По выбору

Не нащупывающее этого парадокса массовое сознание использует все более и более фетишизированный язык, когда оно самое (сознание) среднестатистического субъекта культуры превращается в пристанище и кладбище мифов, а затем и в мусорную кучу совершенно стихийным путем наваленного мифологизированного материала, в которой субъект современного «масскульта» теряет уже всяческие ориентиры, ценности и цели. Подчиненные власти процедуры идеологического реферирования и означивания деформируют языковые конструкции и формы, наделяя их той силой воздействия, которой, в рамках мифологического дискурса, обладают реальные вещи и явления, описываемые ими в рамках мифологем.

Результат этого поистине жуток: семантика такого языка инвертируется, становясь подобной семантике паремий с той только разницей, что паремии формируются в естественном языке естественным же путем, а здесь весь язык превращается в набор семантически-инверсных артефактов, формируемых в рамках процедур репрезентации навязываемых свыше мифологем, сменяющих одна другую. Инверсия генерализуется, и весь язык превращается в одну гигантскую causa sui мифа, в бесконечный набор красивых упаковок, внутри которых не оказывается никакого подлинного культурного содержания. Оставаясь средством мифологической коммуникации, язык перестает быть языком, а культура перестает быть культурой, становясь суррогатом самой себя, и — никто этого не замечает!

Вблизи от феномена «семиологического парадокса» внутри современного «масскульта» возникает феномен товарного фетишизма, когда сами вещи и явления начинают претендовать на «рациональность» и наделенность смыслом в том случае, если этот смысл непротиворечиво коннотируется с псевдорациональностью «масскульта».

Последний предстает в «Мифологиях» самым впечатляющим и самым чудовищным итогом многочисленных процессов мифологизации современного массового сознания, формы которого в наиболее общем, стихийном, примитивном виде интегрирует претендующий на собственную значимость «масскульт», в рамках которого организованные «утечки информации», провокации, слухи и сплетни становятся акторами этой псевдокультурной динамики и приобретают для обывателя почти сакральное содержание (см. выше «Пеномоющие средства»). Тот карнавал, о котором когда-то с блеском писал Бахтин, становится гомогенным, исчерпывающим и самодостаточным содержанием «масскульта», поскольку сам формирует целый ряд неописуемо примитивных бинарных оппозиций («модно — не модно», «твое — не твое», «наши — не наши», «респектабельно — профанно», «прогрессивно — отстало» и т. п.) и в красивых, ярких, блестящих упаковках подсовывает их ничего не подозревающему и оболваненному сознанию массового обывателя в уже перевернутом виде…