писал он^[2]. Концепция М. Бахтина обнаружила в задаче понимания и истолкования текста факт не узконаучного, а философского значения: «Дух (и свой и чужой) не может быть дан ведь как прямой объект естественных наук, а только в знаковом выражении, реализации в текстах и для самого себя, и для другого». «Повсюду действительный или возможный текст и его понимание. Исследование становится спрашиванием и беседой, то есть диалогом… Изучая человека, мы постоянно ищем и находим знаки и стараемся понять их значение»^[3].

Текст трактуется М. Бахтиным не в качестве простой единицы исследования, а как особый социокультурный феномен. Поэтому текст читается всегда в определенном контексте, который задает поле возможных интерпретаций, с тем чтобы такое поле не оказалось безграничным. Таким образом, «понимающие процедуры» изучения текста, с точки зрения М. Бахтина, являются необходимыми, а не только психологически желаемыми. Они оказываются признаком, указывающим на гуманитарность знания.

Характерное для современного гуманитарного познания пристальное внимание к «понимающим процедурам» ведет свое начало от одного из направлений философии XIX в., получившего название «философия жизни». Идеи, близкие выдвинутым западной «философией жизни», обнаруживаются и в русской философии XIX в., в творчестве таких мыслителей, как И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, Вл. Соловьев и др. В частности, немецкий философ В. Дильтей, концепцию которого принято относить к «философии жизни», особо обратил внимание на то, что для адекватного познания другого человека или эпохи и культуры, отличной от той, в которой живет исследователь, необходимо вживание, вчувствование в изучаемую культуру. По В. Дильтею, постижение человеческого мира невозможно только лишь с помощью методов, аналогичных применяемым в естествознании: здесь следует обратиться к способам познания, родственным искусству. Важно суметь проникнуться жизнью иного человека, поставить себя на его место, мысленно зажить жизнью изучаемого предмета — человека иной эпохи и культуры. Только в этом случае исследователю во всей полноте откроется внутренний мир другого человека, иной культуры. В известной мере гуманитарные науки в интерпретации «философии жизни» превращались в занятие, существенно отличное от сложившегося под влиянием классического естествознания образа науки. Гуманитарные науки, и прежде всего история, в трактовке «философии жизни» приобретали статус особого искусства — «искусства понимания письменно зафиксированных откровений».

«Философия жизни», несомненно, явилась своеобразным протестом против попыток излишне схематизировать и упростить духовный мир человека и его жизнь, против чрезмерной рационализации его бытия, прямого переноса методов естествознания на общественногуманитарные дисциплины. «Философию жизни», как и ряд других направлений в философии второй половины XIX в., нельзя рассматривать как свидетельство «кризиса», «упадка», «иррационализма» и т. п. — как трактовалась она официальной советской идеологией. Гуманитарный пафос «философии жизни» был воспринят последующим философским развитием, в том числе современной философией. «Науки о духе, — пишет мыслитель XX в. Х. Г. Гадамер, — сближаются с такими способами постижения, которые лежат за пределами науки: с опытом философии, с опытом искусства, с опытом самой истории. Все это такие способы постижения, в которых возвещает о себе истина, не подлежащая верификации средствами науки»^[4]. Философия наших дней ясно осознает указанное положение дел.

Вместе с тем подход «философии жизни» к трактовке исторического познания в дальнейшем развивался в том направлении, которое позволило бы избежать содержащие в нем опасности абсолютизации субъективно-психологического момента. Действительно, в процессе вживания или вчувствования, самом по себе необходимом для познания истории, содержится возможность того, что слишком многое будет поставлено в зависимость от личности исследователя. Дело не в том, что каждый исследователь почувствует историю по-своему, — это само собой понятно и составляет одну из черт гуманитарных дисциплин, их особой привлекательности. Действительная проблема состоит в том, что станет невозможным само сопоставление различных трактовок, ибо каждый из исследователей будет, в конечном итоге, оправдывать свою трактовку ссылкой на уникальность и неповторимость собственного внутреннего мира, на свое собственное видение истории, недоступное тому, чья личность обладает иным внутренним миром. В реальной практике исторических исследований нередко бывает, что различные научные школы не только имеют разные взгляды на один и тот же предмет (что вполне естественно), но оказываются не в состоянии даже вести между собой дискуссию, поскольку их концепции не сопоставимы между собой.

Современная философия озабочена поиском такой трактовки исторического познания, которая позволила бы разным направлениям и школам, сохраняя свое право на самостоятельный подход, вести содержательные дискуссии между собой. Отсюда возникает задача новой интерпретации процедур вчувствования и вживания, в частности освобождения их от излишнего психологизма. Эту задачу следует рассматривать как одно из проявлений общей философской тенденции — поисков основы взаимопонимания людей при признании уникальности и неповторимости внутреннего мира каждого человека. С этим связана еще одна особенность исторического познания, ярко выражающая его гуманитарную природу, — необходимость ценностного подхода.

Ценностное отношение к реальности всегда было в известном смысле синонимом гуманитарности, поэтому всякая наука об обществе, претендуя на статус научности, одновременно должна определить свое отношение к ценностям. Под ценностями понимаются нравственные. эстетические, культурные и иные ценности. Как уже говорилось выше, ценностный подход означает признание того, что существуют ценности непреходящего значения, которые человек ставит выше себя и над собой, с которыми связывает то, что для него свято. Отрицание безусловных нравственных ценностей есть не что иное, как нигилизм.

Культ естественно-математических наук в числе других факторов создавал предпосылку для скептического отношения к ценностям. Он также породил надежды на создание гуманитарных наук, полностью исключающих ценностный подход и по своим методологическим стандартам целиком подобных естествознанию. В то же время возникла и иная возможность: построение социально-гуманитарного знания путем включения в него ценностного подхода при одновременном его рациональном осмыслении. Реализации этой возможности положила начало философская школа, поручившая название баденской (земля Баден в Германии) школы неокантианства. Ее представители, известные философы Г. Риккерт и В. Виндельбанд, связали ценностный подход с индивидуализирующим методом наук о культуре.

Под индивидуализирующим методом понималось то обстоятельство, что при изложении истории невозможно избегнуть описаний неповторимого, уникального, индивидуального отдельных событий, личностей, идей — того, что составляет культурный мир определенной эпохи. Более того, во многих случаях именно уникальность и неповторимость исторического является наиболее важным и интересным для исследователя. Индивидуализирующий метод гуманитарных наук, на который обратила внимание баденская школа, находится во внутренней связи с ценностным отношением к реальности. Действительно, ценность чего-либо может быть связана только с признанием его неповторимости, уникальности, незаменимости. Если общество существует в культуре (а не только лишь в пределах голой природности, т. е. животности), то каждое его явление в полной мере незаменимо ничем другим, имеет свою ценность, как имеет свою ценность каждый человек из числа живших и живущих на земле. Заявляя о противоположной позиции, исследователь утверждал бы общество в качестве безликой массы, а отдельных людей — в качестве нравственных нулей, не имеющих самостоятельного значения, а служащих лишь материалом для истории и будущего. Индивидуализирующий метод предполагает признание безусловных ценностей, поэтому уберегает историка и его читателя от нигилизма и нравственного релятивизма. *

Разумеется, историческое знание, будучи знанием научным, как и всякое научное знание, не ограничивается описанием, а стремится обнаружить закономерности и причины. Однако достижимость в познании истории общества идеала знания, сформировавшегося под влиянием классического естествознания, сегодня все более подвергается сомнению. Это обстоятельство не должно, однако, стать поводом для познавательного и исторического пессимизма. Напротив, оно требует мужества и ответственности. Следует признать, что формулируемые исследователем так называемые «исторические законы» — не более чем гипотетические предположения, обладающие лишь той или иной степенью вероятности. Однако что касается современности, то даже и такого рода гипотетические законы перестанут выполняться, если люди забудут о своей ответственности, человеческом достоинстве, об общечеловеческих ценностях, не смогут найти цивилизованных способов разрешения конфликтов и противоречий. Задача исторического познания состоит в том, чтобы, правдиво повествуя о событиях недавних или далеких, найти способ, не провоцирующий конфликтов в современности. С этой точки зрения историк, сеющий под флагом «объективности» раздор и разлад, либо поступает безответственно, либо лукавит. Но столь же не прав и тот, кто открыто заявляет о своем стремлении изображать историю с позиций тех или иных общественно-политических сил. И тот и другой в своих подходах противоречат природе гуманитарности. «Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется», — сказал поэт. Но мы обязаны предугадывать, ибо оно может отозваться как добром, так и злом, может спровоцировать или обострить конфликт либо укажет цивилизованный путь разрешения противоречий.

Современная мысль находится в постоянном поиске новых методов, наиболее соответствующих гуманитарной природе исторического познания. Широкое распространение в современном познании получил, в частности, структурный метод. В историческую науку он пришел в первую очередь из языкознания.

Структурный метод (или подход) задает особый взгляд на историю, отличный от традиционно присущего исторической науке, но не альтернативный ему. В поле зрения структурного подхода попадают не исторические изменения (как при традиционном подходе), а, напротив, то, что остается в рамках достаточно длительного времени устойчивым, неизменным. Иначе говоря, структурный подход сосредоточивает свое внимание не на том, как общество или его отдельная подсистема переходят от одного состояния к другому, каковы причины и движущие силы исторических изменений, а прежде всего на устойчивых структурах длительного действия. Он позволяет, выделив ту или иную эпоху, исследовать ее характерные черты, сохраняющиеся в относительно неизменном виде на протяжении всего периода существования эпохи. Очевидно, что, например, цивилизация средневекового Запада на всем протяжении своего существования обладала определенной совокупностью характеристик, между которыми существовали особые взаимосвязи и зависимости. Следовательно, выделив и проанализировав указанные характеристики и зависимости, можно представить широкую панораму данной цивилизации, раскрыть ее как многообразную систему, отличную от иных цивилизаций. Именно так поступает, в частности, Жак Ле Гофф в книге «Цивилизация средневекового Запада»^[5]. Одними из тех, кто выступил пионерами в разработке и применении структурного подхода стали французские историки, объединившиеся вокруг журнала «Анналы» и получившие известность как «школа Анналов».

Структурный метод позволяет по-особому подойти и к процессам изменений. В ряде случаев выясняется, что процессы изменений, совершающиеся в различных исторических условиях, имеют общие черты. Сам процесс перехода от одного состояния к другому в истории данного общества неизменно характеризуется приблизительно одними и теми же повторяющимися чертами. Следовательно, переходные процессы также поддаются изучению средствами структурного подхода^[6].

Широкое применение структурных методов свидетельствует о признании недостаточности причинно-следственного подхода, т. е. того, что он не является единственно возможным для науки. Связи между различными явлениями общественно-исторической жизни не сводятся к связям, устанавливающимся между причиной и следствием. Для истории как гуманитарной дисциплины признание этого обстоятельства означает, что истоки и корни тех или иных явлений общественной жизни следует искать в культуре общества как целостной системе.

• [1] Комингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980.
• [2] Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 292.
• [3] Там же. С. 284, 293.
• [4] Гадамер X Г. Истина и метод. М., 1988. С. 39.
• [5] См.: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.
• [6] См., например: Мощелков Е. Н. Переходные процессы в России. М., 1996.