Бессонница как одна из разновидностей онирического аспекта: глава «Кокаин»

В еще одну группу, которую целесообразно рассмотреть в рамках онирического аспекта, входят все случаи упоминания бессонницы. В. Тюпа предлагает рассматривать бессонницу как «бытие в отсутствие смерти», противопоставляя ее «временной смерти» сна Тюпа В. И. Мотивема бессонницы в русской поэзии // Пушкин и сны. Сны в фольклоре, искусстве и жизни человека. Сб. статей. СПб.: Пушкинский проспект, 2004. С. 60. Действительно, сон и бессонница составляют оппозицию, но в то же время в «Романе с кокаином» бессонница также является элементом онирической поэтики, так как она наступает уже после того, как Масленников пристрастился к кокаину. В тексте состояние бессонницы упомянуто два раза: первый — когда мать выгоняет Масленникова из дома, второй — когда Масленникову, которого доставили в госпиталь в конце романа, доктор ставит диагноз «хроническая бессонница», связывая расстройство с «хроническим отравлением кокаином».

В связи с этим необходимо непосредственно сфокусировать внимание на состоянии наркотического опьянения, впервые репрезентируемого в главе «Кокаин»: принятие кокаина происходит поздним вечером и, соответственно, вызывает состояние «намеренной» бессонницы. Причина, которой Масленников сам себе объяснял желание попробовать наркотик, является то, что он находился в тоске, и «совершенно не знал», что ему «с собою делать и куда бы пойти» Агеев М. Указ. Соч. С. 118.; примечательно, что сюжетно первая встреча с кокаином следует сразу после последнего письма Сони, в котором она объявляет о расставании. Таким образом, кокаин в контексте произведения становится новой «связью» Масленникова, замещает образ возлюбленной, на что мы уже указывали в первой части нашего исследования.

Важно также отметить, что Масленникова вводит в компанию, в которой происходит принятие наркотика, некий Зандер — эпизодический персонаж романа. Если мы вспомним наш тезис, в котором декларируется то, что топос гимназии очень важен для всего произведения, то мы должны отметить, что Зандер, персонаж, с которым Масленников знакомится в университете, является «чужим», так как не является одноклассником главного героя. Несмотря на то, что Масленников закончил школу, круг его знакомств все еще ограничивается теми, с кем он общался в гимназии: Егоровым, Штейном, Буркевицем. Таким образом, это первый новый знакомый Масленникова, не считая Сони (которую, однако, нельзя включить в разряд «чужой», поскольку характер любовной связи оправдывает модель другого — того, кто «не я»), поэтому весьма символично, что именно он становится своеобразным проводником в мир наркотического дурмана.

Один из вопросов, которым мы задавались в начале этого раздела, это вопрос о границах онирического текста в «Романе с кокаином». Отвечая на него, отметим, что любая попытка рассмотреть границы наркотического опьянения как «текста в тексте» неизбежно закончивается неудачей: мы можем определить границы только наркотического состояния героя, репрезентированного в главе «Кокаин», ведь вполне вероятно, что все записки Масленникова, «хронического кокаиниста», были созданы именно в момент наркотического опьянения, поскольку, как нами было отмечено в первой главе, он, вероятнее всего, начинает их уже после того, как пристрастился к наркотику, желая зафиксировать свою «историю болезни». Таким образом, мы можем предполагать, что ретроспективный характер произведения намекает на то, что повествование происходит в онирической реальности, поскольку оно ведется от лица Вадима Масленникова, хронического кокаиниста.

Тем не менее, мы можем описать онирический текст четвертой части главы «Кокаин», в которой, собственно, и фиксируется состояние измененного сознания. Первое, что обращает на себя внимание, это смена темпоральной модели. Тогда как при анализе сновидений нами было обнаружено, что художественное время снов вписывается в общую структуру художественного времени романа, и потому точное определение того, что перед нами необъявленный сон, возможно только после пробуждения героя, то здесь, напротив, нарративная структура контрастирует с текстом произведения, с одной стороны, за счет введения глаголов настоящего времени, в то время как мы уже указывали, что повествование ретроспективно, то есть ведется в прошедшем времени. С другой стороны, отмечается ретардация художественного времени: действие расщепляется, замедляется, что свидетельствует о состоянии измененного сознания, а большое количество нераспространенных предложений коррелирует с погружением в наркотическое опьянение, характеризующееся сложностью и запозданием оценки своих ощущений.

Состояние наркотического опьянения Масленникова выражается лексемой напряжение и иными со схожим значением (сжатость, тяжесть и так далее): «Только теперь я ловлю себя на том, как напряжено мое тело желудочные мускулы неприятно напряжены. Помимо воли я сижу в этом удобном мягком кресле в такой натянутой напряженности…» Агеев М. Указ. соч. С. 133. Важно отметить, что здесь делается акцент на физиологических ощущениях, частях тела, как будто они стали существовать отдельно от героя, нарушается целостность тела, теряется контроль, что синтаксически демонстрируется через частое повторение противительных союзов: «Я опускаюсь на спинку кресла, но это не помогает Я пытаюсь вздохнуть, но настолько шибко весь я натянут хочу сдвинуться, но тело пугливо, мерзло, сковано» Агеев М. Указ. соч. С. 134. и так далее.

Кроме того, одним из признаков действия кокаина становится ощущение холода, или озноб, который после того, как эффект наркотика заканчивается, сменяется «пустотой и тяжестью». Семантически такая картина имитирует состояние игры, а точнее «волшебного» испытания См. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки [4-е изд.]. М.: Лабиринт, 2000. 318 с.: герой сначала «входит» в волшебное пространство, в котором его символическим проводником-«помощником» становится Зандер, проходит несколько стадий своего «путешествия"-опьянения, каждая из которых характеризуется изменением в психофизиологическом состоянии героя, и возвращается в «исходный локус» — состояние трезвости, однако не без приобретенного опыта, свидетельством которого можно считать абстинентный синдром. Актуализируют такую игровую модель образ театра, возникающий в конце части («все твои слова это театр, все это только театр» Агеев М. Указ. соч. С. 142.) и игра в карты, которые в конце, когда приятели Масленникова уходят, лежат рубашками вверх, символизируя конец игры, то есть прекращение действия наркотика.

В текст также вводится тема экстаза, через актуализацию оппозиции «верх» / «низ». А. Жолковский в статье «Экстатические мотивы Пастернака в свете его личной мифологии» отмечал, что тема экстаза у Б. Пастернака сопрягается с такими мотивами, как вставание, переполнение, преображение и низвергание Жолковский А. К. Экстатические мотивы Пастернака в свете его личной мифологии // Блуждающие сны [3-е изд.]. СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. С. 252.. Все эти мотивы можно найти и в рассматриваемом нами онирическом тексте, который отмечен мотивом преображения: смена темпоральной модели, семантическая структура, отсылающая к игре, перенос акцента с внутренних размышлений главного героя на физиологические ощущения свидетельствуют о том, что, действительно, реальность изменяется под действием кокаина: «…я напрягаю свое сознание, заставляя его наблюдать за изменениями в моих ощущениях» Агеев М. Указ. соч. С. 132.

Что касается таких мотивов, как вставание, переполнение и низвергание, то они включаются во взаимосвязанную цепь: мотив переполнения, маркер начала действия наркотика, сменяется вставанием как высшей точкой кокаинового опьянения, которое, в свою очередь, сменяется низверганием, символизирующим ослабевание действия кокаина:

Сначала следует переполнение: «Я разваливаюсь в кресле», затем вставание: «…радость моя, а вместе с ней сознание исключительности моей личности, все больше крепнет и растет» и наконец, низвергание: «Я отворачиваю, опускаю глаза это боязнь унижения, позора и еще чего-то совсем ужасного, что в них сейчас открыто».

Такой процесс повторяется в тексте неоднократно, имитируя неоднородность наркотического влияния: после низвергания снова следует переполнение: «…изнываю от восторга», сменяющееся вставанием: «но и раздражение это безмолвное, глубоко нутряное, ничем не разрядимое и потому все растущее…», которое оканчивается низверганием: «гибельное схождение по лестнице» — и так далее.

Как видно из примеров, мотив вставания не всегда соответствует приятной эйфории, тогда как мотив низвергания всегда свидетельствует об отхождения от «нормы» наркотического опьянения, прекращении действия наркотика.

Внутри этого текста появляется вставка, весьма похожая на галлюцинацию, однако это определение герой отвергает («я вижу этих людей не вне, а внутри себя»), соответственно, мы можем сделать вывод, что такого рода фантасмагория возникла вследствие интенсивного мыслительного процесса, активизированного наркотиком. Состояние измененного сознания позволяет Масленникову не просто мысленно рисовать в своем сознании картину, но и визуализировать ее. Это состояние можно было бы сравнить со сном, но между ними есть важное различие: сон — это область бессознательного, тогда как такое состояние, напротив, порождается рациональным мыслительным процессом. Следовательно, мы можем рассматривать это состояние в качестве ониризма. В ониризме Масленников представляет себя профессором, вокруг него студенты, слушающие его лекцию, — «все какие-то странные: косые, кривые, безносые, волосатые, бородатые». Такой контраст между Масленниковым-профессором и его окружением, безусловно, иллюстрирует наркотическое состояние Масленникова в условной стадии «вставания», или эйфорической кульминации, когда герой воспринимает себя как идеальное «я», возвышается над окружающими, которые становятся для него «маленькими бедными людишками». Масленников рассуждает об абсурдности спорта, он уверен, что спортивные достижения являются не более, чем восторгом по ничтожному поводу — тому, что «ляжки у Ивана Цыбулькина здоровее, чем у Ганса Мюллера» Агеев М. Указ. соч. С. 140. Интересно, что в этой сцене Масленников отвергает спорт — символ физического здоровья, являясь при этом не вполне «здоровым» (трезвый — контекстный синоним данного определения) из-за употребления наркотика, при этом суждения героя аудитория принимает аплодисментами. Ониризм явно высвечивает вечное ощущение психологического дискомфорта Масленникова, считающего, что он не такой, как все, «иной», так как возвыситься в данной сцене он может только над теми, кто физически ущербен. Таким образом, наркотический экстаз становится тем средством, которое временно помогает герою увидеть себя как идеального человека, но в то же время оно демонстрирует и подсознательную неспособность быть равным кому-либо из своего окружения, пусть и в данном случае такая модель неравенства является «от обратной».

Несмотря на наркотическое помутнение рассудка, Масленникова едва ли можно назвать нанедежным рассказчиком — напротив, кокаин усиливает рефлексию героя, побуждает анализировать собственное «я» и отстраняться от своей личности, помогая создавать свои записки, то есть побуждает к творчеству. Здесь творчество, сближаясь с наркотической эйфорией, становится синонимом падения в бездну, которая и открывает бытийные истины, и пророчит скорую гибель.

Итак, желая забыть о своей раздвоенности, Масленников начинает употреблять кокаин, воспринимая наркотик как лекарство, которое поможет излечить его от постоянных колебаний. Однако кокаин, напротив, не спасает героя, но переводит его раздвоенность в латентную форму: он по-прежнему противопоставляет «жалкую оболочку» «тихо буйствующему ликованию», которое приносит наркотик, не имея возможности воспринимать в себе одинаково и физическое, и духовное. Раздвоенность, вопреки ожиданиям героя, стремящегося к целостности, — абсолютное свойство кокаина, который становится единственным «понимающим» спутником Масленникова, заставляя его снова и снова переживать «взлеты» при погружения в наркотическое забытье — и падения при ослаблении действия наркотика, погружение в «инобытие» — и болезненное возвращение в несовершенную реальность.