Построение высказывания. 
Социальная и культурная антропология

Овладение языками культуры означает включение индивида в социокультурный мир. Предполагается не только то, что его научают распознавать и пользоваться знаками, символами, характерными для каждого из них, но и тому, что именно следует выражать с помощью этих единиц. Иными словами, предполагается, что в рамках каждого из таких образований существуют нормы построения классов «высказываний», соответствующих определенным наборам условий, которые можно назвать социально значимыми.

И здесь соответствие знаков представлениям, наполненность их значениями, т. е. информационное содержание приобретает дополнительный угол зрения. Истинность высказывания проверяется общим социокультурным контекстом ситуации, в которой оно появилось. Методом определения его релевантности, осмысленности становится выявление структурного соответствия между нормированными образцами, релевантными стандартным условиям, и множеством выраженных в них представлений. Такое сопоставление с эталонами и анализ «отклонений» позволяет выявить основания претензий последних на истинность. Соответственно помимо прояснения значений высказываний важно понимать, как осуществляется систематизация знакового материала. В этом случае выявляется вид порядка, соответствующий рассматриваемой ситуации, скажем, проясняются различия в этом отношении между церемонией и научным симпозиумом. Следует подчеркнуть, что в коммуникативном процессе подчеркивается значимость не столько истинности высказывания, сколько его релевантности стандартной социально значимой ситуации, которая проверяется «принадлежностью к системе» событий, происходящих в ее рамках, и представляемых в определенном культурном языке. Иными словами, основное внимание уделяется механизмам контроля над продуцированием речевого материала, претендующего на социальную значимость в конкретном случае, и в конечном итоге, культурной компетентности. Субъект в этом случае рассматривается как локус идентификации и соблюдения правил по отношению к собственным и чужим высказываниям. Он представляется проводником и приемником культурных схематизмов, вносящих и поддерживающих в каждом классе социально значимых ситуаций порядок, выраженный в определенном языке.

Язык телодвижений (мимика, жестикуляция, позы). Такой сектор знакового пространства не рассматривается как врожденное свойство человека; считается, что к его формированию «даны» лишь предпосылки. К одной их группе можно отнести способность человека к моторным реакциям на различные значимые для организма стимулы. К другой — способность к сопоставлению своих и чужих переживаний (эмпатия) и сопровождающих их телесных проявлений. Третья объединяет способности распознавать, отбирать, согласовывать использование таких «жестов» в качестве знаков.

Язык тела порождается на природных основаниях. Однако он формируется и используется как явление культуры для трансляции небиологической информации. Само по себе телодвижение не является его элементом, но становится таковым в результате сложных процедур использования в процессах взаимодействия и коммуникации, таких как:

• — установление аналоговых отношений между внутренним состоянием и внешним движением и фиксирование этого движения как знака их взаимного соответствия;
• — разделение во времени движения и переживания, что позволяет употреблять его как знак для обозначения переживания как такового, вне зависимости от его непосредственного наличия;
• — воздействие на другого с целью вызвать у него соответствующее жесту представление о переживании.

Пространственный порядок. С языком телодвижений тесно связано упорядочение человеком своего физического пространства. В структурализме большое познавательное значение придается дихотомии «центр — периферия» как трансформационному механизму выделения и организации определенных горизонтальных пространственных порядков. Каждый из полюсов такой оппозиции характеризуется различной социальной значимостью. Так, в пространстве поселений в центре располагаются дворцы, храмы, здания, где размещается высшая администрация, а на периферии — кварталы коттеджей собственников, рабочие районы, гетто бедных. В рамках культуры аналогичное разделение проходит по линии ценности артефактов. В центре находятся наиболее установившиеся, признанные и массовые, на периферии — наиболее частные, экзотические, нестабильные. Леви-Стросс выделял в пространственной организации традиционалистских сообществ соответствующую шкалу на основании двух оппозиций «одна между мужским и женским началами и другая — между священным (сакральным) и несакральным (профаническим)»^[1]. Такое упорядочение относится к представленности власти, могущества, легитимности в организации жизненного пространства людей. Подобные трансформации посредством шкалирования можно обнаружить в вертикальной иерархии: в религиозной онтологической оппозиции добра и зла, в эстетической дихотомии «прекрасное — безобразное», в познавательном противопоставлении «истинное — ложное» и т. п. Центральное место власти в обществе Фуко считает той конституирующей силой, которая удерживает связь человека с сетью вне него находящихся закономерностей: именно с ее помощью продуцируются силовые характеристики социальной реальности и соответствующие им порядки. Механизмы реализации этого феномена связываются с такими категориями культуры, как знание, принуждение, дисциплина. Они формируются и функционируют в ходе взаимодействия, коммуникации людей. Их социализирующее действие отличают от обучения, в процессе которого человек осваивает окружение благодаря осознанной передаче знаний и навыков тем, кто в них нуждается, от более опытных, компетентных. Власть же относят к бессознательным механизмам контроля, к осуществляемому вне сферы значений тренингу поведения в соответствии с определенной дисциплинарной сеткой. Несмотря на неосознаваемость такого рода процедуры оставляют следы в иерархизации культурного пространства. По ним можно реконструировать механику власти и ее центральные функции в любом обществе в определенный промежуток времени.

Институциональный порядок. Рассматривая механизмы трансформации исходного потока совместной жизни людей в культурно упорядоченные процессы, структуралисты подчеркивают значимость институционализации, нормированное™, конвенционального признания такого рода порядков. Такое преобразование основано на способностях человека различать, выбирать, устанавливать, объединять, представлять. Считается, что общество как ансамбль устойчивых организационных структур для анонимной и совместной деятельности и культура как обмен информацией и ее кумуляция в символических формах воспроизводятся благодаря действию механизмов, обеспечивающих сходство в идентификации, принципах объединения, символизации коллективных переживаний.

Как было сказано ранее, считается, что социальные институты — семья, религия, обычаи и т. п. — уходят корнями в естественный, природный слой человеческого существования. Но речь отнюдь не идет о том, что такие образования воспроизводят или отражают его, детерминированы им. Функционалисты показали, что для формирования институтов на этом уровне существует совокупность предпосылок, «работающих» как механизмы стимуляции и поддержки, сдерживания и препятствования на каждой стадии его внутренней динамики. С их помощью осуществляется отбор структурных и функциональных составляющих социальных установлений.

В рамках структурализма институты — от обычаев, нравов, ритуалов до крупных организаций — рассматриваются в терминах символических структур, формирование которых считается присущим самой их природе. Они должны быть выделены в социокультурном пространстве и представлены в распознаваемых признаках. Такая репрезентация необходима, поскольку придает устойчивую и доступную для массового восприятия форму тем социально значимым функциям, которые они выполняют в поддержании общества как целого. В таком контексте структуралистский анализ предполагает поиск ответов на ряд вопросов. Какие сигнификации присущи институту, какую социально значимую информацию они транслируют? Почему для этой цели были выбраны именно такие выразительные средства, а не какие-то иные? Почему, при каких обстоятельствах символические системы становятся автономными по отношению к институциональным функциям?

Познавательный порядок. Структуралистскую трактовку организации динамического порядка можно проиллюстрировать концепцией формирования типа рациональности, характерного для гуманитарного знания, предложенной Фуко. Он показывает, что в этой области (к которой, кроме филологии, он относит также социологию, психологию, антропологию) используются достижения эмпирических наук о существовании (биология, экономика, лингвистика), каждая из которых имеет свой прямо не наблюдаемый, умопостигаемый предмет (соответственно жизнь, труд, язык). Культурный смысл такой связи состоит в выявлении с их помощью измерений, позволяющих описать человеческое существование и способы упорядочения мира в необходимой полноте, Первое измерение «функция — норма» отвечает эпистеме биологического содержания. Человек представлен здесь через те функции, реализация которых позволяет ему приспосабливаться к своему окружению, подчиняться его требованиям, развиваться. Благодаря этому понятию связь между побуждениями и действиями в каждой ситуации получает закономерную интерпретацию. Такая точка зрения помогает определить усредненную норму, позволяющую человеку существовать в соответствии со своей природой. Это предметная область психологии. Второе измерение «конфликт — правила» извлекается из экономической эпистемы, где человек рассматривается с точки зрения присущих ему потребностей и желаний и поиска способов их удовлетворения. В этом случае он представляется как существо, имеющее интересы, добивающееся выгоды и во взаимодействии с другими противопоставляющее себя другим. Соответственно предельная ситуация для него — это конфликт. Регулирование ситуаций, обусловливающих возникновение конфликта интересов, считается существенной составляющей совместной жизни людей. Поэтому люди устанавливают совокупности правил, которые ограничивают такие ситуации, способствуют их преодолению. Это предметная область социологии. Третье измерение «значение — система» — производная эпистемы, свойственной языкознанию. В се рамках человек рассматривается сквозь призму способности к формированию внутренних концептов и их коммуницированию с помощью средств внешней репрезентации. Благодаря внутреннему переживанию, с одной стороны, и интерсубъективному характеру знаков — с другой, все представления, выраженные в культурных формах, даже их неотчетливые, скрываемые, неосознаваемые компоненты, приобретают значение. Сами же культурные формы, ритуалы, привычки, слова — все эти следы, оставляемые узловыми моментами совместной жизни людей в виде фиксированных объектов, — складываются во внутренние взаимосвязанные ансамбли, системы знаков. Сегодня это предметная область семиотики и семантики, с одной стороны, и искусствознания — с другой.

Таким образом, целостное представление о существовании человека Фуко предлагает выстраивать, интегрируя знания, получаемые в соответствии с тремя измерениями «функция — норма», «конфликт — правило», «значение — система».

Письмо как порядок. В настоящее время очень многое известно об устной речи, о таком ее аспекте, как говорение — слушание, коммуникация через фоническую, звуковую субстанцию. Дискурсивная практика рассматривается как условие, обеспечивающее возможность таким образом фиксировать и транслировать информацию. В этом случае письмо — это техническая помощь говорящим, перевод означающих элементов из слышимых в видимые, г. е. из одной знаковой формы в другую. Деррида полагает, что письмо представляет собой самостоятельную форму культурного порядка. Он не считает фонетические компоненты фундаментальными элементарными составляющими представлений, выражающими феноменальность, реальное присутствие мысли в момент ее полагания, связывания знака с референтом. Согласно его логике, место означаемого в коммуникативной среде не совпадает с локусом его данности на уровне восприятия и с позицией означающего в символической сфере. Знак не следует считать способом утверждения настоящего; он не фиксирует самого мгновения трансформации переживаемого в выразительную форму. Это результат отбора, организации, обобщения информации об означаемом, многократно предстающим перед людьми в отношениях с окружением. Только стремление людей объединить содержания такого опыта в интерсубъективную, коммуникативную целостность с целью контроля над устойчивыми и изменчивыми аспектами жизненной среды побуждает их к продуцированию знаков, которые несут в себе гетерогенность содержания означаемого.

Деррида рассматривает проблемы «письма», употребляя этот термин в широком смысле, как любые «следы», остающиеся от контактов человека с реальностью. В сопоставлении «фигуративного» их прочтения и практики произнесения он определяет письмо не просто как дополнение к устной речи, но как сильный фактор, конституирующий язык. Изучение этого феномена позволяет наблюдать то начало, пограничное между восприятием и обозначением, произнесением и изображением, которое порождает фиксированный мир знаков, где они существуют, воспроизводятся, вступают друг с другом в различные наблюдаемые отношения.

«Будем называть письмом все то, что содержит описание, и это не обязательно литература», что распределяет в пространстве, отделено от голоса, разные знаковые формы, такие как «кино, танец, картина, музыка, скульптура, атлетика, военное, политическое „письмо“»^[2]. В этих областях культуры оно структурно зафиксировано наличием специфичных техник, управляющих соответствующими видами активности (телодвижения, живописная, музыкальная композиция, политические действия и т. п.), которые обязательно включают в себя описание соответствующих знаковых систем, систем нотации. Соответственно формируются определенные области «идеациональных» (символических) синтезов, передающих значения, смыслы означаемых, но не связанных с фонетическими способами выразительности. Здесь непосредственное восприятие, «интуитивное постижение» объекта есть один из важных, но далеко не единственный и, разумеется, не конечный механизм формирования значений и тем более знаков. Акт письма предполагает отсутствие интуиции и относительную автономность областей познания и описания^[3]. В этом случае знак соединяет разнопорядковые, а не однородные элементы. Такая гетерогенность позволяет нарушать логику, прерывать процесс познания, формирования значений, базирующихся на структуре установления связи между означаемым и означающим. Соответственно на уровне выражения, знаков легко обнаруживается несбалансированность, дополнительность, противоречивость между наличным и отсутствующим в тексте. Однако это невысказанное может быть реконструировано, если выявить его следы.

Реальное и несуществующее. Исходя из представления о человеке как природно организованном существе, предполагается, что в его взаимоотношениях с окружением действует механизм отбора и идентификации внешних стимулов, воздействий, событий. Предполагается разделение «внешнего мира», одним из «объектов» которого считается человек, на существующее, где значимое отделяется от незначимого, и не существующее для него.

Однако автономность областей означаемого и означающего делает вопрос об «объективно существующем» проблематичными. То, что в обществе признается таковым большинством и даже всеми его членами, совсем не обязательно соответствует реальным воздействиям внешнего окружения. То же, что не зафиксировано в знаковой форме или объявлено несуществующим, совсем не обязательно и не всегда не оказывает никаких воздействий на людей; такие проявления даже замечаются, чтобы быть отвергнутыми. Следует подчеркнуть, что категории «бытие» и «небытие» всегда присутствуют в культуре. На уровне дискурса они символизируются как сущности, реальность которых следует утвердить или опровергнуть, или, наоборот, отрицать, чтобы в конечном счете признать. Иными словами, в культуре для любых считающихся «объективными» элементов всегда имеется возможность быть поставленными под сомнение с точки зрения существования.

На наличие иллюзорных порядков указывал еще Ф. Бэкон. «Человеческий ум склонен предполагать в вещах больше порядка и сходства, чем в них находится; и в то время как природа полна исключений и различий, ум повсюду видит гармонию, согласие и подобие»; таковы идолы рода, спонтанные фикции ума; к ним присоединяются — в качестве следствий, а иногда и причин — путаницы в языке: одно и то же имя в равной мере применяется к вещам разной природы. Это идолы рынка^[4].

Согласно Фуко, информация не существует для членов общества, если кажется им незначимой. Так ограничивается область значимого, которая должна быть выделена и обычно называется культурой. Здесь, по определению, вес составляющие имеют значение, наделены знаковыми, символическими средствами выражения, означают социально значимые аспекты бытия, явления, события. Они воспринимаются в соответствии с возможностью быть представленными в социально приемлемой форме. Все, что не имеет сигнификации, т. е. социально установленных смыслов и значений, остается за пределами культуры вне зависимости от реального влияния на человеческое поведение (например, бессознательные процессы, непознанные природные воздействия и т. п.). На этой базе люди выделяют области невозможного, немыслимого, абсурдного, незначительного.

Итак, был прослежен весь путь преобразования переживаний человека в представления, выявлены их символические формы выражения и определенные культурные порядки. В качестве важного трансформационного механизма в отношениях человека с окружением принимается подтверждение или установление регулярности внешних событий, переживаний, внутренних состояний и т. п. Будучи конвенционально утвержденными и репрезентированными в символической форме, они становятся артефактами (культурными объектами). В качестве порядков установлены их устойчивые и повторяющиеся объединения, культурное значение и интерпретативные возможности которых определены; границы очерчены.

Существование таких образований подтверждается (или опровергается) соотнесением с естественным уровнем человеческого существования (например, при ощущении холода можно согреться с помощью теплой одежды или искусственного источника тепла; чувство голода побуждает к приготовлению пищи и т. п.). Организация природного начала считается независимой от культурных процессов и явлений и изначально приписывается человеку в качестве необходимого условия его существования. Именно поэтому врожденные свойства принимаются в качестве конечной критериальной области, санкционирующей утверждения о существовании. Это тем более важно принимать во внимание, что знаки и символы не имеют прямой связи с означаемым и точного подобия ему, и потому составляемый ими слой культуры существует как бы вне уровня естественной организации человека, порождаясь в процессах взаимодействия и обслуживая более коммуникативные, нежели биологические процессы.

Следовательно, соответствие суждения, сообщения правилам построения, принятым в рамках определенного культурного порядка, отнюдь не достаточно, чтобы считать каждое из них истинным, т. е. выражающим регулярность, обнаруженную на естественном уровне существования. В то же время воспринимаемая с точки зрения культурных стереотипов несвязность, фрагментарность, абсурдность естественных событий отнюдь не означает не только их неважное™ для людей, но даже отсутствия стоящей за ними регулярности. Изменчивость, характерная для природного уровня существования человека не совпадает с собственной динамикой символических порядков. Из этого расхождения рождаются изменения как искусственных образований, так и структурных связей между ними и биологическими процессами.

Предметную область структурализма составляет часть реальности, расположенная между человеком и элементами его окружения — как вещественного, так и социального. Обращение к этому теоретическому направлению позволяет исследовать, как в рамках соответствующего пространства, принимаемого в качестве данного, уже существующего, порождаются знаки, символы, их значения и смыслы, устанавливаются связи между ними и элементами реальности. Процессы становления больших символических порядков, таких как язык, искусство, наука, в структуралистских построениях не анализируются.

• [1] Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1983. С. 127.
• [2] Derrida J. De la grammatologie. Рм 1967. P. 38.
• [3] Derrida J. La voix et le phenomene. P., 1967. P. 109.
• [4] Цит. по: Фуко M. Слова и вещи. С. 101.