«Борьба за прошлое» как идеологическая проблема

В первое послереволюционное десятилетие литературного процесса борьба за светлое будущее сопровождалась не менее решительной «борьбой за прошлое», что обусловило мощное развитие исторических жанров. Как справедливо утверждает Б. В. Дубин, конкурентная «борьба за историю» — обязательный элемент формирования новой идеологической структуры и новых символов коллективной идентичности нации. При этом прокламируется демонстративный идеологический «разрыв с прошлым», который «фактически означает одно: заявку победившей власти и ее приверженцев на монопольное владение истолкованием социальной жизни — как дореволюционной истории, так и пореволюционного настоящего»^[1].

Исторический роман идеологичен по определению. Автор такого романа неизбежно входит в круг сложной жанровой проблематики: личность и эпоха, герой и народ, государственные законы и нравственные принципы. Наиболее важной является оценка исторического процесса. Эта основополагающая идея может быть доверена герою-протагонисту, выражена в авторском публицистическом отступлении, но всегда подспудно будет определять выбор исторической эпохи, героев и развитие сюжета. В любом случае представление об историческом процессе точно выражает философский и нравственный идеал писателя.

Литература

социалистического реализма, призванная, как было записано в Уставе Союза писателей СССР, «дать правдивое, исторически конкретное изображение действительности в ее революционном развитии», обрела свое представление об историческом процессе в так называемой финалистской, или векторной, концепции истории. Ее отличают направленное движение к цели, ориентация на грядущее. Это явление — перенесение идеала «золотого века» из прошлого в будущее — ?. М. Бахтин назвал исторической инверсией.

Представление о «золотом веке» присутствует в мифологии различных народов. Оно послужило основой для библейского сказания об утраченном рае. Подобно христианству, марксизм с его принципом примата материи над сознанием рассматривает историю как реализацию заранее известных целей. Исторический процесс в интерпретации отечественных идеологов-марксистов имеет начало — Октябрьскую революцию — и осознается как поступательное движение человечества к светлым идеалам коммунизма. Классовая борьба народных масс утверждается как движущая сила истории. Парадоксально, но оптимистическая марксистская концепция истории оказалась менее гуманной по отношению к субъекту исторического развития — человеку, чем христианская эсхатологическая, обусловленная концом света. Христианин в юдоли земных страданий вознаграждается духовным единением с Богом, тогда как личность создателя «светлого завтра» (коммунизма) девальвируется и в общественном, и в персональном сознании, обретая значение лишь постольку, поскольку способствует продвижению к великой цели. Величием и грандиозностью цели оправдываются любые жертвы на пути к ней.

Марксистская концепция претендует на окончательное решение вечной загадки истории. Она ставит человека перед дилеммой: приобщиться к простой и привлекательной «экономической истине» или, «пройдя через горнило величайших испытаний, величайших соблазнов, пройдя все стадии этой разрушительной, критической, отрицательной эпохи»^[2], пытаться постигнуть тайну и смысл истории. В соответствии с данной концепцией в центре повествования находится историческое творчество масс и исторических деятелей, преследующих общие цели, выдвигаемые партиями, классами, государствами. Однако проза 1920;х гг., еще не сформировавшая свою поэтику эпического повествования о новом мире, испытала воздействие символистской концепции революции как движения иррациональных стихийных сил. Так традиционная проблематика «частного человека» и его отношения к истории вытеснялась проблематикой исторической активности масс, которая в новых исторических условиях, на основе марксистской идеологии получает возможности, «каких не было и не могло быть даже у крупнейших художников прошлого»^[3].

Марксистское учение и понимание современного человека «дают ключ к правдивому воссозданию таких, например, удивительных эпох, как опричная эпоха Грозного, переход народа через Смутное время, восстание Разина, время Петра Первого, казачьи бунты, восстание крепостных и заводских мужиков при Екатерине Второй, наконец, беспримерная в истории Октябрьская революция…»^[4]

Таким образом, для формирующегося советского исторического романа основным стал принцип проецирования революции, начала новой эры, на всю мировую историю, в которой актуализировались события, герои, идеи, подтверждавшие, что прошлое — это всего лишь предыстория Великого Октября. В мае 1920 г. на площади Петрограда была представлена грандиозная, с двумя тысячами участников и десятками тысяч жителей, «Мистерия освобожденного труда». Ее сюжетом стали эпизоды борьбы народа за свою свободу: восстание рабов в древнем Риме, бунт под предводительством Степана Разина, Великая французская революция и триумфальное историческое завершение многовековой революционной активности народа — Великий Октябрь. Такие массовые инсценировки были очень популярны и стали непременной частью новых праздников.

• [1] См.: Дубин Б. В. Риторика преданности и жертвы: вождь и слуга, предатель и враг в современной историко-патриотической прозе // Знамя. 2002. № 4. [Электронный ресурс], последнее обращение — 31.05.2012. Режим доступа: magazines.russ.ru/znamia/2002/4/dubin-pr.ht.
• [2] Бердяев Н. А. Смысл истории. М., 1990. С. 11 — 12.
• [3] Ленобль Г. История и литература. М., 1960. С. 19.
• [4] Толстой А. Н. Поли. собр. соч.: в 15 т. Т. 13. М., 1949. С. 140.