Философская лирика Твардовского

Позднее творчество А. Твардовского, его стихи 50−60-х годов — одна из самых прекрасных страниц русской поэзии XX века. Достаточно сказать, что они выдерживают такое нелегкое для поэта соседство, как стихи А. Ахматовой, Б. Пастернака, а это под силу далеко не каждому, надо быть очень большим художником, чтобы не потеряться на таком фоне. Нельзя хотя бы кратко не сказать о том, что в эти годы поэт становится центральной фигурой всего прогрессивного, чем была богата литературная жизнь. Журнал «Новый мир», который редактировал А. Твардовский, так и вошел в историю литературы как «Новый мир» Твардовского.

Лирический герой его поздней поэзии — это прежде всего мудрый человек, размышляющий о жизни, о времени, например, в стихотворении «Некогда мне над собой измываться…», где главным спасением человека от беды становится труд, творчество. Над традиционной темой о поэте и поэзии раздумывает лирический герой А. Твардовского поздних лет во многих стихотворениях, например, в произведении 1959 года «Жить бы мне соловьем-одиночкой…» .

И все же главная, самая больная для поэта тема — тема исторической памяти, пронизывающая его лирику 1950;60-х годов. Это и память о погибших на войне. Им посвящено стихотворение, которое смело можно назвать одной из вершин русской лирики XX века:

" Я знаю, никакой моей вины.

В том, что другие не пришли с войны.

В том, что они, кто старше, кто моложе ;

Остались там и не о том же речь,.

Что я их мог, но не сумел сберечь…

Как неоднократно отмечено критиками, Твардовский первый из поэтов затронул тему ответственности живых перед павшими, той высокой ответственности, без которой жизнь вообще теряет свой смысл, ибо каково человеку переносить все невзгоды бытия, если знать, что потомки никак не оценят сделанное им и его поколением и не только предадут их забвению, но могут даже растоптать все их завоевания, как это, увы, не раз бывало за многовековую историю человечества…

За закрытым финалом стихотворения — целый мир человеческих переживаний, целая философия, которая могла сформироваться у людей, чье поколение видело столько страшных и жестоких испытаний, что каждый выживший ощущал это как чудо или награду, может быть, незаслуженную. Но особенно остро переживает поэт те этапы истории, которые перечеркнули жизнь его семьи, его родителей. В этом и позднее покаяние, и осознание личной вины, и высокое мужество художника. Этой теме посвящены такие произведения А. Твардовского, как поэма «По праву памяти», цикл стихов «Памяти матери». В этом цикле через судьбу матери человек передает судьбу целого поколения. Вековой уклад жизни оказывается разрушенным. Вместо привычного деревенского кладбища — неприютный погост в далеких краях, вместо переезда через реку, символа свадьбы, — «иные перевозы», когда людей с «земли родного края/ Вдаль спровадила пора». В поэме, написанной в 1966;69 годах и опубликованной впервые в нашей стране в 1987 году, поэт размышляет о судьбе своего отца, о трагедии тех, кто с самого рождения был отмечен как «младенец вражеских кровей», «кулацкий сынок». Эти размышления обретают философское звучание, и вся поэма звучит предостережением: «Кто прячет прошлое ревниво,/ Тот вряд ли с будущим в ладу…» Поэзия А. Твардовского — это искусство в самом высоком смысле слова. Она еще ждет подлинного прочтения и понимания.

Язык Твардовского при всей его кажущейся простоте — сложное явление. И проникнуть в эту сложную простоту нелегко. «Как будто современно бесхитростный, безыскусственный язык лирики Твардовского построен на самом деле очень хитро и искусно и тщательно скрывает большую творческую работу поэта над словом. Это по своему существу золотой сплав наиболее выразительных средств живого народного слова и самых дорогих ценностей русской художественной речи». Лирика Твардовского нуждается в «замедленном чтении», «чтобы за фасадом хорошо известных нам фактов современного русского языка не просмотреть полученные под пером поэта смысловые и стилистические приращения, их стилистическую новизну и свежесть». Источником образности в поэтическим языке Твардовского нередко становится хорошо известная пословица, поговорка, фразеологизм. Будучи важными деталями, в поэтическом арсенале Твардовского, эти единицы не выглядят в его стихах как иностилевые разговорные «цитаты». «По праву памяти живой …»: Материалы Первых Твардовских чтений. — Смоленск: Маджента, 2006, С. 45.

Они органично входят в лирическую строку, даже если речь в ней идет о самом высоком поэтическом предмете. Особая выразительность и одновременно экономия стихового пространства достигаются за счет структурной контаминации нескольких устойчивых языковых единиц. Так, в восклицании «Но, боже мой, и все-таки неправда, что жизнь с годами сходит вся на клин» немногословно и потому энергично отрицается семантика безысходности пословицы — «куда ни кинь — везде клин» (нет выхода из создавшегося положения) и фразеологизма «сойти на нет» (исчезнуть вовсе, до конца) Поэт использует стилистические контрасты, чтобы с их помощью выделить главное. В его стихах органично соединяются поэтические тропы и прозаизмы. Вот запоминающаяся характеристика ранней осени:

Еще земля с дернинкою сухой Не отдает нимало духом тленья, Хоть, наизнанку вывернув коренья, Ложиться под лопатой на покой.

Еще не время непогоди сонной, За сапогом не волочится грязь…

А глубоко философскую, по сути, зарисовку сосен, стонущих от ветра в больничном парке, поэт завершает строками, в которых не выглядят грубыми или неуместными ни разговорное слово «мычать», ни просторечное «психи»:

Еще они, былую вспомнив пору, Под ветром вдруг застонут, заскрипят, Торжественную песнь родного бора Затянут вразнобой и невпопад.

И оборвут, постанывая тихо, Как пьяные, мыча без голосов…

Но чуток сон сердечников и психов За окнами больничных корпусов.

Самые высокие рассуждения, самые возвышенные картины в стихах Твардовского отмечены скромностью, даже какой-то застенчивостью. Неизбежный, казалось бы, пафос, поэтическая торжественность — производные от жанра философской лирики незаметно устраняются легкой шутливостью, мудрой усмешкой человека, не боящегося самоиронии. Так, кажущаяся сентиментальность строк, насыщенных словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами:

На дне моей жизни, На самом донышке.

Захочется мне посидеть на солнышке, На теплом пенушке, Устраняется официально — деловитыми, почти протокольными фразеологизмами «подвести черту», «отметиться галочкой». Такой стилистический диссонанс придает легкую ироничность всему высказыванию, маскирует прорвавшуюся грусть и одновременно оттянет фольклорную основу начальных строк стихотворения.

Народная языковая стихия по-разному проявляется в каждом произведении Твардовского. Фольклорные традиции в его философской лирике ощущаются, например, в том, что в ней редко встречаются прямые номинации таких понятий, как старость или смерть. (Но все же встречаются: «Ты дура, смерть…») Глубоко национальный поэт помнит о традиционных табу, потому и прибегает к таким обычным эвфелизмам, как «человек в летах», «возраст пенсионный»; высокое «последний час» соседствует с иронически переосмысленным медицинским термином «летальный исход», превратившийся в «час летальный». Так, с помощью этого трансформированного термина и однокоренного слова «отлет» поэт обыгрывает библеизм «душа отлетела» в слегка озорных строках:

Хоть про сейчас, хоть про запас, Но делать так работу, Чтоб жить да жить, Но каждый час Готовым быть к отлету.

И не терзаться — ах да ох, Что, близкий или дальний,.

Он все равно тебя врасплох Застигнет, час летальный.

По словам многих людей, близко знавших Твардовского, он говорил, что о самом высоком, даже о трагичном надо писать спокойно, не надрываясь, не надсаживаясь, не вставая на цыпочки, не вытягиваясь даже перед смертью. Поэтому его поэтические рассуждения о жизни и смерти нередко закачиваются шутливыми строчками, например такой:

Аминь! Спокойно ставь печать…

В этой фразе намеренно сочетаются церковное «Аминь» и канцелярское «ставь печать». В таком отношении к смерти демонстрируются не безрассудство, не показное, граничащее с глупостью, ухарство, не бесшабашность, не шутовство, а повторяется запечатленное в фольклоре и подтверждающее всем жизненным укладом народа отношение к «безносой», к неумолимой «старухе с косой».

О старости, о жизни и смерти, о смысле бытия поэт рассуждал без позерства, без желанного нытья, а просто, мудро, мужественно. Поэзия Твардовского приблизила к человеку темы, проблемы, образы классической философской лирики, ничуть не обеднив ее содержания, не превратив высокое поэтическое обобщение в прозаическое бытописательство. Следуя традициям русской классической литературы, обращаясь к народному опыту, закрепленному в метком слове, наш современник А. Т. Твардовский выполнил высокое предназначение поэта: в своих стихах он сумел.

Так со своей управится судьбой, Чтоб в ней себя нашла судьба любая И чью-то душу отпустила боль.

Путь Твардовского — лирика не был триумфальным. На протяжении тридцати лет своей творческой деятельности, при неуклонном росте своего мастерства поэт, наряду с созданием шедевров, бывало, опускался до среднего (а случалось — и ниже) уровня, но он шел по своей стезе с редким упорством, работал над словом неутомимо и долго, познал и муки, и радость творчества, знал спады и подъемы, мучительные сомнения и — на четвертом десятке своей писательской жизни достиг того высокого поэтического искусства, каким отмечена его лирика 60-х годов.