Роль документа в творческой истории книги Б.К. Зайцева «Афон»

Роль документа в творческой истории книги Б. К. Зайцева «Афон»

Путевой цикл Б. К. Зайцева «Афон» (Париж, 1928) был написан после совершенного писателем в 1927 году паломничества на Святую Гору. Данное произведение анализировали критики Зарубежья (Г.В. Адамович, П. Грибановский, В. В. Зеньковский, Г. П. Федотов) и современные отечественные литературоведы (Е.В. Воропаева, Н. Б. Глушкова, А. М. Любомудров, Н. И. Пак и др.). Рассматривая содержание и поэтику книги «Афон», исследователи не коснулись вопроса о документальных источниках этого произведения. Между тем творческую историю очеркового цикла Зайцева можно проследить, благодаря сохранившимся документальным текстам: письмам и путевому дневнику. Эти документальные материалы отчасти дублируют, отчасти дополняют друг друга¹. И если переписка Зайцева уже введена в научный оборот², то сохранившийся в фондах РГАЛИ афонский дневник еще не стал объектом научного анализа³.

Афонский дневник Зайцева — это темно-зеленая записная книжка небольшого формата, включающая 53 листа карандашных записей и рисунков. Этот документ совмещает в себе черты дневника (поскольку содержит датированные подневные записи) и записной книжки писателя, куда целенаправленно заносился материал для будущего произведения.

Характер зафиксированного материала разнообразен: дневниковые заметки, обширные выписки из книг, молитвы, описание особенностей монастырской жизни (распорядок дня, характер некоторых служб, ритуал праздничной трапезы, правила погребения), а также разрозненные краткие заметки по этнографии монастырей. На л. 38 дневника набросан план будущей книги. Он отличается от окончательного варианта в деталях, но близок к нему по существу. Это свидетельствует о том, что общий замысел произведения сформировался у Зайцева еще во время его пребывания на Афоне.

Большую часть книжки занимают выписки-конспекты из различных печатных изданий. В качестве источников будущих очерков упоминаются «Путеводитель по святой Афонской горе», семитомный труд П. Успенского «Восток христианский» (1872), «Рассказ святогорца, схимонаха Селевкия, о строе жизни и о странствовании по святым местам: Русским, Палестинским и Афонским» (1860), «Афонский патерик, или Жизнеописание святых, на святой Афонской горе просиявших» (1883), аскетический трактат игумена Синайской горы XVI века Иоанна Лествичника «Лествица», «Письма Святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской» (1850). зайцев документальный афонский дневник Содержание выписок включает историю полуострова Афон с древнейших, языческих, времен, происхождение монашества на Афоне, историю отдельных монастырей, жития Афонских святых, а также описание некоторых традиций монастыря (например, погребения). Однако при сборе материала для будущего произведения Зайцев отдавал приоритет непосредственным впечатлениям, «живой жизни» Афона. Заимствованное из книг (история монастырей и жития святых) впоследствии было сокращено или перенесено в примечания. Не случайно автор писал родным: «То, что читаю здесь, из библиотеки, очень мало приносит — это все штампы, хотя писано иногда прекрасными людьми» (11, 43−44)⁴

С самого начала афонская жизнь поразила Зайцева «дальней, завековой экзотикой» (7, 82). Сохранившиеся документы запечатлели движение авторской мысли от непосредственного знакомства с необычным миром до его осмысления, оценки и художественного воспроизведения. В изучении Зайцевым жизни Афона прослеживается несколько уровней: самый поверхностный может быть определен как «этнографический», самый глубокий — как онтологический.

Ряд заметок в путевом дневнике Зайцева носит этнографический характер, например, множество требующих разъяснения слов: «кипер („кипос“, по-гречески огород, русское искажение — кипер)» (л. 19, об.), «ручная кадильница, кация» (л. 41, об.), «куколь, или наметка — черный покров на камилавке» (л. 39, об.). В окончательном тексте книги Зайцев вводит малопонятные слова, как правило, с комментарием или переводом: «конак (подворье)» (7, 80), «параклис (небольшая домовая церковь)» (7, 80). Все эти реалии были неизвестны и самому писателю. Например, описывая жене службу в Андреевском скиту (письмо от 14 мая), Зайцев не мог указать названия «стоячего кресла» (см.: 11, 40). Первому упоминанию этого предмета в книге «Афон» сопутствует разъяснение: «стасидии (высокие, узкие кресла с подлокотниками, где стоят монахи)» (7, 84). Один раз в записной книжке Зайцева упоминание заинтересовавшей вещи сопровождается рисунком: это зарисовка аналоя в виде четырех извивающихся стоячих змей (л. 24, об.). Его описание почти дословно воспроизведено в книге «Афон» (см.: 7, 115).

В центре очеркового цикла Зайцева — изображение греческих и русских монастырей, причем особенно проникновенно автор писал о русских обителях. Зайцев настойчиво подчеркивал их бедность и скромность, устремленность к духовному служению. Хотя автор уделил внимание монастырскому хозяйству в целом, но стремился преимущественно показать «духовное хозяйство» (службы, послушания, молитвы, колокольный звон и другие ритуалы). Возможно, поэтому в окончательный текст книги не вошло описание лесопилки и огорода в монастыре св. Пантелеймона (см.: л. 35−35, об.).

Иными в книге Зайцева предстают греческие монастыри: они богаче, «артистичнее» (выражение автора) и несут черты нерусского мира. Так, Лавра св. Афанасия в восприятии Зайцева — «Византия и Восток» (7, 114), Пантократор вызвал параллель с европейским Возрождением, поскольку сохранил фрески Панселина — «византийского Рафаэля» (7, 119), а Ватопед, освоивший блага современной цивилизации, по мнению Зайцева, «несет легкий налет запада» (7, 121).

В наибольшей степени Зайцева интересовали люди Афона. В книге афонские монахи нередко безымянны, но их имена можно восстановить благодаря дневнику и письмам. Например, карульский отшельник в письме назван о. Феодосием; фиваидский пустынник, напоминающий толстовского дядю Ерошку, в записной книжке выступает под именем о. Игнатия, а библиотекарь монастыря св. Пантелеймона о. В. там же назван полным именем — о. Виссарион.

Интереснейшие фрагменты в записной книжке — это зарисовки афонских типов. Некоторые записи перешли в окончательный текст почти дословно: например, портреты о. Ильи (ср.: 7, 135; зап.кн.: л. 22, об.) и о. Петра (ср.: 7, 136; зап.кн.: л. 21, об.), рассказы фондаричного о. Николая о монахах о. Ниле и о. Арсении (ср.: 7, 136−137; зап.кн.: л. 21−21, об.).

Нельзя не отметить реалистичность и конкретность портретных описаний в дневнике Зайцева. Сравнение исходных набросков с окончательным текстом очерка наглядно показывает направление художественной переработки непосредственных наблюдений. Например, из портрета молоденького о. Петра были исключены черты, приземляющие образ: «очень некрасивый», «слипшиеся волосенки» (см.: л. 20−20, об.). В других случаях были добавлены штрихи, возвышающие и идеализирующие облик инока. Например, пустынножитель о. Нил, стерегущий монастырский огород от диких кабанов, кладущий в день по тысяче поклонов и питающийся круглый год только камарней и гнилыми смоквами, в записной книжке был изображен следующим образом: «Вылезает старичок со слезящимися глазами Он очень тих, едва ворочает языком» (л. 20). В книге он уже предстает как «старик с воздушно-снеговым обрамлением лысого черепа покорный и несколько удивленный. Глаза его, ровно-выцветшие, с оттенком „вечности“ слегка слезились. Он опирался на высокую палку» (7, 133). Как видим, при создании образов афонских иноков автор шел по пути придания их облику иконописных черт. Но в большинстве случаев образы монахов индивидуализированы, обрисованы реалистично и психологически объемно.

Один из ярких примеров — рассказ о безымянном новофиваидском пустыннике (в записной книжке он назван о. Игнатием). Краткая запись в дневнике передает только общие черты его облика: «Заходим к о. Игнатию. Выходит очень высокий старик, борода с проседью, но очень бодрый, ведет к себе в домик О. Игнатий очень> словоохотлив, рассказывает горячо, с жаром, — свою биографию, свое обращение, события, помогшие ему. Говорит много, но отклоняется, рассказывает очень живо, хотя и [зачеркнуто: сбиваясь] несколько утомительно. Отдельные части рассказа весьма ярки. В общем впечатление очень хорошее» (л. 18, об. — 19). В книге «Афон» повествование о нем значительно расширено: пересказана биография о. Игнатия до пострижения, дана авторская оценка его личности, отшельник сравнивается с толстовским дядей Ерошкой и с самим Толстым (см.: 7, 131).

Изучая быт и поведение монахов, Зайцев стремился осмыслить сам феномен монашеской жизни. Писатель отметил, что она требует многих жертв, к которым человек современной цивилизации подчас оказывается не готов. Например, подвижническое служение требует отказа от элементарных удобств, обитатели монастырей — это «люди, долгие ночные часы выстаивающие на службах, ежедневно борющиеся со сном, усталостью, голодом» (7, 86). Дневниковая запись от 24 мая отразила неприятное впечатление от ночи, проведенной в скиту Новая Фиваида: «Ночь на „фондарике“. Блохи. В 6 ч. литургия. Маленькая церковь, поют очень плохо, хуже, чем где-либо на Афоне. Монахов мало. Все очень старые, и очень утомленные. Одеты очень бедно» (л. 19, об.). В окончательном тексте книги писатель переоценил поверхностные впечатления и переосмыслил представление об «убожестве» монашеского быта: «согбенные старички в рясах святой бедности» и «старческий, неголосистый хор» представлены там как воплощение исконно-русского «вечного духа монашеской Фиваиды» (7, 138).

Помимо физических трудностей монахов подстерегают моральные испытания, например, отказ от родственных связей. Записная книжка писателя сохранила интересную запись, не вошедшую в окончательный текст книги «Афон»: это история, рассказанная русским монахом, помощником библиотекаря о. Марком. Начало сцены в библиотеке почти дословно воспроизведено в книге (см.: 7, 140), но отсечен конец рассказа о том, как трудно человеку оторваться от своей семьи (см.: л. 44, об. — 45).

Стремясь как можно полнее постичь афонский мир, Зайцев, тем не менее, не смог преодолеть взгляд на него «со стороны». В письме к жене и дочери от 16 мая он писал: «Этот мир замечательный, мне все же не близок» (11, 44). Однако это признание было адресовано только родным; читателям же будущих очерков об Афоне Зайцев хотел показать картину монашеской жизни, очищенную от «случайных черт». Поэтому он не включил в книгу фрагменты и детали, приземляющие образ Афона — «Земного Удела Богоматери». Зайцев постарался проиллюстрировать главную мысль произведения: «Здесь самую жизнь обращают в священную поэму» (7, 97).

Подводя итоги, отметим следующее. Наличие сохранившихся документов — записной книжки (путевого дневника) и писем — позволяет отчасти восстановить творческую историю книги «Афон», процесс сбора материала, его последующей перекомпоновки и трансформации. Цикл очерков об Афоне — это не просто описание путешествия, а произведение с глубоким замыслом, содержащее исследование феномена православного монашества в Европе.

Примечания

• 1. Зайцев прибыл на Афон 12 мая, а записи в дневнике начаты 19 мая, то есть неделю спустя. Зато события предшествующей недели достаточно подробно и эмоционально изложены писателем в письмах к родным.
• 2. См.: Зайцев, Б. К. Письма к родным с Афона / Б. К. Зайцев, публ. Н. Б. Зайцевой — Соллогуб и А. К. Клементьева // Вестник русского христианского движения — Париж; Нью-Йорк; М., 1992. — № 164. — С. 189−216. Републикация: Зайцев, Б. К. Собр. соч.: в 11 т. Т. 11 / Б. К. Зайцев. — М., 2001. — С. 35−53.
• 3. РГАЛИ. Ф.1623, Оп.1. Ед. хр. 8. В дальнейшем ссылки на этот документ даются в тексте статьи в скобках, с указанием соответствующих листов.
• 4. Произведения писателя цитируются по изданию: Зайцев, Б. К. Собр. соч.: в 11 т. / Б. К. Зайцев. — М., 1999;2001. В скобках указываются том и страницы.