Интеллектуальный лик нового времени: Запад и Россия

Актуальность темы

исследования. Наряду с природой историяпробный камень диалектики. Философы не «придумывали», а открывали диалектические законы и категории в характере и содержании исторического времени — прежде всего, как сложную систему опосредований, противоречивую, неоднозначную связь между целью, средством и результатом человеческих действий и поступков, а то и прямое несовпадение, расхождение между ними. Шёл в комнату — попал в другую: такое бывает не только с персонажами комедии, но порой и с целыми странами и народами, а то и с родом человеческим в целом. Если правда, что люди и авторы, и актеры собственной драмы, то следует признать: именно от авторства они в большинстве своем склонны отказаться. Слишком велика ответственность за плохо написанный сценарий — лучше приписать его силам сверхъестественным, от нашей воли не зависящим.

Но интуиция великих философов XVII века говорила об ином — о том, что мышление так же универсально, как и протяженность (Декарт), что оно есть вечный атрибут субстанции (Спиноза), что оно вездесуще, как вездесущи его атомарные субстанции (Лейбниц), о том, что носитель и творец мысли — человек («мыслящий тростник» Паскаля). Последующие столетия (XVIII — XX) воздвигли, развили на предпосылках рационализма комплекс наук о мышлении (логику, психологию, эвристику и др.) В то же время сегодня нельзя не видеть, что классический рационализм Декарта — Гегеля односто-ронен и требует серьёзных корректив, особенно в свете открытия философами и психологами XIX — XX вв. феномена бессознательного. (Без этого открытия история последних столетий была бы совершенно не объяснимой).

Но и в XVIII веке просветители, говоря о массах своих современников, с горечью сокрушались, самостоятельно мыслить и ориентироваться в мире не может. Слепо веря «толпе», они даже не осознают этого. Такое состояние души философы-рационалисты называют «неясным», «смутным», противопоставляя ему — и в науке, и в нормах жизни — ясную и отчетливую мысль, свободную от всех форм конформизма.

Рационалисты-просветители XVIII века как бы нарочно не замечали парадоксальности своих суждений. Чернь (необразованное большинство их современников) не мыслит, в то время как камень — мыслит! (Ведь мышление — всеобщее свойство мирозданья). Для докантовской (докритической) философии такое противоречие было в принципе неразрешимо, потому что мыслящее существо философами XVII—XVIII вв.еков (от Бэкона до Юма) рассматривалось только как отдельный, изолированный субъект, с более или менее развитыми — индивидуальными свойствами.

Классическая немецкая философия — и в этом её мировое значение — не умаляла и не снимала роли мыслящего индивида в культуре и обществе. Но центр тяжести проблемы она перенесла с индивидуального сознания на сознание родовое, трансцендентальное, на социальный мир, историческую эпоху. Сама философия, говорит Гегель, есть эпоха, схваченная в мысли.(28) Каждый исторический период, как бы добавлял к сказанному Стендаль, имеет своих героев, своих безумцев и своих гениев. У каждого из них свои прозрения и свои роковые ошибки.

Мыслит эпоха, время, родовое сознание. Мыслящий индивид всегда стоял и сегодня стоит в сложных отношениях к своим современникам. Чаще всего он как бы был «гостем из будущего» (но иногда и «гостем из прошлого», реакционером). Тем, кто шел впереди, было особенно трудно. Что такое «горе от ума», известно не только из книг. Сократ и Галилей, Джордано Бруно и Николай Вавилов — их судьбы, как и судьба сотен и тысяч подвижников, борцов за свободу мысли, хорошо известна. Их судило и погубило современное им общество. И их же прославили потомки. Хотя слова «диссиденты» и «инакомыслящие» из современного политического лексикона, но и те, и другие — давние герои истории.

Инакомыслие", естественно, полагало, что есть и мышление «правильное», общепринятое, ортодоксальное. Средневековых еретиков сжигали. Со временем их сменили «ревизионисты», «оппортунисты», «левые» и «правые» уклонисты — тягчайшие преступники в глазах властей. (Но чаще всего сама власть и была преступной).

Каждое определение есть ограничение. И мы ограничиваем поле своего исследования: во времени — последними четырьмя веками, в пространствеЗападной Европой и Россией. Такой выбор не случаен именно в это время и на этой территории планеты произошли величайшие события, потрясения, определившие лик современного человечества.

Европейский Запад, даже в тяжелейших условиях идеологического диктата светской и церковной власти, совершил невиданную, беспрецедентную мутацию, изобрел новый, нетрадиционный способ и образ жизни, сотворил современную буржуазно-капиталистическую цивилизацию. Запад Нового времени — прямой и законный наследник древних цивилизаций восточного Средиземноморья, где важнейшую роль играла личная инициатива свободного человека, готового на риск и на ответственность за него. В то же время за промышленный переворот в Европе её жителям (а потом и не только им) пришлось заплатить высокую цену, и это тоже должно лечь на чашу весов истории — при решении вопроса о разумности и неразумии человеческого выбора, о «норме» и «патологии» исторических новообразований. Сама жизнь в Новое время рождает рационализм — не только как феномен философской рефлексии, но как особый способ человеческого бытия и сознанья, с его собственными проблемами:

— разумен ли «массовый» человек? Разумно ли массовое сознание? Или бремя страстей человеческих сильнее всех доводов рассудка?

— абсолютна ли противоположность разумности и неразумия в делах и помыслах человеческих? Или это относительные, исторически-преходящие противоположности?

Новая, буржуазно-капиталистическая эпоха смотрит на предшествующее ей время (на средневековье) как на сплошную полосу диких ошибок и заблуждений. Но самые смелые мыслители XVII-XVTII веков, поборники Разума, не обольщались своими современниками. Элитный слой научно-философского сознания слишком высоко вознесен над обыденностью жизни. Это была, конечно, не вина, а беда науки, ее «ахиллесова пята», удобная мишень для иррационалистической критики казалось бы, победившего рационализма. Копья для удара по рационализму и оптимизму Декарта и Гегеля уже готовились Шопенгауэром, Кьеркегором, Ницше.

Философы — и рационалисты, и их оппоненты —. чутко вслушивались в многоголосье времени. Как и искусство, философия рисовала интеллектуальный и эстетический портрет очень сложной, противоречивой эпохи. Вряд ли одна, единственная философская, мировоззренческая система обладала монополией на истину. Каждая значительная идея и каждый оригинальный, самостоятельно мыслящий философ выражали и отражали грань, момент истины. Полифония мысли — её естественное состояние для цивилизованного общества. XX век свидетельствует: нет ничего опаснее «нового средневековья», запрета на свободу мысли, откуда бы этот запрет ни исходил — от церкви, государства или политической партии. сударства или политической партии.

Философия свободы возможна лишь там, где есть свобода философии. (То же и в других, высоких сферах творчества). А в психологии масс? Тоталитарная власть давно (со времен Макиавелли, если не раньше) осознала важность умелого управления «толпой», удержания её в узде — вспомним «вождей», от Цезаря до Мао. Но только в наше время, в наш век трудами великих ученых и философов создано, разработано учение об архетипах коллективного бессознательного. На наш взгляд, это учение о гуманитарном знании должно занять столь же фундаментальное положение, как теории Эйнштейна и Планка в современном естествознании.

В массовом, неотрефлексированом сознании «витает» подлинный дух народа, дух времени. Массовое сознание — повелительно. Оно побуждает. Его психологический компонент — вера, без чего не было бы и не могло быть человеческой субъективности, человеческого отношения к миру. Без веры человеческая жизнь была бы бессмысленной и бесцельной, у людей не было бы надежды, а, следовательно, будущего.

Философская антропология, начиная с Канта, говорит нам: человек изначально зол. Это потому, развивает кантовский постулат Шопенгауэр, что воля человека есть осколок мировой воли, мирового зла. Воля сильней интеллекта. Это и заставляет человека поступать худшим образом, хотя есть и гораздо лучший выход из положения, и он для стороннего взгляда почти очевиден. Вопреки тому, что думали по этому поводу просветители, прямого соответствия между знанием и действием нет. Вопреки Сократу добродетель не следует из знания. Напротив, человек любит знание потому, что он любит добро, а деятельность вызывает потребность в обретении новых знаний.

На каждого мудреца довольно простоты. В духовном мире человека и человечества интеллектуальная составляющая — лишь одна из слагаемых культуры. Сам по себе ум (интеллект) может быть и злым, холодным и даже преступным. Или очень самонадеянным, каким был разум Просвещения, мнивший, что ему теперь раз и навсегда открылся прямой и надежный путь к совершенному, справедливому общественному строю. Говорят, что из истории люди не извлекают уроков. Думается, что это все же не так. Если речь идет о массах, то они такой урок извлекают, но опыт истории откладывается у них не на рефлексивном уровне сознания, а на уровне эмоциональной памяти, в форме инстинкта. С этим не могут не считаться даже профессиональные политики и дипломаты, один неосторожный шаг которых мог бы стать роковым для человечества. Инстинкт самосохранения — древний инстинкт, могущественное изобретение природы.

Инстинкт, сам по себе, сегодня недостаточен, чтобы найти правильное, всесторонне взвешенное решение мировых проблем, и здесь не должно быть ни стандартов, ни шаблонов. Но инстинкт (бессознательное) — хороший «стоп-кран», надежный механизм для экстренного торможения локомотива истории. Им пользуются, когда нужно остановить состав, не дать ему сойти с рельс и полететь в пропасть. Такой опыт люди в своей памяти все же хранят, не осознавая этого.

Европейский человек — не созерцатель, а деятель. Природа для негоне храм, а мастерская, а сам человек в ней работник.

В Новое время изменять мир призывают нас философы и ученые, инженеры и мореплаватели, писатели-фантасты и даже отцы-священнослужители (последние говорят об изменении духовной организации человека). «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — вот наша задача» — выдающиеся садовод и селекционер прекрасно выразили доминанту, максиму своего времени. Под этой максимой могли бы подписаться Николай Федоров и Константин Циолковский, Карл Маркс и все герои Жюль Верна — от Робура — завоевателя до капитана Гранта. Советские пионеры и школьники, как и их ровесники в Европе и Америке, мечтали покорять природу. Академик Вернадский не без гордости, однако, с чувством огромной ответственности признавал, что в XX веке человек становится самой мощной геологической силой планеты.(21).

В этом направлении работала, прежде всего, инженерная мысль, работали изобретатели. И работали столь стремительно и успешно, что мир вещей, нужных и ненужных, захламили, отравили биосферу. Успех в достижении частных, ближайших целей обессмысливался сопутствием факторов, способных погубить и природу и человека в ней. Разум оборачивался неразумием, рациональность — абсурдом, покорение природы — пробуждением в ней сил, не подвластных контролю тех, кто их вызвал. Так же, но в еще более острой и драматической форме обернулась к десяткам и сотням миллионов людей работа разума по социальному переустройству мира. Разум XVIII века во имя равенства, свободы и братства вызвал к жизни топор — главное орудие, на котором держалась основная твердыня тысячелетнего неразумия средних веков. (Хотя гильотину и кровь якобинцы в расчет не брали, как деталь, видимо, для них не важную). В XX веке русская революция и строительство коммунизма творились, тем более, «по науке», т. е. по предначертаниям разума. Не будем спорить: марксизм действительно вырос на столбовой дороге мировой культуры. Тем печальней сегодняшние разочарования в нем. Печальней и для марксизма и для его лона — культуры Запада, по преимуществу — культуры сциентистской, культуры «закрытого общества» (К. Поп-пер). Марксизм впитал в себя, сконцентрировал в себе громадный интеллектуальный запас, освободив себя лишь от одной «мелочи»: от сострадания к отдельному человеку, от любви к ближнему и «дальнему». Единственным и универсальным средством перекройки и переделки мира марксизм — и здесь он неоригинален — избрал НАСИЛИЕ, как средство самое простое и естественное.

Тех, кто от такого средства отказывался, считали утопистами и даже «юродивыми», т. е. людьми явно неразумными. А кто же разумен? Неужто те, кто готов истребить половину человечества во имя торжества своих отвлеченных доктрин и идеалов? Кто по-настоящему мудр: тот, кто сострадал детской слезинке или тот, кто призывал превратить войну империалистическую в войну гражданскую, т. е. в войну братоубийственную? Сегодня, на заре XXI века, разум и неразумие должны, наконец, найти для себя истинных адресатов! Это и есть переоценка ценностей, требующая больших усилий души. Но душа — обязана трудиться!

Труд души — это нечто большее, чем труд холодного, отвлеченного ума, не согретого человеческим сердцем, человеческим сочувствием. (Такой ум Достоевский называл «эвклидовым»). В русской философии Всеединства односторонность абстрактной мысли снимается идеалом цельного знания, объединяющего в себе опыт (науку), умозрение (философию) и веру (переживание человеком своей сопричастности к Абсолюту). Лишь синтез, цело-купность душевных свойств, способностей нашей души могут быть надежным путеводителем к истине и объективным измерением и интеллектуально-нравственной атмосферы общества.

Степень научной разработанности проблемы. Многоплановости проблемы соответствует и многообразие научных направлений исследований, проводимых учеными-обществоведами на протяжении XIX—XX вв.еков.

Остается задача обобщения, синтеза теорий, репрезентирующих Новое время, позволяющих составить его портрет, восстановить его облик как некоего креативного начала, интеллектуального импульса. В то же время остается и другая проблема — проследить диалектику логического и исторического на отрезке истории, наиболее богатом, насыщенном сложным и противоречивым содержанием, конфликтами и антагонизмами, но вместе с тем и вселяющим реальные надежды на созидательные способности разума, при этом необходимым остается соотнесения одного и другого, поэтому философские теории Нового времени представляют для нас и определенный (реальный, базовый) уровень разработки проблемы, ее осознания, рефлексии, и сам исходный идейный материал (источник), подлежащий анализу.

Великие философы Нового времени, вдохновленные рационалистическим духом эпохи, выступали как глашатаи ее, как наиболее глубокие выразители своего века. Философы не «придумывали», а открывали диалектические законы и категории в характере и содержании исторического временипрежде всего, как сложную систему опосредований, противоречивую, неоднозначную связь между целью, средством и результатом человеческих действии и поступков, а то и прямое несовпадение, расхождение между ними. Интуиция великих рационалистов XVII века говорила о том, что мышление так же универсально, как и протяженность (Декарт), что оно есть вечный атрибут субстанции (Спиноза), что оно вездесуще, как вездесущи его атомарные субстанции (Лейбниц), о том, что носитель и творец мысли, напротив, зыбок и хрупок («мыслящий тростник» Паскаля). Но мыслящий ли? Просветители XVII века в этом сомневались. Вольтер и Дидро были о массах своего времени невысокого мнения. Массы не мыслят, а слепо доверяют «толпе», не осознавая этого. Рационалисты в своем недоверии «толпе» переходили всякие границы. «Чернь» не мыслит, а камень мыслит?! (В XVII—XVIII вв.еках в философии были широко распространены представления и идеи гилозоизма). Для докантовской (докритической) философии такое противоречие было неустранимо, потому что мыслящее существо философами XVII—XVIII вв.еков (от Бэкона до Юма) рассматривалось только как отдельный, изолированный субъект, с более или менее развитыми индивидуальными свойствами. Сама жизнь в Новое время рождает рационализм — не только как феномен философской рефлексии, но как особый способ человеческого бытия и сознанья, с его собственными проблемами:

— разумен ли «массовый» человек? Разумно ли массовое сознание? Или бремя страстей человеческих сильнее всех доводов рассудка?

— абсолютна ли противоположность разумности и неразумия в делах и помыслах человеческих? Или это относительные, исторически-преходящие противоположности?

Новая, буржуазно-капиталистическая эпоха смотрит на предшествующее ей время (на средневековье) как на сплошную полосу диких ошибок и заблуждений. Но самые смелые мыслители XVII—XVIII вв.еков, поборники Разума, не обольщались своими современниками. Элитный слой научно-философского сознания слишком высоко вознесен над обыденностью жизни. Это была, конечно, не вина, а беда науки, ее «ахиллесова пята», удобная мишень для иррационалистической критики, казалось бы, победившего рационализма. Копья для удара по рационализму и оптимизму Декарта и Гегеля уже готовилась Шопенгауэром, Кьеркегором, Ницше. Философы — и рационалисты, и их оппоненты — чутко вслушивались в многоголосье времени. Как и искусство, философия рисовала интеллектуальный и эстетический портрет очень сложной, противоречивой эпохи. Вряд ли одна, единственная философская, мировоззренческая система обладала монополией на истину. Каждая значительная идея и каждый оригинальный, самостоятельно мыслящий философ выражали и отражали грань, момент истины. Полифония мысли — её естественное состояние для цивилизованного общества. XX век свидетельствует: нет ничего опаснее «нового средневековья», запрета на свободу мысли, откуда бы этот запрет ни исходил — от церкви, государства или политической партии.

В духовном мире человека и человечества интеллектуальная составляющая — лишь одна из слагаемых культуры. Сам по себе ум (интеллект) может быть и злым, холодным и даже преступным. Или очень самонадеянным, каким был разум Просвещения, мнивший, что ему теперь раз и навсегда открылся прямой и надежный путь к совершенному, справедливому общественному строю. Говорят, что из истории люди не извлекают уроков. Думается, что это все же не так. Если речь идет о массах, то они такой урок извлекают, но опыт истории откладывается у них не на рефлексивном уровне сознания, а на уровне эмоциональной памяти, в форме инстинкта. С этим не могут не считаться даже профессиональные политики и дипломаты, один неосторожный шаг которых мог бы стать роковым для человечества. Инстинкт самосохранения — древний инстинкт, могущественное изобретение природы. Инстинкт, сам по себе, недостаточен, чтобы найти правильное, всесторонне взвешенное решение мировых проблем, и здесь не должно быть ни стандартов, ни шаблонов. Но инстинкт (бессознательное) — хороший «стоп-кран», надежный механизм для экстренного торможения локомотива истории. Им пользуются, когда нужно остановить состав, не дать ему сойти с рельс и полететь в пропасть. Такой опыт люди в своей памяти все же хранят, не осознавая этого.

Учитывая приведенные соображения, мы можем сказать, что тема -«интеллектуальный лик» (портрет) эпохи — «подсказана» автору Гегелем, гегелевской «Феноменологией духа». В этом гениальном произведении поставлен вопрос о «переплавке» массового сознания в философское. Гегель охватил своим взглядом огромный пласт исторического времени — от античности до Французской революции. Но со времени написания «Феноменологии» прошло два века. И каких века! Величайшие надежды и величайшие тревоги людей не знают себе равных в истории. Но у диссертанта есть и концептуальные расхождения с автором «Феноменологии». Пережив трагедию последних веков, вряд ли наш современник примет гегелевский оптимизм. Так ли разумен мир, как представлял себе Гегель? Не более ли прав Кант, говоривший об «изначальном зле» в природе человека? Не более ли прав Достоевский, писавший о Великом инквизиторе и «подпольном» человеке? Гегель, считаем мы, «отмахнулся» от человеческого неразумия, от того «сна», когда на свет выползают чудовища из ада. Гегель, а вслед за ним — теперь это можно сказать с грустью — и Маркс — «переоценили» человека и его интеллект, хотя именно за это критиковали когда-то просветителей-утопистов.

Для Гегеля истина — в общем. Единичное мало интересует мыслителя. Интересы рода бесконечно выше интересов индивида. Последнее можно и должно принести в жертву, использовать как средство для достижения общих целей. (И этот грех унаследован марксизмом). Рационалистический «перегиб» берлинского философа встретил резкую критику романтиков и ирра-ционалистов. И не только! Диктат общего над индйвидуальным многими мыслителями и художниками XIX века был отвергнут как откровенный антигуманизм. Никакой прогресс, возражает Достоевский Гегелю, не стоит и слезинки ребенка. Классическая немецкая философия не умаляла и не принижала роли мыслящего индивида в культуре и обществе. Но центр тяжести проблемы она перенесла с индивидуального сознания на сознание родовое, трансцендентальное, на социальный мир, историческую эпоху. Сама философия стала представляться себе как «эпоха, схваченная в мысли» (Гегель). Мыслит эпоха — это, значит, мыслит родовое сознание. Индивид же может идти «в ногу» со временем, может отставать и может опережать его.

Но лик эпохи, портрет её далеко не всегда можно было воссоздать одной краской, не помогает и команда — «левой», и грозный окрик — «кто там шагает правой?». Напротив, требуется палитра. Многоголосье исторического времени, сопряжение различных, даже контрастирующих мотивов, истина и пустота звуков и фальшь — все это одинаково реально и одинаково ценно для осмысления, реконструкции лика эпохи, лика времени, В начале XIX века молодой Гегель представил европейский Дух как диалектическое развертывание категорий — так из-под его пера вышла знаменитая «Феноменология духа». Автор «Феноменологии» охватил своим взглядом огромный виток западной истории от древнего эллинизма до Французской революции. XIX и XX века по сложности и поучительности превосходят все им предшествующие столетия. Жизнь, в том числе и, прежде всего духовная жизнь европейского человечества, многократно усложнялась. Мир вошел в состояние перманентного экзистенциального кризиса. Не только цивилизация, но и биосфера Земли могут быть сегодня стерты с лика планеты силой того самого Разума, которому еще совсем недавно классические века (XVII-XIX столетия) воздавали хвалу и славу. Такой проблемы для Декарта, Ньютона, Гегеля еще не было. Не сошел ли с ума сам разум? А может быть, у него просто закружилась голова «от успехов»? И всесилен ли Разум, если он бессилен против самого себя? Чем, как не этим высокомерием молодой науки (а она все еще очень молода), можно объяснить легкодумную решимость ученых на физические и генетические эксперименты, абсолютно, не совместимые с существованием не только живого организма, но и живой клетки? Чем, как не самонадеянностью социальной мысли, можно объяснить готовность меньшинства перекроить единым махом жизнь и быт большинства, привести миллионы людей в жертву идее?

Это и есть переоценка ценностей, которая легла в основание нашей работы, требующей больших усилий от исследователя, обязанного, по нашему мнению «докопаться» до исходного импульса, который характеризует не только эпоху, но прежде всего рядового субъекта истории, включая и неосознанные импульсы (массовое сознание), «народные движения», которые нуждаются в рефлексии, свете разума. Это работа души, души и тела. Труд души — нечто большее, чем труд холодного, отвлеченного ума, не согретого человеческим сердцем, человеческим сочувствием. (Такой ум Достоевский называл «эвклидовым»). В русской философии Всеединства односторонность абстрактной мысли снимается идеалом цельного знания, объединяющего в себе опыт (науку), умозрение (философию) и веру (переживание человеком своей сопричастности к Абсолюту). Лишь синтез, целокупность душевных свойств, способностей нашей души могут быть надежным путеводителем к истине и объективным измерением и интеллектуально-нравственной атмосферы общества.

Подводя итоги рассмотрения степени разработанности проблемы, скажем следующее. Поставленная задача — дать интегральную характеристику интеллекта эпохи (ее разумию и неразумию) — потребовала обращения к многообразным литературным источникам: безусловно, опоры на философскую классику (Фр. Бэкон, Б. Спиноза, Европейские философы Эпохи Просвещения), но более всего на труды Канта, Гегеля, Маркса. Эта литература была прочитана диссертантом по-новому, в контексте исследуемой темы. На наш взгляд, великие философы не придумывали, а открывали диалектические законы и категории в характере и содержании исторического времени, прежде всего, как сложную систему опосредований, противоречивую, неоднозначную связь между целью, средством и результатом человеческих действий и поступков, а то и прямое несовпадение, расхождение между ними.

Идеи философов проверяются временем. Рационализм XVII—XVIII вв.еков потребовал значительной корректировки, что было связано прежде всего с опытом, практикой европейских и русских революций, совершавшихся во имя свободы, но в действительности порождавших монстров тоталитаризма (Аренд X., Кузнецов И. С., Макаренко В. П., Макунин А. В., Оруэлл Дж., По-ченцев Г.), книги о лидерах революционных движений (Борев Ю., Буллон А., Валентонов И. В., Сервис Р., Волкогонов Д. А. и др.).

Даже в просвещенные века человек не был «рационально-правильным существом». Мировая литература (Достоевский Ф.М.) задолго до Фрейда и Юнга признала это. В XX веке бессознательное действие масс стало предметом специального социально-психологического исследования (Лебон Г.,.

Москович С.).

И все же, за редким исключением (Гегель Г, Рассел Б., Тарнас Р.), работ, посвященных массовому сознанию эпохи нет. Тем более велика ответственность, которую осознает автор этих строк, на свой страх и риск отправляющихся в море Неизвестного.

Методологические основы исследования. Философ культуры, как и историк философии, работает с особым материалом — с трудами и идеями интеллектуальных лидеров эпохи и нации. Но философа культуры человеческая заурядность и даже глупость, жадность, злодейство и т. п. интересуют не меньше, чем взлет гениальности — ведь и то, и другое, и третье одинаково реальны. По-своему реальна и фантазия: люди разных эпох и культур фантазируют по-разному, как по-разному в разные времена играют в свои игры дети. Важно знать, как мыслил интеллектуальный лидер эпохи, но еще важнее (и труднее) знать, как мыслила сама эпоха. Унтер Пришибеев и Иудушка Го-ловлев, Коробочка и Хлестаков — такие же равноправные репрезентанты эпохи, как и те великие писатели, которые увидели свои персонажи в людском море их современников. Музыку, говорил Глинка, создает народ, композиторы ее лишь аранжируют. То же можно сказать и об эпохах: их атмосферу создает народ, мыслители и художники ее «аранжируют», придают переживаемому времени максимально выразительный характер. Эпохи, сменяющие друг друга, могли быть и героическими и жалкими, и яркими и тусклыми, и молодыми и дряхлыми, и ослепляюще-шумными и внутренне-сосредоточенными в зависимости от того, какого будущего ожидали, и какое будущее сотворили для себя люди этого времени.

Открытие Гегеля, — единство логического и исторического, — составляет разработки темы о мыслительном содержании исторических эпох. Их интеллектуальная реконструкция позволяет разгадать, разглядеть движение исторического времени, т. е. в какой-то мере прогнозировать будущее. Но оно же есть необходимое условие осмысления настоящего. Ни о какой, однако, одномерной, линейной экстраполяции здесь не должно быть и речи, ибо история, тем более история Нового времени, знала не один заданный заранее маршрут, а была чревата многими возможными продолжениями. И история бы носила действительно мистический характер, если бы не было случайностей (Маркс).

Методологически насыщенным выступает в диссертации и содержание понятия «лик». В «Толковом словаре» В. Даля «лик» понимается как «облик», «обличье», «портрет», но тут же подчеркивается связанное с этим действо, а именно «ликование». Ликование — это присутствие, торжество, праздник и даже священнодействие. Но корни здесь более глубокие. В древнегреческом языке вид, внешность, образ обозначаются таким известным философским термином как «эйдос». Но «эйдос» это не только внешний вид, это и способ, форма правления и даже государственный строй. Культурный лик эпохи — для нас это ее идейный запас со всей его энергийным потенциалом. Культурные метаморфозы во многом определяются тем, какова первоначальная энергийная насыщенность лика культуры.

Автором изучена и учтена позиция исследователей Ростовской фило-софско-культурологической школы: Ю. А. Жданова, В. Е. Давидовича, Г. В. Драча, Е. Я. Режабека, Т. П. Матяш. Автор принимает и поддерживает дея-тельностную концепцию культуры, что позволяет ему проследить диалектику логического (жизнь идей) и исторического (социальная жизнь людей как воплощение этих идей) на отрезке истории, наиболее богатом, насыщенном сложным и противоречивым содержанием, конфликтами и антагонизмами, но вместе с тем и вселяющим реальные надежды на созидательные способности разума.

Объект исследования — западная философия и наука Нового и времени в ее социокультурном (включая Россию) контексте.

Предметом исследования является социокультурная реконструкция идейного ядра европейской культуры в его воздействии на общество (в том числе и российское) на самом сложном и самом противоречивом витке его истории.

Цель диссертационного исследования обусловлена, во многом состоянием разработанности поставленных вопросов в мировой и отечественной литературе и состоит в том, чтобы понять, «услышать» доминирующие голоса Запада и России — то, что составляет дух времени эпохи, воссоздать интеллектуальный портрет эпохи (или, хотя бы, эскиз к нему). А этот портрет, подчеркнем еще раз, творили не только духовные лидеры эпохи, но и миллионы безвестных авторов. Этот портрет (этот интеграл) вобрал в себя множество личностей и судеб, интуиции и прозрений, высших стремлений, но и многообразие лжи, заблуждений и предрассудков, даже откровенного умственного расстройства — ведь они так же реальны, как блестящая мысль гения.

Задачи, которые автор ставит перед собой, соответствуют поставленной цели:

— воссоздать исходный культурный импульс Европейской культуры, охарактеризовать его, найти его корни, подосновы;

— проследить в «приключениях» и критике разума' метаморфозы базовой социокультурной установки;

— довести рассмотрение антиномий разума до его воплощений в культурных реалиях науки и общественного устройства и тем самым воссоздать пространство культуры Нового Времени, его лик;

— проанализировать социокультурную ситуацию в России как судьбу и преломление новоевропейских идей в российском обществе.

Научная новизна диссертационной работы состоит прежде всего в самом замысле её. Подлинным «героем» нашего исследования является не философский ум, возвышающийся над обществом, по отношению к которому он как критический ум философа выступает в роли наставника и учителя, а сама жизнь идей в деяниях, стремлениях и поступках «среднего человека».

Философия эти идеи «очищает», как бы ни возвышался рефлексирующий разум над практичным рассудком, как бы искусен и велик он не был, без культурных установок эпохи (энергийного выплеска) он — ничто.

В соответствии с этим, научная новизна достигается при решении поставленных задач и состоит в следующем: в работе доказано, что Разум не самодостаточен. Истина, Добро и Красота могут существовать только вместе, социокультурные метаморфозы Нового времени обнаруживают ограничения, самоограничения и заблуждения разума;

— феномен массового сознания и массового действия, находящийся у истоков Нового времени, охарактеризован как базовый импульс, определивший последовавший расцвет рационализма и научных теорий;

— обосновано, что в то же время в социокультурной среде разум выступает как «законодатель норм», «учитель человечества» и в этой своей роли добивается небывалых успехов в воздействии не только на общество, но и на природу, создавая институт науки как институт обновления;

— установлено, что антиномичность разума, при его энергийной, волевой направленности на общество и природу, чревата не только социальными катаклизмами (общество), но и непредсказуемыми последствиями развития науки и технологий (природа);

— показано, что Россия, обращаясь к идеям Нового времени, продемонстрировала, что обращение к ним без нравственного критерия высвобождает из них энергийную мощность, но не созидательный (как на Западе), а разрушительный (как в России) потенциал.

В обоснование авторской позиции диссертант выдвигает следующие тезисы, выносимые на защиту:

1. Рационализм Нового времени возникает, рождается не в теоретическом, а в массовом сознании и лишь потом, на этой основе, входит в высшие сферы сознания — науку и философию. Исторически первой формой рационализма был «здравый смысл», рассудок. Внешнее благочестие рассудка как норма пуританского сознания в своих глубинах скрывало взрывное, мятежное сознание. Рационализм как прагматическое отношение к предметному миру был «беременен» иррационализмом — волей к жизни, «человеческим, слишком человеческим».

2. Европейский рационализм рождается как рационалистичность индивидуального поведения и образа жизни. Рассудочный рационализм прагматичен, лишен какой-либо романтики. Переход от ренес-сансного сознания к рассудочно-рационалистическому в европейской культуре XVII века означал первоначально не повышение, а заметное понижение духовного уровня эпохи. Но такое понижение было недолгим, временным, антропологический «заряд», потенцию Нового времени сформировал XVII век с его установками на свободу, мысль и творчество.

3. В XVIII веке европейский рационализм принимает новую историческую форму — Просвещение. Идеология Просвещения — антифеодальная идеология, или идеология «третьего сословия». Его интерес объявляется единственно разумным интересом, его мораль — единственно гуманной, его правовое сознание — единственно справедливым. Интеллектуальная установка Нового базируется на мощном всплеске рассудка масс («кипит наш разум возмущенный» — это не о разуме, а о рассудке), оказывается одновременно эмоциональной установкой, а в ее лоне взращивается идея насильственной политической революции.

4. Идея Просвещения — «Абсолютная свобода» (Гегель). Но она же рождает и «ужас» — якобинскую диктатуру. От Руссо к Робеспьеру — только шаг. Революционный террор — порождение идеологии абсолютного равенства, что и показал автор «Феноменологии духа». Единственным результатом абстрактного равенства может быть только смерть, ибо природа не терпит абсолютного равенства, как не терпит пустоты. Преобразование природы (промышленная революция) и общества (социальная революция) представляют собой не только два полюса деятельности освободившегося прагматического рассудка, но и всего культурного пространства соотношения рассудка и разума.

5. Над рассудком уже «правил бал» разум, «хитрость которого состояла в осуществлении не личных, а общественных целей, всеобщего, а не частного (индивидуальный рассудок) интереса. Разум входит в историю, провозглашая всеобщие интересы и законы прогресса как в самосознании, так и в объективном мире: каждый последующий образ сознания должен разрешить противоречия предыдущего и сформулировать общий деятельностный интерес прежде всего в правовой сфере. Коллективным изобретением просветительской философии стала теория естественного права, опирающаяся на идею естественного разума. Прагматический рассудок эпохи, жесткий и жестокий — одна из «тайн» первоначального накопления капитала, а следовательно, и рождения современной цивилизации.

6. Век Просвещения перерастает в век Критики. Как и другие новообразования разума критика не есть порождение ума, даже гениального, а есть порождение жизни. Прежде чем были продуманы и написаны кантовские «Критики», прежде чем философия выковала интеллектуальное орудие критики, уже началась критика оружиемнарод Парижа «критиковал» Бастилию и Версаль. Но и философская и социально-политическая критика означала решительный отказ от любых авторитетов и заповедей, действие на собственный страхи риск, доверие собственному разуму. Критика разума показывала и его силу (разрушение всяких предрассудков) и его слабость — необходимость дополнения в форме насилия. Разум практический оказался сильнее разума теоретического, подчинив тем самым его вопросы о существовании Бога, души и свободы вопросам политическим и практическим.

7. Французская революция открыла многомерность исторического времени, созидательную и разрушительную силу массовых движений и инициатив. Разум рефлексирует, критика разума предполагает антитетику — спор разума с самим собойантиномии и альтернативы истории. Кант положил начало осмыслению антиномий разума, но предлагаемые им рецепты нравственного самосовершенствования человека и его правовая теория оказались утопией. Не правы те, кто относил Гегеля к «врагам» открытого общества. Гегелевская концепция государства не тоталитаристская, а этатистская. Кант и Гегель внесли существенный вклад в теорию правового государства.

8. Феномен романтизма — это феномен европейский, во первых, и феномен революционный, во вторых. Европейский романтизм -«юность» Запада. После наполеоновских войн народы Европы и России начинают отсчет времени как бы «заново», переживая полосу волнений и надежд, связывая их с пробуждением личности. Это настроение не укладывается в рассудочно-рационалистические каноны жизни и сознания, оно проникнуто художественно-эстетическим переживанием действительности, но не опирающееся на жизненный опыт, а потому и легко ранимое. Романтики тонут, не выдержав состязания с жизнью. Но пока жив хотя бы один романтик, торжествует юношеский максимализм, торжествует «безумство храбрых». «Ложь» романтизма оборачивается Истиной.

9. Эпицентром европейского сознания, реализовавшего себя в XIX веке, стал марксизм, так же как эпицентром российской мысли XX века — его интерпретации Лениным (ленинизм). Марксизм-ленинизм никогда не считал себя «чистой» теорией, а теорией партийной, классовой. Вершина марксизма, по Ленину, — учение о диктатуре пролетариата. Интересы теории не отбрасываются, но подчиняются в марксизме интересам практическим — делу освобождения рабочего класса от капитала. Пролетариат призван историей освободить от эксплуататоров себя и все человечество, но сам он о своей исторической миссии не знает (нуждающийся в просвещении разумом рассудок — об этом знают лишь его вожди и учителя).

10.В своей идейной основе марксизм оказывается наследником европейской идеи преобразования природы и общества и осчастливли-вания человека. История общества — естественноисторический, объективный процесс. Но в то же время его надо «подхлестывать», прибегая к любым средствам (отнюдь не легитимным, не демократическим). Первоначально коммунистических вождей никто не избирал. Мысль о «диктатуре пролетариата» в определенных политических условиях оборачивается властью самообъявленных «вождей», системой беззакония, тоталитаризма, государственной монополией на мысли. Проблема соотношения рассудка (масс) и разума (партии) решалась без опоры на классические философские теории, что было чревато сектанством.

11. Следует признать, что Маркс ошибся в некоторых своих прогнозах. Капитализм XIX века, только набирающий свою силу, он принял за отжившую, устарелую систему. По этой же, в принципе, причине не сбылся и прогноз Ленина: государственно-монополистический капитализм (империализм) не стал «последней ступенькой» к социализму, не произошла мировая социалистическая революция. Но подтвердилась правота Гегеля: прогресс в человеческом обществе может быть только прогрессом в становлении свободы, а новое общество может лишь тогда превзойти старое, если оно даст людям больше свободы, если оно уменьшит насилие. Свобода предполагает как созревший прагматический рассудок (и соответственно волю), так и рефлексирующий разум.

12. Марксизм — не только рефлексия, он содержит элементы утопизма — конструирование «гармонически развитого человека». Маркс (как и все рационалисты) рассматривал человека как существо рационально-правильное. В человеке, согласно такому взгляду, зла нет, зло есть только в общественных отношениях, Коммунистическая революция навсегда уничтожит социальную несправедливость, а наука позволит беспредельно повышать производительность труда и улучшать на этой основе общественное благополучие. Вера в рациональную природу человека является, однако, лишь верой, несмотря на решительное заявление Маркса и Энгельса о превращении социализма из утопии в науку.

13. В XX веке «проснулись» массы. Их взрыв был, однако, проявлением не только созидательной силы, но и силы разрушительной. В сознании толпы (без должной моральной рефлексии) нет мук моральных, нравственных о допустимости или недопустимости средств. Такой проблемы нет, есть проблема цели, которая должна оправдать любые средства. В российской философской мысли были осознаны опасности данной коллизии: это и есть «бесовщина» в оценке Достоевского. На этой социальной и социально-психологической основе возникает, складывается идеология тоталитаризма. Она есть не что иное, как искус человека толпы сразу и навсегда решить все проблемы жизни так, как подсказывает ему сиюминутный инстинкт (о последствиях толпа не задумывается). Идейным основанием «бесовщины» является мифология (Мифы.

XX века). Это миф о «высших» и «низших» расах, миф о насилии как универсальном орудии прогресса и т. д.

14. Тоталитаризм, при всем его человеконенавистничестве, не навязывается все же обществу извне, а вольно или невольно порождается самой идеологией толпы — «бегством» людей от свободы, упованием на самые темные инстинкты человека, то есть неразвитостью прагматического рассудка, умения и желания человека бороться за собственные интересы и уважение к рефлексирующему разуму как позитивному, а не разрушающему механизму, признания закона как единственной обязательной для всех нормы общественного деяния. Европейский рационализм Нового времени требовал от философа «не плакать, не смеяться, а понимать» (Спиноза), русская философия работала в другой тональности: «Кто виноват»? «Что делать»? «Не могу молчать»!

15. Рафинированная форма разума, свет разума — это наука, но ее развитие продолжает и порождает коллизии рассудка (эмпирического человека) и разума (науки), их соотношения и противоречия в реальной истории общества. Рождение науки и есть рождение современной цивилизации (середина XVII века). Первый настоящий шаг науки — открытие и обоснование Коперником гелиоцентрической системы мира. Исторически и логически наука есть различение сущности от явления, это различение предполагает волю к обновлению, прагматический рассудок и разумную рефлексию. Науке не противоречит вера, если это вера в человека, в человеческие потенции рассудка и разума. Ключ к преодолению коллизий развития науки — духовный оптимизм как необходимое условие научного творчества.

16. В XX веке наука выступает преобразующим природу и общество фактором, классовый фактор уже не имел того масштаба и значения, как в веке XIX, по-своему — классическом, положившим начало обществу потребления, но и показавшем пределы и ограничения рассудка массового потребителя. В критические, кризисные моменты века общественные силы и массы людёй размежевывались и объединялись не по классовому признаку, а По признакам геополитическим и социально-культурным. Сегодня высший общечеловеческий интерес заключается в сохранении земной цивилизации. Общечеловеческий интерес объективно «подталкивает» недавние противоположности к конвергенции, схождению и преобразованию их в новую целостность. После Второй мировой войны политическая конвергенция Запада и СССР дополнилась конвергенцией экономической, преодолевая на этом пути противоположную, центробежную тенденцию.

17. Сейчас в начале 21 века мы видим, что большевистский вариант социализма был обречен на проигрыш западным демократиям потому, что был основан на крови, на насилии. Отсутствовали как разумный эгоизм масс, автономия и признание ценности личности, так и непредвзятая теоретическая рефлексия. Однако исторический опыт России 1917;1991 годов нельзя оценить однозначно. Жизнь и труд поколений советского народа не пропали даром. С участием России в мировых процессах расширялось культурное пространство Европы, которое приобретало общемировое значение. Советский «противовес» не дал возможности США установить мировую монополию властиимел он и положительные стороны во внутренней политике (трудоустройство, образование, здравоохранение и др.). Реставрация капитализма (называемая переходом к рынку) при отсутствии развитого личностного начала (прагматического рассудка) и должного теоретического анализа (разума) может обернуться народной трагедией не меньшей, чем «строительство социализма» — и то и другое было навязано народуи то и другое не учитывает его социально-культурный менталитет.

18. Интеллектуальный портрет Нового времени предполагает развернутое в истории, в глобальных социально-политических событиях соотношение рассудка (корни которого могут усматриваться вплоть до коллективного бессознательного) и разума (социальный анализ и научные теории), результируемое в воле и дополняемое портретом эстетическим, искусству принадлежит в нем особая роль. Трагедия человека, оказавшегося в условиях тоталитаризма, многократно тяжелей, если этот человек художник. Искусство «на заказ» — уже не искусство. Подлинное искусство — всегда катарсис, всегда очищение, портрет искусства завершает интеллектуальный облик эпохи, демонстрируя образ желаемого, в котором сочетались рассудок и разум.

Научно-практическая значимость исследования. Результаты и выводы диссертации, сам способ осуществления поставленных в ней задач пополняют, конкретизируют представления социальной и философской науки о действительных участниках и творцах нашего, современного мира. По материалам диссертации (по каждой из ее глав) могут быть подготовлены и прочитаны курсы лекций на гуманитарных и естественнонаучных факультетах.

Апробация диссертационной работы. Основные идеи диссертационной работы были доложены автором на заседаниях сектора социальных и гуманитарных наук послевузовского образования СКНЦ ВШ и на следующих конференциях: межрегиональной научно-практической конференции «Культура мира — феномен современной эпохи» 16 ноября 2000 года в г. СтаврополеVIII, IX, X международных конференциях «Ребёнок в современном мире», в 2001, 2003 и 2003 годах в г. Санкт-ПетербургеII межрегиональной научно-практической конференции «Культура мира и толерантность в стратегии открытого образования» 18−19 апреля 2002 года в г. Ставрополе,.

III Российском философском конгрессе 16−20 сентября 2002 года в г. Ростове-на-Дону, межрегиональной научно-практической конференции «Приоритеты культуры и экологии в образовании» 28 апреля 2003 года в г. Ставрополе.

Структура работы. Диссертация состоит из 9 глав, введения и заключения. Объем основного текста составляет 198 страниц, библиографический список содержит 180 наименований непосредственно использованной литературы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Мыслят люди, но мыслят и эпохи. Разные эпохи мыслят по-разному. Чем ярче эпоха, чем выразительнее её герои, тем острее и глубже их мысль. Интеллектуальный портрет эпохи — это интеграл, вбирающий в себя великое множество личностей и судеб, интуиций и прозрений^ но это и не менее пёстрое многообразие лжи, заблуждений и предрассудков, даже откровенного умственного расстройства — ведь они так же реальны, как и блестящая мысль гения.

Философы, начиная с Канта, различают субъект эмпирический и Трансцендентальный. Историческая эпоха — по отношению к ее персонажам — трансцендентальна, что не только не лишает права индивида на авторство мысли, но такое право предполагает и требует. Оригинальная мысль — та, которая интересна и значительна для всех. Напротив, мысль «правильная», но банальная не интересна, не нужна никому.

Не оригинальностью ли европейской мысли (со времён великих географических открытий) объясняется то, что именно Европе удалось навязать свою волю неевропейским народам, осуществить свой, европейский вариант становления и создания мировой цивилизации? Не является ли сама эта сила и оригинальность мысли наследием ранне-европейского духа еще гомеровского времени? Не продолжили ли Колумб и Магеллан в XV — XVI веках деI ло, начатое Одиссеем и Энеем? А Средние века были лишь бессознательно подготовкой к этому?

Новое время — это не только новый вектор, новая цель, но и новые, неведомые и невозможные ранее темпы движения. Они уплотнили время до физической смены поколений: новое поколение — новая идея! Вот почему дух Европы стал духом созидания и творчества. Но и страсть к разрушению, как говорил наш, русский революционер Бакунин, — тоже творческая страсть! Революции — локомотивы истории, — добавлял к этому его яростный оппонент, но иногда и единомышленник — Карл Маркс.

С XVIII века в понятие Европы напрочь и навсегда вошла Россия, судьба которой стала теперь частью судьбы общеевропейской. Свет и тени европейского портрета стали еще более глубокими, более «рембрантовски-ми». С основательностью исторического действия рос объем массы людей, I вовлекаемых в это действие. Добавим: и росла цена прогресса, за который надо было платить все большим и большим числом человеческих жизней.

Если европейский прогресс (экономический, хозяйственный, технический) творится разумом, то кем творится зло? Кто тот разбойник, который наживается на уме и таланте подлинных новаторов жизни? Лишь в детских сказках Добро и Зло персонифицируются в разных героев — положительных и отрицательных. В жизни — сложнее: шаг вперед — он же нередко ведет и назад, и даже не на один, а на два шага. Нет абсолютной победы, как нет и абсолютного поражения. Возможно, придет время, когда будут господствовать иные приоритеты и ценности, чем те, которые признаны сегодня. И тогда в ином свете предстанут перед людьми тех эпох дела и события нашей эры.

Но приоритеты и ценности — это не «выдумка» интеллекта, пусть даже самого утонченного, Они есть порождения жизни, а жизнь разумных существ на планете Земля идет все больше и больше по европейскому «сценарию». (Автор предвидит упреки в европоцентризме, но не может не считаться с очевидным фактом). t.

Европейский сценарий написан для людей свободных или, во всяком случае, не бегущих от свободы, а принимающих ее как норму жизни и даже как саму жизнь. Европейский идеал — герои Жюль Верна и Ивана Ефремова первопроходцы вселенной. Среди них были не только такие милые чудаки, как доктор Паганель. Гораздо больше было ловких авантюристов и отчаянных головорезов. Они сознательно творили зло, но бессознательно, не желая того, — добро, варварским способом сближая народы и расы, прокладывая путь к всемирной истории человечества.

Хранилище социального опыта — память человечества. Только благодаря ей возможна преемственность в культуре. Благодаря памяти поколения людей не просто сменяют, но продолжают друг друга. Это как бы один человек, который постоянно учится (Декарт). Молодая Европа все время училась, обновляла себя. Веер выбора, веер возможностей у нее был широк. Идеи сменяли друг друга, но неизменной оставалась сама тяга к новому. Прежде чем эта тяга осознавалась разумом, она волновала сердце — это мы и называем романтизмом.

Дух Европы (России и Запада) не был холодным духом рассудка. Педантизм немецких профессоров — выдумка ленивого ума, не более чем обывательский взгляд на интеллект вообще. Не педанты творили эпоху, ее творили Фауст и Лейбниц, Планк и Эйнштейн — великие ученые, которым ничто человеческое не было чуждо.

Иррационализм и антиинтеллектуализм Нового времени автор не сбрасывает со счетов, но не считает их доминантой в многоголосье своей эпохи. Это, скорее, диссонанс, но диссонанс, оттеняющий основную тему оркестра и делающий ее особенно выразительной. Основная его тема — борьба. Как в бетховенских симфониях — борьба доброго и злого начал, борьба света и тени. В Девятой симфонии великого композитора звучат слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы»! t.

Этими словами мы бы хотели закончить наше иссследование.

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

16.