Особенности элеггии В.К. Тредиановского, А.П. Сумарокова, Г.Р. Державина

Первые опыты русской элегии появились у В. К. Тредиаковского, достаточно органично вписавшись в его эксперименты по созданию русской любовной лирики. Ему же принадлежит и первая классификация нового жанра: «Она есть, которая описывает особливо вещи плачевные и любовные жалобы. Элегия разделяется на Треническую и Эротическую. В Тренической описывается печаль и нещастие; а в Эротической любовь и все из нее воспоследствования».

Позже эту идею разовьет Н. Ф. Остолопов в своем «Словаре древней и новой поэзии». В то время как элегия «эротическая» связана лишь с любовной тематикой, пишет он, «треническая элегия отличается большим разнообразием мотивов: описывает печаль, болезнь и всякое несчастливое приключение». Если «наложить» эту классификацию на поэзию Тредиаковского, то станет очевидным, что он разрабатывал почти исключительно второй тип — «эротическую»:

Кто толь бедному подаст помощи мне руку? Кто и может облегчить, ах! сердечну муку?

Мягкосердыя на мя сын богини злится, Жесточайшим отчасу тот мне становится:

Неисцельно поразив в сердце мя стрелою, Непрестанною любви мучит, ах! бедою.

Сердце равныя ничье не имело страсти, Не впадало тем ничье в равные напасти:

Без надежды б чье когда лютый жар страдало?

Ах! невинное мое в лютость ту попало.

Прежестокая болезнь всяк час то съедает, Несравненная печаль как зверь лют терзает…

Второе рождение переживает элегия в творчестве А. П. Сумарокова. И хотя развивается она в основном в том же «эротическом» русле, идет значительное обогащение системы лирических мотивов и углубление, развитие самого лирического «я»:

Пронзенна грудь моя, и расточен весь ум.

О яростны часы! Жестокой время муки!

Я всем терзаюся, что в мысли ни беру.

Стерплю ли я удар должайшия разлуки, Когда зла смерть… И я, и я тогда умру.

Такою же сражусь, такою же судьбою, В несносной жалости страдая и стеня.

Умру, любезная, умру и я с тобою, Когда сокроешься ты вечно от меня.

«В болезни страждешь ты…».

Одним из интереснейших типов элегии, введенных Сумароковым в русскую поэзию, стала так блистательно в будущем развитая другими русскими поэтами «элегия творчества». В ней — глубоко личные раздумья поэта о себе и своем творчестве, о своем предназначении:

Страдай, прискорбный дух! Терзайся грудь моя!

Несчастливее всех людей на свете я!

Я счастья пышного сыскать себе не льстился И от рождения о нем не суетился;

Спокойствием души одним себе ласкал:

Не злата, не сребра, но муз одних искал.

Без провождения я к музам пробивался И сквозь дремучий лес к Парнасу прорывался.

Преодолел я труд, увидел Геликон;

Как рай, моим очам вообразился он.

Эдемским звал его я светлым вертоградом, А днесь тебя зову, Парнас, я мрачным адом;

Ты мука фурий мне, не муз ты мне игра.

О бедоносная, противная гора, Подпора моея немилосердой части, Источник и вина всея моей напасти, Плачевный вид очам и сердцу моему, Нанесший горести бесчисленны ему!

Несчастен был тот день, несчастнейша минута, Когда по строгости и гневу рока люта, Польстив утехою и славою себе, Ногою в первый раз коснулся я тебе.

Характер послесумароковской элегии постепенно начинает изменяться: в нее входят размышления и даже поучения, оттесняя собственно лирическое начало на второй план. К этой новой, «философско-нравоучительной», элегии принадлежат элегии М. М. Хераскова.

Если обратиться к классификации Тредиаковского-Остолопова, то, видимо, можно говорить о постепенной эволюции русской элегии от «эротического» к «треническому» типу:

Смертный в жизни представляет Зеркало тоски и бед;

Лишь родится он, рыдает, Так как скорбь предузнает.

Слезы юности всечасно, Без причины отрок льет:

Там учитель занапрасно.

Бедного младенца бьет.

Пылка юность повергает В пущия беды ево, Он любовниц избирае И не мыслит ничево.

Как возрос — другая лишность Кратка века часть займет:

Честь, богатство, слава, пышность Дух колеблет и мятет.

Старика всяк презирает;

Крепость жизни потеряв, Мучится он и страдает, Дряхл, задумчив и не здрав.

Мысль мы к мысли прибираем, Ищем щастья своево, Наконец все умираем, Вот родимся для чево.

М.М. Херасков «Станс г. Руссо».

В последней четверти XVIII столетия русская элегия выходит на новые горизонты — и связано это, прежде всего с именем Г. Р. Державина. Сохраняя приверженность жанру философской оды, Державин в том же духе пишет элегии. Более того, некоторые его произведения почти в равной степени могут быть отнесены и к жанру оды, и к жанру элегии. Прежде всего, это относится к знаменитой оде «На смерть князя А.И. Мещерского», на что уже обратили внимание исследователи". С философской одой ее связывает сама проблематика произведения, выходящая на уровень общечеловеческих и даже космических абстракций и обобщений:

Как в море льются, быстры воды, Так в вечность льются дни и годы;

Глотает царства алчна смерть.

Элегическое звучание придают ей прямое скорбно-патетическое обращение автора к умершему адресату и лирическая зарисовка в конце:

Как сон, как сладкая мечта, Исчезла и моя уж младость;

Не сильно нежит красота, Не столько восхищает радость, Не столько легкомыслен ум, Не столько я благополучен…

Если рассматривать слияние двух этих начал, философского и лирического, то, видимо, наиболее оправданным и обоснованным будет определение этой оды как «философская элегия»: лирическую линию, безусловно, нельзя считать малозначащей и второстепенной, но все же на первый план выступает именно философское начало, более того, через его призму и воспринимается начало лирическое.