Психология в поиске новых парадигм

Изменение отношения к методу исследования

Разработка косвенных методов изучения — в силу невозможности принятия идеи непосредственной данности психологической реальности — тот аспект преодоления кризиса, который формулировался уже Л. С. Выготским. Однако на современном этапе психологического знания эта проблема звучит по-другому: какова роль исследовательской деятельности в конституировании психологической реальности (оставим за рамками идеи радикального конструктивизма^[1]). Это характеризует такой аспект сравнения неклассического и классического идеалов рациональности, когда речь идет о включенности субъекта познания как участника исследовательской ситуации и его активности в качестве необходимого условия конструирования фактов (а не только теоретических реконструкций изучаемой реальности). Для психологов здесь масса академических примеров: и исследования методом интроспекции, и взаимодействие в ходе решения дункеровских задач, и ряд других.

Конструктивная функция целей научного познания, приводящая к воссозданию изучаемой реальности как моделируемой, а не только интерпретируемой, все более занимает умы методологов, осмысляющих взаимоотношения теоретических и эмпирических миров психологии. Эмпирическая реальность конституируется в исследовании — это отмечается как существенная черта и современных исследовательских методов, и современных психологических практик (консультирования и т. д.). Кроме того, психология рефлексирует воссоздаваемую в исследованиях (реконструируемую, а не непосредственно данную) картину психологической реальности и с точки зрения собственно методологического знания — как присутствие в психологических реконструкциях признаков неклассической (а также постнеклассической) стадии научного знания.

Принятие идеи о конструктивном взаимодействии субъекта познания и изучаемой психологической реальности влияет на изменение отношения к классическим схемам экспериментального исследования и обращение к теориям, предполагающим открытость человека миру.

На постнеклассическом этапе в содержательные основания научных теорий вводятся также ценностные предпочтения. Разноуровневость ценностных составляющих продемонстрирована и для психологических теорий [Юревич А. В., 2008]. Само по себе принятие ценностного параметра в оценке теорий для постнеклассической науки означает не только принцип ценностного отношения к человеку, но и ценностное отношение к самому знанию и способам его получения.

" Кто более матери-истории ценен" - этот вывод будет сделан лишь потом, с других вершин методологического знания и в исторической оценке отрицания сослагательного наклонения. Для становления научных теорий их ценность не может быть очевидной, если критерием служит ценность прагматическая. Любая наука нарабатывает впрок знания, ценность которых совсем неочевидна для современников. Другой критерий — гуманистическая направленность теории. Эта вневременная ценность также не дает критерия для проставления рангов разным теориям с точки зрения их места в развитии пауки. Здесь важны следующие тенденции.

Как выделение психологии в самостоятельную науку было связано с освоением классической картины мира и экспериментального метода, так теперь путь к новой (иногда приватизирующей название «гуманитарной», иногда — «психотехнической») психологии мыслится как отказ от экспериментальной парадигмы, в частности, от исследовательских целей в психологии, а в общем — от построения психологии как науки.

С экспериментальным методом при этом часто отождествляются все пути косвенного (теоретико-эмпирического) изучения психического. Собственно эти пути и предлагалось Выготским рассматривать как научный метод (или аналитический) в противовес метафизической психологии (гл. 9). Возникает вопрос, предлагают ли сторонники отказа от научной психологии вернуться к метафизике. Иногда ответ прост — это призыв вернуться назад, к Дильтею. Иногда он звучит как призыв построить некую «гуманитарную» психологию в противовес научной, неправомерно отождествляемой с «естественнонаучной». Проблемы различий объяснений и понимания, а также специфики построения психологического объяснения рассмотрены ранее в гл. 7 и 8. Они не снимают необходимости обоснования, в чем собственно будет заключаться особенность гуманитарной психологии. Можно обратиться к давно разработанной классификации Кедрова (гл. 3), где уже учтена неправомерность отнесения психологии либо к естественнонаучным, либо гуманитарным дисциплинам, или к анализу современных направлений в психологии, демонстрирующих разнообразие целей и методов — в любом случае будет наблюдаться то «торжество разнообразия», о котором писал Дж. Брунер. Необходимость критичности в оценивании приемлемости того или иного методического арсенала — вторая сторона этого разнообразия.

Есть ли специфический для гуманитарной психологии метод, а главное применим ли он для решения всего спектра охватываемых психологией задач (исследовательских в том числе) — это не обсуждается, когда сторонники гуманитарного идеала предлагают отказаться от методов, соотносимых со сциентистскими целями в психологии. Следует ли искать новые пути развития психологии на путях отказа от методов, построенных как научные (это значит рассматривать психологию вне научного поля знаний), и прямо противопоставлять им иные (метафизические или нет — это еще нужно обосновывать) способы познания? Это также вопрос о прогрессе психологической науки, к которому мы вернемся в конце главы.

Вряд ли в настоящий момент на эти вопросы могут быть сформулированы ответы, поскольку нет критериев отличий научного гуманитарного мышления от научного вообще (идет ли речь об уровнях общенаучной методологии или частнонаучной), тем более если учитывать несводимость регуляции действий человека — как сознательного агента (личности как субъекта деятельности) — к классически понятой причинной детерминации событий. Тот факт, что перенос посредством общенаучной методологии объяснительных принципов из одной научной области в другую может приводить к редукционистским схемам, был уже рассмотрен на примере принципа системности и других методологических заимствований в психологии. Однако проблема специфики методов психологического исследования, в центре систематизации которых стоит эксперимент, не связана прямо с экспансией объяснительных схем из области естественнонаучного мышления, о чем свидетельствует уже экскурс в понимание психологической причинности. Можно высказать ряд предварительных соображений, которые не позволяют согласиться с отказом от экспериментальной парадигмы в психологии (как наиболее строгого критерия построения научного объяснения).

Отметим рассуждения на эту тему В. П. Зинченко, сформулированные им по поводу конструирования предмета психологии в работе «Теоретический мир психологии». Он указывает, что психика изучается непсихологическими методами, если источниками реконструкций онтологической реальности выступает такой психологический эксперимент, в котором эта реальность оказывается очищенной от любых жизненных обстоятельств, чтобы не нарушать строгости эксперимента. Психологи в таких экспериментах стали создавать «абстрактные и беспредметные миры задолго до художников, поэтов, композиторов, не говоря уже о кино. От таких миров не так прост возврат к мирам реальным, если они еще сохранялись, и если мы знаем, что они собой представляют (?)» [Зинченко В. П., 2003, с. 10]. И это особый предмет размышлений — налаживание взаимоотношений между теоретическим миром психологии и миром экспериментальных моделей. Далее он обосновывает такое преодоление постулата непосредственности, как «восприятие, опосредствованное душой», или «шестым» органом чувств. И совершенно неожиданным оказывается его обратный ход коценкс роли экспериментальной психологии в построении опосредствованного знания.

В. П. Зинченко говорит о том, что научная психология, которая строит модель изучаемой психологической реальности, используя средства экспериментального метода, создает ситуации, которых в жизни практически не бывает. Но она при этом также прощупывает пределы строительства человеком своего телесного и духовного, приоткрывает человеку его возможности, делая полезное дело, конструируя их, причем все как в первый раз (здесь он ссылается на Мамардашвили, считавшего, что человек все делает как в первый раз). Тем самым экспериментирование способствует самопроизводству человека, отвечая идее «Природа не делает людей, люди делают себя сами». При этом он необходимо использует также идеи «третьих» вещей и «второго рождения» человека (гл. 11).

Коструктивная роль исследовательского метода подытоживается следующим образом: «В идее опосредствования-посредничества-медиации смыкаются культура, теоретический и экспериментальный миры психологии и подавляющее большинство психологических практик (независимо от того, осознают ли это сами практикующие психологи» [Зинченко В. П., 2003, с. 13].

Отказ от эксперимента может быть понят аналогично отказу Дж. Уотсона от понятия «сознание». По мнению М. Г. Ярошевского, глобальная цель тех преобразований, которые поддержал бихевиоризм, в свое время состояла в трансформации представлений о сознании, но не в отказе от них [Ярошевский М. Г., 19 971. Если предполагать, что психология, которая придет на смену нынешним исследовательским школам, выработает новые пути косвенного анализа психического, то следует заранее задуматься о тех преобразованиях, которым экспериментальный метод подвергнется в этой новой психологии.

Изменение метода в соответствии с изменением предмета психологии и целей деятельности психолога — следующая основная перспектива, обсуждение которой еще только в начале пути. Учет неклассического аспекта изменения знания способами его получения — построительный аспект, предполагающий активность субъекта (и не сводимый к психотехническому). Включение взаимодействия с человеком в ход его изучения — та реальность, которая уже завоевала себе право на методологическое осмысление (создание «жизненного пространства» как взаимодействия экспериментатора и испытуемого, обсуждение специфики методик двойной стимуляции в культурно-исторической психологии, взаимодействие с клиентом в рамках психопрактик). Граница, однако, проходит по другому разделу — включения этого взаимодействия в рамки анализа происходящего при реализации экспериментального и других методов.

Л. С. Выготский рассматривал это как проблему совмещения исследовательской или диагностической процедуры с развивающими. В современной исследовательской практике это также путь квазиэкспериментирования. В частности, он реализуется при обращении психолога к изучению так называемых «молярных» зависимостей, при построении экологически валидных реалий жизнедеятельности человека, также выступает одним из путей изменения логики экспериментального метода в современной психологии.

Ранее (гл. 8) был приведен пример так называемых качественных методов как нацеленных на учет процедур валидизации применительно к иным типам построения знания, чем дают классические теоретико-эмпирические методы в психологии. За рамками обсуждения оставлены все те призывы к новой методологии, которые ограничиваются критикой существующей, но без позитивного обоснования целей, средств и возможностей других методов, чем ныне представленные в психологии.

В отдельных областях психологического знания понята позитивная роль не только междисциплинарного дискурса, но и отказа от следования только одной методологической парадигме в построении предмета исследования. Так, соотнесение разных вариантов понимания причинности для построения образа многомерного мира — перспектива сближения парадигм в психологии личности [Марцинковская Т. Д., 2004J. В становлении личности изучаются сочетания индивидуальных и культурно-исторически заданных линий детерминации личностной и социальной идентичности. В мотивационной сфере выделяются три уровня функционирования, демонстрирующие разные источники ее становления: биологический (индивидный), социальный и духовный. Причинно-следственные связи здесь не могут быть оторваны от рассмотрения смысловых.

В отечественной психологии в развитии представлений о мотивационной сфере личности исторически были представлены и культурно-исторический подход, и деятельностный, который в свою очередь нельзя свести к потребностной парадигме (в зарубежных теориях мотивации), развивавшей традицию естественнонаучного подхода (с его классическим идеалом рациональности). Ряд примеров из других областей может быть продолжен.

Если теперь вернуться к проблеме сосуществования разных парадигм в психологии, отвечающих ориентациям в ее построении на идеалы естественнонаучного или гуманитарного знания, то в настоящее время они становятся все менее различимыми. Так, для гуманитарного знания не выделено каких-то особых схем мышления, и все называемые различия имеют отношение к сменам классического идеала рациональности на неклассический и постнеклассический, в равной степени характеризующие поиски философии, естественных и гуманитарных наук. И. Пригожин и И. Стингере пишут в связи с этим, что растет «согласие, а не разрыв и противопоставление» в методологиях естественнонаучного и гуманитарного знания [2000]. Роль психологии в этом направлении сближения парадигм еще недооценена.

Остановиться в обзоре возможных направлений выхода из кризиса (в ракурсе предмет-метод психологического исследования) можно по-разному, ориентируясь на два разных ответа: 1) психология — мультипарадигмальная наука, т. е. новых психологий будет много (и одна в принципе невозможна); 2) опенка психологических теорий должна идти в рамках движения к единой картине психологической реальности — единой метатеории.

Методологическая невозможность второго пути — при движении в сторону построения все более объективного знания — задана уже концепцией К. Поппера. Это не только метафорическое постулирование мира 3 (как мира теорий и гипотез) [Поппер К., 2001], но и обоснование того положения, что единственное, во что можно верить, — это в возможности человеческого разума. И (как следствие) нужно бояться людей, которые говорят о необходимости выбора между заданными альтернативами [Поппер К., 1992]. Человек всегда может придумать третью. Остается подождать возникновения этой новой постановки проблемы — вместо прежнего представления критериев кризисного положения психологической науки, — которая должна будет ввести проблемы возможности единой теории (или их множественности), преодоления постулата непосредственности и связи предмета-метода в иной контекст вопросов, чем тот, с которого началось их обсуждение.

• [1] В радикальном конструктивизме как эпистемологическом направлении утверждается, что знание не может соответствовать объективной реальности (или что-то «отражать»), поскольку единственной реальностью является видимый мир, структурированный конструктами, которые порождаются самим субъектом [см.: Кезин А. В., 2004].